Текст книги "Поединок. Выпуск 17"

Автор книги: Анатолий Ромов

Соавторы: Николай Александров,Патрик Квентин,Владимир Гоник,Валентин Машкин,Артур Макаров,Владимир Зазубрин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 28 страниц)

– Давайте выясним, Юлия Сергеевна, как все-таки вы меня обошли?

– Владимир Анатольевич, наоборот, вы меня обошли. Я подсчитала, по времени вы определили, кто такой Уваров, первым. И потом, для меня ведь это было как обухом по голове, вы же шли к этому планомерно.

– Не очень планомерно. Началось, конечно, с того, что я попросил московских друзей выяснить, не мелькала ли где-нибудь эта самая «Елизавета» с царапиной. Как я знаю уже сейчас, выяснить это было чудовищно трудно, но в конце концов удалось докопаться: эта монета входила в коллекцию покойного академика Двинкова. Когда умер Двинков, «Елизавета» прошла через несколько рук, но после собрания некоего Чанейшвили, москвича, бывшего начальника управления одного из министерств, след ее терялся. Чанейшвили, у которого два взрослых сына и дочь-школьница, распустил слух, что монету мог взять кто-то из их друзей, если не они сами. Но выяснилось, что в свое время Чанейшвили был осужден за злоупотребления. Уваров входил в круг подозреваемых мною лиц чисто теоретически, но все же я решил поинтересоваться тем крупным процессом о хищениях на заводе «Рембыттехника», на котором он в свое время был экспертом. Оказалось, курировал в то время этот завод не кто иной, как Чанейшвили. Получается, Чанейшвили дал Уварову взятку именно этой монетой. Юлия Сергеевна, очень прошу вас, подытожьте все с самого начала.

– Проверяете мое умение логически мыслить?

– Нет, просто хочу послушать ваш голос. – Сказав это, Русинов довольно твердо посмотрел мне в глаза.

Я вдруг поняла, что меня страшно интересует гуща на дне чашечки. Подумала: как такая трезвая женщина, как я, будет бросаться в омут? А ведь я только и мечтаю о том, чтобы броситься в омут. Но ничего ведь не будет, абсолютно ничего. Мы не те люди. Подняла голову, увидела глаза Русинова; он сказал тихо:

– Мне сорок семь, вам двадцать девять. Трудно вам, Юлия Сергеевна? Да? Или – просто Юлия?

Я нахмурилась:

– Не знаю. Пожалуйста, если вы хотите, просто Юлия.

– Хочу. Тогда я просто Владимир. Трудно?

– Трудно. – Я улыбнулась. – Но я все-таки попробую.

Артур Макаров
ПЯТЬ ЛЕТНИХ ДНЕЙ

Ранним летним утром одинокое такси выехало с Садового кольца на набережную правее Крымского моста. Зевающий таксист, сбавив ход, обогнал медленно ползущую поливочную машину, и сидевший позади пожилой человек с очень загорелым лицом под выцветшей жокейской шапочкой попросил, озираясь:

– Еще подальше… Там, знаете, справа на углу универмаг. Так мне напротив.

Лицо таксиста выражало одно сонное презрение. Прибавив газу, он проскочил два светофора, лихо развернулся и притормозил на другой стороне.

– Все?

– Да, здесь… Спасибо большое!

Подав деньги, пассажир вышел, извлек из машины связанные вместе сачок и удилище, подхватил пластмассовое ведерко.

И поблагодарил еще раз:

– Спасибо, всего хорошего.

– Это ты в такую рань встал, чтобы воду мерить? – мрачно спросил таксист.

– Кто рано встает, тому Бог дает, – улыбнулся рыболов. – Конечно, может, и смешно, а к пенсии прибавка и интерес большой. Не пробовали удить?

– Мне такая рыба с банановым соусом в горло не полезет, хоть ты еще стольник кинь! – последовал ответ. – И так жизни нет, а еще дурью мучиться…

Такси сердито рвануло с места, покатило по набережной, а рыболов подошел к гранитному парапету и начал развязывать удилище.

Грязная вода в реке маслянисто лоснилась, желтое солнце поднялось еще невысоко, и белесое небо снова обещало очень жаркий день.

В затененной комнате на тумбочке у тахты негромко заворковала телефонная трубка гонконговского происхождения. Она успела издать несколько трелей, пока ее на ощупь не нашла рука молодого человека с разлохматившимися кудрями. Подняв трубку, он встал, голышом вышел на балкон, а телефонный шнур, извиваясь, тянулся за ним.

– Да, – отозвался уже на балконе и присел на табуретку. – Да нет, проснулся, чего ты… А сколько щас? Ну… Ну… Я не нукаю, я слушаю. Так… Во сколько? Наверно, успеем… Нет, успеем, успеем. Да чего ты жмешь, я понял – в семь сорок… Нормальное настроение. Ну, давай…

Гудки отбоя длились и длились, пока, ссутулившись, он сидел, глядя в никуда, и золотое распятьице на груди перестало качаться, повиснув на тонкой цепочке.

Вернувшись в комнату и положив трубку, посмотрел на продолжавшую спать женщину и, нагнувшись, потащил с нее простыню:

– Киска, подъем! Встряхнись бюстом… Ну? Время уже!

Жмурясь, киска потянула на себя сползающую простыню, быстро забормотала:

– М-мм… Ну лялечка, ну котинька, еще чутинку посплю, самую крошечку, миленький!

– Давай, давай, не тяни резину, пора, говорю!

– Ну солнышко, ну капельку, умойся пока…

Покачав головой, солнышко взяло с тумбочки стоявший подле боржомной бутылки недопитый стакан и выплеснуло его содержимое на грудь страдалицы.

– Ох, ё-о!.. – подскочив, села и откинулась к стенке она. – Да ты что, охренел, да? Ну, придурок костлявый, придурок и есть… Еще лыбится, как трамвай на повороте, спирохета!

– Не возникай, охрипнешь, – он бесстрашно бросил ей на колени стакан, посмотрел на заспанное, разгневанное лицо с остатками расплывшейся тонировки вокруг глаз и золотыми блестками на скулах и рассмеялся.

Через некоторое время на пустынную улицу из глубины двора спешно вышла очень пристойная парочка, и на лице женщины не было даже следов косметики, волосы туго забраны в скромную, «учительскую» прическу, а его шевелюра приведена в соответствие с костюмом, на лацкане которого уместился значок общества «Знание».

– Тут мы тачку не схватим… На проспект надо.

Оглядевшись, он взял ее за руку, подтянул, они заспешили вдоль домов, и ее каблучки отстукивали все чаще и чаще.

Добежав до угла, остановились; движение на проспекте едва началось, но проползший троллейбус не привлек их внимания, как и рафик с несколькими седоками.

Когда вдали показался красный «жигуленок», молодой человек резко выскочил на проезжую часть, замахал рукой, и машина сбавила ход.

А еще попозже одинокий рыболов на пустынной набережной оглянулся на журчание шин – красные «Жигули», расплескивая натекшую от поливки воду, подкатили к краю тротуара. Хлопнули дверцы, машина отъехала, и двое молодых людей перебежали дорогу, направляясь к дому солидной постройки на другой стороне.

Лифт поднялся на шестой этаж, стоя в нем, оба молчали с серьезным видом, но, когда подошли к обитой двери с блестящими шляпками гвоздей и он, вздохнув, позвонил, лица их вдруг приняли выражение радушного оживления. Такими их увидел открывший дверь плотный старик в шерстяном тренировочном костюме, и его румяная физиономия озарилась улыбкой.

– Ба! Боря, Валечка… Ранние гости! Прошу, прошу.

Они вошли, и Боря приложил руку к сердцу:

– Алексей Захарович, ради Бога, извините за ранний визит! Но мы, знаете…

– Нам сегодня к сестренке в лагерь надо успеть, вы уж извините, а Боря, говорит, обещал что-то взять, и мы без звонка, нигде двушки не найти, – встряла и затараторила Валя.

– Ну, какое рано! – развел руками хозяин. – Я после сна прошелся, знаете, ходьба, оказывается, полезнее бега, да мне бегать и никак, так я пешочком свою дистанцию мерю, и не жарко пока… Прошу! – указал он в глубь квартиры. – Завтракали? Успели? Не то чайку, кофеек растворимый… Яишенку, а? С помидорами.

Явно зная расположение квартиры и направляясь в дальнюю комнату, Боря отозвался:

– Ну, стоит ли затруднять… Мы потом на дачу, так я решил часть записок забрать и там посидеть, поработать. А если кофе, так она соорудит, вы не беспокойтесь.

В большой комнате царил старомодный уют, громоздкий рояль, застланный скатертью, служил как бы столом, и чего только не стояло на нем; одну из стен занимали застекленные фотографии, на многих из них красовался Алексей Захарович разного возраста, непременно в военной форме. И по знакам различия прослеживалось его продвижение по службе.

– Это хорошо, что про мою заботу помните, – хозяин подошел к письменному столу, положил руку на пухлую папку. – Всё тут, всё-о, и все святая правда, без прикрас, как на духу, а то теперь писаки всякое льют, это я не о вас, Борис, вам от меня будет благодарность великая, увидите!

Борис украдкой взглянул на часы, поспешив заверить с возможной убедительностью:

– Я ведь не из-за чего-нибудь, Алексей Захарович, мне самому очень интересно. Живые страницы, можно сказать, мы только в школе проходили, а тут голая правда… Валюта, ты давай на кухню, сообрази кофейку. Иди, иди.

– Да, там чайник на плите, в холодильник загляни, дочка, я после сам помогу. – Алексей Захарович раскрыл папку и, сев в кресло, взял со стола и надел очки. – Мы прошлый раз до шестидесятой дошли? Та-ак… Вот она, – отлистав страницы, он хлопнул по рукописи. – Волынская операция! Ложный штурм по фронту и глубокий обходной маневр… Можете представить – конница участвовала!

В очень чистой кухне Валя налила и поставила на газ чайник, на столике в вазе стояло печенье, она взяла одно, разломила и, бросив в рот половинку, лениво жевала, глядя в окно.

– …и неверно, будто штрафники составляли ударную силу! – полемизировал с кем-то, сидя за столом, Алексей Захарович. – Лично я им не доверял, безответственный разгильдяй, он всегда и во всем разгильдяй… А на главном направлении действовал у меня полковник Рязанцев, можно сказать, слуга царю, отец солдатам. Умница! Ну, про царя это я словами поэта…

– Я понимаю, понимаю, – уверил Борис. И опять взглянул на часы. – Вы мне сегодня страниц двадцать дайте, а в понедельник просмотрим, что получилось.

– Я дам, дам… Ты сюда смотри, вот: против нас противник сосредоточил до шести тысяч пехоты при поддержке тяжелых танков типа «тигр» и самоходные орудия «фердинанд». Левый фланг у него был прикрыт надежно, я провел разведку боем на правом и прояснил обстановку…

Молодой человек снова прервал воодушевленное чтение:

– Извините, Алексей Захарович, я ей скажу, чтобы мне покрепче… Вам – как?

– Что? – взглянул над очками старик. – А-а… Да мне ложечку, много не надо. Там сгущеночка открытая в холодильнике, так мне со сгущеночкой.

– Я сейчас…

Быстро ступая, Борис прошел коридором, подошел к кухне и, приоткрыв дверь, сказал шепотом:

– Замри здесь, не высовывайся! Поняла?

– Гена…

– Замри, я сказал!

Верхняя часть кухонной двери была застекленной, и Валя, встав сбоку, смотрела через стекло. Она видела, как он обернулся из прихожей на дальнюю комнату, взглянув на часы, взялся за замок, повернул и потянул на себя. И сразу в дверь ворвались с лестничной площадки трое безликих, промелькнули, исчезли в коридоре.

Борис с бледным, обострившимся лицом задержался, глядя им вслед, затем быстро шагнул к кухне.

– Пошли! Скорее! Ну?!

Полуоткрыв рот с прилипшими крошками печенья, Валя тупо смотрела на него, одними губами беззвучно выругавшись, Борис схватил ее за руку, потащил, и, пока волок к выходу, она слышала из дальней комнаты звуки какой-то возни, сдавленное мычание и хрип.

Он вытащил ее на лестницу, дверь за ними захлопнулась, и оба заспешили вниз по ступеням, забыв о лифте.

Лица двоих обтягивали маски из чулок, лицо третьего снизу до глаз закрывала черная повязка, а очень светлые, холодные глаза не выражали ничего.

Рот Алексея Захаровича был заткнут кляпом, руки скручены веревкой, и плотный малый в блестящей куртке, подталкивая коленом, вывел его в коридор и распахнул дверцу чулана.

– Сюда, Валёк?

– Язык, пасс-суда! Туда… Шевелись!

Тесный чулан был загроможден всяким хламом, Алексей Захарович втиснулся спиной, осел на картонный ящик, и тот прогнулся под ним. Грабитель в куртке закрыл дверь, задвинул защелку и вернулся в комнату.

Работали сноровисто и быстро. На руках у двоих были обычные кожаные перчатки, у того, что с повязкой, – тонкие, резиновые. Присев у стола, он открыл одну дверцу тумбочки, вторая оказалась запертой, и тогда он достал из кармана связку отмычек.

Послышались какие-то звуки из коридора. Один из тех, кто был в маске, рывшийся в шкафу, прислушался и подошел к дверце чулана. Она вздрагивала под тупыми толчками, и задвижка на ней шевелилась.

– Ну? – открыв дверь, он угрожающе поднял кожаный кулак. – Угостить тебя, дед?

– У-ухршш… Ушш-оо… – хрипел старый человек. Лицо его побагровело, из выпучившихся глаз катились слезы. – О-охр-р…

Продолжая держать кулак над его головой, грабитель другой рукой выдернул кляп, и Алексей Захарович жадно втянул воздух.

– Н-ах… Хх-ха… Сердце… Я не буду кричать… Сердце… Таблетки у кровати… Нитро… глицерин…

– Стой здесь! – Тот, в повязке, стоявший, как оказалось, рядом, теперь неспешно пошел в другую комнату и, взяв со столика у кровати стеклянную колбочку с белыми таблетками, вернулся назад.

– Сколько тебе? Одну, две? – он встряхнул колбочку, высыпая таблетки на ладонь.

– Од… Одну… Не надо рот… Я не буду… Рот не надо… – тяжко дышал Алексей Захарович.

– Ешь. – Желтая, в резине рука бросила в открытый рот таблетку, старик судорожно дергался, глотая, и тут же в рот вновь сунули кляп.

– Все! Закрывай… «Скорая» уехала. Работать надо.

Рослый грабитель принес из прихожей пустой чемодан, когда проходил мимо дверцы чулана – она слабо дергалась и за ней слышался натужный хрип.

Через некоторое время в прихожей стояли два чемодана, кожаный баул и объемистая брезентовая сумка.

Тот, что-был с повязкой, вернулся в большую комнату, подойдя к окну и встав сбоку у портьеры, глянул вниз. За палисадником перед домом остановилась светлая «Волга». Он подождал, пока машина медленно тронулась, и вышел в прихожую.

– Нарик подъехал. Двигаем.

Руки в перчатках поднялись к лицам, зашуршали стягиваемые маски. Входная дверь распахнулась. Закрылась.

Ограбленная квартира не являла никаких следов разгрома. Только осталась незакрытой одна тумба стола и завернут угол ковра в другой комнате. В наступившей тишине можно было расслышать, как тикают старинные напольные часы, а больше не доносилось никаких звуков, и оставалась недвижной белая дверца чулана в коридоре.

Рыболов на набережной подсек, но поклевка сорвалась, и по воде побежали круги. Покачав головой, он быстро подмотал леску, сменил наживку и снова забросил.

Движение стало оживленным, позади него то и дело проносились машины, но он следил только за поплавком, белеющим внизу.

С проходившего мимо почти пустого речного трамвая раздались сигналы точного времени, и голос диктора оповестил: «Московское время – восемь часов тридцать минут».

В вагоне вообще было жарко, а к тому же его угораздило попасть в одно купе с грудным ребенком, и тяжелая духота настоялась запахом мокрых пеленок.

Ребенок на некоторое время затих, изредка издавая постанывания, его мать, устало прикрыв глаза и раскачиваясь, монотонно тянула:

 
– А-а-а-ай, поскорее засыпай.
Не то волки прибегут и Сашуленьку сожрут…
 

За тонкой стенкой, у которой он сидел, в смежном купе, бушевала разудалая компания. Громко бубнили голоса, кто-то то и дело порывался запеть, послышался вскрик и стеклянное звяканье.

Ребенок напротив дернулся, открыл глаза и опять закричал.

И тогда Баскаков вышел в коридор.

Здесь было несколько прохладнее. У окна справа рассеянно наблюдал пейзажи голый до пояса толстяк в полосатых пижамных штанах, а дверь веселого купе слева шумно отодвинулась, и, явно преодолевая чьи-то усилия ее задержать, оттуда вышла женщина. Баскаков отметил ее бледность, и то, как дрожат пальцы, поправляющие растрепавшиеся волосы, ему даже почудился призыв о помощи в ответном взгляде, и поспешил отвернуться.

– Сколько осталось до Москвы, не скажете? – спросил толстяк проходившего мимо проводника.

– Если нагоним опоздание, то будем вовремя, – последовал ответ.

– Если нагоним, – растерянно повторил толстяк и посмотрел на Баскакова. – А вовремя – это когда?

– В десять тридцать, – пояснил Баскаков.

Краем глаза он заметил, как из левого купе вышли двое, встали вплотную к женщине, и один попытался ее обнять, но его рука сразу была отброшена. Попытки не то грубого ухаживания, не то насильственного завлечения в купе продолжились, Баскаков снова встретил взгляд, теперь уже явно просивший о помощи, и опять отвернулся.

– Просто поразительно, сколько стало опозданий, аварий и всяких взрывов на железной дороге, – сказал толстяк. – Не находите? И самолеты падают один за другим… Непонятно, что у нас происходит.

– А может, все это и раньше было, – предположил Баскаков. – Происшествия были, а информации не было.

– Значит, вы тоже считаете, будто так называемая гласность на пользу обществу? – обрадовался толстяк.

– Я считаю, что наличие информации, безусловно, ему на пользу.

– Но люди нервничают, боятся… Это вредно отражается на здоровье и настроении, согласитесь.

Баскаков был готов согласиться, но сзади что-то происходило – раздался молящий возглас:

– Боже мой, да отстаньте от меня наконец!

Обреченно вздохнув, он повернулся и шагнул к соседнему окну.

– Слушайте, юноши, может, стоит успокоиться?

– А ты что, козел, несчастья ищешь? – сразу отреагировал один.

– Да нет, просто надоели ваши игры.

– Покурить не хочешь? Так выйди в тамбур, – предложил второй. – Как раз прикурить поднесем.

– Вообще я стараюсь с утра не курить. Но если компания хорошая, можно и подымить.

Едва начав двигаться в сторону тамбура, Баскаков проклял свою отзывчивость, но двое сразу последовали за ним, шли, дыша в затылок, и оставалось поскорее разрешить инцидент.

Как только Баскаков оказался на площадке, чья-то рука сзади попыталась обхватить, надавливая на горло, и, резко двинув локтем назад и попав, куда надо, он с разворотом стряхнул с себя обмякшего противника и, легонько подбросив левой подбородок второго, лишь обозначил тычок в солнечное сплетение.

– Не стоит продолжать, верно? – спросил, глядя в его растерянное лицо. Рядом никак не мог разогнуться другой, пытался втянуть воздух широко разинутым ртом. – Проветритесь тут как следует, и чтобы в дальнейшем все тихо, без детских криков на лужайке.

Когда Баскаков возвращался, его встретили испуганно-вопрошающие глаза, и он невольно отметил:

– Веселые у вас приятели.

– Они мне не приятели. Один сосед по купе, а сегодня из другого вагона объявился второй. Даже место ухитрился поменять… У вас есть сигареты?

– Да, пожалуйста.

Она отвернулась к окну, затем опять поглядела на него.

– Тогда, может быть, вместе? Мне будет спокойнее.

– Хорошо. Только идемте в тот тамбур.

Баскаков шел за ней, разглядывая высокую шею под узлом волос, в грохоте тамбура подождал, пока она встанет к окну, и щелкнул зажигалкой.

– Прошу.

– Спасибо…

– Не стоит. Тоже из отпуска?

– Разве похоже? – усмехнулась она. – Из служебной командировки… Семь дней в замечательном городишке, где главное достижение цивилизации – новая гостиница с уже прочно обосновавшимися тараканами. А в магазинах все по талонам.

– Но, может, хоть съездили удачно, – предположил он.

– Вполне. В том смысле, что нашла нужный завод. К сожалению, там даже не слыхали слова «дизайнер».

– А дизайнер – это вы.

– Как это вы угадали?

Она часто затягивалась, лицо было печальное, и Баскаков чувствовал себя не слишком уверенно, хотя ему очень нравилась эта женщина.

– Ничего, – сказал, чтобы что-нибудь сказать. – Зато скоро дома, и все образуется.

– Дома? – она взглянула почти враждебно. – Конечно, дома… Вы когда-нибудь жили в коммуналке?

– Н-нет, не приходилось.

– И не дай Бог. Гостиница с тараканами – это место обетованное в сравнении с моей средой обитания, – она смяла окурок о металл двери. – Ладно, все! Довольно канючить. Знаете, мне, в общем, не свойственно, просто…

– Я понимаю: ретивые попутчики и все прочее, – поспешил успокоить Баскаков. И, заметив, что она держит окурок в пальцах, сказал: – Дайте я выброшу… Давайте.

Открыв межвагонную дверь, выбросил окурки в щель на стыке перехода и вернулся в тамбур.

– Кажется, мы все-таки нагоняем опоздание, – она глядела в окно. – Если вам надо идти, то идите… А я еще постою. Только опять разорю на курево.

– Да о чем речь… Я бы пригласил в свое купе, но там выдающееся по вокальным данным дитя. И неутомимое.

– Я слышала… – она взяла сигарету. – Очень неловко представляться самой, но меня зовут Еленой Григорьевной. Можно просто без отчества.

– Это я должен извиниться, – поспешил возразить он. – Баскаков Андрей Сергеевич. Сергеевич, наверное, тоже лишнее.

– Вот и познакомились, – снова усмехнулась Елена Григорьевна. – И спасибо за помощь… Как вы думаете – они угомонились? Я, дуреха, там сумку оставила, не станут же они в паспорт лезть… Все домогались, где живу.

– Вряд ли полезут, но сумку без присмотра бросать не стоило, – он помолчал. – А где вы живете?

– В Кунцеве.

Ему показалось, что ответила нехотя.

– Мне на Юго-Запад, и можно проехать через вас. Это, в общем, по пути.

– И опять – попутчик… Нет, я вам буду очень благодарна. Так мне спокойнее.

За окошком грохотал встречный состав. Поезд все набирал и набирал ход, видимо, машиниста тоже беспокоило отставание от графика.

Пока ехали в такси по Садовому кольцу, оба молчали. Елена Григорьевна нарушила это молчание на Бородинском мосту.

– В общем-то нелепое здание, архитектура нелепая, – сказала, глядя на гостиницу «Украина». – Но как-то вписалось и даже смотрится в ансамбле…

– Мне нравятся высокие дома. И широкие улицы.

– А где вы отдыхали?

– В Гагре.

– Я там была один раз. Не совсем там, а рядом.

– В Пицунде?

– Да. В пансионате. Еще во времена замужества.

Таксист взглянул на нее в зеркало заднего вида, и Баскаков это заметил.

И снова молчали, пока не приблизились к Кунцеву и Елена Григорьевна не стала указывать дорогу. «Здесь направо… теперь налево… Сейчас прямо и снова налево… Там чуть дальше будет поворот… Вот здесь… И к тому корпусу».

Когда остановились, Баскаков вышел первым, и, взяв свою сумку с сиденья, но продолжая сидеть, она спросила:

– Вы не хотите записать мой телефон?

Таксист снова взглянул на нее.

– Хочу…

– У нас нет телефона. Если найдете чем и на чем, то запишите мне ваш.

Он записал на листке из записной книжки, оторвал и протянул ей.

– Первый домашний, второй рабочий. Лучше по рабочему, с девяти до шести… Спасибо за предложение.

– Не стоит.

Елена Григорьевна вышла из машины, и только сейчас Баскаков отметил, что они почти одного роста.

– Ну что же, до свиданья, – кивнула она. – Я вам очень признательна.

– Всего хорошего.

Держась очень прямо, она прошла к подъезду старой пятиэтажки, и дверь с разбитым стеклом закрылась за ней.

– Теперь на Юго-Запад… Улица Волгина, – откинулся на заднем сиденье Баскаков.

– Во дают! – оценил, отъезжая, таксист. – Сразу тебе и не замужем и телефон, прямо щас готова… Чирик отдам, что сегодня позвонит, увидишь! Разгорелась.

– Тебе подстричься надо, – сказал Баскаков. – Подстрижешься, помоешься и приходи обсуждать. А пока крути молчком, я тишину люблю.

В этом управлении ГУВД веяния нового выразились в том, что часть собравшихся на оперативку сотрудников была в цивильной одежде, остальное проходило по-старому. Так же сидел за своим столом начальник управления Железняков, и как обычно разместились по обе стороны другого, перпендикулярного к начальственному стола его подчиненные.

– Так что же, Захидов, мы это дело в навечные зачислим? – вопрошал Железняков стоявшего в некотором замешательстве сотрудника. – Сейчас со сроками сами знаете как… Перестройка! А преступничку на это начхать. Он по-прежнему желает гулять на свободе, причем заметно активизировался. В общем, если не справляетесь – так и скажите, честно, здесь все свои!

– Мы справимся, товарищ полковник, – катая на скулах желваки, уверил Захидов. – К концу недели…

– В среду! – прервал полковник. – В среду, в это время прошу доложить… Все, садитесь. Что у нас по кафе, Самсонов? Тоже глухо?

– Наоборот, громко, – поднялся с места Самсонов. – Даже очень громко, я бы сказал.

– Это как понять?

– Мы вышли на грабителей… Ими оказались четыре сотрудника милиции. Все похищенное хранилось у них.

– Уже интересно жить, – невесело констатировал Железняков. – Просто большой подарок к моему юбилею… Признались?

– А куда им деваться? Думаю, все закончим быстро.

Полковник переложил лежавшие на столе бумаги справа налево, придвинул к себе папку, открыл и захлопнул.

– Значит, это… Самсонов. Вы еще поработайте с ними, чтобы полная ясность и… как полагается. Я пока доложу по инстанции.

– Товарищ полковник, мне кажется, что они обязательно должны отвечать по закону соответственно совершенному преступлению, – напористо сказал Самсонов. – Тем более что все у нас двигается в сторону полной демократизации. Я так считаю.

– А кто против? – оглядел собравшихся полковник. – Только, знаете, опыт подсказывает, что не бывает движения в одну сторону. А моя бабка говаривала, что когда кажется – креститься надо… Вот я и перекрещусь, посоветуюсь, поставлю в известность. Меня от этого не убудет, А вы – работайте, раз порадовали результатом… Певцов! Что по Фрунзенской набережной?

– Прошли всего сутки, товарищ полковник… Жена позвонила с дачи, никто не отвечал, она разволновалась, приехала. Нашла мужа в подсобке, связанного и уже неживого… Врачи определили остановку сердца. Вчера уточнили с ней список похищенного, в числе прочего именное оружие, список у вас на столе. Скончавшийся – Гриднев Алексей Захарович, генерал-лейтенант в отставке, Герой Советского Союза, через месяц исполнилось бы семьдесят шесть лет…

– Тут, я вижу, два пистолета, – заметил Железняков, просматривая список.

– Револьвер системы «наган» и, судя по описаниям Гридневой, пистолет калибра шесть тридцать пять.

– У них и видео было? – удивился полковник, читая. – Вот здесь… так… меховые шубы, ордена… кольца-брошки, и – вот: видеодека неустановленной системы.

– Сын и невестка за границей. Недавно прислали, стояла нераспакованной.

– И какие наметки?

Певцов слегка пожал плечами:

– Ну ведь сутки всего… Жили обособленно, из дома на дачу, жена в основном там. Приходила раз в неделю женщина, убиралась. Ее проверяем.

– Ясно. Ясно, что пока глухо… А ведь там – оружие, и вообще дерзко совершено. И квалифицированно, судя по справкам, – полковник обвел взглядом собравшихся. – Что-то я давно Баскакова не вижу… Еще купается?

– Так точно, – подтвердил Певцов. – Послезавтра должен на работу выйти.

– Послезавтра должен, значит, сегодня может приехать… Найдите, оповестите и подключите. В том смысле, что пусть этим займется, а вы помогайте.

– Вас понял. Ко мне – все?

– Все. Все и вся по этому делу, и как можно расторопнее! Ну и что же, что сутки прошли? И не всего сутки, а уже сутки! Я бы на вашем месте обязательно так рассуждал.

Двое молодых людей, те самые, что вчерашним утром первыми навестили покойного Гриднева, встретились у кафе «Лира» на Пушкинской площади. Их опять-таки не сразу можно было узнать, поскольку она принарядилась в ультрамодные фирмовые вещи и обильно навела макияж. И он был разодет не без шика, кудри прижал клетчатой, «а ля Кэш» повязкой и нацепил серьгу в левое ухо.

– Приветик… Какие дела? А то я к Томке намылилась.

– Перетерпите. Надо заскочить к… Ну, туда. Хочу вместе.

Она взглянула испытующе.

– Я думала, развязал узелок… Нет?

– А ты думай меньше… Твое хобби другое! – раздраженно огрызнулся кавалер. – Идем сюда.

– Ты что, на кругленьких?

– Бубусь подвез… И туда докинет.

За рулем новой «девятки» сидел юнец с нежным личиком над мощной шеей. На руке, державшей баранку, желтело массивное кольцо.

– Привет, Зинон… Благоухаешь полегоньку?

– Бубусик, солнышко, вижу, опять экипажик новье? У Луситы для тебя что-то есть…

– Пусть себе в задницу вставит! Ее с месяц как менты пасут, а она на людей выходит, тварь… Куда едем, Тубик?

– В Бибирево.

– Ох, е-опс… Тогда накинешь на бензин, пупсик не фраер.

– А железки забыл?

– Ладно, – включил скорость Бубусь. – Пупсик шутит, но там ждать не станет. Оттуда тачек навалом.

Баскаков в одних плавках разбирал разбросанные подле чемодана вещи, а мать, стоя на пороге комнатки, говорила без умолку.

– …девочке нужны витамины, нужен свежий воздух, солнце, движение, наконец, ей просто необходимо внимание! А Зоя занята собой, и хотя в ее возрасте это естественно, но кто будет думать о ребенке? Эгоизм никого не доводил до добра, теперь созревают быстро, через восемь – да что я? – через пять-шесть лет Лика способна будет предъявить счет и по-своему станет права… Андрей!

– Да, мама…

– Что за манера, я с тобой говорю!

– А я хочу скорее убрать барахло и влезть в ванну… Но все слышал: Лике нужны витамины, свежий воздух, солнце, движение… Наконец, ей просто необходимо внимание. Так? Я согласен со всем абсолютно и хотел взять ее с собой… Мне не доверили. А тебе – доверяют. Вот возьми и побудь с внучкой, предоставь необходимое. Деньги я дам.

– Зачем такой меркантилизм? – ужаснулась Серафима Ильинична. – Для Лики я не считаюсь с затратами. Но всю жизнь не покладая рук я работаю и вправе иметь…

– Зоя вправе, ее родители вправе, ты вправе… У меня прав нет, и поэтому я иду в ванну, – разогнулся Баскаков.

Его тело было очень загорелым, на фоне загара слева под ребрами косым зигзагом выделялся белый шрам.

– Подожди, я тебя прошу…

– Я хочу скорее под душ и вообще не могу говорить с тобой в неглиже, это неприлично, согласись. И тоже очень прошу: если будут звонить с работы – то я еще не приехал. Чао, бамбина, сорри!

Боком проскочил мимо, оттолкнувшись, вылетел в броске в коридор и с кувырком через голову стал у двери в ванную комнату.

– Но если ты очень нужен? – всплеснула руками мать.

– Там я всегда нужен, верно… Но я еще в отпуске, а мой поезд не нагнал опоздание.

Она была готова продолжить, но из ванной уже раздалось шипение сильно пущенной воды.

Японскую видеодеку подсоединили к обычному телевизору, и поэтому изображение шло черно-белым, да и качество записи было совсем не ахти. Но те двое, что находились в одной из комнат запущенной двухкомнатной квартиры, с упоением следили за деяниями Рэмбо, разносившего небольшой американский городишко в отместку злосердечному шерифу.

В комнате было душно и накурено, пахло не убранной со стола едой и спиртным, и поэтому третий обитатель квартиры, подойдя к порогу и иронично понаблюдав происходящее на экране, вернулся в другую комнату, сел и, положив ноги на подлокотник соседствующего дивана, углубился в чтение «Огонька».

По худому, смугловатому лицу можно было заметить, насколько чтение занимало его, один раз сверкнули в полуулыбке крепкие широкие зубы, и только светлые глаза не меняли своего холодно-бесстрастного выражения.

Зазвонил стоявший на полу телефон, он взял трубку:

– Ну?

– Вроде бы гости, – сказал голос в трубке. – Лох с путаной… Когда подменишь?

– Погуляй, погуляй еще. Не замерзнешь, погодка теплая.

Повесив трубку, встал и вышел в прихожую. Из соседней комнаты доносились звуки взрывов и автоматные очереди, он подошел вплотную к входной двери, медленно отодвинул задвижку и замер.