Текст книги "Сить — таинственная река"

Автор книги: Анатолий Петухов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц)

Сить – таинственная река

В глуши северных лесов течет светлоструйная речка Сить – любимое место отдыха и развлечений деревенских ребятишек. Здесь в пору летних каникул собираются в шалаше, который хранится от всех взрослых втайне, подростки во главе с отчаянным и вольным Васькой Гусем…

О приключениях друзей, о бессонных ночах, проведенных у костра, о познании радости труда, наконец, о первой любви рассказывается в повести «Сить – таинственная река».

А вторая повесть переносит читателя в суровый 1942 год. В ней рассказывается о мужестве советских людей во время Великой Отечественной войны. Эта повесть о крепкой дружбе русского мальчика с вепсом, о нелегких буднях вепсских партизан прифронтовой полосы.

СИТЬ – ТАИНСТВЕННАЯ РЕКА

1

Мутная вода бурлила, свиваясь воронками, пригибала измочаленные прибрежные кусты ивы и стремительно неслась по всей ширине русла. Лодка, опрокинутая вверх дном, лежала на том берегу.

– Говорено было, что через мост идти надо! – с досадой сказала Танька Шумилина, сверкнув большими зелеными глазами на Ваську Гуся. – Так это все ты затеял. «Пошли прямо, на лодке переплывем»! – передразнила она. – Вот и переплыли…

Остальные ребята молчали: с Гусем не поспоришь, но и не пропадешь – он опять что-нибудь придумает.

– А что, и переплывем! – огрызнулся Гусь. – Не твоя забота…

Он бросил на жухлую траву ободранный портфель, скинул фуфайку и стянул с себя полинявшую, давно не стиранную рубаху, обнажив смуглое жилистое тело.

– Лучше вернемся, – примирительно сказала Танька, у которой при одной мысли окунуться в эту бурлящую мутную воду по спине пробежали мурашки.

– Возвращайся, если охота! – равнодушно буркнул Гусь.

Сухой настолько, что на боках проступали все ребра, Васька на мгновение задержался у самой воды и упруго кинулся в реку.

Едва вода холодом обожгла тело, едва Гусь почувствовал, насколько сильно течение и далек противоположный берег, он понял, что совершил ошибку: нужно было уйти вверх хотя бы на полсотни метров, чтобы течением не успело отнести под глинистый обрыв, где вода кружилась и клокотала особенно яростно. Можно, конечно, вернуться и исправить ошибку, но когда на него сейчас смотрит Танька, эта заносчивая девчонка, отступать невозможно. И Гусь продолжал плыть как ни в чем не бывало, легко и быстро выбрасывая вперед длинные руки, будто купался. Так по крайней мере казалось со стороны. В действительности же Васька вкладывал в единоборство с рекой все искусство общепризнанного пловца Семёнихи и окрестных деревень.

На середине реки Гусь убедился, что тратить силы и бороться с течением бесполезно: под обрыв так и так занесет. И тогда он повернул по струе и почти перестал работать руками, чтобы отдохнуть, подготовиться к решительному и последнему рывку.

Ребята видели, как Гусь, будто напоровшись на невидимое препятствие, на мгновение задержался, перевернулся на спину и его тут же понесло к обрыву. И все, не сговариваясь, не проронив ни слова, кинулись по берегу, чтобы лучше видеть товарища, чтобы понять, что с ним произошло.

Тугая струя нескончаемо била в глинистый обрыв и, отражаясь от него, с шипением кружилась в водовороте, в воронке которого покачивался клок пены. Этот белый комок был для Гуся единственным точным ориентиром. Там центр омута, кружало, где верховая струя уходит вглубь почти до дна и, подхваченная глубинным течением, освобождается из пут водоворота. Дальше она несется остепенившаяся и спокойная.

В голову Ваське пришла дерзкая мысль – ринуться в водоворот и нырнуть в глубину вместе с верховой струей.

Когда до крутящегося комка пены осталось не более десятка метров и вода властно потянула Гуся к обрыву, он изо всех сил рванулся к водовороту.

На какой-то миг ему удалось преодолеть силу бокового течения, и вот уже его подхватила отраженная струя. Гусь вобрал полные легкие воздуха, изогнулся и полетел вниз головой.

Он почувствовал, как вода сдавила грудь, ощутил в ушах острую боль и огромным усилием гибкого тела метнулся в сторону, подгребая воду под себя. Впервые ему по-настоящему стало страшно в этой давящей холодной мгле.

Но вот боль в ушах отступила, давление ослабело и сквозь сомкнутые веки проступила сумеречная желтизна. В следующее мгновение река вытолкнула Гуся на поверхность. Ему показалось, что вытолкнула. На самом деле он сам отчаянно работал руками и ногами, чтобы скорей вынырнуть. Водоворот остался позади. Крутой, поросший кустарником берег вот он, рядом. Гусь услышал, как заорали, завопили на противоположном берегу ребята, и ему сделалось легко, и даже лихорадка немного унялась.

Он не без труда перевернул тяжелый дощаник, положил на дно весла, что лежали под лодкой, и столкнул посудину на воду.

Лодку относило течением, и ребята, таская одежду и портфель Гуся, перебегали с места на место, стараясь угадать, куда именно он пристанет.

Посиневший от холода, весь в пупырышках, Гусь наконец причалил к берегу. Сережка Шумилин, брат Таньки, рыжеголовый и веснушчатый, с готовностью протянул Гусю одежду.

– А Танька думала, что ты утонул! – сказал он, восхищенно глядя на Ваську.

– Она даже заревела! – добавил Толька Аксенов. – Это когда тебя в кружало затянуло…

– И ничего его не затянуло! Он сам нырнул, – возразил Сережка.

– Ага, сам! Ну-ко ты попробуй нырнуть, так узнаешь! – насмешливо сказал Толька.

– Конечно, сам! – не сдавался Сережка. – Гусь, скажи, сам нырнул или тебя затянуло?

– Д-давай сап-поги! – И Гусь, у которого от холода клацали зубы, протянул руку. Ему было приятно, что Танька напереживалась за него: это хорошо, меньше будет задаваться.

Гусь обулся и только после этого ответил:

– Сам нырнул. Да и тянет туда здорово!

– Ну вот! Я же говорил, я же говорил!.. – обрадовался Сережка.

Вовка Рябов, черноголовый, как цыган, младший из ребят – он учился в пятом классе, – тихо спросил:

– Скажи, а там, в кружале, страшно?

– Нырни и узнаешь! – усмехнулся Толька. Он был убежден, что Гусь, если ему и было страшно, не признается в этом.

Но Гусь сказал:

– Страшно. Темно и давит со всех сторон, аж в ушах больно…

2

На пути от реки Гусь объявил, что завтра на рассвете отправится вверх по Сити на целых три дня.

– Тебе хорошо, – вздохнул Сережка. – Куда захотел, туда и пошел.

– А тебя кто держит? От мамкиного подола боишься отпуститься?

Сережка покраснел, но промолчал. За брата заступилась Танька:

– Ты его не подговаривай! Все равно не пойдет. И нечего подолом укорять.

– Не укоряю и не подговариваю. И с собой никого не зову. А то возьмешь такого слабака и тащи его на себе.

– Это меня-то тащить?! – возмутился Сережка, и глаза его округлились. – А помнишь, на Малеевку ходили? А на Мокрое болото…

– Помню, помню!

– И сейчас бы пошел, если бы не к ночи.

– То-то и оно! Без ночевки и дурак пойдет.

– Возьми меня! – вдруг сказал Толька.

– На трое суток пойдешь? – недоверчиво скосил глаза Гусь. Тольку он считал трусишкой и никак не ожидал от него такой решимости.

– А что? Запросто!

– Ох и задаст тебе отец! – сказала Танька.

– Ты-то молчи, тебя не спрашивают! Отец сам рассказывал, что, бывало, неделями в лесу пропадал.

– Он пропадал, а тебе задаст! – подзадоривала Танька, которой не хотелось, чтобы Гусь ушел в лес один на все дни Первомайского праздника.

– Ты что его пугаешь? – обернулся Гусь к Таньке. – Или сама хочешь со мной идти? Идем! Тогда уж никого не возьму! – и засмеялся.

– Дурак! – вспыхнула Танька. – С тобой я и в школу-то одна не пошла бы, не то что в лес!

– Конечно! – хохотнул Гусь. – Я же не моряк с Балтфлота! Тебе ли водиться с оборванцем и шпаной! – Он сплюнул сквозь зубы.

– Бессовестный ты! Нахал! – Танька остановилась, возмущенная. – Девочки! Отстанем от них. Пусть вперед уходят.

Три девчонки, каждая из которых была моложе Шумилиной, заканчивающей восьмой класс, молча обступили обиженную подругу и недружелюбными взглядами проводили ребят.

– Хвастун и зазнайка! Подумаешь, Сить переплыл!.. – презрительно пожала плечами Танька.

Девчонки молчали. Наверно, Танька права, раз так говорит. Она уже почти взрослая, комсомолка, мечтает быть врачом, и все знают, что моряк Лешка Лавков, когда приезжал в январе в отпуск, два раза водил ее в кино, а раз они были в клубе на танцах.

И в то же время всем доподлинно было известно, что мальчишки Семенихи тянулись, липли к Ваське Гусю, за что им дома крепко доставалось, потому что Гусь, по всеобщему мнению взрослых, – шпана и хулиган и ничему хорошему научиться у него невозможно.

– А я бы с Васькой не побоялась идти в лес! – робко сказала Маша Рябова, беленькая девочка с задумчивым маленьким личиком. – Он девчонок не обижает. Он за меня не раз заступался…

Насмешливо, с оттенком досады в голосе Танька ответила:

– Попросись. Может, пожалеет, возьмет!..

Маша покраснела и не нашлась что ответить. В самом деле, что скажешь, если Гусь ей нравится? И никакой он не хулиган и не шпана! Ходит в рваной да перелатанной одежде, так это потому, что сирота, без отца живет, и мать у него инвалид, однорукая, зарабатывает мало…

Разговор не клеился, и дальше шли молча. Танька в резиновых сапожках, плотно облегающих полные ноги, шла впереди, энергично размахивая новеньким портфельчиком; ей было грустно.

Не первый раз Гусь напомнил ей о моряке. А что он знает, этот Гусь, что понимает? Лешка-моряк и вправду водил ее в кино, и билеты сам покупал, и на танцах они были. Все верно. Но что из этого? Ведь потом – это знает вся деревня – Лешка до конца отпуска гулял с зоотехником Любой Сувориной. И сейчас они переписываются. Так зачем же вспоминать, что было и давно прошло?

И в то же время Танька не могла забыть, что до зимних каникул, до приезда Лешки-моряка, Гусь никогда так дерзко и насмешливо не разговаривал с нею. Пять лет они учились вместе, сидели за одной партой. И после того как Васька остался в пятом на второй год, они продолжали дружить. На воскресенья и на каникулы за десять километров они часто ходили домой вместе, и Васька всегда нес ее портфель, а как-то раз и ее перетащил через разлившийся ручей.

Но после зимних каникул все изменилось. Раньше Васька не шутя, серьезно мог бы пригласить ее с собой в лес, – ходили же они вдвоем и за морошкой, и за грибами! Конечно, теперь она не пошла бы с ним – что ей делать в весеннем лесу?.. А вместо этого он посмеялся над нею при всех – и доволен.

«Ну и наплевать! – зло думала Танька. – Пусть насмехается. Я в долгу не останусь!»

3

На Семениху, эту тихую деревеньку в двадцать с небольшим домов, сверху смотрели звезды. Им, звездам, хорошо были видны поля, темными лоскутьями лепившиеся к задворкам, и безбрежный лес, который смыкался вокруг этих полей сплошным кольцом.

Кое-где в лесу рыжими проплешинами виднелись еще не успевшие позеленеть пожни и серые прямоугольники лесосек.

Огибая широкой дугой Семениху, надвое раскалывала лес река Сить. Полая вода залила прибрежные пожни, и Сить казалась широкой и полноводной. А где-то далеко-далеко, наверно в полсотне километров от Семенихи, Сить начиналась крохотным ручейком и текла сначала на север, потом на восток. В Сить впадали бесчисленные ручьи и речки, почти пересыхающие летом, которые брали свое начало из болот и оврагов.

Одним из таких болот было большое Журавлиное болото. Веснами Гусь не раз слыхал на этом болоте вой волков и намеревался поискать там волчье логово. Для одного это занятие не очень-то веселое, но, может быть, Толька в самом деле рискнет улизнуть из дому? Тогда и логово поискать можно.

И Толька не подвел, пришел еще задолго до рассвета.

– Я на окне записку оставил, – сказал он Гусю, – чтобы искать не вздумали. А то такую панику поднимут!..

– И правильно. Спросился бы – не отпустили. А чего в праздники дома сидеть? То ли дело в лесу, у костерка… Пожевать-то чего взял?

– Да взял… Хлеба, картошки, сала кусок тяпнул…

– А у меня дома, понимаешь, хоть шаром покати. Один хлеб. У мамки, наверно, чего-нибудь припасено к празднику, так она спрятала куда-то. Не мог найти…

– Проживем! – бодро сказал Толька. – У тебя-то мамка не ругалась, что ушел?

– Сказал!.. Она еще и рада. Праздник же! Закроет дом и пойдет по гостям. Ни варить, ни готовить не надо… С одной-то рукой знаешь сколько мороки, хоть с тестом, хоть с чугунами… Иногда хочу ей помочь, так она ругается: все ей кажется, что я не так делаю. Рассердится, скалкой или тряпкой огреет по спине – вот и все…

Они шагали по лесной тропе, мягкой от подопревшей и мокрой прошлогодней листвы, и слышали, как над головами в предутренней тишине с хорканьем и цыканьем пролетали вальдшнепы. Где-то за полями начали токовать тетерева.

– Было бы ружье, на поляшей бы сходили… – мечтательно сказал Толька.

– Э-э, да с ружьем-то мы без мяса не сидели бы. На Журавлином болоте глухарей собирается весной уйма! Мы бы и ток нашли. С луком и то можно бы на глухарей сходить.

– У тебя же был хороший лук!

– Был. Мамка в печке сожгла. Помнишь, я в окно бабке Агашке зафитилил? Дрызг – и стекла как не бывало! Вот мамка и сожгла. Сначала сломать хотела, а лук-то вересовый, крепкий. Тогда она хватила меня им по спине да так целиком в печку и сунула… Ничего, я другой сделаю, еще лучше!..

С разговорами время шло незаметно, и с восходом солнца ребята оказались на дальних пожнях, что тянулись по берегам Сити в глухом, еще не тронутом человеком суземье. Стайка уток поднялась с пожни, над самой водой протянула вдоль Сити и бесшумно опустилась у противоположного берега. Над рекой токовали бекасы. С отрывистыми, резкими криками быстрые белобрюхие птицы взмывали вверх и, сделав плавный полукруг, пикировали к воде, над лесом далеко окрест разносилось их протяжное блеяние. Без устали, с короткими перемолчками, звонко барабанила о сухое дерево желна.

Гусь сбросил рюкзак под старую сосну, что стояла на краю пожни, вытащил из-за пояса топор.

– Таскай хвою, – сказал он Тольке, – а я срублю сухарину. Костришко надо сделать да хоть поесть маленько, а то уж в брюхе у меня урчит…

Спустя полчаса на берегу горел жаркий костер. Гусь жадно уплетал хлеб с салом, прислушивался к птичьему гомону и с видом знатока давал Тольке свои пояснения. Он различал по голосам почти всех птиц, но названий многих не знал и потому называл по-своему.

– Слышишь, желтобрюшка поет? – говорил он, обращая внимание на незатейливую песенку овсянки. – А трещат, тараторят – это пестрогрудки…

Пестрогрудками он называл дроздов, краснозобиком – малиновку, тюриком – зяблика, крапивника за подергивание коротким хвостиком – подергушкой, а чекана за бесконечные поклоны – богомолкой.

– А это кто? – спросил Толька, когда над Ситью со свистом пронеслась стайка куликов-перевозчиков.

– Это витлики. Они так и кричат: «Витли-витли-витли…»

Неожиданно в залитых водой кустах ивняка, у самого берега, раздались шумные всплески. Толька вздрогнул и вопросительно посмотрел на Гуся. Тот приложил палец к губам, тихо поднялся и осторожно двинулся на шум.

Длинная, как мочало, прошлогодняя трава в воде то тут, то там шевелилась, будто была живая. Потом над водой вдруг показался широкий зеленоватый плавник и снова исчез.

«Щуки! – догадался Гусь. – Конечно, щуки! У них же сейчас нерест…»

Он мигом вернулся к костру.

– Все, Толька, теперь живем! Щук ловить будем. А то твоего сала на мое брюхо и на день не хватит.

– Ты взял с собой крючки? – удивился Толька.

– Чудак! Кто же на крючки в это время ловит? Колоть будем. Копьем.

Гусь вырубил тонкий и длинный березовый шест и к концу его крепко привязал бечевкой свой нож, сделанный из плоского напильника в форме кинжала. Копье получилось отличное!

– Давай и мне сделаем! – загорелся Толька и вытащил из кармана складничок.

– Из этого? – Гусь брезгливо скривил тонкие губы. – Им только карандашики очинивать… Ты лучше за костром смотри, дрова собирай!..

Охота на щук оказалась делом более трудным, чем думалось. Добрый час бродил Гусь в воде выше колен, много раз втыкал копье туда, где трава ходила ходуном и где над водой показывались щучьи хвосты. Но тщетно. Когда надежды на успех не осталось, а озябшие ноги перестали ощущать холод, ему все-таки повезло.

После короткого, но сильного удара копьем вода вдруг забурлила, и возле древка вывернулся пестрый бок огромной щуки.

– Есть!.. – во всю мочь заорал Гусь. – Беги сюда!

Толька, расплескивая воду, бросился на помощь.

– Копье держи, копье! Да не наклоняй – в дно дави! Вот так…

Гусь плюхнулся на колени, дрожащими руками нашарил в воде упругую бьющуюся рыбу, нащупал ее голову и впился пальцами в жабры.

– Здоровущая, ох и здоровущая!.. Погоди, погоди, крепче возьмусь!.. Во, теперь потихоньку поднимай копье…

Щука неистово била хвостом, сгибалась в кольцо и резко распрямлялась, пытаясь вырваться. Но Гусь цепко держал ее обеими руками.

– Только копье не выдерни! – хрипел он. – А то уйдет…

Щуку выволокли на берег и отнесли к костру, подальше от воды.

– Понял? Во́ рыбина! Метровая, не меньше! – ликовал Гусь.

Мокрый до ворота, он прыгал вокруг костра, как дикарь, и протягивал к огню красные, иззябшие руки; в сапогах его хлюпала вода, из многочисленных дыр вырывались фонтанчики.

А Толька, все еще бледный от пережитого волнения, выжимал свои портянки.

– Что мы с ней будем делать? Может, домой унесем?

– Чего-о? Домой?! Сказал тоже! На трое суток, смотри, жратвы немало надо.

– Так варить-то не в чем!

– Зачем варить? Мы ее жарить будем. Почистим, разрежем на куски, кусок на ви́лашку из пру́тышка – ив огонь, а еще лучше – на угли… Соль у меня есть. Знаешь, как это вкусно! Я сколько раз так рыбу жарил…

4

Смолкли в лесу птичьи голоса. Поблекла вечерняя заря над лесом. И только рыбы по-прежнему плескались в широких разливах.

Ребята лежали на хвое и смотрели в темную из-за света костра вышину неба.

– Гусь! Гляди, спутник, спутник летит! – Толька приподнялся и показал рукой вверх.

– Экая невидаль! Пусть летит, – отозвался Гусь и безразличным взглядом проводил яркую звездочку, плывущую по ночному небу.

– А может, это и не спутник, а космический корабль! – мечтательно сказал Толька. – И в нем люди сидят. Мы смотрим на них, а они и не знают, что мы смотрим. Вот здорово!

Гусь не ответил. Сейчас он думал о том, что старые резиновые сапоги настолько изорвались, что клеить их бесполезно и невозможно. Купить бы новые, бродни, – вот это было бы здорово! Но они дорогие, кажется, двенадцать рублей стоят. А где взять такие деньги?

Вдалеке прокричала серая неясыть. Заливисто, дремуче прокричала.

– Это кто? – вздрогнул Толька.

– Это? – Гусь на минуту задумался. Крик совы был ему незнаком. – Это… либо старый куропат, либо молодой медведь.

– Медведь? А чего он так кричит?

– Кто его знает! Медведицу потерял или жрать сильно хочет.

Толька пододвинулся ближе к костру и добавил в огонь сушняка. Взметнулись вверх искры, на мгновение смешались со звездами, будто все небо пришло в движение, но скоро погасли, и вновь небо сделалось неподвижным с вмерзшими в него светлячками. Опять прокричала неясыть.

– Гусь, скажи, ты чего-нибудь боишься? – спросил Толька, у которого от этого далекого зловещего улюлюканья мороз пробегал по коже.

– Боюсь.

– Медведя?

– А его-то чего бояться? Медведь не тронет. Я за мамку боюсь. Боюсь, что она когда-нибудь повесится…

Толька вздрогнул и испуганно сказал:

– Неужто вправду так думаешь? С чего ей веситься-то?

– С тоски. Одна она. Совсем одна.

– А ты?

– Что я? Я сам по себе. Только ей мешаю.

– Почему мешаешь?

Гусь молчал, будто не слышал вопроса.

Историю Дарьи Гусевой – его матери – хорошо знала вся деревня. В сорок третьем году, когда фашисты отступили из здешних краев – а голод был страшный! – ребятишки да и взрослые ходили по их землянкам да блиндажам искать, не осталось ли чего съестного. Даша – тогда ей всего-то было десять годов – тоже пошла туда со своими братьями. В одной землянке они нашли ящик печенья. Целый ящик! Наелись досыта, а потом решили этот ящик домой унести. Только сдвинули с места, тут и ахнуло: ящик был заминирован. Братьев Даши на куски разнесло, а ей оторвало руку. Мать, только что пережившая гибель мужа, от такого горя с ума сошла и скоро умерла, а осиротевшую Дашу пригрела одинокая бабка Анфиска. Вдвоем они и жили.

В девках Дарья была красавица, одно плохо – без руки. Посватался к ней какой-то вербованный, с лесопункта, она и вышла замуж. А расписываться он не стал. Меньше года пожил и выгнал с ребенком. Опять Дарья осталась с бабкой Анфиской. Мужики к ней похаживали, парни, но кому она нужна на всю-то жизнь такая – безрукая да еще с ребенком? И часто в минуты горького отчаяния Дарья укоряла Гуся: «Ты всю мою жисть испортил!..»

– Она тебя бьет? – снова спросил Толька.

– Била. Часто била. А теперь – нет. Так иногда сгоряча хватит, что под руку попадется… Да я на это не обижаюсь… Вот кончу восемь классов и подамся в город. На завод поступлю и мамку возьму с собой. Там, в городе-то, все готовое. Один кран открыл – холодная вода, другой открыл – горячая. И печку топить не надо: батареями топят. Сварить что понадобится, газ включил – и готово. Мамке легко в городе будет!..

– Я тоже из деревни уеду. Батя пьет, дома каждый день скандалы… Стыдно!.. В техникум хочу поступить. Выучусь на машиниста, по всей стране ездить буду!..

Ребята проговорили почти всю ночь, пока Толька, сморенный усталостью, не уснул. А Гусю не спалось. Он мечтал о том, как станет жить в городе и как легко будет там матери на всем готовом.

5

Дремала тайга. Еще не пропела свою первую песню зарянка, и лишь какой-то неутомимый вальдшнеп одиноко летал вдоль опушки, роняя в сумеречную тишину монотонный и хриплый зов.

Вальдшнеп летал по кругу. Через каждые пять – семь минут его силуэт показывался неподалеку от костра из-за вершин деревьев на фоне поблекшего неба. И Гусю казалось, что эта нахохлившаяся птица с уныло опущенным клювом безнадежно ищет что-то давно потерянное.

«А ведь у них, у птиц, наверно, тоже как у людей – у каждой своя судьба, своя жизнь, – подумал Гусь. – Спросить бы у него, чего он летает, когда все спят? »

Гусю подумалось, что на весь этот лес сейчас только они вдвоем и не спят – сам он да вот этот вальдшнеп, который уже настолько устал, что и крыльями-то машет еле-еле. Хоть бы сел, отдохнул маленько, так нет, летает! А может, у него нет лапок? Выстрелил охотник, отстегнул лапки дробью, и теперь вальдшнеп будет летать до тех пор, пока где-нибудь не упадет. Или у него одна лапка, и вальдшнепихи не любят его такого, однолапого, и он живет так же одиноко, как мать. Ведь если бы у матери были обе руки, то и муж ей нашелся бы, а значит, и отец у него, у Васьки, был бы, и братья, и сестры, и жизнь получилась бы совсем-совсем не такая…

Костер догорал, но идти за дровами не хотелось, и Гусь стал сгребать березовой палкой головни. В это время в отдалении послышался низкий, тягучий звук. Он медленно нарастал, ширился и скоро заполнил всю окрестность заунывным стоном, в котором звучала и мрачная сила, и угрюмая отрешенность, и зловещая угроза всему, что обитает в тайге. Гусь вскочил: волк! Опять на Журавлином болоте воет. Он растолкал спящего Тольку:

– Вставай! Слышишь? Ну!.. Да вставай же, волк воет!..

– Волки? – Толька мгновенно поднялся на ноги. – Они сюда придут?

– Да ты слушай, слушай!

Но тайга молчала. Даже вальдшнеп не тянул: видно, присел где-то, одинокий, на кочке отдохнуть.

– Вот зараза! – выругался Гусь. – Весной всегда так: одну песню провоет – и ша! Как в могилу провалится. Прошлой весной там выл, позапрошлой и теперь тоже…

– А чего он воет?

– Как – чего? У него же волчата! Отправился он за добычей и издали наказ дает: сидите в логове, скоро приду, накормлю… Вот что: свертываем манатки и идем искать логово.

– Так и пойдем? Без ружья, без всего?

– А где я тебе ружье возьму? Бери копье или топор… Да не лупай глазами-то. Не бойся, не сожрут! Волк знаешь как человека боится!..

– С ружьем-то все-таки надежнее было бы, – вздохнул Толька. – Может, позавтракаем, а? – вдруг предложил он.

– Неужто проголодался? Ведь почти половину щучины вчера слопали… Весь день до ночи жрали, и опять за еду!

Но ощущение голода было так знакомо Гусю и он настолько привык с ним считаться, что оставить без внимания просьбу Тольки не мог. Пришлось опять жарить рыбу…

6

За полдня ребята обошли Журавлиное болото, обшарили захламленные валежником овраги и ложбины, в которых шумели вешние ручьи, но и признаков волчьего логова им найти не удалось. Толька, которому эта экспедиция казалась весьма небезопасной, бродил за Гусем как привязанный и обреченно хныкал:

– Ничего мы не найдем, а уж заблудимся – это точно!..

– Не каркай и нюни не распускай, – одергивал его Гусь.

Когда они устроились на привал, Толька решительно сказал:

– Больше я никуда не пойду. Вот лягу здесь и буду лежать! – На широком лице его, красном от солнца и долгой ходьбы, застыло выражение упрямства и отрешенности.

Гусь расхохотался:

– Лежи. Может, волки примут тебя за падаль и в логово утащат.

– И ничего смешного! – надулся Толька. – Если хочешь знать, я все ноги стер.

– Стер? А ну покажи!

Толька, сопя, разулся.

– На, смотри! – и ткнул в пятку левой ноги.

Гусь сдвинул темные брови: пятка действительно потерта.

– Чего раньше не сказал? Давай сюда сапог!

Он нащупал у задника задравшуюся подкладку и отрезал ее ножом. Потом нарвал пучок прошлогодней сухой травы и сделал стельку.

– На. И больше не хнычь… А правый тоже трет?

– Правый вроде ничего…

– Тогда собирай дрова, а я подсочку сделаю. Таким березовым соком тебя напою – враз силы прибудет!

С топором и жестяной консервной банкой Гусь долго ходил в поисках хорошей березы. Но место попалось сухое – сосняк, и березы здесь были хлипкие, корявые, бессочные. Гусь перешел на другую сторону бора и уже приметил в ложбине подходящую березу, когда на него пахнуло чем-то удушливым и гадким. Он огляделся по сторонам и, ничего не подозревая, двинулся против ветра навстречу запаху. Впереди меж деревьев мелькнуло что-то серое. Мелькнуло и исчезло.

Волк? Гусь замер и крепко сжал топорище, напряженно всматриваясь в чащу леса. Вот в ложбине снова показался серо-желтый зверь. Точно, волк! Он неслышно скользнул в заросли и пропал из глаз.

– Толька! Давай сюда! – крикнул Гусь, озираясь по сторонам.

– Сичас!.. – отозвался издалека Аксенов.

«Раз волки тут, значит, и логово здесь!» – сообразил Гусь и осторожно двинулся вперед, стараясь понять, откуда же идет этот смрад.

Запах становился все ощутимей. Гусь вглядывался в каждый куст, в каждое дерево. Внимание его привлекла старая кривая сосна с обломанной сухой вершиной. Сосна росла на склоне бора, и ее корни с одной стороны были обнажены и неестественно торчали над землей.

– Эй! Ты где? – раздался голос Тольки.

– Сюда, сюда иди! Да живей, ползешь как черепаха.

Приблизившись к сосне, Гусь увидел небольшую, хорошо утоптанную площадку, на которой валялось множество обглоданных костей. Под корнями сосны зияла глубокая яма.

С топором наготове Гусь подошел к яме, опустился на колени и заглянул под нависшие корни. Но ничего не увидел, кроме черноты.

– Гусь!

– Давай скорей!

Наконец подбежал запыхавшийся Толька.

– Ой, чего это? – Он в страхе уставился на кости и попятился.

– «Чего, чего»! Логово, вот чего! Я же говорил, что оно где-то здесь. Во, под сосной, вишь какая ямина! Я уж одного волка видел. Здоровущий!

– Они в этой яме и живут?

– Конечно! Там волчата должны быть. И второй волк, может, там сидит.

– Там? А если он выскочит?

– Запросто! – Гусь пожал плечами. И чтобы не показать, что ему самому страшновато, лихо пнул носком сапога большую кость. – Тогда от тебя вот что останется!..

У Тольки так и отвисла нижняя челюсть.

– Ты вот что, – Гусь строго сдвинул брови, – очень-то не гузай, а то по шее надаю. Понял? Волки удрали, а волчат мы сейчас вытащим… Постой, а мешки где? – Гусь только теперь заметил, что у Аксенова в руках лишь одно копье.

– Там остались. Я думал…

– «Думал»! Ничего ты не думал. А ну марш за мешками!

– Как? Один?

– С нянькой! Я, что ли, с тобой пойду? Или сиди здесь, карауль волков.

– А на что мешки-то? Потом вместе сходим…

Гусь понял, что настаивать бесполезно: Толька побоится отойти в сторону и на десять шагов.

– Надо бы, конечно, тебе врезать, да уж ладно. Но если какие-нибудь кроты сожрут щуку, добра не жди!

– Не сожрут! Я костер разложил, – повеселел Толька.

– В общем, так. Я полезу под сосну, а ты, как скажу, сразу тащи меня за ноги.

– Ты хочешь туда лезть?

– А что? Может, тебе охота? Валяй! Не жалко.

Гусь скинул фуфайку и подошел к яме. Несколько мгновений он стоял в нерешительности – а вдруг в самом деле там сидит волк? Но он не раз слыхал да и в книгах читал, что волки никогда не защищают волчат у логова. Тогда чего же бояться? И он поборол минутную робость.

– Ну, господи благослови, как говорила моя бабка.

Под сосной оказалась не яма, а нора. В метре от входа она раздваивалась. Справа была просторная глухая камера, в которой вполне можно уместиться, свернувшись калачиком. В камере ничего не обнаружилось. Отнорок, уходящий влево, был заметно уже, и как ни сжимался Гусь, плечи его не проходили. Пятясь, он выбрался наружу.

– Ну, чего? – нетерпеливо спросил Толька.

– Волк там сидит. Зубами клацает, а взять его за шкирку – руки короткие. Давай сюда копье!

Гусь отвязал нож и снова полез в нору. Грунт был неплотный – супесь, – и стенки отнорка легко резались стальным обоюдоострым клинком. Время от времени Гусь клал нож на дно норы, вытягивал вперед руку и шарил по стенкам. Землю, чтобы не вытаскивать наружу, он отгребал в камеру.

Работа подвигалась медленно. Несколько раз с помощью Тольки Гусь выбирался из норы, отдыхал, потом снова лез под сосну. Он углубился уже настолько, что у Аксенова едва доставали руки до его ног. В тот момент, когда от удушья и прилива крови к голове перед глазами пошли красные круги, рука Гуся ткнулась во что-то мягкое. И тотчас кто-то больно цапнул его за пальцы.

– Тащи!.. – взвизгнул Гусь и всем телом дернулся назад.

Толька обеими руками схватил Гуся за ноги и что есть силы потащил из норы. Но сдернул лишь сапог и сам грохнулся на спину.

Гусь засучил ногами, из-под земли послышалась невнятная ругань. Толька вскочил, вцепился в босую ногу Гуся и с превеликим трудом помог ему выбраться из подземелья.

Нож остался в норе. Гусь тряс окровавленной кистью.

– Носовик есть?

– Нету.

Гусь оглядел свою испачканную землей рубаху, рванул ее за подол и оторвал широкую полосу.

– На, завяжи!

Дрожащими руками Толька долго и старательно забинтовывал пальцы Гуся.

– Маленький, а зубастый, подлюка! – ворчал Гусь. – Только мы все равно их оттуда выволочем. За каждого волчонка тридцать рублей дают…