Текст книги "Действия войсковых разведчиков"

Автор книги: Анатолий Федотов

Соавторы: Серафим Колдашев,Роман Пономаренко
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)

Поиск – это скрытный подход разведгруппы к намеченному и заранее изученному объекту в расположении противника и внезапное нападение на него в целях захвата пленных. Но как подобраться к противнику, как преодолеть многочисленные препятствия и заграждения? Как проползти в кромешной темноте по минному полю, преодолеть несколько рядов проволочных заграждений, не задев за погремушки, в изобилии развешанные гитлеровцами на проволоке и звенящие при малейшем прикосновении? Как незаметно подобраться к какому-нибудь блиндажу, из амбразуры которого смотрит прямо на тебя дуло фашистского пулемета, готовое в любую секунду выстрелить в упор сотни смертоносных пуль. Враг ведь не дремлет, чутко прислушивается, пускает осветительные ракеты. И все-таки разведчики должны идти на такое, казалось бы, безнадежное дело, брать «языков», добывать новые данные о противнике. Иначе нельзя. Не может командир принять обоснованное решение и правильно организовать бой, если не будет знать противника.

Армия генерала Грибова еще только готовилась к новому наступлению, а разведчики уже действовали, уже вели свой смертельный бой с врагом. Командованию необходимы новые сведения о вражеских войсках, и потому генерал Грибов все чаще требует к себе начальника разведки Вершинина (к тому времени уже подполковника). Вот и сейчас Вершинин в кабинете командующего, опять раскладывает на столе карту с нанесенными на ней разведывательными данными.

Но сегодня доклад начальника разведки краток:

– За истекшие сутки на фронте армии каких-либо существенных изменений не произошло, гитлеровцы продолжали укреплять и совершенствовать свою оборону.

– Очередной ночной поиск на участке дивизии Саманина закончился неудачей, – в заключение говорит Вершинин. – Разведчики даже не смогли приблизиться к немецким окопам, были обнаружены на полпути. Трое ранены, один убит.

По лицу командующего пробежала тень:

– Значит, опять у Саманина не взяли «языка». Только людей зря теряем, – с досадой говорит он.

Действительно, на этом участке разведчикам никак не удается взять пленного. В других дивизиях берут, а у Саманипа неудача за неудачей. Между тем командующий придает этому участку особое значение, потому что именно здесь будет нанесен главный удар в предстоящем наступлении армии. По тону, каким Грибов произнес «опять не взяли», Вершинин почувствовал упрек не только генералу Саманину, но и себе – начальнику армейской разведки.

– Пленного взять! – приказывает командующий. – Помогите Саманину, пошлите к нему опытного офицера.

В тот день в рабочей комнате Вершинина побывали многие офицеры отдела, а первым был вызван Егоров, теперь уже майор.

– Собирайтесь в дивизию Саманина, – сказай ему подполковник. – Что-то не клеится у них с ночными поисками. Очевидно, действуют по шаблону. Нужно найти новые тактические приемы. «Язык» должен быть взят. Это очень важно. Срок – три дня.

Потом были вызваны другие офицеры, и к вечеру отдел Вершинина почти опустел.

* * *

Всю первую половину дня майор Егоров и капитан Сахаров провели на передовой в тщетных попытках подыскать подходящий объект для ночного поиска. Ничего стоящего они не нашли, хотя и исползали не одну сотню метров: то у гитлеровцев слишком плотная оборона, то местность не очень удобная, то еще какие-нибудь препятствия, а если попадалось что-нибудь подходящее, оказывалось, там уже пробовали брать «языка» и… безуспешно. Ночной поиск не проводится дважды в одном и том же месте. Если уж сорвалось однажды, то не пытай здесь счастья второй раз: враг будет еще бдительнее, не подпустит к своим окопам.

Так ничего и не придумав, не придя ни к какому решению, Егоров и Сахаров возвращались в штаб дивизии. Они шли лесом по узкой, чуть заметной тропинке, изредка перебрасываясь словами, а больше молчали, думая каждый о своем. Был жаркий полдень, в лесу стояла духота, и по усталым лицам офицеров градом катились капли пота. От передовой до штаба дивизии было не так уж далеко, и вскоре под соснами и елями показались небольшие холмики штабных землянок.

Землянка Сахарова состояла всего из одной крохотной комнатушки, дневной свет в которую проникал через узкое оконце. У обшитых сосновым тесом стен стояли три топчана, покрытые серыми солдатскими одеялами, и складной столик с полевым телефоном. Здесь жили и работали офицеры дивизионной разведки: Сахаров и двое его помощников. Сейчас в землянке никого из помощников не было. Один уже неделю находился в госпитале после ранения, другой был в полку. Егоров и Сахаров присели на топчан у стола.

– Просто не знаю, чем объяснить, – бросив на стол планшет с картой, сказал начальник дивизионной разведки Сахаров. – Гитлеровцы стали какими-то нервными на нашем участке, по ночам без конца бросают осветительные ракеты, чуть заметят шевеление – сразу огонь из всех видов оружия. Раньше они были поспокойнее и поиски нам удавались, теперь же неудача за неудачей.

– Так и не знаешь, чем объяснить нервозность гитлеровцев? – с иронией спросил майор Егоров.

– Ну, предположительно я, конечно, могу назвать причину. Фашисты ждут нашего нового наступления, потому и нервничают, – поправился Сахаров.

– Если начальник дивизионной разведки употребляет такие слова, как «предположительно», значит, дела у него обстоят не совсем хорошо, – заметил Егоров. – Говоришь, гитлеровцы ждут наступления, нервничают? Верно. Но не в этом суть ваших неудач. Перестарались вы, друзья мои, сами приучили фашистов к бдительности. Почти каждую ночь твои или полковые разведчики идут в поиск, и гитлеровцы привыкли к этому, ждут их в полной готовности, знают: где-нибудь да появятся ночные гости. Поставь себя на их место: тоже, наверное, усилил бы бдительность. Надо бы дать фашистам успокоиться, прекратить пока поиски, да времени у нас с тобой нет. Приказано взять «языка» в самые ближайшие дни.

Егоров помолчал, закурил папиросу и задумчиво посмотрел на Сахарова:

– Когда мы были сегодня на участке роты лейтенанта Гуренко, у меня возникла мысль провести поиск в светлое время, днем или утром.

– Что вы, товарищ майор! – изумился Сахаров. – Ночью-то никак не удается подобраться к ним, а днем и подавно ничего не выйдет.

– Не спеши с выводами, капитан, – остановил его Егоров. – Всю обратную дорогу я обдумывал такую возможность. Вот послушай. Ночью гитлеровцы все на ногах и в полной готовности ждут наших разведчиков, а в первой половине дня они отдыхают в блиндажах, в окопах остаются лишь наблюдатели и дежурные у пулеметов. Так или не так?

– Да, так, – подтвердил Сахаров. – В первой половине дня у них действительно в окопах не густо, одни дежурные у пулеметов. Но от блиндажей, где отдыхают солдаты, всего несколько шагов до передовой траншеи, и по тревоге они через минуту будут на своих местах в окопах. Это раз…

– Погоди, – прервал его майор. – Значит, с момента подачи сигнала тревоги и до того, как гитлеровцы займут свои места в окопах, пройдет что-нибудь около минуты. Согласен?

– Согласен. Только что нам даст эта минута? Ведь пулеметчик будет на месте, сразу начнет стрелять. Днем разведчики будут перед ним как на ладони.

– Да, конечно, просто так к пулеметчику не подобраться. Надо его как-то отвлечь, пусть на короткое время, но отвлечь, – сказал Егоров, подвинул к себе лист бумаги и, набрасывая карандашом схему, продолжал развивать свою мысль: – Вот первая траншея фашистов. В этих кустах бузины у них пулемет. Здесь от наших позиций в «ничейную» полосу врезается небольшая осиновая роща. Кстати, мы сегодня там побывали, и гитлеровцы не заметили нас. Если взять эту рощу за исходный рубеж для поиска? Посмотрим, что встретится на пути нашим разведчикам. За осинником открытая местность, заминированный луг, посреди луга проволочные заграждения в четыре ряда кольев и, наконец, тот фашистский пулемет. От осинника до него метров сто двадцать – сто сорок. Сколько времени потребуется разведчикам, чтобы броском преодолеть это расстояние? Секунд двадцать пять – тридцать. Столько же обратно. Значит, в минуту с небольшим они уложатся.

– А пулеметчик? Не будет же он сидеть сложа руки, скосит разведчиков в упор на полдороге, – проговорил Сахаров.

– Есть у меня одна идея…

Продолжая чертить на бумаге схему поиска, Егоров рассказал о своем замысле.

– Пожалуй, может и получиться, – не очень уверенно проговорил Сахаров.

Они снова склонились над схемой. Потом майор Егоров тут же из землянки позвонил в штаб армии.

– Вершинин не возражает, – сказал он, переговорив по телефону. – Посоветовал еще раз все взвесить и доложить командиру дивизии.

…Вдвоем они пришли к генералу Саманину.

– Дерзко и смело, – резюмировал комдив, посмотрев схему поиска и пояснительную записку. – Однако… Поиск средь белого дня… Гм-м. Не слишком ли много риска?

Генерал вторично и еще внимательнее просмотрел предложенный офицерами план: задуман неплохо, построен на точном знании обстановки, с учетом психологии гитлеровского солдата. Но – риск, огромный риск!

Саманин отлично знал участок обороны своей дивизии, не раз бывал в той осиновой роще, помнил и зеленые кусты бузины, за которыми укрывается пулеметная точка противника, и почти зримо представил себе то, что там произойдет. Несколько наших разведчиков средь белого дня, во весь рост, по открытой местности, на глазах у гитлеровцев направятся к их окопам, прямо на фашистский пулемет… М-да… Ну, а если не все пойдет так, как задумано?… Тогда плохо, тогда разведчикам несдобровать и выручить их будет трудно. Так что же, опять попытаться ночью? Ночью, конечно, меньше риска. Но ведь пытались, сколько крови пролили – и все напрасно. А «язык» нужен, как воздух, сам командующий требует, значит, очень важно. Нет, все-таки днем… Такого еще не бывало. Так, может, в том-то и вся суть, что не бывало? Для гитлеровцев это будет полной неожиданностью, невиданной дерзостью…

– Добро! Приступайте к подготовке. Я отдам все нужные распоряжения, – заключил комдив. – Желаю успеха.

…Майор Егоров сосредоточенно рассматривал в бинокль лежавшую перед ним местность и еле заметную узкую полоску вражеской траншеи. Дощатый настил наблюдательной вышки, на котором он стоял, прогибался под ногами: кроме Егорова там еще и капитан Сахаров, и командир артиллерийского дивизиона, и телефонист со своими телефонными аппаратами. Они едва умещались, но с вышки очень хорошо был виден весь район предстоящего поиска и даже многое такое, чего с земли никак не увидишь.

Неподалеку от вышки в неглубоком свежевырытом окопчике сидят пятеро солдат-артиллеристов. Они молча покуривают самокрутки, поглядывают на свою сорокапятимиллиметровую пушку, которую ночью подтащили сюда на руках, поставили у самой кромки леса, тщательно замаскировав еловыми ветвями.

Подальше, на нейтральной полосе, между нашими и неприятельскими траншеями в небольшой осиновой рощице притаились разведчики. Они лежат под деревьями на еще не просохшей от утренней росы траве и не сводят глаз с низкорослых кустиков бузины, за которыми прячется фашистский пулеметчик. Зеленый луг со звездной россыпью белых ромашек отделяет разведчиков от вражеского пулемета. Всего сто тридцать метров. Однако этот зеленый и веселый луг с нежными полевыми цветами таит в себе страшную опасность, и не только потому, что каждый его метр заранее пристрелян вражеским пулеметчиком, но и потому, что усеян он не одними ромашками, а еще и смертоносными немецкими минами. Посередине луг перехвачен четырьмя рядами проволочных заграждений. Поржавелая стальная колючка густо оплетает деревянные колья, расставленные в шахматном порядке, очень ровно, с чисто немецкой аккуратностью.

Лежат разведчики в траве с автоматами в руках, набив карманы маскировочных комбинезонов гранатами, слушают последние указания своего командира старшего сержанта Ярового, а вокруг сияет яркий летний день, из хвойного леса доносится печальное посвистывание иволги, в осиннике заливается звонкой трелью серый зяблик, присевший на ветку по соседству с разведчиками.

Не замечают разведчики красоты сияющего дня, не слышат многоголосого пения лесных птиц. Не до того им сейчас. До начала поиска осталось несколько минут, предстоит жестокая и беспощадная схватка с врагом. Вполне может случиться, что кто-то из них уже никогда больше не увидит леса, не услышит пения птиц, не встретится с матерью, с любимой девушкой. Понимают разведчики: может такое случиться, но стараются не думать об опасности.

Старший сержант Максим Яровой хорошо знает своих солдат. Разные они люди, разные у них характеры. Одни сдержанны, малоразговорчивы, всегда серьезны, как Флорентьев, Осадчий, Бабанин, а вот Чеканов и Зинченко весельчаки, балагуры. Юратов вспыльчив, не любит, когда над ним подшучивают. Но в бою они одинаковы: бесстрашные, настойчивые, дружные, всегда готовые прийти на помощь друг другу. Как и Яровой, они пришли в разведроту добровольно из разных частей и подразделений: «Хотим служить в разведке, доверьте нам любое опасное дело». Им доверили, зачислили в разве дроту. Максим Яровой уверен в своих помощниках – они не подведут.

Яровой также молод, одет в такой же маскировочный комбинезон и внешне ничем не отличается от подчиненных, разве что глубоким шрамом на щеке, оставшимся на всю жизнь после одной рукопашной схватки с фашистским гренадером. Лежит Яровой рядом с разведчиками, покусывает травинку, думает о предстоящем поиске, и представляется он ему во всех деталях, во всех подробностях. В назначенное время подадут сигнал с вышки, артиллеристы выскочат из своего окопчика, мигом разбросают еловые ветки, наведут ствол пушки чуть-чуть повыше фашистской пулеметной точки и откроют беглый огонь. После второго или третьего выстрела Яровой подаст команду, и группа прикрытия – Зинченко с тремя разведчиками – бросится через луг. Разведчики побегут гуськом, в затылок друг другу, по узкой ленточке – всего два метра шириной – разминированного саперами минного поля. За ними шагах в десяти пойдет группа захвата: сам Яровой с Юратовым и Бабаниным. Зинченко со своими достигнет проволочных заграждений, разбросает колючую проволоку, что ночью была срезана саперами и аккуратно поставлена на место, и займет там боевую позицию на случай, если потребуется прикрыть огнем группу захвата. А Яровой с Юратовым и Бабаниным, не останавливаясь, устремятся через проделанный проход прямо к пулеметной точке врага.

Самое главное в этом поиске – как поведет себя фашистский пулеметчик, когда над его головой полетят снаряды нашей пушки. По расчетам офицеров инстинкт самосохранения заставит его пригнуться. Это произойдет помимо его воли, помимо его желания, в первые секунды по крайней мере. Пригнувшись, он перестанет видеть свой сектор, и тех секунд должно хватить разведчикам, чтобы перебежать луг, ворваться в траншею и схватить пулеметчика. Все решают секунды. Вчера Яровой под руководством майора Егорова и капитана Сахарова трижды водил разведчиков «в поиск». Все было, как и здесь: луг, проволочные заграждения и макет немецкой пулеметной точки. Все получилось как надо, должно и теперь получиться. «Обязательно получится, – думает Яровой. – Ну, а если что и пойдет не так, как задумано, то ведь за нами будут наблюдать майор Егоров и капитан Сахаров, они не оставят в беде, помогут. Недаром же целый артиллерийский дивизион стоит на временных огневых позициях в готовности немедленно открыть ураганный огонь, прикрыть нас».

– Товарищ старший сержант! Сигналят, – вполголоса проговорил один из разведчиков, наблюдавший за сигналами. Яровой оглянулся. Из-за рыжего ствола огромной сосны, там, где кончается хвойный лес и начинается осинник, помахивали красным флажком. Яровой хрипло скомандовал:

– Приготовиться! Сейчас пойдем!

* * *

Обер– ефрейтор Шнайдер заступил на свой пост всего лишь два часа назад, однако от неподвижного стояния в узком окопе у него уже начали затекать ноги. Окоп обер-ефрейтора находится чуть впереди траншеи и соединен с нею коротким, всего в один шаг, проходом. В окопе тесно, большую его часть занимает прочно сколоченная деревянная станина, на которой, широко расставив сошки, распластался начищенный до блеска, прилежно смазанный станковый пулемет. По глубине окоп не так уж велик, меньше человеческого роста, но мешки с песком, уложенные полукольцом по брустверу, хорошо защищают обер-ефрейтора от пуль. Узкие щели между мешками позволяют надежно просматривать местность и при надобности вести огонь в любую сторону.

Шнайдер внимательно оглядывал зеленый луг, ряды проволочных заграждений, осинник, темнеющий слева, опушку хвойного леса, стеной стоявшего в трехстах метрах от окопа. Солнце уже высоко поднялось над горизонтом и припекало вовсю, даже развесистый куст бузины, маскирующий окоп, не спасал от его лучей. Шнайдеру стало жарко, однако он и не подумал расстегнуть воротник суконного мундира или снять с головы нагревшуюся стальную каску, он был образцовым солдатом и даже в мелочах никогда не нарушал дисциплины.

Дежурство проходило спокойно, русские ничем не тревожили, и обер-ефрейтор, покуривая, мурлыкал под нос всякие песенки, вспоминал разные случаи жизни. Однако, предаваясь воспоминаниям, он не переставал выполнять свои обязанности, ни на секунду не прерывал наблюдения и потому сразу же заметил едва приметное шевеление на опушке темневшего впереди леса.

Выплюнув окурок сигареты, обер-ефрейтор машинально схватился за ручки пулемета, напряг зрение, пытаясь рассмотреть, что происходит у русских. Будто молния сверкнула на опушке леса, раскатисто грохнул пушечный выстрел, и в то же мгновение над головой обер-ефрейтора со страшным визгом пролетел снаряд. Теперь он отчетливо разглядел советскую пушку. Она стояла между двух елей у самой кромки леса, и фигурки русских солдат копошились около нее. Приложив пальцы к гашеткам, обер-ефрейтор повел дулом пулемета, ловя на мушку те фигурки, но пушка снова блеснула красно-рыжим пламенем, и визг приближающегося снаряда заставил его отпустить ручки пулемета, присесть на дно окопа. Этот снаряд пролетел еще ниже, чуть не коснувшись мешка с песком, обдав обер-ефрейтора жарким ветром, оглушив пронзительным визгом. Обер-ефрейтор медленно стал подниматься, но тут же снова опустился на дно окопа. Мешки с песком хороши от пуль, а от снаряда они не уберегут. Снаряды летели и летели один за другим у него над головой, обдавали жаром, прижимали к земле.

И вдруг все стихло. Немного переждав, обер-ефрейтор поднялся, вцепился в ручки пулемета, окинул взглядом позиции русских. Пушка стояла на прежнем месте, солдат около нее уже не было. Но опытный глаз обер-ефрейтора заметил и проход, появившийся в ровных рядах проволочных заграждений, и лежавших там людей. Резким движением повернул он свой пулемет в ту сторону, автоматически поправил прицел… И тут же земля ушла из-под ног, стальная каска слетела с головы – кто-то бросил его наземь, сунул в рот вонючую тряпку, быстро и ловко обмотал веревкой. Это произошло в считанные мгновения, и он даже не успел сообразить, что случилось. Страшная догадка мелькнула лишь тогда, когда он увидел высокого парня в лихо сдвинутой на бровь пилотке с красной звездочкой. Парень одним проворным движением вынул замок из пулемета, положил себе в карман и что-то сказал. Сильные руки подхватили обер-ефрейтора, швырнули на бруствер траншеи. Он почувствовал, как натянулась веревка, крепко сдавила грудь, и с ужасом понял, что его поволокли по земле туда, к русским окопам, и ничто уже не спасет его от долгого плена или скорой смерти. Все-таки он закричал, призывая на помощь, но услышал только глухое мычание, потому что кляп во рту мешал крику вырваться наружу.

Дежурный офицер батальона обер-лейтенант Хаузер находился, как и положено, на батальонном командном пункте, в блиндаже, расположенном метрах в четырехстах от передовой траншеи. Поскольку на позициях тихо и ничто не предвещало каких-либо беспокойных событий, Хаузер уселся писать письмо. Недалекий пушечный выстрел заставил его оторваться от письма, поднять голову, прислушаться. Когда один за другим прозвучало еще несколько выстрелов, он, взяв бинокль, направился к амбразуре. На слух он определил без труда: огонь ведет всего одна пушка, к тому же малокалиберная, и, по-видимому, бронебойными снарядами. Стрельба не вызвала у него каких-либо волнений: мало ли выстрелов раздается на позициях в течение дня. Он спокойно поднес бинокль к глазам и сразу заметил небольшую группку советских солдат, бежавших от осиновой рощи через луг. Обер-лейтенант лишь удивленно хмыкнул. Средь бела дня по минному полю к проволочным заграждениям, прямо на пулемет! Сумасшествие какое-то.

С насмешливым любопытством наблюдал он за советскими солдатами, ждал: вот сейчас взорвется мина, вот сейчас у проволоки скосит их пулемет обер-ефрейтора Шнайдера. Но никто из русских не подорвался на минах, а добежав до заграждений, они раскидали проволоку, залегли, трое же устремились дальше к немецкой траншее. Только теперь он, Хаузер, сообразил, что русские проводят какой-то заранее подготовленный тактический маневр. Ироническую усмешку как ветром сдуло с лица обер-лейтенапта.

– Крайс! – гаркнул Хаузер. – Сигнал боевой тревоги! Живо!

– Яволь, герр обер-лейтенант! – откликнулся из-за перегородки бодрый голос, и тотчас же послышались громкие и торопливые удары о рельс.

Хаузер бросился к полевому телефону.

– Батарея? Русские в квадрате семнадцать. Огонь!

Не отрывая телефонной трубки от уха, он взглянул в амбразуру. Трое советских солдат, согнувшись, бежали обратно, волоча за собой какой-то узкий и длинный предмет.

«Язык» в руках разведчиков

…Первые вражеские мины разорвались, когда разведчики, тяжело дыша, взмокшие от усталости и нервного напряжения, подбегали к осиновой роще. За минами последовали беспорядочные винтовочные выстрелы. Однако мины разорвались далеко позади, а пули просвистели высоко над их головами. «Ну, теперь все в порядке, – обрадованно размышлял Максим Яровой. – Здесь, в осиннике, фашисты нас не видят, кидают мины наугад. А главное, наконец-то есть пленный, есть «язык».

Открыл огонь наш дивизион, и огонь немецкой минометной батареи постепенно затих. Последняя фашистская мина ударила в серый ствол осины и разорвалась неподалеку от разведчиков. Юратов, тянувший вместе с Бабаниным пленного, охнул, пошатнулся. К нему тотчас же подбежали Осадчий и Флорентьев, подхватили под руки, повели к своим траншеям. Яровой подхватил веревку, помог Бабанину тащить пленного.

Вот и сосновый бор. Навстречу разведчикам спешили Егоров, Сахаров и военфельдшер Рябин. Яровой бросил веревку, поправил пилотку и, подойдя к Егорову, доложил:

– Товарищ майор! Задача выполнена, пленный доставлен.

Егоров протянул ему руку.

– Спасибо. Я все видел. Молодцы.

Сахаров подошел к Рябину, который уже перевязывал Юратова:

– Что с ним?

– Ничего серьезного, – ответил военфельдшер, продолжая бинтовать руку Юратова. – Даже без госпиталя обойдемся.

По бледному лицу Юратова пробежала довольная улыбка.

– Чего ухмыляешься, дорогой товарищ, – сказал ему Рябин. – В медсанбат я тебя все равно отправлю недели на две.

– Медсанбат – не госпиталь, – морщась от боли, проговорил Юратов. – Из медсанбата-то я в свою роту уж запросто попаду.

– Ах вот чего ты боишься, герой: как бы не отправили после выздоровления в другую часть.

Майор Егоров покосился на пленного, лежавшего на земле, и жестом приказал развязать его. Бабанин быстро раскрутил веревку, туго обвивавшую тяжелое тело гитлеровца.

– Вставай, фриц, приехали!

Допрос пленного дал много новых сведений, но немало еще требовалось выяснить, уточнить. Не удалось, например, установить стыки между немецкими воинскими частями, а это очень важно знать перед наступлением. Такие данные можно получить лишь от пленных. Поэтому, вернувшись в землянку, Егоров и Сахаров сразу же занялись изысканием нового варианта разведывательного поиска на другом участке.

И вот уже время перевалило далеко за полдень, и старая консервная банка до краев заполнена окурками, и плавает по землянке туманом табачный дым, а у них еще не созрело никакого решения, даже наметки какого-либо конкретного плана. Сахаров сидел у столика, угрюмо уставившись на топографическую карту, потирал рукой загорелый лоб. Егоров, скрестив руки на груди, медленно расхаживал по единственной свободной полоске земляного пола между столом и топчаном. Иногда он останавливался перед Сахаровым, водил карандашом по карте и произносил – уж который раз за сегодняшний день: – «А что, если»… Начиналось обсуждение очередного варианта, и после недолгих дебатов вариант этот отвергался так же, как и все предыдущие: не подходит, пробовали, нужно что-то поновее. Снова мучительные размышления, искания. Наконец Егоров, устало махнув рукой, сказал:

– Сделаем перерыв. Выйдем на полчасика, подышим свежим воздухом.

– Пожалуй, я останусь, товарищ майор. Посижу здесь, подумаю один.

– Ну-ну, подумай. А я все-таки пойду освежусь, голова трещит дьявольски.

Откинув полог, прикрывавший вход в землянку, Егоров вышел, постоял, вдыхая чистый воздух соснового бора. Пахло нагретой смолой, теплым деревом, горьковатым ароматом хвои. «Загляну-ка к Небылицину, узнаю, как он там», – решил майор.

Много лет Илья Егоров и Алексей Небылицин прослужили в одной воинской части, по-соседски дружили семьями. Перед войной пути их разошлись, политработник Небылицин получил назначение в другой город, забрал жену с ребенком, уехал. Вновь встретились они уже на фронте, в дивизии Саманина, где Небылицин служил инструктором в политотделе. Часто бывая по служебным делам в этой дивизии, Егоров обычно выкраивал хотя бы несколько минут, чтобы повидаться с товарищем.

В землянке, где жили политотдельцы, никого из офицеров не оказалось. Пожилой солдат-ординарец сказал, что майор Небылицин, по-видимому, в Ленинском уголке. Ленинский уголок – это тоже землянка, только намного больше, там проводятся партийные собрания, разные сборы, а когда в дивизию приезжают артисты, то эта землянка превращается в своеобразный фронтовой театр. Небылицин действительно был там. Он что-то записывал в блокнот.

– О-о! Армейское начальство прибыло! – обрадовался он, увидев входящего Егорова. – Здорово, Илья! Какими ветрами?

– К вашим разведчикам в гости.

– Понятно. Стало быть, на помощь Сахарову прислали.

– Живой! – Егоров похлопал товарища по плечу.

– Как видишь. Что нам сделается?

Сели рядом.

Егоров окинул взглядом помещение и только теперь заметил, что они не одни. В дальнем углу землянки на полу лежал на животе солдат и кистью водил по картонному листу. Вокруг него стояли банки с красками, грудой лежали куски фанеры.

– Афишу, что ли, расписывает с приглашением на концерт? – удивился Егоров.

– Почти угадал! – засмеялся Небылицин. – Поручили мне устроить развлечение фашистам, а заодно несколько расширить их политический кругозор. Вот мы и трудимся над этим с нашим художником товарищем Якименко.

– Не понял. Объясни.

– Думаем для фрицев поставить транспарантик с портретом ихнего Адольфа, в соответствующем оформлении конечно. Пусть посмотрят, полюбуются на своего фюрера, может, до кого-нибудь и дойдет правда-матушка, откроет глаза. Только место, где поставить транспарант, еще не выбрали.

– Ага, ясно. Собираешься разить фашистов «шершавым языком плаката». И часто ты устраиваешь им такие вернисажи?

– Транспарант впервые будем ставить. Вот по радио через громкоговорители частенько им объясняем что к чему, а транспарант – первый раз.

– И как они реагируют на твою агитацию по радио? – заинтересовался Егоров.

– Очень болезненно. Тут же начинают из всех пушек и пулеметов палить. Разумеется, наша передающая агитстанция укрыта по всем правилам инженерной науки, ее не так-то легко подбить, гитлеровцы это понимают и стреляют больше для того, чтобы заглушить нас, сорвать агитацию. Слова наши справедливые, правильные, немецкие солдаты наверняка слушают с интересом, ну а генералам и офицерам такое, конечно, не по душе, потому и свирепеют, приказывают открывать огонь, как только услышат первые фразы обращения.

«Транспарант… Впервые… Ведь его можно поставить где нужно», – подумалось Егорову, и в его отяжелевшей от раздумий голове мелькнули первые, пока еще расплывчатые замыслы нового варианта поиска. Он резко поднялся, подошел к художнику и, по привычке скрестив руки на груди, стал внимательно разглядывать разрисованные куски картона. Не понимая, чем вызван такой внезапный интерес к транспаранту, Небылицин с любопытством наблюдал за Егоровым. А тот все стоял и стоял, о чем-то сосредоточенно думал.

Наконец он повернулся к Небылицину, глаза его радостно сияли.

– Слушай, друг мой Алеша! – возбужденно заговорил он. – Наверное, сама судьба привела меня к тебе в этот час. Ты даже не можешь себе представить, как помог мне в решении одной трудной задачи. А место для транспаранта я тебе найду, отменное место. Считай, что оно у тебя уже есть.

– Ты, Илья, какими-то загадками заговорил. Может, объяснишь?

– Конечно, объясню. Пошли скорее к начальству, надо кое-что согласовать. По дороге все и объясню. Идем, Алексей!

Было что– то в сверкающих глазах майора Егорова такое, отчего Небылицин, больше ни о чем не спрашивая, поднялся и молча последовал за товарищем.

…Всю ночь солдаты гренадерского полка простояли в окопах, ожидая ночных действий русских разведчиков. Однако время шло своим чередом, и вот уже порозовел небосклон на востоке, приближался рассвет, а разведчики так и не появились. Хмурые, прозябшие в сырых окопах, гренадеры с нетерпением ожидали смены, когда можно будет обсушиться, лечь на нары, вытянуть затекшие от долгого стояния ноги.

Красный шар солнца показался из-за леса, заклубилась паром земля, не просохшая после короткого ночного дождя, все отчетливее вырисовываются контуры знакомого ландшафта. Но что такое? На «ничейной» полосе, недалеко от окопов, появился какой-то новый предмет, вроде бы большой щит с надписями. Когда же солнце поднялось еще выше и рассеялся туман, гренадеры отчетливо увидели транспарант. Некоторые из них заулыбались, иные зашептались, кое-кто выругался. На транспаранте была изображена голова Гитлера на куче человеческих черепов и надпись: «Немецкие солдаты! Паршивец Гитлер ведет Германию к пропасти, вас – к гибели. Очнитесь. Пока не поздно, стреляйте по фюреру!».

Прочитав эту надпись, ротный командир капитан Брикман, к которому ближе всех оказался транспарант, побледнел, растерялся, не зная, что предпринять. Стрелять по транспаранту – значит выполнить призыв русских. Оставить транспарант на месте – тоже нельзя, солдаты смотрят. Ничего не решив, Брикман поспешил к командиру батальона, а потом вместе с ним к командиру полка. Полковник Гейтнер, тоже не приняв какого-либо решения, позвонил генералу Штоку, объяснил ситуацию. Несмотря на ранний час, Шток немедленно прибыл в расположение полка, внимательно рассмотрел транспарант в бинокль и напустился на Гейтнера: