Текст книги "Атомные уходят по тревоге"

Автор книги: Анатолий Елкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц)

Сорокин слушал, разглядывая исподтишка кабинет: огромную картину Боголюбова в золотой раме на стене, модель странной, еще не виданной им лодки с зализанной рубкой и стремительными обводами корпуса, большой глобус в углу, лоции на низеньких столиках, транспортир и циркуль, брошенные на карту Северной Атлантики…

На какие-то секунды он потерял нить разговора и тут же мысленно выругал себя. Сейчас не до эмоций. Сейчас нужно не забыть ни слова из сказанного здесь.

– Дело это многотрудное, – продолжал главком, – я не побоюсь столь выспренного слова, если хотите историческое. – Главком словно размышлял вслух, как будто убеждая в чем-то не только его, Сорокина, но и еще кого-то, кто находится далеко за стенами этого кабинета. – Да, да, историческое!

Нам посчастливилось жить во время небывалой революции в военно-морском деле. Я не хочу умалить подвига флота в Отечественную войну. Но как далеко ходили тогда корабли? Где воевали? Черноморцы – у Констанцы. Балтийцы – у берегов Германии. Северный флот – у Исландии и Лофотенских островов. Правда, были у нас и плавания, когда лодки перебрасывались с Тихого океана на Север. Но это было исключением.

Сейчас создается новый флот. Океанский, ракетный, атомный. Крейсер или подводная лодка, вооруженные ракетами с ядерными боеголовками, способны решать не только тактические, но и стратегические задачи.

– Даже политические, – добавил начальник политуправления.

– Да, и политические тоже. Шестой и седьмой американские флоты не зря находятся в Средиземном и Тихом. Там, где они появляются, либо зреет черный заговор, либо готовится война, либо уничтожается демократический режим. Плавающие жандармы… Их словами не уговоришь.

Главком подошел к Сорокину:

– Учтите, Анатолий Иванович, это новый флот с новыми задачами. Нашим атомным лодкам придется освоить все моря и океаны. Везде, где необходимо защищать государственные интересы Советского Союза, будут и наши корабли.

– И придется работать на принципиально новой технике!

– Абсолютно новой, и вам в этом очень скоро придется самому убедиться. Раньше ведь подводные лодки были, по существу, лодками ныряющими. Находиться долго под водой они не могли, нужно было всплывать, хотя бы для перезарядки аккумуляторов. Атомные лодки будут иметь возможность находиться под водой практически неограниченный срок. Пресную воду и воздух будет вырабатывать сама лодка.

Помедлив, главком продолжал:

– А вообще-то начинаем мы это дело не на голом месте. Я вот иногда думаю: слишком многие джентльмены десятилетиями рассуждали о том, что ежели мы и не абсолютно сухопутная нация, то, во всяком случае, особенно заноситься нам нечего. Болтайтесь, мол, в своих территориальных водах. В лучшем случае, иногда ходите в Англию. На коронацию.

Неплохо вся эта диверсия задумывалась. Только ничего не вышло. Ведь в России профессия моряка столь же древна, как и профессия хлебопашца. И здесь мы не уступаем никаким, самым «наиморским» нациям. А посмотрим на карту мира. – Главком подошел к огромной, висящей на стене карте. – Острова. Бухты. Заливы. И все – с русскими названиями. Кто все это открыл? Кто опоясал земной шар курсами кругосветок? Кто шел к полюсам? Головнин, Беллинсгаузен, Лазарев, Литке, Седов. Кстати, все они – моряки военного флота российского.

Скромничаем мы порой. Традиции свои забываем. А потому многое наверстывать придется. Всем – и морякам, и картографам, и штурманам. Нужно добиться такого положения, чтобы плавание в любых широтах мирового океана, при любых условиях стало для наших матросов и командиров нормальным повседневным состоянием. Справитесь? – главком неожиданно повернулся к Сорокину.

– Нужно справиться, – ответил тот не очень-то уверенно.

– Не боги горшки обжигают, Анатолий Иванович. Помогать будем. Опыта у вас предостаточно. Характера, думаю, хватит.

– Должно хватить.

– Ну что же, тогда, как говорится, в добрый час!..

– Слушаюсь, товарищ главнокомандующий.

– В детали вас посвятит начальник штаба. – Главком кивнул в его сторону. – Желаю вам успехов. Не средненьких, не успехов вообще – а настоящих, больших!

– Ну как? – улыбаясь, спросил начальник штаба, когда они вошли в его кабинет.

– Голова идет кругом, – признался Сорокин. – Неожиданно все.

– Дело срочное, особенное, подготовить вас к этому разговору не было возможности.

– Я понимаю.

– Ну и отлично. Теперь так. Вначале выедете в Приморск. Лодка сейчас на стапелях. Экипаж уже подобран. Познакомитесь с людьми, с конструкторами. Посмотрите обстановку на месте. А потом на Север. Там ознакомитесь с ходом строительства базы. Сейчас уже работает специальная комиссия и имеет несколько предложений на этот счет. Вам надо активно включиться в эту работу. К тому же, когда посмотрите лодку, познакомитесь с ней, вам яснее станет, что нужно для базирования таких единиц. Ваше мнение для нас имеет большое значение.

Только сейчас Сорокин почувствовал, какая огромная ответственность легла с этих минут на его плечи. Он даже вздрогнул, представив себе невиданно огромные масштабы строительства атомного подводного флота. От глаз адмирала не укрылось его замешательство.

– Нервничаете?

– Есть немножко, товарищ адмирал.

– Что же – это неплохо. С холодной душой такую махину, как атомный флот, не поднимешь. Не скисайте. В одиночестве не будете. Будет трудно – приезжайте, звоните…

Из штаба Сорокин вышел только через четыре часа.

На улицах было еще светло, и он медленно побрел в направлении к центру.

Над Москвой смеркалось. Огни желтой рябью разбегались по асфальту. Ни на минуту не прерывающийся Шумный поток машин летел по улице.

Люди спешили с работы. Ехали в театры. Торопились на свидания. Ссорились и объяснялись в любви.

В номере гостиницы навстречу ему поднялась Лена:

– Может быть, в театр сходим? Или устал?

– Посидим сегодня дома. Кстати, Ленок, – он грустно улыбнулся, – с мебелью все придется отставить… – И, посмотрев на ее недоуменное лицо, добавил: – Пока. Купим в другом месте…

– С тобой купишь. – Она еще не знала, радоваться ей или огорчаться, – Как бы не так. На том свете в выходной день купим. Назначили на новое место?

– Да.

– Куда?

– На Север.

– Там хоть город какой-нибудь есть?

– Конечно, Леночка. Огромный город. – Он улыбался.

– Придумываешь ведь, наверное.

– Почему придумываю? Если нет – построим…

Впрочем, она уже и так поняла, что никакого города не будет, и что Анатолий пытается шуткой смягчить новость, и короткая ее жизнь в шумном и прекрасном городе подошла к концу. Это случалось уже не раз и не два и, видимо, многократно повторится в будущем. Лена была женой офицера и по опыту знала, что всякое новое дело на флоте начинается не в городах. Города появляются потом. Как раз в тот самый момент, когда их мужья оказываются позарез нужны там, где все нужно начинать от нуля, с самого начала – с первой сваи пирса и первых приземистых палаток на берегу.

Она была бы ханжой, если бы сказала, что подобная перспектива приводит ее в восторг.

Сорокин понял, о чем она думает.

– Не грусти, мать. У нас еще сто лет впереди. Успеем пожить и в городах, и в столицах. Дело мне доверили. Огромное дело… А в столицах таких дел не бывает… Понимаешь?..

4

Только выйдя из здания ЦК и очутившись у площади Дзержинского, Васильев заметил, что уже наступил вечер. Темным силуэтом высился памятник великому чекисту. В ярко освещенных огромных окнах «Детского мира» отчетливо просматривался толкущийся муравейник людей. Свет реклам дрожал на мокром асфальте, и воздух был густо настоен теплотой, мягким дыханием липы, влагой только что отшумевшего дождя.

Он взглянул на часы. Восемнадцать-двадцать. Ничего себе позаседали. Пять часом напряженной работы и споров до хрипоты. Идти в гостиницу сразу не хотелось. Он спустился к памятнику Ивану Федорову, купил сигарет у старика киоскера и, с удовольствием затянувшись, медленно пошел к улице Горького.

Слишком многое было решено сейчас. Всего каких-нибудь полчаса назад. Черта, к которой он шел долгие годы. Больше не нужно убеждать скептиков, нервничать, сомневаться. Для него, конструктора, рубикон перейден: проект утвержден окончательно.

Ему поверили. А все ли продумано до конца? Может быть, истинное решение совсем не то, к которому пришел он? Теперь его начали одолевать сомнения, и даже, кажется, стало знобко. Конструктор поднял воротник плаща, глубже надвинул на глаза шляпу. Вспомнились слова секретаря ЦК: «То, что сейчас решено, – не на один день. На смену вашему проекту придут, вероятно, другие. Более совершенные. Может быть, вы сами от чего-то откажетесь, предложите более рациональное решение. Но запомните: атомный подводный флот – это генеральная линия нашего военного морского строительства. Она не исключает корабли других классов. Но атомные подводные лодки и дальняя ракетоносная авиация должны стать решающим фактором мощи флота. Этого требует время. И отстать здесь мы не можем…»

Присутствовавшие на совещании моряки, кажется, были довольны. Главком что-то возбужденно говорил заместителю. До конструктора долетела фраза: «Вот теперь можно уверенно шагнуть в океан…»

Что же – их можно понять. Баз у нас за рубежом нет. И на старых кораблях в морях не очень-то разгуляешься. Как веревочкой привязаны они к базам снабжения, громоздким танкерам, плавбазам, мастерским. Его атомная разорвет эту сдерживающую сеть. Ей не нужно будет ни заправляться горючим, ни спешить на поверхность в опасении, что не хватит воздуха и пресной воды. Сама субмарина будет воспроизводить эти самые дорогие для подводника субстанции жизни. В любую минуту и в любых нужных объемах.

Интересно, что думал Фултон, ставя первый паровой котел на парусник? А то, на что дерзнули они, почище и повесомей парового котла. Конструкторы, пожалуй, занизили сроки поставки реакторов. А впрочем, черт их знает! Атомную бомбу они тоже изготовили в считанные годы.

Он не заметил, как дошел до улицы Горького. Постоял. Побрел к телеграфу.

Мысль вновь и вновь возвращалась к заседанию в ЦК. Что же, в конце концов, это было главным.

«…Не усовершенствовать существующие проекты. Создавать принципиально новые. На допотопный самолет Уточкина реактивный двигатель не поставишь. На таком гибриде далеко не улетишь. Кое-кто из товарищей ходил вокруг да около старых проектов. Мы отвергли этот путь…»

Кто это сказал? Да, не секретарь, а завотделом ЦК. А уже секретарь добавил! «Нам нужны огромные скорости и глубины…»

«Нам». Значит, не одним им, морякам и конструкторам, «технарям», как говорит его помощник, не успевающим иногда в погоне за техническим прогрессом рассмотреть внимательно и кое-что более существенное и важное.

Хорошо, что он был на этом совещании в ЦК. В ведомственных заботах иногда захлебываешься и горизонт ускользает. А иногда нужно, обязательно нужно взглянуть на свою работу со стороны, увидеть ее во всех взаимосвязях с большим, великим целым – политикой партии и государства. Ощутить то, что делаешь, не формулами и чертежами, а иными измерениями.

«…Политика наша остается неизменной. – Это уже говорил секретарь. – Но народ должен иметь возможность работать спокойно. Не нервничая. Зная, что у него есть надежные и щит и меч…»

А он, чудак, собирался наконец спокойно отдохнуть. Махнуть с Валей куда-нибудь в Сочи или Гагры. Черта с два! Разве там он сможет не думать о своей «малютке». Особенно после сегодняшнего совещания…

«Делягой делаешься, Василий Петрович, – поймал он себя на этой мысли. – Делягой». Как это сказал ему однажды Курчатов: «Нечего изображать из себя великомученика науки ради. Кому это нужно? Просто мы не умеем грамотно работать. Десять минут отдохнувшей и свежей головы стоят часов раздумий какого-нибудь ошалевшего от бессонницы ученого мужа…»

«Хотя, – конструктор улыбнулся, – другим он это советовал. А сам!.. Наверное, действительно легче давать советы другим, чем самому следовать им».

Интересно, кто будет командовать новыми лодками? Старые, опытные подводники или молодежь? Но где моряки возьмут эти кадры? Ведь атомных кораблей еще не было, и опыта здесь – нуль. Значит, и здесь – адова работа. Вместе с моряками, конечно… И опять – споры…

Впрочем, для него период споров кончился. Он должен был действовать. Не когда-нибудь в отдаленной неизвестности, как было раньше, пока проект прорезался, словно молодой зуб, через ворохи чертежей, сомнений и раздумий.

Действовать сейчас. Завтра и послезавтра.

«Пожалуй, надо дать телеграмму в Приморск… Акулова вызвать из отпуска. Веренчука послать в Ленинград. Пусть поторопит институт. Петрова…» – Он сам не заметил, как мозг его почти автоматически начал мыслить теми ходами, комбинациями и решениями, поток которых неизбежен в голове полководца, склонившегося над картой близкого сражения.

В таких случаях вокруг может происходить великое множество больших и малых событий, но можно ли думать о чем-то еще, когда нужно подтянуть фланги, укрепить тылы и создать мощные резервы, без которых бой можно и проиграть.

Такова натура человека, если только он не безнадежно равнодушен к своему делу. И с ней, этой натурой, ничего не поделаешь, в какие бы сверхразумные графики и расписания ты ни пытался втиснуть и свой день, и свой отдых, и свои рабочие часы.

Творчество – как цепная реакция. И никто не знает, где и когда выбьют невидимые нейтроны раздумий искру новой неожиданной мысли, которая в свою очередь потянет цепочку ассоциаций, требующих и проверки и обдумывания.

Световые часы высветили тусклыми лампочками цифры. Двадцать часов пять минут. Большой освещенный изнутри стеклянный глобус над входом в Центральный телеграф медленно вращался, перемещая океаны и материки, схваченные меридианами тусклой позеленевшей бронзы.

Светящийся шар плыл над головами прохожих, над потоком машин, над суетой огромного города. Как маленькая теплая планета, неожиданно спустившаяся с холодного черного неба.

Конструктор, возвращаясь в штаб, обдумывал, как покороче изложить на телеграфном бланке сумбурную путаницу тревожащих его чувств и мыслей. Потом решительно толкнул массивную дверь.

Если бы только могла знать девчушка, принявшая бланк, что стояло за сухими словами:

«Срочная.

Приморск. Киселеву.

Предложения одобрены. Вызвать Акулова и Петрова. Буду завтра десять часов.

Васильев».

Корабли и моря рождали вдохновение и сами были осенены им. Может быть, вечно меняющаяся даль океана отблеском своим озарила человеческую мечту о крыльях-парусах, наполненных ветром, о том совершенстве, которое материализовалось в мощные шпангоуты, облицованные дубом и названные людьми кораблем.

Оно не могло не быть прекрасным – это создание столь же вдохновенно-научной, сколько и поэтической мысли – корабль. Слишком многое вместил он: и надежду, и поиски, и мечту, и вдохновение, и смелость. Корабел, увидевший в мгновенной вспышке озарения стремительные линии и «Санта-Марии», и «Катти Сарк», и «Варяга», и атомной, был не только ученым и воином. Он был еще поэтом. Ибо сухой рационализм никогда бы не возвысился до легенды, названной этими именами.

Корабль не мог родиться без мужества. Разве трусы могли бы мечтать о далях, где, кроме «геенны огненной», конца света и гибели, им ничего не могли обещать святые отцы?

Корабль не мог родиться без вдохновенной мечты, как без Икара не было бы самолета, а без Прометея – огня у людей. Когда появляется мечта, упорные находят пути, чтобы ее осуществить.

Корабль не мог родиться без вдохновения. Оцепеневший и закованный в привычном, примелькавшемся, ум не способен додуматься до мысли – шагнуть за океан. Скучные технократы возразят: корень здесь – в экономике. Колонии, богатства Нового Света, войны – учебники истории пухнут от дат, следствий и причин. Все это так, но, значит, что-то было в кораблях еще иное, ежели людям сегодня позарез нужно увидеть ушедшую в века и легенды «Санта-Марию». Если ничем не прославившую имя свое «Вазу», затонувшую в первом походе, шведы помещают в специальный музей, а на бессмертную «Катти Сарк» со всего света едут смотреть как на произведение высочайшего искусства. Если моряки грустят, отлично понимая, между прочим, историческую неотвратимость происходящего, грустят, что уходят с морей стремительные крейсеры, уже устаревшие, но тревожащие душу людей прекрасным совершенством своим. Если в каютах атомоходов вдруг обнаруживаешь изображения крылатых бригов из давно отшумевших столетий.

Они – как вдохновение, как песня, как стихи. Будоражащие душу, поющие в крови, бередящие самое затаенное. Талисман неуспокоенности. Символ ожидания перемен, полета, тревожно-радостного ожидания счастья.

Лучшие мастера мира вырезали летящих над волнами богинь, несущих над собой стремительные бушприты. Торгашество, корысть, если бы лишь они одни двигали кораблестроение, не могли бы вдохновить ни Клодта, ни Пименова, чьи резцы дарили кораблям очи богинь и героев, разглядывающие даль и видевшие за горизонтом не только коралловые острова, но и лучшее будущее человека. Бессмертную Ненси, укрепленную под бушпритом «Катти Сарк», родила тоска об ушедшей любви, прекрасной, как затаенная мелодия, пронесенная человеком через всю жизнь. «Катти Сарк» нужна была для целей коммерческих. Но владелец ее, думая, как назвать судно, вдруг вспомнил далекую юность, влажные глаза той, с которой его разлучили, кажущиеся теперь, на склоне лет, такими чудовищно-нелепыми представления его, владельца «Катти», среды на невозможность счастья, если оно не подкреплено у невесты солидным счетом в банке.

Что толку в этом счете, когда за кормой все – и молодость, и летящие брови той, с которой он – хоть это счастье подарила ему судьба – чувствовал себя окрыленным. Летящая над волнами, кто ты – явь или прочитанное в старинной книге, приснившийся мираж или живые, сводящие с ума губы? Впрочем, что это изменит сейчас? Чему поможет? Говорят, что, когда он провожал «Катти» в последний раз, он стоял с непокрытой головой, не обращая внимания на холодный лондонский дождь.

Люди сохранили «Катти Сарк». И кто помнит сейчас о знаменитых в свое время гонках «чайных» клиперов, где она всегда оказывалась первой? Кто знает, что «Катти» гнали по океанам не только ветры, но и конкуренция? Непревзойденный шедевр парусного кораблестроения и таинственная неумирающая легенда – это осталось. Навсегда. И кто знает, что в этой формуле оставшегося – главное. Не будь любви, не родись в стране вересковых холмов прекрасная женщина, возможно, и не было бы доведено мастерство до такого совершенства. Ведь можно было бы удовлетвориться и меньшим – кто бы осудил за это?..

Некоторые до сих пор удивляются – какой смысл было украшать корабли бесчисленными статуями, резьбой, обходившимися подчас владельцу до двух третей общей стоимости судна? Какая необходимость заставляла людей превращать корабли в произведение искусства? Тем более что при первых орудийных залпах, которыми обменивались корабли, первыми превращались в щепу тончайшие резные поручни, переходы, портики.

Только ли желание внушить уважение к флагу показным богатством? Нет, тысячу раз нет. Ведь свобода и море издревле нерасторжимые понятия, и не о богатстве крепостника думал лодейно-польский или воронежский крестьянин, возводя на кормах кораблей Петра замысловатую вязь искусства. Тогда поднимали паруса не только эти корабли. Поднимала паруса Россия, и кто из корабелов-патриотов мог не сочувствовать этой великой идее обновления!..

Летели над землей годы, полыхали войны, мятежи и революции. Менялось само понятие корабельной красоты, и рядом с каким-нибудь «Варягом» «Санта-Мария» виделась уже чуть ли не старомодным сундуком. Понятие целесообразности все более и более смыкалось с понятиями эстетическими.

Ракетные формы вначале непривычно коробили глаз старых моряков. Но было же время, когда труба казалась на паруснике кощунством.

Время требовало скорости. Она решала почти все. Скорость – это неуязвимость. Скорость – это победа. И конструкторы, присматриваясь к окружающему, отбирали для новых кораблей лучшее.

Конструктор атомных подводных лодок, для себя и друзей называл их не номером проекта, а «дельфинами».

Они были действительно прекрасны, эти громадины, видя которые человек прежде всего думает о стремительности, а не о величине. Формы скрыли объемы. Казалось, что эти корабли – дело рук авиаконструкторов.

На одном из обсуждений проекта конструктор пояснил: «Здесь возможно и несколько иное решение. Но оно, не дав ничего по существу, сделает корабль безобразным. Я на это не пойду…»

Никто не решился с ним спорить.

О чем думали моряки-заказчики в эту минуту, так и осталось тайной. Только уж, во всяком случае, не о рациональной пользе. Возможно, многим из них увиделась тогда «Катти Сарк», «Мирный», «Двенадцать апостолов» – паруса, летящие над волнами. Над временем. Над пеплом человеческой памяти. Над доверчивостью скептиков и безрадостным холодом рациональных душ. Над забвением и тленом.

6

Хмурым было наше утро после победы.

Трудно восстанавливать дом, зная, что его завтра кто-то мечтает разрушить. А нам угрожали каждый день и час. По радио и с трибун конгрессов. Потрясая атомной бомбой и сверхмощными ракетами. Разбойников с большой дороги не остановить евангельскими проповедями, и рабочие снова не выходили из цехов, а ученые – из лабораторий. Срочно ковался щит, способный выдержать удар любого меча. Но, имея только щит, не выиграешь сражение, и флот получил оружие, с которым не страшно принять любой вызов.

Чего это стоило народу, по-настоящему поймут только жившие в начале сороковых. Полстраны лежало в развалинах. Горький дым пеплом осел на остывшие развалины, и с самолета страшно было посмотреть вниз: морем руин проплывали под крылом некогда прекрасные города. Заводы, плотины и шахты были хаосом искореженного и оплавленного металла.

Флоту снились тревожные сны. Надо было не только полностью заменить устаревшие корабли, создать принципиально новые. На картах заокеанских адмиралов стрелы ударов по сердцу Союза тянулись со всех морей и океанов планеты. Флот должен был осваивать все районы Мирового океана.

О будущем флота советского думали и спорили тогда всюду. В просторных кабинетах Главного штаба. В кают-компаниях крейсеров и в цехах номерных заводов. В далеких заснеженных гарнизонах и в ЦК партии. На страницах общедоступных газет и специальных журналов.

Так сложилось в России: флот всегда был народным любимцем, а флот советский – тем более. Народ в тяжелейшие дни испытаний видел, какая это сталь, и он не желал, чтобы она стала слабее, уязвимее.

Флот, прежде чем обновлять себя, нуждался в новой стратегии. В теоретическом осмыслении не только боевого опыта войны, но и всей новой политической ситуации, сложившейся на мировой арене. Не только в новейших открытиях науки, революционно пересмотревших и отвергнувших все старые возможности и представления о войне на море, но и открытиях ближайшего будущего. Ибо корабль строят не один-два дня, и кому нужны посудины, устаревшие уже к моменту своего спуска на воду!

Что значило появление атомной лодки-ракетоносца в любом районе Мирового океана? Каждый окончательно не сошедший с ума политик понимал, что военной авантюре здесь может быть противопоставлено нечто такое, что может поставить под сомнение само существование не только сиих воинственных голов, но и цивилизации в этом уголке земли.

Ученые с изумлением и тревогой подсчитывали «дебет» и «кредит» нового флота: «Военно-морское оружие сделало скачок от тринитротолуола к атомной и водородной бомбам. Атомный взрыв эквивалентен взрыву обычных бомб, общий заряд которых исчисляется не в тоннах или даже в тысячах тонн, а в миллионах тонн взрывчатого вещества. Человек не в состоянии представить такие величины. Мегатонна – вес всех взрывчатых веществ, обрушенных в виде бомб и снарядов на Германию за четыре года войны, увеличенный в восемнадцать раз. Одна бомба в мегатонну равна 50 атомным бомбам, подобным той, которая была сброшена на Хиросиму.

Атомная силовая установка и атомное оружие, вместе взятые, увеличили ударную силу в миллион раз. Соединение атомных подводных лодок, вооруженных управляемыми снарядами, может с большой скоростью и не останавливаясь пройти моря и океаны, омывающие целый континент…»

Моряки, как говорилось во времена Петра, воистину становились людьми «государственными», облеченными немыслимой ранее ответственностью.

…Так же бросал на айсберги свои ревущие волны пролив Дрейка. Кружила ураганами дальняя Атлантика. Хмуро громоздил торосы полюс.

А за тысячи и тысячи миль от них, в кабинетах здания Главного штаба ВМФ, выходящего фасадом на тихий московский переулок, где весной крутится по земле легкий липовый цвет, люди в морской форме подсчитывали эти расстояния и решали вроде бы удивительно прозаические вопросы. Сколько фруктов и овощей нужно загрузить на атомную, чтобы матрос Петров где-нибудь у мыса Горн не очень-то почувствовал разницу в меню, которое он смог бы получить в кафе на Невском или на старом Арбате…

Кроме моряков и судостроителей редко кто в полной мере чувствует всю торжественность такой минуты…

Сорокин стоял у стапелей и нервно вертел в руках коробок спичек. Откуда он его взял – не помнил. Сам Анатолий Иванович не курил. Но нужно же было хоть что-нибудь иметь в руках, когда минуты кажутся часами, и некуда себя деть, и часовая стрелка как будто намертво застыла на циферблате.

Ведь это было совсем недавно.

Конструктор провел его на стапель и нарочито-безразличным тоном бросил:

– Вот ваша «малютка»!..

Вероятно, он ожидал каких-то эмоций или восклицаний, потому что пристально и долго смотрел на него.

А он молчал.

Минуту. Две. Три.

Молчал, хотя сердце его выделывало черт знает что, но ему не хотелось показаться школьником, и он, вкладывая в голос нарочитое спокойствие, ответил:

– Отлично. Пойдемте посмотрим…

Собственно, то, что они увидели, назвать в полном смысле лодкой было еще нельзя: корабль напоминал препарированный организм чудовищной доисторической рыбы.

Фантастическое число труб, трубочек и трубищ все возможных форм и расцветок переплеталось замысловатыми клубками, сходилось и расходилось, образовывая цветастые нити, уходившие внутрь обшивки.

Компрессорные и сварочные установки со своими многочисленными патрубками и шлангами дополняли общую картину кажущегося хаоса. Доски и леса захламляли все вокруг. К корпусу они подошли с большим трудом, перепрыгивая через бухты с тросами, обходя огромные катушки кабеля и пронумерованные ящики с приборами и оборудованием.

Подошел и представился худощавый капитан 3 ранга:

– Замполит. Штурманов Александр Иванович.

– Знатная у вас фамилия, – Сорокин улыбнулся. – Родители как в воду глядели.

– В воду не в воду, а фамилия не случайная. – Командир лодки пришел на помощь немного растерявшемуся Штурманову. – Прадед фрегаты водил. Дед и отец – с детства на море. Так что Александру Ивановичу быть на флоте сам бог велел. Потомственная династия…

– Как старшинский и матросский состав? – спросил командира Сорокин. – С экипажам обстоятельно познакомились?

– Вроде хорошие люди, Анатолий Иванович. А главное – творческие.

У рубки голубоватым огнем шипело пламя.

– Ну как? – спросил конструктор.

– Судя по всему, в сроки не уложимся…

– Наоборот! Вы видите, сколько рабочих и техников устанавливают приборы. Да и ваши стараются…

«Его» – это команда будущего атомохода.

Это очень хорошо, что она имеет возможность до винтика изучить корабль вот так – на стапеле, а не по чертежам, снимкам и схемам.

Кроме того, моряки – самые строгие приемщики. Конечно, ему и в голову не приходило, что здесь кто-нибудь мог бы схалтурить, недобросовестно отнестись к делу.

Но он догадывался, какие задачи будут ставить перед экипажем, какая нагрузка ляжет на эти мощные шпангоуты. Лишний контроль еще никогда никому не помешал.

Стальная сигара… А сколько вместила она! Это над ней работали сотни ученых. Из-за нее месяцами искали решения в лабораториях институтов электроники и гидроакустики. Это ее видел когда-то в мечтах адмирал корабельной науки Крылов, когда первые утлые подводные лодки уходили на глубину, на схватку со смертью.

– Волнуешься, дружище?.. – Конструктор обнял Сорокина за плечи. – А я, думаешь, не волнуюсь!.. Этакую мощь спускаем!

– Да, такое бывает не каждый день…

Трудно спроектировать всякий большой корабль. Нужно ли говорить, сколько сил и нервов отняла у людей атомная лодка?

Как и во всяком трудном новом деле – задачей с сотнями неизвестных, – они искали, мучились и все начинали сначала. И опять экспериментировали, и отказывались от радостно утвержденного вчера и казавшегося поначалу совершенным.

И так в каждой из тысяч научных и технических составных, названия которых – кибернетика, электроника, атомная физика, гидроакустика, телевидение, – всего не перечислишь, как не сосчитаешь и бесконечных споров, волнений, обманутых и сбывшихся ожиданий, выпавших на долю конструкторов этой махины. Такой совершенной, гармоничной и простой на вид.

Конструкторы и моряки, пожалуй, единственные, кто знал доподлинно, чего стоят эти совершенство и гармония.

– Нелегко вначале пришлось ребятам из нашего «эпицентра» – ядерного отсека, – говорил Сорокину при знакомстве командир лодки. – Возьмите, скажем, того же Курбанали Шерифалиева. Само звание как звучит – трюмный машинист реакторного отсека! Конечно, он свое хозяйство изучил. Но одно – теория… На стационаре механизмы и системы «разложены». Сами видели, какие объемы и площади они занимают! А на лодке все спрессовано донельзя… И на тысячи «как» и «почему» никто ему ответить не может. Как поведет себя атомная установка на различных режимах работы? Или в аварийной ситуации? И вообще, что делать и как вести себя в этой ситуации? Даже толковых инструкций на сей счет у нас нет… Самим придется их вырабатывать…

– А кто эта девушка? – Сорокин кивнул, в сторону стапеля. – Вон там, в синей шапочке…

– Валя, из конструкторского…

– Смотрите, начинается!..

Гул сотен людей мгновенно стих. Только с соседнего стапеля в звенящей тишине мерно плыло шипение электросварки.

Женщина размахнулась, в воздухе сверкнуло – и бутылка шампанского, брызнув осколками, разбилась о форштевень лодки. Тишину разорвала медь оркестра.

– Ур-ра-а-а!..

Все закричали сразу, перебивая друг друга, размахивая флажками, бросая в воздух шапки и кепки.

– Строят корабль рабочие, ходят на нем моряки, а в путь провожает женщина, – задумчиво произнес конструктор.

Гигантская субмарина, разорвав ленточку, заскользила к воде. Удар – тысячи брызг взметнулись в небо, и вот она уже качается на маслянистой воде.