Текст книги "Сить — таинственная река"

Автор книги: Анатолий Петухов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)

И снова Ленька сидит на наблюдательном пункте, снова шарит биноклем по болоту, тщательно осматривая пни, кочки и сухие, давно погибшие деревья с редкими сучьями и обломанными вершинами. Чем ближе к посту стоят эти деревья, тем отчетливей видны седые бороды лишайников на уродливых сучьях, трещины пересохшей коры и круглые дырочки-ходы, проделанные в глубь стволов древоточцами в тех местах, где кора уже обвалилась.

Ленька думает о том, как добры и внимательны к нему эти люди, с которыми столкнула его судьба, и как хорошо, что теперь не надо бояться отправки в тыл: раз Никифоров пообещал все уладить, значит, беспокоиться нечего…

Когда солнце опустилось за болото и даль топи порозовела, окутываясь туманом, Ленька слез с дерева и, продрогший, утомленный дневным дежурством, забрался в окоп, на сено. Кривой, как всегда молчаливый и угрюмый, заступил на вахту.

«И чего он всегда такой, будто недовольный?» – с неприязнью подумал Ленька. Он наскоро поужинал краюшкой хлеба и молоком и улегся, с головой укрывшись фуфайкой.

12

Эта ночь была так же прохладна и светла. На небе, усыпанном редкими звездами, ярко светила луна.

Кривой, усевшись на замшелый пень возле окопа, неподвижный, как каменный идол, смотрел в прогал меж деревьев на серебрившийся туман. Он не верил, что кто-то может перейти линию фронта и появиться здесь, на этой никому не нужной Нена-мяги. Разведчик? Но зачем он придет сюда? Что он будет разведывать на территории колхоза, где остались одни женщины, старики да ребятишки?

С тех пор как фронт приблизился, Кривой все чаще задумывался над тем, сто́ит ли ему оставаться в партизанской группе, сто́ит ли подвергать свою жизнь опасности? Не лучше ли бросить все и податься в более спокойные и тихие места?

Перед глазами Кривого проплывала вся его неудавшаяся, ломаная жизнь: раскулачивание отца, деревенские драки, несчастный брак – жена оказалась неверной и скоро ушла к другому, – пьянство, случайные работы, кражи, потом тюрьма, амнистия и снова жизнь в одиночку, бобылем. «И вправду, чего мне здесь делать? – размышлял Кривой. – У кого отцы да братья на фронте, те пускай воюют, а мне-то зачем лезть? Лишний я тут. Родни нет, семьи нет – ничто не держит. Уехать бы в Сибирь и начать жить заново. Жалеть-то что? Дом? Так он наполовину сгнил. Пусть догнивает. И сам я никому не нужен. Кто обо мне вспомнит? Никто. Был – и нет. Вот и вся недолга».

Раздумывая над жизнью, Кривой каждый раз вспоминал своего старшего и единственного брата Григория, который в тридцать первом году, когда раскулачивали отца, бежал за границу.

«Он ведь в Финляндию хотел попасть. А в Шухте финны. Вдруг и Гришка там? – И от волнения у Кривого выступал на лбу пот. – Выходит, я против брата иду. Нет, надо кончать с этим. Бросить винтовку, забрать документы и уйти. Пробраться бы на Бабаево, а там на поезд – и в Сибирь…»

Сколько ночей вот так думал Кривой, сколько раз готов был осуществить свое намерение, но что-то удерживало его, что-то мешало перейти от мыслей к делу. И он продолжал сидеть на замшелом пне, вслушиваясь в ночные звуки и всматриваясь через узкий прогал в подернутое туманом болото.

И вдруг Кривому померещилось, что в этом тумане маячит фигура человека. Кривой протер глаз и снова глянул на болото. Глянул и вздрогнул: там действительно шел человек.

«Это кого же леший несет?» – в тревоге подумал он и осторожно спустился к подножию горы. Лунный свет лишь местами пробивался сквозь густую хвою старых сосен, и здесь стоял синий полумрак причудливо переплетенных теней и светлых пятен на земле, в которых искорками поблескивали лаковые листочки брусники. Тени настолько искажали предметы, что хорониться не было надобности, но Кривой все же встал за дерево. Он бесшумно загнал патрон в ствол винтовки и затаился.

Человек был в накидке защитного цвета и военной фуражке. Он шел быстро и уверенно, будто хорошо знал этот путь. На краю болота на секунду остановился и быстрым взглядом окинул гору. На фуражке – это Кривой хорошо видел – сверкнула красная звездочка.

«Кажись, свой», – мелькнуло в голове.

Вот военный вошел в тень бора и неторопко, но широким шагом начал подниматься по чуть приметной тропинке. Когда до колючей проволоки осталось не более десятка шагов, Кривой с винтовкой наготове выскользнул из-за сосны и, оставаясь в тени, строго окликнул:

– Кто идет?

Человек замер, потом спокойно по-вепсски ответил:

– Свой человек. Не кричи.

Кривой опешил от неожиданности и тоже по-вепсски спросил:

– Чей – свой? Куда идешь?

– Мне в Коровью пустошь надо. Родню проведать…

В надтреснутом приглушенном голосе военного почудилось что-то знакомое. От смутной догадки у Кривого захолонуло сердце.

– Ты говори, к кому идешь? – спросил он, боясь верить себе.

Военный не отвечал.

В напряженной тишине двое, разделенные колючей проволокой, жадно всматривались друг в друга, но густая тень, смешиваясь с обманчивым лунным светом, не давала им разглядеть то, что каждый из них искал и жаждал увидеть.

– Васька, ведь это ты!..

Не помня себя, Кривой перемахнул через колючую проволоку, и братья бросились в объятия друг друга.

– Гришка, родной! Где пропадал столько годов? Я думал, ты… А оно вон как! Тоже с нами… Чуяло мое сердце, что ты где-то тут, близко. Каждый день, каждую ночь о тебе думал…

Кривой еще что-то бормотал в радостном смятении, но Григорий высвободился из его объятий, поправил фуражку.

– Я очень рад, что здесь тебя встретил и не надо идти в деревню: времени у меня в обрез. Ты один тут?

– Парнишка еще есть. Там. Спит. – Кривой махнул рукой на вершину горы.

– Хорошо. Тогда сразу перейдем к делу. Я пришел по заданию…

– К черту задания, к черту войну! Еще успеешь, дай хоть толком поглядеть на тебя! Встань вот так, на свет!

Кривой подтолкнул брата, повернул его за плечи, чтобы луна осветила лицо, и несколько мгновений умиленно смотрел на родные черты: широко расставленные глаза, крупный нос, тяжелый подбородок, пушистые родинки на правой щеке…

– А я уж хотел совсем отсюда убраться. В Сибирь хотел. Один живу, надоело все… А ну как ушел бы? Тогда уж нам никогда и не свидеться…

– Слушай, Василий! Мне нужна твоя помощь.

– Что могу, все сделаю!

– У меня трудное задание. Я вызвался провести свой отряд через болото на Мальменьгу…

– А чего тут трудного? – удивился Кривой. – Или дорогу забыл?

– Но я же пришел с той стороны! Я должен захватить Мальменьгу.

– Так там же наши!

– Ваши, – низким голосом четко произнес Григорий. – Разве ты не знаешь, что я – финн?.. Что́ так на меня смотришь? Советская форма – это для маскировки.

Кривой подавленно молчал. И мысли, и чувства – все спуталось.

– Ты что, не хочешь помочь? Я сам вызвался на эту операцию, я надеялся на тебя… Разве ты забыл, как разоряли наше гнездо, как высылали отца?

– Я все помню…

– Ну вот!.. Проведешь нас – и иди на все четыре стороны. Я и денег тебе дам кучу, куда хошь уезжай! Хошь за Сибирь…

Кривой тупо смотрел на свою винтовку, которая валялась на земле, – он выронил ее, когда кинулся к брату, – и не знал, что делать, что говорить. Он хотел быть подальше от войны, хотел, чтобы война никаким боком его не коснулась, а тут получалось…

– Уйти в Сибирь – это другое дело, – сказал он после долгого раздумья. – А ты измену предлагаешь.

– Это не измена, это – война. Мы – братья, и в трудное время мы должны быть вместе… Я не хочу, чтобы ты стрелял по своим, раз уж они тебе так дороги. Ты только проведи меня на место, подскажи только, как пройти, чтобы не наткнуться на дозор или пост. – Григорий взглянул на светящийся циферблат часов. – Да поскорей решай, время идет!..

13

Закутавшись в фуфайку, Ленька спал, и ему снилось, что на пост незамеченными пробрались фашисты. Снилось, что Кривой ушел, и Ленька, безоружный, остался на посту один. Он хочет бежать, но все пути отрезаны: со всех сторон на него смотрят черные дула автоматов. Страх сжал Леньке горло. Он хотел закричать, но вместо крика получился слабый шепот.

И тут Ленька проснулся.

Все еще находясь под тяжелым впечатлением виденного, он прислушался к ночной тишине и вдруг уловил приглушенный говор. Хотел вскочить, но сдержался и встал тихо-тихо.

Голоса раздавались снизу. Ленька осторожно выглянул из окопа и увидел у подножия горы, за колючей проволокой, двоих. Одним был Кривой, другим… В синем сумраке теней виден был лишь силуэт человека в накидке и военной фуражке.

Разговор велся на вепсском языке. Больше говорил тот, в накидке, а Кривой молчал либо произносил короткие фразы, смысл которых, несмотря на отдельные знакомые слова, Ленька никак не мог уловить. Но он чувствовал, что Кривой в чем-то не соглашается с военным. Или о чем-то просит его?

О, как жалел Ленька, что слишком мало знал вепсских слов!

Но вот, кажется, разговор окончен. Кривой сказал:

– Хо́мен ёл ми́на ля́хтэн ке́скелэ сод…

А вторая половина фразы была совсем непонятной.

– «Хомен» – «завтра», «ёл» – «ночью», «мина» – «я», «ляхтэн» – «выйду»… А что такое «кескелэ сод»? Ку« да он выйдет ночью? Зачем? Это надо запомнить – «кескелэ сод», обязательно запомнить!..

Дальше произошло что-то непонятное: человек в фуражке наклонился, поднял с земли винтовку – чья винтовка? Кривого? Почему она лежала на земле? – разрядил ее, вынул патроны из магазина, потом быстро ощупал карманы Кривого, вернул ему винтовку и подал руку…

Ленька во все глаза смотрел на то, что творилось внизу, готовый в любой миг ринуться на помощь Кривому. Но он ничего не понимал! В голову лезли самые нелепые и противоречивые предположения. Если человек в накидке – наш, то зачем он разрядил винтовку, зачем ощупывал карманы Кривого? Проверял, нет ли оружия? Но зачем?!

Если это враг, то почему Кривой не вступил с ним в борьбу? Ведь винтовку он мог поднять и сам! В крайнем случае, воспользовался бы ножом, который всегда висит у него на поясе.

Человек уходил через болото. Кривой смотрел ему вслед, пока он не растворился в тумане, потом огляделся по сторонам и, ссутулясь, стал медленно подниматься в гору. Ленька юркнул на дно окопа, сжался в комок, накинул на себя фуфайку.

Он слышал, как Кривой подошел к краю окопа, остановился. От напряжения у Леньки зазвенело в ушах. Он ждал: вот сейчас Кривой разбудит его, объяснит случившееся и отправит в Коровью пустошь, к Федору Савельевичу.

Но Кривой постоял с минуту, прислушиваясь к Ленькиному дыханию, потом так же молча отошел к старому пню и, тяжко вздохнув, сел…

Остаток ночи прошел без сна. От неподвижности занемели руки и ноги, заныла спина. И едва первые лучи солнца позолотили косматые верхушки сосен, Ленька поднялся.

– Ух и замерз же я!.. – потягиваясь, сказал он. – Аж чуть не скочурился.

Кривой скользнул настороженным взглядом по лицу связного, пробормотал:

– В этой могиле недолго и скочуриться.

Ленька попрыгал, чтобы отогреться, и главное, не разоблачить себя, потом достал из мешка ломоть хлеба и подошел к сосне, намереваясь лезть на свой наблюдательный пункт.

– Топал бы домой. Посинел весь… Лучше бабам хлеб убирать помогал бы.

– Такого приказа не было. Когда скажут уйти, тогда и уйду.

– Жди, когда скажут. О тебе уж все забыли. Наступления нету, значит, и связной ни к чему.

Казалось, Кривой хотел остаться один.

«А если в самом деле уйти? – подумал Ленька. – Но может, он говорит так для проверки? Хочет убедиться, вправду я ничего не слышал и не видел или притворяюсь?.. Нет, все должно быть так, как всегда…» И Ленька полез на сосну.

Кривой забрался в окоп, спрятал голову под полушубок и замер. Впервые за все время он оставил винтовку прислоненной к стенке окопа, а не положил ее между коленей.

Ленька, как всегда, пристегнул себя ремнем к стволу дерева и нетерпеливо поднес к глазам бинокль: ему хотелось удостовериться, что ночью действительно кто-то приходил на пост и что все виденное и слышанное не почудилось.

Он сразу увидел след. Вероятно, человек торопился и оставил позади себя светло-желтые прядки выдернутого мха.

Ленька медленно ведет глазами по следу, с напряженным вниманием осматривая узкую горловину. Вот кочка, похожая на султана, с коричневой, свешивающейся во все стороны травой. Она примерно на средине горловины. А след тянется все дальше и дальше, он уже заметен чуть-чуть. Бинокль замер. Взгляд беспомощно заметался: далеко, не видно, не разобрать! Слезятся глаза, надо дать им отдохнуть.

Ленька опускает бинокль, и в поле зрения попадает лес на той стороне болота. Сомнений нет: человек в накидке пришел оттуда, он пересек болото именно в этом, самом узком и единственно проходимом месте.

«Может, это дезертир? – подумал Ленька. – Конечно! Он струсил, он бежал с передовой и разрядил винтовку Кривого, чтобы тот его не застрелил. Ведь за такое расстреливают… Но если бы он был дезертиром и случайно встретился с Кривым, он мог бы назваться разведчиком…» Ленька терялся в догадках. Новая мысль вовсе сбила с толку: они ж разговаривали на вепсском языке! На языке, которого почти никто не знает!..

Все предположения рухнули, смешались, спутались.

Что сказал Кривой? «Хомен ёл мина ляхтэн кескелэ сод…» Кажется, так. «Завтра ночью я выйду…» Завтра? Это когда же?

Легкий свист оборвал мысли. Так свистит только Митя, и Ленька от неожиданности свалился бы с дерева, не будь он привязан к стволу ремнем. Он не слез – соскользнул вниз, ободрав о кору и сучья живот и руки. Он хотел побежать навстречу Мите, но из окопа уже вылезал Кривой.

Ах, если бы он спал!..

Митя часто дышал и был встревожен.

– Никифоров срочно собирает группу!

– Чего стряслось? – спросил Кривой, испуганно моргнув глазом.

– Пошли скорей! Там узнаем.

– А как пост? Здесь никого и не будет?

– Почему никого? Ленька остается…

– Я… Я, кажется, заболел, – пробормотал Ленька. Он прислонился спиной к сосне и поднес дрожащую руку ко лбу; лицо его горело. – То в жар кидает, то в холод. И голова кружится. Чуть с сосны не упал…

Митя недоуменно уставился на него, а Кривой сказал:

– Говорено было – иди домой! Так ты не слушаешь. – И Мите: – Видать, простыл в этой ямине. Ночи-то холодные…

– Но хоть до обеда-то можешь посидеть?

– Н-не знаю… Мне бы лекарства какого-нибудь… – И Ленька устало прикрыл глаза, будто ему стало совсем плохо. Он и в самом деле чуть не валился с ног: он боялся, что Кривой обо всем догадается.

– Где же я возьму лекарство! – возмутился Митя.

Кривой, которому хотелось остаться наедине с самим собой и страшно было после этой ночи встречаться с товарищами по группе, сказал:

– Чего парня мучить? Раз захворал – пусть домой идет.

– Но этот пост нельзя оставить без человека!

– Нельзя, значит, я и останусь. А вы и без меня обойдетесь.

– Хорошо. Я так и доложу Никифорову.

Кривой сверкнул глазом, промолчал.

– Ну что, пошли! – кивнул Митя Леньке.

Они медленно двинулись в глубь бора, и Кривой слышал, как Митя выговаривал товарищу:

– Знал, что холодно, чего тулуп не взял? Чего мерз? И катанки можно было принести…

Ленька молчал.

В глубине бора, когда ребята отдалились от поста настолько, что Кривой не мог ни видеть, ни слышать их, Ленька схватил Митю за руку.

– Кривой – предатель! – хрипло прошептал он.

Митя ошалело вытаращил глаза.

– Ты что, рехнулся? Или бредишь?

– Митя, он – предатель!.. – выдавил Ленька, у которого от волнения перехватило горло. – Я все видел… Он сказал: «Хомен ёл мина ляхтэн кескелэ сод…»

Митя крепко тряхнул Леньку за плечи.

– Ты што мелешь?! Што ты видел, што?! – зашипел он совсем как Федор Савельевич. – Кто выйдет на середину болота?

– Да он, Кривой!

– Кому сказал? Говори толком!

– Митя, бежим! Нам нельзя терять время! Я все расскажу. Я ведь совсем не больной, я только притворился, чтобы с поста уйти, чтобы сказать тебе… – И Ленька рванулся вперед.

Они бежали рядом, и Ленька рассказывал о том, что произошло ночью. Когда он кончил, Митя сказал:

– Будешь докладывать Никифорову, не вздумай говорить о предательстве: такими словами бросаться нельзя.

– Знаю! Я только тебе сказал… Мне так кажется…

14

На рассвете Никифоров принял срочную зашифрованную телефонограмму из штаба истребительного батальона, в которой сообщалось, что в районе болот между Шухтой и Сухогорьем противником сброшен десант. Штаб приказывал привести группу в боевую готовность и укрепить посты. Предполагалось, что целью десанта являются диверсии в тылу.

И вот уже в сельсовете под видом заседания сельского актива собралась вся группа Никифорова. Не хватало только Мити, посланного за Василием Тихомировым.

– Будем ждать или начнем? – спросил Никифоров. Он сидел за столом, сцепив большие красные руки с коричневыми от табака пальцами.

– Да, поди, начинать надо, – за всех ответил Федор Савельевич.

Никифоров свернул длинную толстую цигарку, закурил, выпустив из ноздрей две струи синего дыма, прокашлялся.

– Дело такое. Где-то в районе Мярг-со сброшен десант диверсантов. Нам предложено укрепить посты. Расположение постов вы знаете. Силы наши все тут. Давайте решать.

Леваков, секретарь территориальной партийной организации, сухонький мужичок с живым, гладко бритым лицом, близоруко сощурился и, подумав с минуту, сказал:

– Десант одним отрядом держаться не станет. На звенья разобьется. Такая уж диверсантская тактика. Поэтому я предлагаю создать свои микрогруппы, человека по три, и направить их, кроме постов, на мельницу – охранять мост на большой дороге, – на центральную ферму, ну и к хлебным складам. Таким образом мы возьмем под свой контроль наши опорные пункты и основные объекты, на которые может быть направлена диверсия.

Федор Савельевич крякнул.

– План хороший, – сказал он, – только за болотом десант делиться не станет. Он весь через болото ходить будет, а потом делиться будет. Ихний ероплан над болотом не зря летал. Путь смотрел, куда ходить. А путь из-за болота один: на Нена-мяги..

– Но мы не знаем точно, где именно сброшен десант! – заметил Никифоров.

– А што знать? Ежели бы на этой стороне болота, наши посты услышали бы; ежели к западу, там серковские посты дежурят, к востоку – армейские дозоры до самой Мальменьги. По-моему, за Мярг-со самое пустое место – хорошее для десанту место. Оттуда их ждать надо. И всем нам на Нена-мяги ходить надо…

Дверь распахнулась, на пороге показались Митя и Ленька.

Все поняли, что на третьем посту уже что-то случилось.

Под напряженными взглядами полутора десятка людей Ленька, вытянувшись перед Никифоровым, обстоятельно докладывал о ночном происшествии.

Когда он кончил, с минуту стояла гнетущая тишина. Потом мужики стали передавать друг другу свернутую гармошкой газету, тихо отрывали от нее по листочку, и было слышно, как крупчато шуршала о бумагу махорка.

Никифоров, только что раздавивший свой окурок в жестяной банке, тоже крутил цигарку. Густые седеющие брови его были сдвинуты.

– Ты ничего не прибавил? Ничего не перепутал? – спросил он наконец у Леньки. – Ты хорошо видел, что этот человек поднял винтовку с земли и разрядил ее?

– Все это я видел.

– Н-даа… Этто новость. Это такая новость!..

– Тут всякое можно думать, – подал голос Леваков. – Не попросить ли помощи у солдат?

– Я тоже об этом подумал, – быстро сказал Никифоров. – Предполагать, конечно, можно что угодно. Но не будем гадать… Третий пост я беру на себя. Надеюсь, из Мальменьги подкинут помощь. Ребята остаются со мной. Связными. Штаб – в Коровьей пустоши, у Федора Савельевича. Остальные – по семь человек – на первый и второй пост. На мелкие группы дробиться не будем, рискованно: вдруг Мальменьга не сможет помочь? Старшие: на первом посту Леваков, на втором Зорин. Сорвется с Мальменьгой – пришлю связных, и тогда все сосредоточимся на третьем посту. Если связные не придут, останетесь на местах до шести утра. Пароль – «ребой». Вопросы есть?.. Нет? Тогда все.. Леваков и Зорин! Распределите людей и приступайте к выполнению задания.

…Через четверть часа можно было видеть, как на дорогу из села Куйв-мяги на гнедой лошади вылетел всадник. Низко склонившись в седле, он карьером понесся в сторону Мальменьги. Это был Митя Кириков.

15

Никифоров сам решил сходить на третий пост, чтобы встретиться с Кривым один на один. Федор Савельевич одобрил это намерение, а Ленька испугался: «Если Кривой предатель, он может убить командира, или сам Никифоров как-нибудь проговорится, и тогда Кривой поймет, что предательство его раскрыто».

Но свои сомнения Ленька не решился высказать вслух. Лишь в последний момент, когда уже в Коровьей пустоши у дома Кириковых Никифоров остановился и сказал: «Ну, я пошел!», Ленька не выдержал:

– Павел Иванович! Возьмите и меня с собой. Я вам не помешаю.

– Нет. Тебе нельзя на посту появляться, – хмуро ответил Никифоров и добавил, чуть-чуть улыбнувшись: – Ты ж больной!

– А я спрячусь, и он ни за что меня не увидит.

– Нет, нет. Так рисковать нельзя.

– Но вы больше рискуете!

– Ты думаешь, рискую? – Никифоров посмотрел в рыжеватые Ленькины глаза и, видно поняв, что творится у парнишки в душе, раздумчиво сказал: – Ладно. До опушки проводишь…

И они пошли – большой, угловатый и грузный Никифоров и сухонький, но жилистый и шустрый, как молодой петушок, Ленька.

– Значит, боишься за меня?

– Боюсь. Если он продался, то что хошь может сделать!

– «Продался»… Это страшное слово. Подозрение в таком деле – самое жестокое подозрение.

Ленька покраснел: как он мог забыть предупреждение Мити – не говорить таких слов!

– А тот, в накидке, и о деньгах что-то говорил, – вспомнил он вдруг.

– О деньгах? Что он говорил о деньгах? И почему ты раньше этого не сказал?

– Так я же не знаю, к чему он упомянул деньги! Мелькнуло слово «деньги», и все. А к чему, зачем, я не понял…

Сейчас, когда отхлынуло волнение и нервное напряжение, когда не нужно было удерживать в голове последнюю не до конца понятую фразу, сказанную Кривым, в памяти неожиданно начали всплывать все новые и новые слова, которые Ленька слышал ночью.

– Они и о Мальменьге что-то говорили. Какой-то отряд то ли должен выйти из Мальменьги, то ли попасть туда…

– Ну!

– Потом Сибирь вспоминали, финнов…

Никифоров поморщился:

– Ты, по-моему, начинаешь фантазировать…

– Ничего не фантазирую! Я слышал все эти слова – они одинаковые и на вепсском, и на русском языке. Только сразу их забыл.

– Это бывает… Может, еще что-нибудь вспомнишь?

Ленька наморщил лоб, отыскивая в памяти временно позабытые слова и фразы, но больше ничего не мог вспомнить. Помолчав немного, он спросил:

– А у вас хоть пистолет с собой есть?

– Пистолет? А зачем он?

– Ну как же! У него винтовка. И нож на поясе.

Тронутый этой опекой, Никифоров опять улыбнулся:

– Эх, Леня, Леня!.. Не волнуйся, есть у меня пистолет, есть! Только если дело до пистолета дойдет, значит, я никудышный дипломат. И разведчик никудышный. И незачем мне туда идти.

Ленька немного успокоился, чувствуя, что Никифоров хорошо сознает всю ответственность того, что делает, на что решился.

На опушке березовой рощи они остановились.

– Все. Дальше тебе ходить не надо. Забирайся вот под тот стог и жди меня.

– А я думал, мы пойдем до самого бора.

– До бора?.. За этой рощей нам нельзя показываться.

– Почему?

– Подумай. Потом скажешь.

Никифоров потрепал Леньку по плечу тяжелой жесткой рукой и ушел.

Под стогом, на солнцепеке, было тепло, тихо, уютно.

«Почему нельзя показываться за рощей? – думал Ленька, кусая сухой стебелек тимофеевки. – Кто может увидеть? Кривой? Но он же далеко, у окопа, а бор тянется чуть не на целый километр. Или Никифоров думает, что Кривой не один?.. – И вдруг осенило: – Если Кривой – предатель, то он теперь враг. А враг не будет сидеть сложа руки, у окопа ему делать нечего. Теперь он боится за свою шкуру, боится, что его разоблачат, поймают…»

Ленька представил, как Кривой, спрятавшись на этой стороне сосняка, осматривает окрестность в бинокль. Вот он заметил, как из березняка вышли двое. Поднес к глазам бинокль и увидел: идут Никифоров и Ленька. Что он подумает?

«Да он сразу же все поймет! – И холодные мурашки пробежали по Ленькиной спине. – Вот, оказывается, Никифоров-то какой!..»

Но все равно на сердце у Леньки было тревожно: скрытый враг всегда опасней врага открытого, предатель вдвойне опасней фашиста.

Кривой появился перед Никифоровым внезапно.

– Стой! Кто идет? – окликнул он и угрожающе направил винтовку на командира.

Никифоров сказал старый пароль, и Кривой тотчас взял винтовку на ремень.

Прежде, когда командир проверял посты – а делал он это не часто, – Кривой обычно терялся при неожиданной встрече с Никифоровым, не решался окликать его. Теперь же на лице Кривого не было растерянности. Значит, он успел внутренне подготовиться к этой встрече.

Как всегда, Никифоров подал постовому руку, спросил:

– Как дела? Все в порядке?

– Вроде бы в порядке, – пожал плечами Кривой.

– Хорошо… Почему не явился по вызову?

– Так как же?.. Парнишка-то заболел. Не мог я пост оставить! Сами предупреждали…

– Верно. – Никифоров нахмурил брови и неожиданно сказал: – В эту ночь сброшен десант…

Взгляды их встретились. Кривой закашлял. Никифоров продолжал:

– Засекли серковские посты. Срочно попросили помощь. Половину группы я отправил туда. Вечером поведу в Серково остальных.

– И на постах никого не останется?

– На первом и на втором никого. А здесь – Митя Кириков.

– А я?

– Ты тоже в Серково.

Кривой переступил с ноги на ногу, снова кашлянул. Никифоров стал свертывать цигарку.

– Кури! – и протянул Кривому кисет.

Кривой оторвал клочок газеты, но пальцы сильно дрожали, табак просыпался.

– Что у тебя так руки трясутся? Или тоже заболел?

– Лишку здоровья нету, Павел Иванович. Я ведь малярийный. Иногда так колотит, что и винтовку-то в руках держать не могу.

«Неумно врешь, – отметил про себя Никифоров. – Парнишка больным прикинулся – это еще туда-сюда, а тебе-то надо бы придумать что-то посерьезнее». И сказал:

– Плохо. Раньше ты не жаловался на малярию.

– А чего жаловаться? От этого легче не станет.

– Тоже верно… Ну ладно. Я пойду. Кириков сменит тебя в шесть вечера. В Серково отправляемся ровно в восемь. От сельсовета.

– Понял… Только пользы-то от меня не будет.

– Это почему же?

– Так руки-то!.. Коснись дела, я и выстрелить путем не могу.

Никифоров строго посмотрел на постового:

– Нам нужны люди, которые могут стрелять. И хорошо стрелять!

Кривой тяжело вздохнул, уставился в землю. Никифоров жадно курил, раздумывая, как же быть.

– Вот что, – наконец сказал он. – Давай сюда винтовку. С твоими руками она тебе ни к чему, а у нас мало оружия. Вместо тебя в Серково пойдет Кириков.

– А мне что делать?

– Как – что? Не можешь стрелять – останешься здесь. И завтра же утром отправляйся в больницу. – Никифоров протянул руку, и Кривой подал винтовку. – Заряжена?

– А как же! Никифоров открыл затвор.

– Заряжена, говоришь? Это называется «заряжена»? Смотри! – и откинул пустой магазин. – Где патроны?

– Не-не знаю… Была заряжена…

Несколько мгновений они смотрели в глаза друг друга, и Никифоров понял: наступил критический момент. И, чувствуя, что Кривой не в состоянии что-либо придумать, сурово спросил:

– Парнишка не трогал винтовку?

– Да нет… Если только когда я спал… – Ухватившись за эту мысль, уже увереннее добавил: – Парень-то он ушлый, на фронт хотел бежать… Неужто патроны спер?.. Видать, спер. Куда же они могли деться?

– Эх, Василий! Не с винтовкой – с палкой на посту стоял. На фронте за такое военный трибунал…

Никифоров повернулся и, не попрощавшись, ушел.

Не хотелось, страшно было думать, что Кривой совершил предательство, но и сомнений в этой жестокой правде почти не оставалось.

И все-таки Никифоров не спешил выносить приговор: солнце только-только перевалило за полдень и время обдумать свои действия у Кривого еще есть.

«А у парнишки-то верное чутье, – вспомнил Никифоров о Леньке. – И глаз зоркий. Из него разведчик получится…»

16

Кривой стоял на краю окопа, не чувствуя, что окурок цигарки обжигает пальцы. Он смотрел на уходящего Никифорова, и где-то в глубине сознания искрой мелькнула мысль: крикнуть, остановить командира, раскаяться… Мелькнула, но тотчас погасла. Безвольно, с отрешенностью на лице, будто не зная, что он делает и зачем, Кривой спустился в окоп и повалился на сено. Он устал от этой жизни, устал за последние сутки до отупения, и теперь не хотелось ни о чем думать. Он закрыл глаза и впал в глубокое забытье. Не спал, но и не слышал ничего: ни птичьих голосов, ни гула далекой канонады. В голове вяло жила одна мысль, вовсе не страшная мысль: умереть бы вот так, здесь, и тогда не надо ни брата, ни войны…

Когда Кривой встал, чтобы закурить, удивился: бор был окутан вечерними сумерками.

Он сразу вспомнил, что Никифоров поведет партизан в Серково в восемь вечера. А солнце садится около семи.

Кривой засуетился, вылез из окопа, прислушался к тишине, вздохнул: уже поздно, все равно поздно, не успеть!..

И сам испугался своей мысли: куда не успеть? В сельсовет? Но разве он хотел туда идти? Не хотел. Но пока знал, что половина группы находится в Сухогорье, где-то теплилась надежда, что ошибку можно исправить… Ошибку?.. Кривой торопливо закурил. Какую ошибку? Разве он не обдумал все еще до того, как на пост пришел Никифоров? Он встретит брата с отрядом, расскажет, как пройти на Мальменьгу, получит деньги и ночью же отправится в путь, на Бабаево… За двое суток доберется до станции, там сядет на поезд – и в Сибирь.

Но когда урочный час стал неумолимо приближаться, прежней уверенности, что все получится именно так, как рассчитал, не было. Завтра же утром станет известно, что отряд, напавший ночью на Мальменьгу, прошел через Нена-мяги и что он, Тихомиров, исчез. И сразу Никифоров заподозрит измену. А у него связь со всем районом. И пойдут телефонограммы во все концы, в том числе и в Бабаево. Не успеет пройти и половину пути, как вся милиция, жители всех деревень узнают о его предательстве и будут передавать друг другу «особые приметы» беглеца. От милиции еще можно укрыться, а от народа никуда не денешься…

Кривой нервно ходил взад-вперед вдоль траншеи, не подозревая, что за ним напряженно следят две пары глаз: в зарослях можжевельника давно лежали Митя и Ленька, пробравшиеся к посту по западному склону горы. А дальше, в глубине бора, укрылся взвод автоматчиков. Там и Никифоров. Только Федор Савельевич остался дома, в «штабе»: вдруг на первом или втором посту что-нибудь произойдет и оттуда пришлют связных?..

Ленька лежал и думал о том, что на пост минувшей ночью, может быть, приходил просто шпион-одиночка, который не связан с десантом. И тогда все эти приготовления, весь тонко продуманный план – пустая трата времени.

«Но если это был шпион и Кривой не задержал его, то он сразу пошел бы по своим делам! – успокаивал себя Ленька. – А раз Кривой должен встретить кого-то на средине болота – иначе зачем ему туда выходить? – значит, через Мярг-со пойдет сюда несколько человек, по крайней мере, часть десанта, возможно даже – весь десант!..» И от волнения перед надвигающимися событиями у Леньки холодело между лопаток.