Текст книги "Поединок. Выпуск 17"

Автор книги: Анатолий Ромов

Соавторы: Николай Александров,Патрик Квентин,Владимир Гоник,Валентин Машкин,Артур Макаров,Владимир Зазубрин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 28 страниц)

– То, что я только что выпил, этим требованиям не отвечает.

– Виноват, исправлюсь, – засмеялся юноша.

И он исправился – принесенный им кофе был выше всяких похвал. Но ничего интересного больше из него вытянуть не удалось. Берни Рот, по его словам, с ним ни о чем не разговаривал, вопросов никаких не задавал.

– Впрочем, постойте! – хлопнул себя по лбу бармен. – Совсем забыл! Он же полюбопытствовал, не останавливался ли около бара «фольксваген».

Это подтверждало, что Рот искал Осташева и, увидев его, поехал за ним отнюдь не по наитию.

От бара, где происходил этот разговор, до места катастрофы было километров сорок. Ни одного придорожного кафе на этом отрезке шоссе, ни одной заправочной станции. Авария произошла совсем уже в пустынной местности – плотные стены леса по краям, ни жилья, ничего.

Обстоятельства автокатастрофы по-прежнему оставались неизвестными.

«Лезть с женщиной в психологические дебри, чтобы выяснить отношения, – бесполезное дело. Женщины понимают только поступки – не слова. Только из твоих поступков, если они их затрагивают, эти алогичные существа способны делать хоть какие-то выводы», – думал Осташев, вспоминая свои отношения с женой. Он многократно пытался вразумить Наталью, отвадить ее от эскапад, от вечерних таинственных исчезновений. Но отвадить – словами, и только словами. «А надо было мне, – размышлял он, – завести роман, это встревожило бы Наталью, и, глядишь, она взялась бы за ум».

Этим не слишком приятным мыслям он предавался, лежа в постели. Было десять утра, но вставать не хотелось. Вчера на субботней вечеринке у Фила Виктори он слишком увлекся шотландским виски и сейчас чувствовал себя разбитым. Слабый человек, он попытался утопить в вине свои разочарования.

Они были многочисленны, эти разочарования. Западный образ жизни при ближайшем рассмотрении казался вовсе не таким привлекательным, как прежде. Да и в личном плане дела обстояли неблестяще. Угнетала необходимость подличать, переделывая монографию. Печалило, что он ошибся в Аманде, которая, как он теперь понимал, вовсе не любит его. Так, нашла минутная блажь на дамочку. Иногда, впрочем, у него мелькало смутное подозрение, что не дамская прихоть толкнула знойную красавицу к нему в объятия. Какого черта она и по сей день столь старательно строит из себя влюбленную? Старательно, но неубедительно. Ее отработанные улыбочки и нежные взгляды его не обманывали. Осташев был человек довольно проницательный.

Собственно говоря, в то утро он и о Наталье-то вспомнил, подумав сперва об Аманде. Два неудачных его увлечения. Не везет ему в любви. И не умеет он обращаться с женщинами, держать их в руках.

Вздохнув, Осташев сел в постели. Пора вставать. Договаривались с Амандой поехать на пляж. Рвать свою связь с ней он не собирался. Пусть все идет, как идет. Лучше такая приятельница, чем никакой.

Он неторопливо оделся, привел себя в порядок, вышел на улицу. На «фольксваген» взглянул, как всегда, с удовольствием. Сравнительно недорогая машина, но отличная!

Материально Вадим Осташев устроился на новом месте неплохо. Весьма солидная зарплата. Получен аванс за монографию. Но относительное личное благополучие не заслоняло от него удручающую картину местных социальных контрастов. Конечно, он и раньше о них знал. Но прочувствовал полностью, только оказавшись не туристом, не командированным, а постоянным жителем зарубежья. На окраинах этого красивого зеленого чистенького города уродливо горбились «брухас» – лачуги из гнилых досок и ржавой жести. Слонялись по улицам безработные, бродили полуголодные дети. Генерал, пока его не убрали американцы, успел многое сделать для страны, но для простых людей жизнь все же оставалась нелегкой.

Осташев порою ловил себя на том, что его тянет к местным левым. Вот уж никогда бы он не подумал, в бытность свою в Москве, что дело обернется подобным образом! Но здесь многое виделось в ином свете. Направляясь на «фольксвагене» к Аманде, он вспомнил рассказ одного своего московского знакомца. Тот был командирован ненадолго в Латинскую Америку. Ужаснулся увиденным контрастам и несправедливостям и по возвращении подал заявление о вступлении в партию. Когда-то эта история насмешила Вадима. Теперь она не казалась ему такой уж смешной.

Недужилось Тони Найту. С утра слабость была такая, что он еле встал. Но встал, черт побери! Заставил себя встать, потому что давно решил не сдаваться до конца, хотя победа над ним этой страшной болезни и была предрешена. Стоит сдаться, и все, что останется увидеть в жизни, – больничная койка.

За завтраком заглянула ненадолго Конча – последняя по счету и вообще, видно, последняя из его подружек. Старый холостяк, он до сих пор пользовался успехом у девиц. К Конче, юной, статной, умной и преданной, он относился по-особому. Иногда он даже думал, что его последняя любовь стала первой настоящей. Так бывает. Слишком легко давались победы в прошлом – не успевал увлечься всерьез. Зато последнее чувство было дорого вдвойне.

Конча, которая, по просьбе Тони, сама и выведала у врача, что у ее приятеля рак, старалась теперь видеться с ним почаще. Она больше не заговаривала о его болезни. Держалась весело, как ни в чем не бывало. Крепкие духом, они стоили друг друга.

Торопясь в университет, где она училась на пятом курсе, Конча завтракать не стала. Ограничилась чашкой кофе. Осторожно отхлебывая обжигающий напиток, поинтересовалась:

– Что новенького по делу об этом русском?

Он рассказал. Девушке явно понравилось, что Тони продолжает расследование, несмотря на распоряжение начальства.

– Ты не похож на других полицейских, – сказала она таким тоном, что это было равнозначно похвале: «Молодец!»

По дороге на работу Найт – в который раз – задумался над странным противоречием: человек, погибший в «фольксвагене», был напичкан наркотиками и насквозь пропитан алкоголем, а все утверждали, что Вадим Осташев не злоупотреблял ни тем, ни другим, да и выглядел он абсолютно трезвым в тот день. Но если погиб не Осташев, то кто же?

Еще вчера Тони Найт начал просматривать перечень происшествий по стране в день катастрофы и в предшествующие дни. Сегодня он продолжит эту работу. Быть может, она подскажет ответ на вопрос «кто же?».

У себя в кабинете инспектор сразу же принялся читать сводку происшествий. Убийства, грабежи, изнасилования… А вот это уже интересно! В канун автокатастрофы из тюрьмы бежал некто Марьяно Лейва, бандит и убийца. Ночью в одном городишке он залез в аптеку и накачался наркотическими препаратами (то, что это был именно он, подтверждали отпечатки пальцев). На рассвете, разбив окно, проник в бар и крепко выпил, после чего следы его затерялись.

Затерялись ли? Найт распорядился сравнить отпечатки пальцев Марьяно Лейвы и человека, сгоревшего в «фольксвагене».

Результат сверки подтвердил его интуитивные подозрения. Отпечатки оказались идентичными. Оставалось только гадать, как Лейва очутился за рулем пострадавшей машины и куда делся Осташев.

Берни Рот полагал, что русский постепенно укореняется в местной жизни, между тем как тот все больше сожалел о своем бегстве на Запад. Аманда Ронсеро догадывалась об этом, но помалкивала. Сообщение такого рода не обрадовало бы шефа. Он, того гляди, обвинил бы ее, Аманду, в переменах в умонастроении перебежчика: мол, недостаточно старалась, небрежно, дескать, отнеслась к своим обязанностям, не приложила должных усилий, чтобы полностью опутать молодчика.

Наконец Рот решил, что настала пора приступить к операции, ради которой Аманде Ронсеро и было поручено склонить Осташева к предательству. Молодая женщина давно работала на РУМО. Шпионские гонорары дополняли журналистские, обеспечивая безбедное существование. Она поставляла сведения о здешних политиках, о закулисных историях, политической жизни, о переговорах властей с важными зарубежными визитерами. Выполняла различные поручения – нечистоплотного характера чаще всего, такое уж это дело – сотрудничество с американской разведкой. По натуре холодная, безразличная ко всему на свете, она окончательно зачерствела в этих неблаговидных занятиях.

Зачем американцам понадобился Осташев, она не знала. Хозяева далеко не обо всем ее информировали. Да она и не стремилась знать больше того, что ей положено: излишнее знание в таких делах к добру не приводит.

Теперь ей предстояло узнать правду о задуманной операции. Без ее помощи Рот обойтись не мог.

Они встречались обычно не в здании, где разместилось отделение РУМО, и не у нее дома. Встречи проходили на конспиративной квартире. Так легче скрывать причастность Ронсеро к американской военной разведке. Впрочем, несколько раз ей доводилось бывать и в местной штаб-квартире. Возле нее-то и сфотографировал их с Ротом инспектор Тони Найт.

Конспиративная квартира находилась в обычном жилом доме, шестиэтажном, заселенном людьми среднего достатка. Ее хозяином и единственным обитателем был американец – вдовец, бывший морской пехотинец, пенсионер, справедливо посчитавший, что в Центральной Америке, где доллар котируется высоко, ему на его пенсию прожить легче, чем в Соединенных Штатах. Денежки от РУМО были нелишним приработком.

Когда в его квартире возникала нужда, ему сообщали об этом телефонным звонком, и он отправлялся в бар, или прогуляться, либо куда еще.

Берни Рот приехал за четверть часа до назначенной встречи. Дверь открыл своим ключом. В гостиной сразу же включил кондиционер – жарко. Прошел в ванную, чтобы ополоснуть лицо холодной водой. Причесываясь, не без удовольствия посматривал в зеркало на свое мужественное моложавое лицо. Морщин нет. Седина едва начинает пробиваться. Хорош! Подсознательно он весь был в ожидании встречи с молодой красивой женщиной. Встречи наедине. Но рассудком он понимал, что проку от этого уединения никакого. Он никогда не решится преступить границу чисто служебных отношений. Сотрудник РУМО (тем более его ранга) должен быть подобен монаху. Не один уже подпортил себе карьеру из-за того, что завел шуры-муры, находясь за кордоном. Чаще всего в подобных случаях из-за границы отзывают – и не жди больше хорошего назначения!

Звонок. Пришла! Он поспешил отворить дверь. Улыбка, которой он приветствовал Аманду Ронсеро, была лучиста и нежна. Но она увяла, когда они расположились в креслах у журнального столика и начальник отделения приготовился начать деловой разговор.

Аманда, агент внештатный, малосведущий во внутренних правилах РУМО, недоумевала, чего это ее шеф не воспользуется их уединением, мужчина он видный и крепкий на вид, несмотря на свои пятьдесят с хвостиком.

Своими безоблачными глазами-озерами она кокетливо обволакивала шефа. Безуспешно! Старый сухарь сидел с каменным лицом. Вот он полез в чемоданчик. Достал какую-то папку.

Заскучав, Ронсеро равнодушно скользнула взглядом по знакомой ей комнате. Гостиная, типичная для человека среднего достатка, к тому же не обладающего особым вкусом. На стенах, окрашенных светло-серой масляной краской, две репродукции картин каких-то американских маринистов. Два деревянных кресла, в которых они сидят. Стол. Журнальный столик. Несколько стульев. И все.

Берни Рот раскрыл папку.

– Взгляните, – он протянул ей фотографию.

На фото человек в военной форме с трудом поднимал нечто, смахивающее на мину или артиллерийский снаряд. Рядом лежал раскрытый рюкзак, готовый принять в свое нутро это «нечто».

– Что за штуковина у него в руках? – спросила Ронсеро.

– О портативных ядерных зарядах слышали?

Аманда Ронсеро кивнула. Ей попадались на глаза сообщения телеграфных агентств о ранцевых атомных минах, взятых на вооружение американскими частями специального назначения. В случае войны коммандос должны будут проникать на вражескую территорию, размещать мины на аэродромах, возле командных пунктов и других важных объектов и затем, удалившись на безопасное расстояние, приводить взрывные устройства в действие с помощью радиоаппаратов дистанционного управления.

– А что за форма на этом парне? – задала она еще один вопрос.

– Форма кубинская.

– Я думала, такие штуковины есть только у вас, американцев.

Начальник отделения ответил не сразу.

– Если они есть у нас, значит, и у русских есть нечто подобное. Во всяком случае, логично предположить такое. Ведь верно? А раз так, «карманные атомные бомбы» вполне могут оказаться у кубинцев.

– Выходит, эта фотография?..

– Липа, – подтвердил американец. Ему приходилось быть откровенным. – Форма напялена на нашего человека. Мина, разумеется, тоже наша.

– Что я должна сделать с фотографией? – Аманда Ронсеро щепетильностью не страдала. Никаким подлогом смутить ее было невозможно.

На вопрос Аманды Рот ответил с полной невозмутимостью:

– Вы опубликуете у себя в газете эту фотографию. В сопроводительной статье сообщите читателям, что снимок сделан на Кубе агентами американской разведки. Ну а шефу своему – главному редактору скажете, что, раздобыли фото у ваших друзей-американцев. Намекнете, что эти друзья заинтересованы в преднамеренной утечке информации. Он клюнет на такое. В конце концов, сенсация, да еще какая! Слава, увеличение тиража газеты…

– …а значит, и увеличение доходов, – подхватила Ронсеро. – Шеф клюнет. Вы правы. – Она взяла у американца папку, куда вернулся снимок. – Все? – спросила она взглядом. – Можно идти?

Оказалось, что нет, разговор не окончен.

– Это фото вы покажете Осташеву.

– А это зачем?

Несообразительность агента вызвала у Рота улыбку.

– А затем, что он подтвердит достоверность того, о чем вы расскажете в своей статье. Вы сошлетесь в статье на интервью, которое у него взяли. Дескать, русский перебежчик слышал от своих соотечественников на Кубе о существовании складов ранцевых ядерных мин и специальных подразделений, обученных обращению с ними.

Аманда Ронсеро обмерла. Согласится ли Вадим?. Она сомневалась в этом. Однако своих сомнений ничем не выдала. Не стоит прежде времени нарываться на выговор за плохую работу с перебежчиком. Да, может, еще и удастся уломать его, кто знает?

Она покивала головой:

– Так вот для чего понадобилось сманивать Осташева. Теперь понятно. А я-то все думала, на кой черт он нужен.

– Он очень нам нужен, дорогая Аманда. – Он позволил себе сказать «дорогая», любезность с дамами не запрещена даже сотрудникам РУМО. – Ваша статья вызовет бурю. И не только в местной – в мировой прессе! Вот тут-то Осташев и выступит на пресс-конференции, которую мы ему соберем. Подольем, так сказать, масла в огонь.

Аманде Ронсеро все больше становилось не по себе. Дело оказалось серьезнее, чем она предполагала, а уверенности в готовности Осташева к сотрудничеству у нее не было. Но ей оставалось только одно – ответить как можно увереннее:

– Постараюсь сделать все, что в моих силах.

Округлое невыразительное лицо Вадима Осташева – лицо, где все было мясисто: нос, губы, щеки – приобрело вдруг несвойственную ему выразительность, отразив растерянность вперемежку с гневом и злостью, когда «любимая» осчастливила его сообщением о роли, которую ему наметил Берни Рот.

Впрочем, имя Рота упомянуто не было. Это было бы неосторожно: пусть шапочно, но Осташев все же был знаком с американцем, их представили друг другу на каком-то приеме, начальник отделения РУМО назвался коммерсантом.

Однако то, что она в данном случае представляет американскую разведку, Аманда Ронсеро не скрыла. Да и как это можно скрыть, говоря об операции такого рода?

– Нет! – с откуда-то взявшейся решительностью отрезал Вадим. – На меня не рассчитывай. Так и передай своим хозяевам.

Резко повернувшись на вращающемся кресле к трельяжу (разговор происходил в квартире у Ронсеро), Аманда придала лицу сердитое и обиженное выражение: мол, и глядеть ей не хочется на неразумного любовника. Сама же внимательно через зеркало следила за Осташевым. Вот она потянулась рукой к верхней пуговице кофточки, расстегнула ее, взялась за вторую пуговицу, всем своим видом показывая, что ее мучит удушье от переживаемого волнения. Высокая грудь притворщицы начала тяжело вздыматься.

Но спектакль разом прекратился, стоило Осташеву язвительно усмехнуться:

– Соблазнить меня, что ли, надумала? Затащить в постель и там все-таки уговорить?

Он встал.

– Прощай, Аманда.

Она молчала, все еще отвернувшись от него, уставившись в зеркало теперь уже невидящим взглядом.

– Прощай, – повторил он. – Пришел конец нашему роману. – Последнее слово этой фразы он выговорил с горькой усмешкой.

Тогда она стремительно повернулась к нему и сказала, как плюнула:

– Дурак!

Осташев направился к двери.

– Стой! Да стой же, тебе говорят!

Он остановился. Бросил из-за плеча хмурый взгляд.

– Мой бедный миленький дружочек, – издевательски протянула – почти пропела – женщина. – Тебе невдомек, как ты запутался? Ты не понимаешь, что у тебя нет выбора?

– О чем ты? – буркнул Осташев. Нехотя так. Неприветливо. Но внутренне уже настораживаясь, напрягаясь.

Он медленно обернулся к бывшему предмету нежной страсти.

– Слышал, как говорят: «Кто много знает, долго не живет»? – голос милейшей дамы звучал сухо, жестко. Это была неприкрытая угроза. – А ты сегодня узнал от меня очень много. Слишком… – она подчеркнула это слово, – слишком много.

И он испугался. Как тут не испугаться? Американские спецслужбы шутить не любят. Наслышан об этом. Читал не раз. Страх потом увлажнил лицо. Тыльной стороной ладони он вытер его со лба.

– Ну, ладно… – протянул он.

– Согласен? – радостно вскинулась Аманда.

– Сегодня я тебе не отвечу, – не сразу откликнулся он. – Дай мне подумать.

– Сколько времени тебе нужно на размышления? – деловито осведомилась Ронсеро. – Учти – долго мы ждать не можем.

– Дай мне… ну, хотя бы три дня.

Три дня… Она решила рискнуть: дать ему эти три дня. Под свою ответственность. Лучше явиться к Роту с такой новостью, чем с отказом проклятого русского.

– Хорошо. Мы подождем. Но помни: твое «нет» будет равносильно… ты понял чему?

Осташев утвердительно мотнул головой и не прощаясь вышел.

Он брел по улице, истязая себя мыслью, что всю жизнь сам себе ставил палки в колеса, что всю жизнь бежал от жизни, на ходу безуспешно пытаясь понять самого себя. Понял, кажется, слишком поздно.

По вылинявшему от зноя небу лениво тащилось одинокое кучевое облако, ослепительно белое, но с розовым – от солнечного подсвета – брюшком. Глядя на него из окна своего гостиничного номера, Осташев подумал: «Я тоже одинок. Опять одинок».

Опять? Словечко пришло на ум так, по привычке. Он понял уже, что там, дома, он и на сотую долю не был столь одинок, как ныне. Там, дома, его одиночество во многом было искусственным, он сам был в нем повинен. Здесь же все было остро чужим, и никогда своим он здесь не будет. Да и не надо ему быть своим на чужой, неприветливой земле, образ жизни которой для него – он это осознал – полностью неприемлем!

Домой! Эта неотступная мысль стала фоном всего, о чем бы он ни размышлял. Он понимал, конечно, что вернуться в Советский Союз непросто. Пустят ли его обратно? Он совершил предательство, он очень виноват перед родиной. Но он твердо решил добиваться… нет, не прощения – разрешения вернуться. А там будь что будет! Начать дома новую жизнь, как бы трудно она ни складывалась. Зато впереди, в перспективе – настоящая жизнь, а не это его нынешнее прозябание, все круче затягивающее воронкой в бездну подлости.

Если бы в этой стране было советское посольство, он, не раздумывая больше, немедленно отправился бы туда. Но посольства не было. Из-за давления Соединенных Штатов дипломатические отношения так и не были установлены.

Но в соседней стране советское посольство имелось. Туда и решил пробираться Осташев. Вчера, сразу после разговора с Амандой, оглушившей его предложением американской разведки, он отправился в консульство этой страны, испросил туристскую визу и получил обещание, что назавтра во второй половине дня ему вернут документы уже оформленными. Слава богу, в этих маленьких банановых республиках не существовало сложностей с получением виз. Вадим Осташев надеялся, что американцы не пронюхают об этом его визите. По дороге в консульство он «проверялся», никто вроде бы за ним не следил.

Вчера же в автомастерской, где обслуживали его «фольксваген», он распорядился покрыть шины пулезащитным кевларом и поставить на машину форсированный мотор – так, на всякий случай: вдруг придется уходить от погони американских агентов, чем черт не шутит. Покинуть страну на автомобиле он надумал, полагая, что в аэропорту скорее привлечет к себе внимание американцев. «Постарайтесь закончить работу завтра к обеду», – распорядился Осташев в мастерской. «Нет, это невозможно», – покачал головой механик. «Заплачу вдвое», – пообещал Вадим. «Будем работать всю ночь», – сдался механик.

Осташев взглянул на часы. Пора обедать – и в консульство!

Туда он отправился на такси. Благо здесь, как шутили местные острословы, такси больше, чем манговых деревьев. Сошел за два квартала. Неторопливо побрел, останавливаясь у витрин, незаметно оглядываясь: слежки нет, Аманда и ее компания, видимо, уверены, что ему некуда деться.

Документы уже были готовы. Уложив их в карман своего легкого, из какой-то невесомой ткани пиджака, он отправился в мастерскую и забрал машину. Теперь – в путь.

Наверное, все сошло бы благополучно, если б он знал, где находится отделение РУМО. Он этого, разумеется, не знал, и случилось так, что он проехал мимо него. Телекамеры засекли спешащий «фольксваген». Офицер безопасности, поколебавшись, решил доложить об этом начальнику: как-никак речь шла о человеке, интересующем РУМО. Он направился к кабинету шефа.

– Осташев? – удивился Берни Рот. – Странно. Ронсеро докладывала, что после обеда они собираются вдвоем на пляж. (Так оно и было, но Вадим позвонил Аманде и сказал, что его срочно вызывают в институт.) Что-то мне это не нравится, – продолжал начальник отделения. – Куда он собрался? Пожалуй, стоит за ним проследить. – Он встал. – Поедете со мной! – приказал офицеру безопасности.

Пока происходил этот разговор, пока они спускались вниз, Осташев уехал довольно далеко. Он радовался, что удалось тронуться в путь уже сегодня: истекали всего только первые сутки из трех, испрошенных на размышление. Его не скоро хватятся!

«Зодиак-форд» американца резко стронулся с места. «Фольксвагена» впереди видно не было. Но Берни Рот не раздумывая погнал машину вперед, решив никуда не сворачивать с магистрали, ведущей к мосту через канал – к единственному выезду из города в той стороне, куда подался Осташев. Ну а если он не собирается покидать столицы, если он просто разъезжает по городу по каким-то своим делам, то и бог с ним, следить в таком случае не стоит.

Однако выяснилось, что Осташев все-таки выехал за городскую черту. Полицейский, дежуривший у въезда на мост, ненадолго задержал «фольксваген».

– Оштрафовал я вашего приятеля за превышение скорости, – осклабился полицейский, ловко пряча в карман форменной куртки долларовую бумажку.

Резвый «зодиак-форд» на полной скорости помчался по шоссе, миновав мост. По пути попадались «фольксвагены», но того, за которым шла охота, не было.

– Куда он запропастился? – недоумевал Рот. – Его таратайка намного тихоходнее моей.

– Может, свернул на какую-нибудь боковую дорогу? – предположил офицер безопасности.

Начальник отделения с неудовольствием скосил глаза на подчиненного.

– Нужно было не копаться, когда камеры засекли Осташева, а немедленно доложить мне по телефону, – резко сказал он, срывая зло на зависящем от него человеке, хотя в глубине души отдавал себе отчет в том, что больше всего опростоволосился он сам: не следовало оставлять русского без надзора.

Они доехали почти до Давида, так и не встретив Осташева. Отчаявшись, решили больше не торопиться. Остановились у придорожного бара – выпить по чашке кофе. Вот тут на них и наткнулся Вадим. Надо же было такому случиться! Он было свернул на проселочную дорогу, но она оказалась совершенно непроезжей, и пришлось вернуться на шоссе.

Обгоняя все встречавшиеся на пути машины, Вадим Осташев уходил от погони. Аманда как-то раз на приеме в американском посольстве познакомила его с Берни Ротом. Тот отрекомендовался коммерсантом. Ладный, крепко сбитый американец с волевым лицом привлек внимание Осташева: ему, человеку слабому, всегда нравились сильные люди. На том же приеме в разговоре с Филом Виктори Вадим кивком показал его, заметив с улыбкой: «Такому бы молодцу скакать по прерии с лассо, притороченным к седлу, а он на тебе, коммерсантом заделался». – «Коммерсантом? – с иронией переспросил Виктори. – Что ж, можно считать и так. – Он замялся, потом все же не удержался от искушения блеснуть своей осведомленностью: – Только его бизнес – особого рода: политические секреты». Поэтому сейчас, наткнувшись в баре на американца, Осташев опрометью бросился вон, с разгону плюхнулся в «фольксваген» и вырулил со стоянки. На шоссе он оглянулся. Американцы (оказалось, что их двое) гнались за ним. Не зря он поставил форсированный мотор! Нажав на акселератор, Осташев резко оторвался от преследователей. Шоссе петляло. Поворот. Еще поворот. «Зодиак-форд» остался далеко позади, а потом и вовсе исчез из вида. Но было ясно: с шоссе надо съезжать, американцы найдут способ перехватить его, в каком-нибудь из городков по пути у них наверняка есть свой человек. Он свернул на проселок, проехал по ухабистой немощеной дороге примерно с километр и остановился. У него был слабый мочевой пузырь, в минуты волнения возникало непреодолимое желание облегчиться. Он пристроился под могучей неохватной сейбой с широкой кроной, надежно защищавшей от солнца. «Доехать до ближайшего города и там поменять машину на наемную? – размышлял он. – Или рискнуть и на знакомом американским агентам, но быстроходном «фольксвагене» пробираться кружным путем к границе?» Это было последнее, что он успел подумать. Неожиданный удар, нанесенный сзади, оглушил его.

Он не чувствовал, как его перевертывают на спину, обшаривая карманы, не видел, как человек, ударивший его, разворачивает «фольксваген», чтобы вырулить на шоссе.

Первое, что он увидел, постепенно приходя в себя, была темная зелень листвы над головой. Он не мог понять, где вдруг оказался. С трудом повел головой в сторону. Увидел проселок. Вспомнил все и сразу схватился за карман пиджака, ища бумажник. Пусто!

Отчаяние придало силы. Он с трудом приподнялся, сел. Да вот он, бумажник, валяется рядом! Лихорадочно схватил его. Документы целы! Исчезли только деньги. Их там было немного, так, мелочь на дорожные расходы. Человек осторожный и предусмотрительный, он всегда, когда при нем бывали более или менее солидные суммы, упрятывал деньги в кармашек легких пляжных шорт, которые в таких случаях надевал под брюки вместо трусов.

Кармашек шорт, когда он добрался до него дрожащей рукой, оказался полон. Осташев вздохнул с облегчением. Деньги тут могут все – эту истину он твердо усвоил за время недолгого своего пребывания за границей. Значит, ничто еще не потеряно.

Пошатываясь, он встал. Побрел вдоль дороги. Вскоре ему попался родничок, в котором он промыл рану. Она, к счастью, лишь чуть-чуть кровоточила.

Впереди показался поселок. Осташев ускорил шаг. Найдется ли там врач?

Щедрый гонорар избавил Осташева от расспросов. Доктор почел за благо не приставать с расспросами к пациенту, который явно не был расположен к разговорам. Больше того, сельский врач – за дополнительный гонорар – сразу же согласился доставить непонятного иностранца в соседний город.

Там Осташев нанял машину.

Захваченный зрелищем, Тони Найт даже наклонился в кресле вперед, не отрывая глаз от экрана телевизора. Передавали репортаж с пресс-конференции, которую Вадим Осташев устроил в соседней стране. Значит, он все-таки жив, этот чертов русский! И какую увлекательную историю он рассказывает! Вот, стало быть, почему американцы проявляли к нему свое небезопасное внимание: готовилась крупная политическая провокация.

Вспыхнула привычная злость на янки. И одновременно возникло сожаление: ведь американцы будут опровергать заявление Осташева, и, возможно, многие поверят этим опровержениям. Другое дело, если бы он, Тони Найт, мог дополнить слова русского рассказом о своем расследовании. История тогда обрела бы вполне убедительные очертания.

Но начальство никогда не разрешит предать гласности добытые сведения.

Репортаж закончен. Тони Найт встал. Взволнованно заходил по комнате. А может быть, черт с ним, с этим начальством? Ну, выгонят его с работы… Так ли уж много он теряет? Жить осталось совсем немного, он это знал. Небольших сбережений вполне достаточно, чтобы и без работы дотянуть до неизбежного конца.

Он решительно снял трубку. Набрал номер знакомого газетчика.

Жарким был конец этого мая. В пепельном мареве стояло здание Международного торгового центра, видное Осташеву со скамейки, на которой он сидел. Синее – без облачка – линялое небо с длинным мазком инверсионной самолетной полосы отражалось в параллелепипедах прудов, геометрически прочертивших Краснопресненский парк.

Жарко было, как там – в стране между двух океанов. Но все прочее – иное. По-русски радостно кричали, перекликались ребятишки на автодроме, где кружили миниатюрные электромобили, сшибались, застревали, катили вновь. На детской площадке с выпиленными из пеньков зверями, с крутыми горками и невысокими качелями веселилась мелюзга, и возле нее хлопотали или безмятежно восседали на скамейках всякие, конечно, но больше русоволосые мамаши, одетые в привычные для глаза москвича одежды. Даже джазовая музыка, разносившаяся далеко окрест из домика с игральными автоматами, казалась не западной, а здешней, потому что звучала меж вековых лип и сосен этого старого парка, разбитого в начале прошлого века хозяевами городской усадьбы Студенец. А еще вспомнилось: раньше, до парка, в XVIII веке, тут располагалась усадьба других владельцев – Гагаринские пруды. С тех далеких времен – вместе с прудами-каналами – сохранился памятник-колонна в честь героев Отечественной войны 1812 года.

Вадим Константинович посмотрел на постамент памятника, где на белом камне был выложен и барельеф – мечи в окружении лавровых венков, и окончательно почувствовал себя дома.