Текст книги "Сить — таинственная река"

Автор книги: Анатолий Петухов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)

Особенно много набезобразили куры в те дни, когда Гусь с Толькой скрывался на Сити. Раньше хоть Дарья бывала днем дома, но с началом сенокоса она с утра до вечера находилась на лугах, и куры беспрепятственно разгуливали по картофельнику. Возвратившийся домой Гусь застал в огороде все аксеновское куриное стадо.

Даже петух не заметил, как Кайзер перемахнул через изгородь. Когда первая курица истошно закричала в зубах волчонка и петух подал сигнал тревоги, было уже поздно…

Кайзеру давно не удавалось погоняться за курами, к тому же он заметно окреп на полувольной жизни, и на этот раз перьями дело не ограничилось. Три курицы оказались намертво задушенными волчонком.

А от аксеновской избы бежал сам хозяин. Небритый, с опухшим от запоя лицом, ругаясь, он выломал из изгороди кол и кинулся на Кайзера, который все еще трепал одну из куриц; перья белыми хлопьями кружились над картофельником.

«Хорошо, что Толька в кустах остался!» – подумал Гусь и крикнул:

– Кайзер, бежим!..

Волчонок хищно взглянул на приближающегося бригадира, глухо прорычал и с курицей в зубах поспешил за хозяином.

Запыхавшийся бригадир швырнул вслед ему кол и, потрясая кулаком, пригрозил:

– Попадись под руку – обоих убью!..

– Вор! Тебя самого надо в каталажку упрятать! – крикнул Гусь издали.

Толька, который все это видел, похвалил Кайзера:

– Молодец! Половину надо было передавить!..

Гусь протянул руку к Кайзеру, сказал:

– Давай-ко курицу-то! Ощиплю, да и ешь ее на здоровье!

Но волчонок предупредительно сморщил нос и показал зубы.

– Ты что?! На хозяина?! А ну пошел!

Кайзер положил курицу на траву и нехотя отдалился.

– Вот так! – удовлетворенно произнес Гусь. Он быстро ощипал курицу и бросил волчонку. – Жуй! Заработал.

Если бы Гусь знал, как дорого обойдется ему и Кайзеру эта «работа»! И как он не подумал о том, насколько жестокой может быть рука Аксенова.

На второй день после расправы с аксеновскими курами Гусь как ни в чем не бывало собрался с Кайзером в лес. Они спустились с крыльца, и волчонок, как всегда, стал ласково тереться мордой о колено хозяина: он хотел воли, он просился с поводка.

– Обожди, обожди! – Гусь похлопал Кайзера по спине. – Вот зайдем в лес, и я тебя отпущу.

Только они прошли за огород, как Кайзер нервно закрутил головой, стал внюхиваться в неподвижный воздух. Он был явно взволнован, он что-то чуял; влажные ноздри его трепетали, глаза посверкивали настороженно и тревожно, шерсть на загривке поднималась дыбом.

– Ты что это? – прикрикнул Гусь, осаживая волчонка. – Рядом!..

Кайзер повиновался, пошел у ноги хозяина, но скоро снова натянул поводок. Смутное предчувствие охватило Гуся. Он огляделся. Вокруг никого не было.

– Спокойно, Кайзер, спокойно! – ласково сказал Гусь. – Никого же нет, что ты!

Они уже миновали баню, до кустов – рукой подать, и тут сзади как гром среди ясного неба грянул выстрел. От неожиданности Гусь чуть не упал – ему показалось, что выстрелили в спину. Но в то же мгновение он увидел, как волчонок, будто споткнувшись, сунулся мордой в землю и медленно повалился на бок. На зелень травы откуда-то из-за уха, дымясь, хлынула алая кровь.

– Кайзер!.. – дико вскрикнул Гусь и кинулся к волчонку.

Из-за бани вышел бригадир, как всегда небритый, с красным опухшим лицом. Из ствола ружья, которое он держал в руках, точно готовясь ко второму выстрелу, еще струился дым.

– Ну что? Получил? Вот так!.. – сказал он с видом торжествующего победителя и побрел к своему дому, опираясь на ружье, как на палку.

Гусь не помнил, что он кричал бригадиру в приступе горя и отчаяния. Лишь когда иссяк запас слов, которые годились для выражения ненависти и презрения к этому пьянице, когда перехватило горло и слезы застлали глаза, Гусь умолк, поднял на руки мертвого Кайзера и, спотыкаясь, пошел в лес. Он уронил волчонка на землю, свалился на траву, зарылся лицом в густую теплую шерсть Кайзера и заплакал…

Казалось, время остановилось. Не было мыслей, не было никаких чувств, кроме ощущения неизбывного горя – горя, которое сковало все нутро и все тело. Гусь и сам не мог бы сказать, жил ли он в эти тяжелые минуты. Ему мерещилось, что это не в Кайзера, а в него выпустили предательскую пулю, и вот он умирает…

Он не слышал, как сзади тихо подошла Танька. Она была бледна, губы ее дрожали, в широко раскрытых глазах стояли слезы. Танька смотрела на худую вздрагивающую спину Гуся и сама вот-вот готова была разреветься.

– Вася, не надо так!.. – чуть слышно произнесла она.

Гусь замер на миг, потом привстал и резко обернулся:

– Чего шпионишь? Чего притащилась? Я тебя звал? Звал, да?..

Лицо у Гуся было мокрое, к нему пристали серые шерстинки, глаза сверкали.

Танька ступила шаг назад.

– Уходи! – вскочил Гусь. – Нечего тебе тут делать!..

Ничего не сказала Танька, лишь брови сдвинулись на ее бледном лице. Она повернулась и так же тихо, как и пришла, направилась в сторону деревни. А Гусь снова лег на траву и пустынным взглядом уставился в небо…

Кайзера похоронили вечером, здесь же, под елкой. Собрались все ребята Семенихи. Не было лишь Витьки Пахомова – он целые дни пропадал на сенокосе да на речке. Не пришла на похороны и Танька.

18

Со смертью Кайзера в душе Гуся что-то надломилось. Он стал молчаливый, темные глаза его смотрели на мир угрюмо и по-взрослому мрачно; ходил он теперь ссутулясь и нигде не находил себе места.

Кайзер снился ему каждую ночь: как призрак, мерещился в сумраке сарая, а иногда Гусь явственно слышал тихое поскуливание или просыпался от ощущения, что волчонок лижет ему руку горячим шершавым языком. И тогда сами собой закипали на глазах слезы, и Гусь чувствовал себя настолько одиноким, несчастным и никому не нужным, что ему не хотелось жить. Он вытаскивал из-под подушки ошейник Кайзера, до боли в пальцах сжимал его, терся мокрой щекой о жесткую кожу, которая хранила – или это ему казалось? – запах волчонка.

– Эх, Кайзер, Кайзер… Как я без тебя буду жить?.. – шептал Гусь.

А тут еще получилось так, что дружная компания Гуся неожиданно распалась: Толька со своим носом надолго угодил в городскую больницу, Вовка Рябов переметнулся к Витьке Пахомову и ходил за ним как привязанный; между Витькой и Гусем растерянно метался Сережка. Остальные ребята, бывшие поклонники Гуся, которых он по малолетству еще не принимал в свою компанию, завороженные Витькиной подводной охотой, тоже потянулись к Пахомову.

После гибели Кайзера они окончательно отшатнулись от Гуся, который уже ничем не мог их удивить, и все свои симпатии отдали Витьке. Поощряемые взрослыми – Витька не то что Гусь, не шалопай, работящий парень! – они охотней, чем прежде, ходили на сенокос, всячески набивались Витьке в друзья и бывали необыкновенно довольны, когда он брал их с собой, давал носить ласты, маску и трубку, а на обратном пути – подстреленную рыбу.

А Гусь томился в одиночестве. Особенно угнетала его размолвка с Танькой. И как это получилось, что он накричал на нее, когда самому было тошно? Разве Танька была хоть в чем-нибудь виновата? Ведь и он, случись у Таньки горе, тоже пришел бы к ней, не смог бы не прийти!

Гусь понимал, что он должен попросить прощения за свою горячность, но как это сделать, если Танька не заходит и даже не показывается на улице? Сережка сказал, что она ни с того ни с сего засела за книги и не ходит даже в кино. Конечно, если бы не было у Шумилиных бабки, Гусь сам рискнул бы прийти к Таньке. Но бабка… Она всегда сидит на сундуке возле окна, будто примерзла. Не будешь же при ней просить прощения у девчонки!.. Невольно думалось и о том, что если бы Танька желала его видеть, она бы нашла время забежать хоть на минутку. И Гусь не знал, что делать, куда себя деть.

Сережка, сочувствующий другу, не раз предлагал Гусю пойти вместе со всеми ребятами на Сить.

– Чего ты все время один да один? – говорил он. – А на Сити знаешь как хорошо! Немножко поработаем, потом – купаться… С маской поплаваешь…

Но Гусь взрывался:

– Неужели ты думаешь, что я буду ворошить сено по нарядам этого пьяницы? Да я за Кайзера, будь у меня сила, всю его опухшую рожу разбил бы!.. Вот кончу восьмой, заберу мамку и уеду в город. Ничего мне больше не надо…

– Это когда еще будет! – вздыхал Сережка. – Но разве тебе самому неохота с маской поплавать? Тебе бы Витька и ружье дал!

Гусь кипятился:

– Чего привязался со своим лягушечником? Подумаешь, подводное ружье! У меня, может, не такое будет!..

Витьку Пахомова Гусь невзлюбил сразу и называл не иначе, как лягушечником. Невзлюбил потому, что Витька отбил у него всех поклонников, подорвал его, Гуся, авторитет.

Если бы Витька сам пришел к Гусю – другое дело. Но Пахомов и не думал приходить первым, и это злило.

19

Целыми днями Гусь валялся в сарае или бесцельно бродил по деревне. Он ни с кем не разговаривал, все его раздражало. В эти дни он острее, чем когда бы то ни было, ощущал внутреннюю потребность покинуть деревню, где все опостылело, где не осталось верных друзей. С тоской он думал о том, что предстоит вот так терпеть и жить еще целый год, долгий год!..

Как-то раз, когда Гусь бродил возле старой кузни, его окликнул комбайнер Иван Прокатов.

– Чего надо? – неприветливо отозвался Гусь.

– Давай, Гусенок, лети сюда! – помахал рукой Прокатов. – Да шевели костылями-то!..

Но Гусь не ускорил шаг. Лениво, вразвалочку он приблизился к Прокатову, скользнул равнодушным взглядом по шестеренкам и цепям, что лежали на разостланном брезенте, и снова хмуро спросил:

– Ну, чего надо?

Прокатов, коренастый и низкорослый, с лицом широким и добродушным, глянул на Гуся из-под выгоревших бровей и не то осуждающе, не то шутя сказал:

– Экой дубина вымахал, а ходишь – руки в брюки! Гусь и в самом деле был на полголовы выше комбайнера.

– Ну и что? – с вызовом сказал Васька.

– Да ничего. Пособи-ко мне маленько! – и подал гаечный ключ. – Я уж хотел к тетке Дарье на выучку идти – поглядеть, как она с одной-то рукой по хозяйству управляется. У меня вот две руки, а не хватает! Другой раз хоть ногами ключи держи.

– Давай пособлю, – пожал плечами Гусь.

– Вот эту гайку держи! – указал Прокатов. – А то она провертывается, – и полез в чрево полуразобранного комбайна.

За первой гайкой последовала вторая, за второй третья.

– Вишь как ловко вдвоем-то! – удовлетворенно бормотал Прокатов. – Теперь вот здесь нажми… Стой, стой! Полегче! Ишь силы накопил…

Гусь засопел.

– Волчонка-то, поди, жалко?

– А ты что думаешь? Конечно, жалко!

– Верно, жалко, – согласился Прокатов. – Безобидный был зверенок. Вдвойне жалко, что от паскудного человека пропал.

Участие Прокатова тронуло Гуся, но он сказал:

– Вот ты знаешь, что Аксенов – паскудный человек, и Пахомов знает, а ничего не делаете. – Гусь вздохнул. – А еще коммунистами называетесь…

Прокатов высунул голову из комбайна и сдержанно сказал:

– Ты, парень, такими словечками не козыряй. Мал еще.

– А что, я неправду сказал? Аксенов – пьяница, Аксенов – вор. Все вы это знаете, а он как был бригадиром, так и остался. На ваших глазах пьет и пьет!

Прокатов соскочил на землю, вытер руки тряпкой, закурил.

– Скоро Аксенова будут судить, – сказал он.

– «Будут»! – усмехнулся Гусь. – Потому что моя мамка про телку все узнала.

Прокатов нахмурился, сдунул с папиросы пепел.

– Мать у тебя молодец. Правда, когда она сказала зоотехнику о мясе, которое дал тебе Толька, зоотехник да и председатель колхоза уже всё знали. Но дело не в этом. Аксенов и раньше творил махинации, за которые можно было его привлечь к ответу.

– Тогда почему же не судили?

– Почему?.. Потому что у нас есть немало других мер, других способов исправить оступившегося человека.

– То-то вы здорово исправили Аксенова!

– А ты не смейся. Все, что можно было, мы сделали, но Аксенов оказался неисправимым. Только когда мы убедились в этом, дело передали в суд… Но хватит об Аксенове. Поговорим-ко лучше о тебе.

– Чего обо мне говорить?

– Разве нечего? Видишь ли, иногда неловко бывает на тебя смотреть: большой парень и силенка есть, а к делу – боком.

– Я на каникулах. Что хочу, то и делаю.

– Витька Пахомов тоже на каникулах, а каждый день на покосе.

Если бы Прокатов не упомянул о Витьке, Гусь, может быть, и поддержал бы разговор. Но Витька, поставленный в пример, – это задело самолюбие Гуся.

– Плевать я на него хотел! Приехал в деревню, вот и пусть работает. А я здесь жить не собираюсь.

– Вон как! Куда же ты денешься?

– Это мое дело.

– Зря горячку порешь.

– Не думай, не пропаду!

– Эх, молодо-зелено! От себя, парень, никуда не уйдешь. Поразмысли маленько, в душе у себя покопайся…

Но Гусь не дослушал. Засунув руки в карманы, он независимой походкой направился к деревне.

– Скучно будет – заглядывай! – крикнул вслед ему Прокатов. – Поговорим, да и пособишь маленько…

Гусь не отозвался.

20

Как ни тяжко было горе Гуся, но время брало свое: боль утраты постепенно утихала, только на душе по-прежнему было пусто и холодно. Не зная, чем заполнить эту пустоту и как скоротать долгие летние дни, Гусь задумал сделать настоящий большой лук по чертежам, которые случайно попались на глаза в одном из старых журналов «Пионер», взятых у Сережки еще в прошлом году. И стрелы Гусь решил сделать настоящие, с наконечниками из медной трубки. Какое ни есть, а все же дело!

Гусь подыскал в лесу полдесятка подходящих можжевельников, вырубил их, очистил от коры и положил на печку сушиться. А пока заготовки сохнут, начал мастерить стрелы. За этим занятием и застал его Сережка в воскресный вечер.

– Витька Пахомов сейчас на Вязкую старицу пойдет! – крикнул он с порога. – Пошли?

– Ну и что? Пускай идет.

– Так он же охотиться будет!

– Пускай охотится.

– Да ты хоть поглядел бы, какое у него ружье, ласты! – И, понизив голос, добавил: – Может, мы сами такое сделаем. И ласты можно бы склеить…

И Гусь клюнул на эту удочку.

– Ладно уж, так и быть, сходим, – нехотя согласился он. – Вот только эту стрелу доделаю.

– Так Витька же уйдет!

– Ты что, без него дорогу на старицу не знаешь?

– Дак ведь… – замялся Сережка. – Он, наверно, что-нибудь рассказывать будет, пока туда идем.

– Тогда беги!

Сережка вздохнул и сел на порог.

Гусь кончил строгать, потом долго шлифовал стрелу кусочком наждачной бумаги. Он не спешил. Больше того, Сережке показалось, что Гусь специально тянет время.

Когда они вышли из дому, Витька, окруженный плотным кольцом ребятишек, шел в поле.

– Бежим! – предложил Сережка.

– Еще чего! – Гусь сплюнул сквозь зубы.

Втайне он надеялся, что ребята заметят его и Сережку и остановятся, обождут. И они действительно заметили, стали оглядываться, знаками показывать: дескать, давай, скорее! Раз обернулся и Витька. Но ребята не остановились и даже не сбавили шаг.

Гусь и Сережка так и подошли к Вязкой старице последними. Витька уже разделся и стоял по колени во взмученной грязной воде, натягивая ласты.

– И охота тебе в такой бурде плавать? – сказал Гусь, остановившись несколько в сторонке, чтобы лучше видеть подводное снаряжение.

– Это здесь грязь, а там, дальше, вода светлая! – отозвался Витька.

Когда Пахомов поплевал в маску и стал протирать стекло, Гусь спросил:

– А плюешь-то для чего?

– Чтобы стекло не запотевало.

– А ты соплями попробуй. Может, лучше? – и засмеялся.

Витька промолчал. Ружье Гусь разглядеть не успел, заметил лишь две в палец толщиной резиновые тяги, которые Витька натянул с большим трудом.

Плыл Пахомов в самом деле легко и бесшумно, но не так уж быстро, как об этом не раз говорил Сережка.

– И это называется плавает как рыба? – насмешливо спросил Гусь.

– А ты попробуй угонись! – ответил Вовка Рябов.

– И угонюсь! – вспыхнул Гусь и тотчас стал раздеваться.

В Вязкой старице Гусь никогда не плавал. Он вообще боялся водорослей – боялся запутаться в них, но сейчас было не до осторожности. Если он хочет удержать за собой славу лучшего, пловца, он должен догнать Витьку! Догнать – в этом, казалось, был сейчас весь смысл его жизни.

Так быстро, так ловко он еще никогда не плавал. Расстояние между ним и Витькой быстро сокращалось. Вот уже осталось метров пятнадцать, десять…

Витька услышал позади себя всплески, приподнял голову, оглянулся – и нырнул.

«Ныром далеко не уйдешь!» – торжествуя победу, подумал Гусь.

Не обращая внимания на водоросли, которые неприятно щекотали живот и свивались вокруг ног, он проплыл еще метров двадцать и обернулся в надежде увидеть Витьку позади себя. Но Пахомова не было ни сзади, ни с боков. Гусь закружился на месте, пытаясь угадать, где же вынырнет Витька. Так прошло еще несколько долгих секунд. И вдруг на берегу закричали, засмеялись, заулюлюкали.

«Неужели обставил?» – похолодел Гусь и глянул в даль старицы. Витькин затылок и конец блестящей алюминиевой трубки маячили далеко впереди, так далеко, что казалось невероятным, как мог Витька оторваться на такое расстояние. И Гусь понял, что потерпел жестокое поражение.

Чтобы немного успокоиться, он еще поплавал по старице и с напускным равнодушием на лице вернулся на берег.

– Ну что, догнал? – галдели ребята. – И тягаться нечего!..

Возбуждение ребят было неприятно Гусю. Он с тоской подумал, что еще месяц, полмесяца назад никто бы из этих мальчишек не посмел радоваться его поражению. Теперь же лишь Сережка хранил сдержанное молчание.

Гусь сел на кочку и стал ждать возвращения Витьки. Вообще ему хотелось побыть одному, но он знал: уйди вот сейчас, и это еще больше подчеркнет победу Витьки.

Пахомов поохотился на этот раз неважно, всего два язя висели у него на кукане.

Гусь сделал вид, что его совершенно не интересуют крупные серебристые рыбы, и подошел к Витьке.

– Дай ласты поплавать, – попросил он.

– Бери. – Витька кивнул головой на траву, где лежало снаряжение.

Ребята притихли: вот что значит Гусь! Только спросил – и пожалуйста!

Увязая в топкой грязи, Гусь проковылял в ластах до чистой воды и, подражая Витьке, скользнул в воду. Но он не рассчитал глубину, и вода сразу заполнила трубку. Вдох – и вода хлынула в горло. Гусь захлебнулся и будто ошпаренный метнулся вверх. В следующее мгновение он сорвал с себя маску, закашлялся и не заметил, как трубка скользнула из резинового хомутика в воду. А вязкая тина уже засасывала ноги. Гусь хотел рывком высвободиться из пут коварного дна и почувствовал, что левый ласт сорвался с ноги.

На помощь Гусю поспешил Витька.

– Чего же ты не предупредил, что раньше не плавал в маске? – сказал он с укором. – Другой-то трубки у меня нету!

– Найдем. Здесь не глубоко.

– «Не глубоко»… Очень-то охота в этой грязи нырять. Всю воду смутил. Давай ласты и маску! И в сторону отойди, мешаешь.

Вода от поднятого со дна ила и торфа в самом деле стала совсем рыжей, и от нее шел отвратительный запах. Гусь протянул Витьке маску и ласт.

– А другой ласт?

– Дак он там остался. Здесь же вязко!

Самое страшное, что все это произошло на глазах у ребят, бывших поклонников Гуся. Правда, сейчас над ним никто не смеялся – боялись смеяться, но Гусь-то знал, что случившееся надолго станет предметом мальчишеских разговоров. Он вылез на берег, оделся и бросил Сережке:

– Чего сидишь? Пошли домой!

– Как? А трубка?

– Ласт нашелся, и трубка найдется.

– Вот и обождем!

– Жди. Можешь еще и понырять! – сверкнул глазами Гусь.

Он сунул руки в карманы и, ни на кого не взглянув, пошел к деревне. Один.

21

Гусь лежал в сарае и мучительно переживал свое падение. Ведь совсем еще недавно, каких-то две недели назад, все было так хорошо! Толька Аксенов, Сережка, Вовка Рябов… Друзья – водой не разольешь! А мелкота – та целыми днями так и крутилась возле гусевского дома. Конечно, многое значил Кайзер, – у кого хоть когда-нибудь в Семенихе был настоящий прирученный волк? Но и до Кайзера каждый из ребят стремился попасть в гусевскую компанию. Слово Гуся – закон, просьба Гуся или поручение – гордость для каждого.

О подвигах Гуся знала вся школа, потому что ребята из уст в уста передавали все, что совершил Гусь. А теперь даже Сережка предал его. Именно предал, потому что при всех ребятах отказался идти с Гусем в деревню, остался на берегу Вязкой старицы ждать, пока этот лягушечник найдет трубку. В другое время Гусь дал бы ему разок, и все.

Сейчас Гусь сожалел, что поступил опрометчиво, пустившись вплавь догонять Витьку. Но он же хотел вернуть себе славу лучшего пловца!

Разве он мог предполагать, что этот лягушечник ныром плавает быстрей, чем верхом? И уж совсем напрасно он попросил подводное снаряжение, которое видел впервые и которым не умел пользоваться.

Или Витька специально все это подстроил? Мог же он объяснить, как плавать с этой несчастной трубкой! А то сразу: бери, плавай! А потом еще и покрикивать стал: уйди, мешаешь!

«Ладно, ты еще пожалеешь об этом!» – мстительно подумал Гусь.

Он стал размышлять, что бы такое подстроить Витьке. Можно перетянуть через старицу перемет, чтобы лягушечник попался на крючок. Но он под водой все видит! Нет, это не годится. А что, если свести его на Пайтово озеро? Дед тогда говорил, что там никто еще не плавал, что вода в озере полосами – то теплая, то холодная, и сразу начнутся судороги.

Но если так, Витька может утонуть!

И вдруг идея: «А я-то на что! Он станет тонуть, и я его вытащу в лодку. Есть же там лодка, на которой старик плавал!..»

Идея понравилась, и Гусь стал ее развивать. Он представил, как Витька начнет звать на помощь, как он, Гусь, приплывет к нему на лодке и бесчувственного вытащит из воды, как на Сити вытащил Тольку. Хорошо бы, конечно, чтобы это видели ребята. Но кто туда пойдет, в этакую даль? Сережка разве. Он предатель, но ради такого дела можно его взять. А потом Сережка всем будет рассказывать, как это случилось, и тогда опять все станет на свои места.

Единственное, в чем сомневался Гусь, отпустят ли Витьку дома: он и на Вязкую-то старицу, как говорил Сережка, не ходит без разрешения отца.

А можно сделать так: уйти вроде бы за грибами или на Сить, а самим податься на Пайтово. Только нет, на это Витька не согласится…

В сенях прошлепали босыми ногами, и в сарай заглянул Сережка.

– Ты тут? – обрадовался он. – Трубку-то нашли.

– А куда она могла провалиться! – отозвался Гусь. – Лягушечник, поди, дуется на меня, просмеивает?

– Не. Он нам рассказывал, что сам, когда первый раз плавал, чуть совсем не утонул! – Сережка сел возле Гуся на солому, обхватил руками колени. – С непривычки, он говорит, в маске еще хуже, чем так…

– Здесь плавать что! Лужа! Вот в Пайтове бы он понырял!..

– Я говорил ему про Пайтово.

– Ну?

– Надо, говорит, туда сходить.

– Дома-то его отпустят?

– Наверно, отпустят, раз так сказал.

– Вот лук доделаю, и пойдем.

– Правда?!

– Конечно. Удочки возьмем. Лодка там есть…

– Но ты же говорил, что там особые слова знать надо.

– Неужто поверил? Чепуха это! Мало ли чего старики выдумают.

– А когда пойдем?

– Дня через три, в воскресенье.

– Вот здорово!.. А меня, знаешь, Витька опять на покосы зовет. Перед обедом он там каждый день в Сити охотится. В заводях, говорит, язя много. Уху варят… Обещал и меня поучить с ластами плавать. Может, сходим вместе, а?

– Я никуда не пойду. А ты иди, чего же…

– Вместе-то лучше бы!

– Сказано – не пойду! А ты иди. И насчет Пайтова поговори. Да ружьишко лучше рассмотри, как оно сделано.

– Ладно, если так, – нерешительно сказал Сережка, которого удивило и озадачило столь благодушное настроение Гуся после всего, что случилось на Вязкой старице.

– Смотри, о Пайтове не болтайте, – строго предупредил Гусь.

22

На дверях бригадного клуба появилось объявление о том, что в воскресенье состоится открытое заседание выездного районного суда по делу бригадира Аксенова.

Наконец-то! Этого дня Гусь ждал давно. Ему очень хотелось послушать, как будут судить Толькиного отца, но теперь, когда был намечен поход на Пайтово озеро, он знал, что на суд не останется: более благоприятного дня осуществить задуманное, пожалуй, не будет.

Забежал Сережка.

– Ну как? Махнем в воскресенье? – спросил он, заговорщически подмигнув Гусю.

– Можно, – стараясь казаться равнодушным, ответил Гусь. – Только с ночевкой. Так Витьке и скажи.

– Ясное дело!

А в субботу заявился и сам Витька.

– Я отпросился. С ночевкой, – сказал он. – Отец велел вернуться в понедельник утром.

– Тогда все в порядке. – Гусю неловко было смотреть в глаза Витьке, и он делал вид, что сосредоточенно рассматривает свои вконец истрепавшиеся резиновые сапоги.

– У нас вторые сапоги есть. Может, возьмешь? – посочувствовал Витька.

– Я босиком пойду. Вот если бы ты мне компас дал…

– Дам. А еще чего с собой брать?

– Снаряжение свое возьми. Там вода светлая, не то что в Сити… Лески, крючки. Червей побольше. Ну и жратвы, конечно. Котелок, топор, соль, спички – все это я возьму. Выходить будем в четыре часа…

Сережка и Витька в полном походном снаряжении явились без четверти четыре, когда Гусь еще не собрался.

– Посидите, я счас!

Он положил в мешок немного картошки, четвертушку круглого хлеба, потом принес из сарая свою гордость – новенький, тщательно отделанный лук с десятком крашеных тонких стрел.

– Ого! – поразился Витька. – Неужели сам делал?

– А кто же!

– Ну-ка покажи!

Витька долго рассматривал можжевеловый, отшлифованный до блеска тугой лук, попробовал натягивать тетиву, которая звенела, как струна.

– Стрелы-то даже с перьями!.. Прямо летят?

– Вроде ничего, – скромно ответил Гусь.

И вот уже тройка ребят в пути.

Впереди крупно шагал Гусь, длинный, костлявый, как всякий быстро поднявшийся мальчишка. Но он не по годам широк в плечах и потому со спины похож на сухопарого мужика. В своей повседневной, когда-то черной, но выгоревшей до мышиного цвета рубахе навыпуск, в драных штанах, босой, да еще с холщовым мешком за плечами, он напоминал бродягу-нищего, невесть откуда взявшегося в нашу пору. И только лук, эта изящная безделушка, которую Гусь бережно нес в руках, свидетельствовал о том, что он не более как современный бродяга-романтик, подросток, отбившийся от родительских рук.

Витька же производил впечатление обыкновенного туриста, скрашивающего однообразные будни жизни лесными скитаниями. Одежда у Витьки ладно подогнана, из недорогого, но прочного репса, и рюкзак настоящий – зеленый, с ремешками и пряжками, подводное ружье из него торчит; и сапоги у Витьки хоть и поношенные, но крепкие, и беретик-блин есть, чтобы голову солнцем не напекло…

Самим собой, просто деревенским парнишкой выглядел рыжеголовый Сережка. Он шел сзади, налегке, глазел на деревья, поглядывал за птичками и казался не участником компании, а, скорее, примкнувшим к ней из любопытства. Впрочем, в тайных планах Гуся Сережке отводилась роль именно стороннего наблюдателя, роль свидетеля событий, которые должны будут свершиться на Пайтовом озере.

Сережку занимают дрозды, которые с отрывистыми криками «чек-чек!» сопровождают ребят. Их явно волнует и тревожит вторжение людей в этот тихий летний лес.

– Поищем гнездо! – предлагает Сережка. – Оно где-то тут, вон они как кричат!

– Какое сейчас гнездо? Птенцы уж вылетели, по деревьям да в траве прячутся, – говорит Гусь и идет дальше. Он то и дело посматривает на маленький компас, который дал ему Витька, и озабочен тем, сумеет ли выйти на Пайтово озеро, где бывал всего один раз.

На краю мохового болота, в черничнике, ребята наткнулись на глухариный выводок. Молодые рыже-пестрые глухарята величиною с рябчика поднялись с земли и, разлетевшись, попрятались в соснах. А глухарка-мать с тревожным квохтаньем села на виду, вытянула шею и смотрела на ребят настороженным черным глазом. Тут уж Гусь не выдержал: глухарка – не дрозд, это настоящая дичь. Он вложил стрелу в лук и стал натягивать тетиву.

– Слышь, не надо! Зачем?.. – запротестовал Витька. – Без нее глухарята погибнут!..

Хлопнула тетива. Стрела, сверкнув на солнце, скользнула в вышину мимо цели. А глухарка продолжала сидеть.

«Бак, бак-бак!» – проквохтала она недовольно.

Гусь выстрелил еще и еще раз. И все мимо. Тогда он стал подходить ближе, но глухарка перелетела на другую сосну. Гусь снова начал к ней подкрадываться.

– Да оставь ты ее! Только стрелы растеряешь, – сказал Витька.

Но Гусь все же выстрелил еще два раза и опять не попал. Глухарка, видимо, решила, что глухарята успели укрыться надежно, сорвалась с дерева и тоже исчезла.

Стрелы искали долго, но из пяти нашли только две.

– Я же говорил! – сердился Витька. – И вообще, зачем губить птицу, когда у нее птенцы?

– А кто губил? – огрызнулся Гусь. – Ты думаешь, так легко в нее попасть из лука?

На своем пути ребята встретили еще два глухариных выводка, но Гусь больше не стрелял: так и в самом деле можно в один день растерять все стрелы.

23

Немало побродили ребята по дикому лесу, пока вышли к Пайтову озеру. Солнце стояло еще невысоко, но воздух гудел от оводов, и было знойно. Пот так и струился по лицам, рубашки липли к мокрым спинам. А с озера тянуло прохладой.

Витька бросился к воде посмотреть, действительно ли она так прозрачна, как говорил Гусь. Он забрел, насколько позволяли резиновые сапоги, и убедился – вода исключительно светлая. Опустил в нее руку – довольно теплая. Удовлетворенный, он вернулся на берег и не то спросил, не то предложил:

– Поплаваем?

– Нет, – отрезал Гусь. – Сперва лодку надо найти.

– А где лодка?

– Почем я знаю! Где-то на берегу. Будем обходить озеро и найдем.

– Сначала выкупаемся!

Сережка молчал, хотя и ему не терпелось окунуться в воду.

– Я сказал – купаться не будем, пока не найдем лодку! – стоял на своем Гусь.

– Ну хорошо. Вы идите, я вас догоню. Нырну разок, и всё.

– Ты что, думаешь, нам неохота купаться? Неужели потерпеть не можешь?

– Почему же? Терпеть я могу, – пожал плечами Витька.

Лодку – долбленую осиновку – нашли на противоположном берегу. Она была вытащена из воды и замкнута на цепь.

Гусь повертел в руках замок, раздумывая, как же быть.

– Тащи камень! – приказал он Сережке.

– Ты что, замок хочешь ломать? – удивился Витька.

– Этот замок не сломаешь. Цепь перерубим.

– Не выдумывай! Обойдемся и без лодки.

– А чего ей сделается-то? Ты тоже – камень-то волоки! – прикрикнул на Сережку Гусь.

Сережка бросился искать камень, а Гусь вытащил из мешка топор.

– Может, все-таки не надо трогать лодку? Половим с берега!

– Смешно! Лодка есть, а удить – с берега! Мы же ее на место и положим.

– Ну как хочешь! Только я цепь рубить не буду.

– И не руби. Тебя никто не просит. Один справлюсь.

Пока Гусь перерубал на топоре цепь, Витька разделся, натянул ласты и маску и с ружьем в руках полез в воду.

Сережка поискал весла, но не нашел их.

– Шестом обойдемся, – сказал Гусь и взял прислоненный к елке длинный легкий шест.

Раздевшись до трусов, они столкнули лодку и уселись в нее – Сережка в нос, а Гусь с шестом на корму.