Текст книги "Атомные уходят по тревоге"
Автор книги: Анатолий Елкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 18 страниц)
Сорокин ответил не сразу.
– Кто его знает, Николай Петрович. Ты поставил вопрос почти, как Гете: «Остановись, мгновение, ты прекрасно…»
Был ли я счастлив? А что, если всерьез подумать, – был. Вот если взять, скажем, детство. Калугу. Вроде бы ох как нелегко жилось тогда нашей семье! А хорошее в общем получилось детство. Почему-то запомнилась мне весна. Город тонет в яблоневом цвету. И друзья у меня хорошие были. И время интересное. Святое время. И, несмотря на все трудное, сейчас бы меня спросили: хотел бы я иного детства? Нет, не хотел бы.
Юность вся – в трудах и заботах. Мечтал о море, шел к нему трудно, вначале неуверенно. Но все же шел. И потому, что не все гладко получалось, наверное, и морское счастье испытал полной мерой. Тем, что легко дается, не дорожишь. И опять подумаешь: нет, не надо мне иного пути.
И так перебираешь день за днем, год за годом все-таки мы были счастливы, ребята моего поколения. Правда, досталась нам на долю война. Тяжелые четыре года, которым, казалось, не будет конца. Через страшное все мы тогда прошли. И я и в атаку ходил, и ранен был. А теперь, с сегодняшней вышки, словно иными глазами на все это смотришь. У человека, видимо, странным образом устроена память: надолго запоминается хорошо лишь то, когда тебе было неимоверно тяжело, а ты все-таки всем чертям назло выдюжил. Вроде бы как потягался силами с судьбой, самого себя проверил на прочность. И удовлетворение от такой победы – это, наверное, и есть счастье…
6
Николай Прокопович не предполагал, что это произойдет именно сегодня, и поэтому, сменившись с вахты и позавтракав, решил час-другой посмотреть учебники. Все равно жизнь суматошна, и свободного времени в ней не выкроишь. «Завтра» и «послезавтра» оказываются такими же занятыми, как сегодня и вчера, а институт кончать нужно, и здесь никто, кроме самого себя, не поможет.
– Грызем гранит?.. – участливо осведомился боцман. – Поспал бы немного. После такой вахты какие формулы в голову полезут!
– Грызем, брат. А куда денешься? Завтра ведь вахта легче не будет.
– Оно, конечно, так… Только тяжело это.
– Тяжело, – охотно согласился Николай, с завистью посматривая на Лешку Васильева, уже уютно посапывающего на койке. «Спит. И я бы мог спать… К черту!.. Нужно стараться об этом не думать. Иначе действительно заснешь».
Он решительно разложил конспекты, открыл блокнот, вынул авторучку. И незаметно для самого себя – задремал.
Сколько это продолжалось, он не помнил, только очнулся, когда кто-то тормошил его за плечо.
– Прокопович! Браток, проснись! Да проснись ты, окаянный!
Он увидел над собой улыбающееся лицо замполита.
– Хорош, нечего сказать. Его в партию принимать собрались. Коммунисты сидят ждут, а он, на тебе, дрыхнет! Совесть у тебя есть?
– Разве сегодня?!
– Сегодня, друже, сейчас. Завтра кое-что другое наметили. Решил сегодня бюро собрать. Двигаем.
– Я сейчас! – Он машинально быстрым движением оправил форменку, провел расческой по волосам. Сгреб тетради и сунул под одеяло…
У кают-компании замполит остановился.
– Подожди. В ином месте я сказал бы тебе: покури. Но сам знаешь, – он развел руками, – здесь курить не положено… Так что займись самосозерцанием, что ли. Сейчас тебе это полезно.
Минуты через три его вызвали.
За длинным столиком офицерской кают-компании с большими рефлекторами под потолком (в случае надобности она могла быть мгновенно превращена в операционную) сидели члены партийного бюро.
– Садись, – предложили Николаю.
– В нашу парторганизацию, – привычно начал секретарь, как будто дело происходит в обычном парткоме на берегу, а не на глубинах океана, – в нашу парторганизацию поступило заявление о приеме кандидатом в члены партии от старшины 1-й статьи Николая Александровича Прокоповича. Рекомендующие отзываются о нем как об отличном товарище и хорошем специалисте.
Какие будут мнения и вопросы?
– Расскажи биографию.
– Родился и жил на Смоленщине. В семье фронтовика.
– Земляк Гагарина, значит…
– Выходит, да…
– Не перебивай, пусть рассказывает.
– Учился в школе. Одновременно работал в колхозе. Механизатором.
– Кем?
– Приходилось и на комбайне, и на тракторе.
– Как налажена учеба в команде?
– Все учатся.
– Обеспечили ли вы безаварийное действие механизмов за весь период плавания.
– Пока никаких ЧП не было…
– Да что ты его не знаешь, что ли!
– Знаю не знаю, а он сегодня в партию вступает. Понимать надо!
– А он что, не понимает!!
– Все ясно!
– Голосуй, секретарь!
– Кто за?
Против?
Воздержался?
Единогласно!..
– Спасибо, друзья! Я этого никогда не забуду…
Заместитель командира капитан 2 ранга Усенко пожал Николаю руку:
– Поздравляю, старшина!.. А день этот на всю жизнь должен запомнить. Не каждому такое дано: на атомном корабле, на глубине, на экваторе, в кругосветном походе… Много ли ребят в Союзе могут сказать, что их вот так, как тебя здесь, приняли в партию!..
И, весело глянув на смутившегося старшину, добавил:
– А вообще правильно поступил, старшина. Это стало хорошей традицией – идти в партию в самые трудные для тебя и твоих товарищей минуты… Значит, все взвешено крепко… Так и держи!
Он не знал еще тогда, что поедет в Москву делегатом пятнадцатого Всесоюзного съезда комсомола, что увидит замечательных людей, что ему друзья поручат передать съезду боевой флаг атомохода, обошедший с ними вокруг света.
– Есть…
– Пеленг двести двадцать семь… Неизвестная атомная подводная лодка.
– Боевая тревога! Ход самый малый! Усилить наблюдение!
Напряженно застыли на своих постах подводники.
– Докладывать пеленг, рассчитать дистанцию до цели!
Минуты тянулись медленно, томительно.
– Товарищ командир, пеленг на неизвестную лодку идет на корму!
– Ну и отлично. Продолжать наблюдение в режиме ШП! Средний ход!
А на другой лодке командир ее сидел в матросском кубрике.
Говорили о походе, и вообще «за жизнь».
– Товарищ командир, вот получит, скажем, корабль звание гвардейского. А люди-то остаются те же…
– Не скажите… Помните песню? Родилась она в годы Отечественной войны: «Морская гвардия идет уверенно».
– «Любой опасности глядит она в глаза», – подхватил кто-то.
– Верно. Так вот это – не пустые слова. В среду гвардейцев попал я лет пятнадцать назад.
Назначили меня тогда командиром торпедной группы на знаменитую «С-56». Гордился я этим, а втайне побаивался: справлюсь ли. Служить на «С-56»! Почет-то какой! Десять гитлеровских кораблей потопила во время войны эта лодка!
Решил я однажды провести тренировку по заделке пробоины. Подал команду. Старшина продублировал ее. Смотрю, матросы действуют правильно, но как-то вяло. Перехватил один-два брошенных на меня недоуменных взгляда.
Думаю, в чем дело? Где я сплоховал?
Подошел тут старшина ко мне и говорит:
– Это для нас, товарищ лейтенант, давно пройденный этап. Позвольте, я продолжу учение?
– Действуйте!
– Погасить свет!
Погас свет. В отсеке – тьма кромешная. Только слышу короткие команды да стук инструмента.
Думаю, уж не разыгрывают ли меня?
– Включить свет!
Стало светло. После темноты даже зарезало в глазах.
Оглядываюсь. Матросы стоят на своих местах.
– Товарищ командир! Учение проведено, пробоина заделана!
– В темноте?
– Так точно!
Проверил. Действительно все сделано отлично.
А я их учить собирался, думаю, самому надо учиться…
«Как встретить Нептуна?» – спрашивала стенгазета. В помещенных рядом предложениях недостатка не было:
«Поставить шампанское в холодильник, так как Нептун любит – со льда»; «Заварить крем для тортов»; «Провести политбеседу: «Нептун и его влияние на гирокомпас»; «Подобрать свиту Нептуну. Найти подходящую русалку»; «В целях пропаганды передового опыта показать Нептуну кинофильм «Старик Хоттабыч»; «Предупредить некоторых военных, чтоб шашни с русалкой не заводили».
Точно в момент пересечения экватора из центрального поста появились два тритона, затем владыка морей Нептун и русалка… Новичков, ранее не пересекавших экватор, ждала купель.
Всем были вручены памятные дипломы:
«Я, Нептун, властелин всех морей и океанов, повелитель рыб больших и малых, награждаю тебя дипломом за переход экватора под водой на атомном ракетоносце за то, что приумножил ты славу флота советского».
Оказалось, что Нептун был знаком и со стихосложением. Во врученных им грамотах говорилось:
Достойному потомку мореходов,
Прославивших в веках российский флот,
Тебе, тебе, моряк с атомохода,
Владыка моря поздравленья шлет.
Запомни знаменательную дату:
Сегодня ты перешагнул экватор!
И хоть твоя дорога нелегка,
За труд – награда: званье моряка!..
Нептуном был инженер. Тритонами – офицеры. Русалкой – трюмный матрос.
7
Грусть точно знает свои часы. Она приходит после вахты, когда руки и мозг освобождаются от привычного, поглощающего все внимание человека ритма, напряженность спадает, чувства и нервы расковываются.
Воспоминания и раздумья берут свое, и естественному желанию человека, его потребности отключения от работы, смены впечатлений и лиц, прогулки с девчонкой по заснеженной вечерней улице или просто нехитрой вечеринке с друзьями противостоит одно равнодушно-непреодолимое слово «невозможно».
Невозможно, потому что весь мир подводника ограничен стальными стенами отсеков.
Невозможно, потому что и позади и впереди – еще долгие дни похода.
На людей, ради эксперимента заключавших себя в сурдокамеру на такой же срок, смотрят как на героев. Для них, подводников, это такие же будни, как для какого-нибудь инженера с «Электросилы» ежедневная поездка в метро до работы.
Психологический пресс, давящий на сознание, здесь неизмерим. Пружина может согнуться, если она не закалена. Если весь нравственный комплекс людей не подготовлен к таким перегрузкам и не найдено средство снимать накапливающуюся ото дня к дню смятенность души.
Рецептов здесь не существует, и каждый как-то естественно и заметно приходит к чему-то своему. У Витьки Малышева этим, по его словам, «клапаном, стравливающим пар», была гитара. С исцарапанными боками и порыжевшим от времени лаком на некогда черной полировке.
Витька подтрунивал над собой, зачитывая ребятам вслух выдержки из свирепых статей, где инструмент сей, доказывающий легкомыслие некоторых юнцов, только на этом серьезнейшем основании предавался анафеме. В защиту гитары Витька, сколько ни искал, пока ничего не нашел. Если не считать авторитетного мнения Клавдии Шульженко, намекавшей, что, может быть, «сам Ойстрах поет под гитару тайком».
Гитарные баталии, признаться, мало трогали и самого Витьку и ребят его отсека. Нехитрый инструмент, прошедший с ними великое множество морей и океанов, извлекался из рундука, и в отсеке становилось тихо-тихо. Так, что даже был слышен плеск водяных струй за бортом.
– Витька, давай ту, про Оскара Кричака.
– Что, опять захандрил?
– Захандрить не захандрил, а провентилироваться надо.
– Я тебе не вентилятор… – Витька ворчал для приличия. Какой же уважающий себя музыкант так вот, сразу, не поломавшись немного для виду, ударит по струнам!
– Ладно, споем!
Он пробовал струны, и они отвечали ему тонкими и басовитыми нотами, звучащими здесь, отраженными от стальных стен, особенно отчетливо и резко. Витька брал на тон ниже – песня требовала сосредоточенности – и хрипловато-простуженным голосом начинал:
Отплываю завтра я.
Что ж, не первый случай.
Ты, хорошая моя,
Зря себя не мучай.
Я вблизи тебя люблю,
А вдали тем паче.
На прощанье кораблю
Пожелай удачи.
Там повсюду снег да лед,
Голый камень серый.
Экспедиция идет
Далеко на север…
Ребята тихо подхватывали, стараясь не спутать гитарный ритм, не разрушить настроение песни:
Все мне будет по плечу,
Так или иначе
Сделать много я хочу.
Пожелай удачи.
Свет звезды в вышине.
Ветер. Ветки гнутся.
Предстоит уехать мне,
Предстоит вернуться.
Предстоит еще решить
Разные задачи.
Предстоит на свете жить.
Пожелай удачи!..
– А знаете, – сказал неожиданно Витька, отложив гитару в сторону, – песня эта тоже имеет самое прямое отношение к нашему походу.
– Как так?
– А вот так. Помните, к нам на лодку приезжал журналист Анатолий Сергеев?
– Да.
– Во время отпуска я был у него в Москве дома. А туда зашел по каким-то делам Константин Ваншенкин. Это он написал слова песни. И я завел речь об этом. Сказал, что песню на лодке любят.
– А он?..
– Подожди, не перебивай. Дай человеку рассказать все толком.
– Короче, от Ваншенкина я и узнал историю песни… Стихи эти он написал в 1959 году. Потом родилась музыка. И надо было такому случиться: услышал эту песню по радио идущий на судне к берегам Антарктики полярник Оскар Кричак. И послал поздравительную телеграмму Константину Ваншенкину.
«Я как-то не ответил сразу, – рассказывал Ваншенкин. – Ждал конца экспедиции. Думал, приедет Оскар в Москву, встретимся, хорошо поговорим».
Но свидеться не пришлось. Случилась беда, в жесточайшей схватке с разбушевавшейся стихией погиб в Антарктике, выполняя свой долг, Оскар Кричак.
А любимая им песня осталась.
Ее поют его друзья – полярники, назвавшие именем Оскара один из уголков далекой скованной льдом земли.
А вот во всех сборниках стихов Константина Ваншенкина под текстом песни «Пожелай удачи!» стоит ныне посвящение: «Памяти Оскара Кричака». Поэтический памятник русскому землепроходцу…
Ребята, потрясенные, молчали.
– …А здорово, братцы, что такие люди, как Кричак, на земле живут, – заметил торпедист. – Теплее на душе делается, когда их встречаешь… Давай, Витька, в их честь – нашу североморскую!
– Можно. – Виктор снова взял гитару, и струны запели отрывисто и тревожно. – Начали!.. Только ты, Володька, не забегай вперед. Здесь ритм медленный…
И снова тревожные метеосводки
Предчувствуют ветров полет.
Обросшие льдами подводные лодки
Уходят под паковый лед.
Под звездами где-то пилоты летят,
Локаторный верен дозор.
Стальными глазами ракеты глядят
За черный от бурь горизонт…
Песня звучала еле слышно, но разве обязательно, чтобы ее слышали все?! Песня – она рождается множество раз, и важно прикосновение к ее дыханию, сопричастность с ее раздумьем, а совсем не те парадные возможности, с которыми она выходит на эстраду.
8
Лодки швартуются у пирса…
– Земля!
Это слово будет всегда долгожданным для моряка, пока существуют корабли и несет свои бесконечные волны море.
– Земля!
Они мечтают о встрече с ней, как с любимой, хотя знают, что через месяц-другой их снова потянет в океан и по ночам к ним будут приходить в гости далекие звезды.
Лодки швартуются у пирса.
– Вы не измените мне? – спрашивает бесконечная даль гудками идущих у горизонта судов.
Но разве можно изменить морю!
Прекрасному, как легенда, и, как легенда, бессмертному!..
А в притихшем зале Дворца съездов на заседании XXIII съезда партии Министр обороны СССР маршал Малиновский неожиданно сделал в своей речи паузу и, улыбнувшись, заявил:
– Несколько дней назад успешно закончен кругосветный поход группы атомных подводных лодок в подводном положении…
Зал взорвался аплодисментами. Съезд аплодировал Магелланам подводной орбиты.
Глава XI
АТАКУЕТ «ЛЕНИНСКИЙ КОМСОМОЛ»
1
Случилось то, что они менее всего ожидали и никак не предвидели. Однородный шум работающих винтов вдруг «раздвоился» в наушниках гидроакустиков. Теперь совершенно явственно прослушивались шумы и с левого и с правого борта.
Доложивший Соколову, об этом лейтенант предположил:
– Либо они разделились, либо, что маловероятно, мы проморгали момент, когда к отряду подошли другие корабли.
– Этого еще только не хватало!
Команды выполнялись стремительно, но, когда Соколов прильнул к окуляру, прямо по курсу никого не было.
Повернув рукоятку, он сразу увидел на горизонте отряд кораблей.
«А где же крейсеры?»
Только развернув перископ на девяносто градусов, он поймал быстро уменьшающиеся силуэты кораблей. Крейсеры уходили на юг.
Именно в эту минуту, пожалуй впервые за всю флотскую жизнь, он почувствовал, что нервы у него сдают. На короткое время он ощутил даже нечто вроде растерянности.
Задача казалась неразрешимой. Одна лодка не может следовать одновременно за двумя группами кораблей. Тем более идущими прямо противоположными курсами. Но он не имеет права упустить ни те, ни эти корабли.
Решение нужно было принимать мгновенно. Но какое?
«Спокойнее, Николай! Спокойнее! – уговаривал он сам себя. – Спокойнее. Иначе ты ничего не решишь».
Может быть, пойти за первым отрядом, он главная ударная сила «противника». Но тогда уйдут крейсеры.
– Штурман! Карту!
Он прикинул расстояние и время. Пожалуй, можно успеть.
– Убрать перископ! Право руля! Полный вперед! Самый полный!
Акустики слышали, как шелест могучих винтов субмарины перешел в рев. Но и те, кого не информировали сверхчувствительные гидроакустические системы, почувствовали, как стала стремительно нарастать скорость лодки. Корпус ее дрожал.
«Главное, не обнаружить себя, проверить, каким курсом в действительности пойдет отряд. А тогда можно и к крейсерам». – Мысль Соколова стала работать как бы механически. Наверное, с человеком всегда бывает так: спокойствие приходит, когда принято решение.
Через полчаса он поднялся на перископную глубину. Это удача! Может быть, даже везение: отряд поворачивал. Не пойди сразу за ними – ищи потом. Ведь он разыскивал бы их по ложному следу. И сколько бы ушло на это времени!
Но спешить нельзя. Нужно все проверить. Истинный это курс? А может, снова маневр? Сейчас надо отойти в сторону. Чтобы не засекли гидроакустики на кораблях сопровождения.
– Малый… Лево руля…
Они описали огромную дугу, прежде чем оказались снова у отряда, – теперь уже почти по их курсу.
Перископ подняли лишь на мгновение. Есть! В опустившихся на море сумерках брезжили силуэты кораблей. Идут прежним курсом.
Теперь только бы успеть к крейсерам. Не потерялись ли они?
Соколов пропустил корабли отряда, а когда акустики донесли, что контакт с кораблями потерян, увеличил ход до полного.
Определив по карте предполагаемую точку встречи, они пошли кратчайшим путем, и, пожалуй, здесь впервые Соколов ощутил, какое волшебное существо дали морякам в руки конструкторы. Все, что сейчас происходило, было немыслимо ни на одной старой лодке. Как летящая стрела, лодка прошивала океан со скоростью курьерского поезда. Если его, Соколова, расчеты были правильны, встреча неминуемо близилась.
– Кажется, пора! – Караваев посмотрел на хронометр. – Пора!
– Попробуем! – Соколов отрывисто скомандовал: – Стоп! Подвсплыть под перископ!
Вначале Соколов ничего не мог разобрать. Море штормило, а густая мгла окутывала все вокруг.
– Справа шум винтов!
Разворот перископа – и в окуляре чуть заметно мигнули далекие топовые огни.
Теперь уже можно было различить темные силуэты крейсеров. Значит, его, вернее, не его, а потенциального стороннего наблюдателя действительно обманывали. Отряд разделился, чтобы сбить с толку возможных преследователей.
Теперь можно было уже и не торопиться. Охотник раньше дичи окажется на тропе.
«А вдруг они снова изменят курс? Нет, не должны. Для обманного маневра такие эволюции в пол-океана – непозволительная роскошь. Значит, можно докладывать? Пожалуй, можно».
Через полчаса Соколов вышел в эфир…
2
Из дневника офицера Н-ской атомной подводной лодки Василия Усова.
«…Сегодня уже …ые сутки плавания. Осталась какая-нибудь неделя, и я увижу солнце. Пока над головой громадная толща воды. Когда на нее смотришь сверху, не можешь ощутить всей тяжести. Когда под водой и очень долго, она и впрямь давит, как чугун.
В такие дни появляется томящее чувство ожидания берега. Нет, оно, конечно, было всегда, не успели еще уйти на глубину. Но сейчас это чувство острее. Я почему-то вижу удивленные Сережкины глаза: «Па-па! Ты больше никогда не уйдешь в свое море. Мы с мамой так решили…» С мамой лучше об этом не говори… Единственную здоровую мысль, какую я могу высказать в этом неравном споре, так это то, что готов забрать их на лодку. Оля, конечно, уже не реагирует на мои шутки. А Сергей удивленно посмотрит: «Правда, папа?» Потом мы с ним будем долго бродить «куда хочется». И хотя Серега уже многое понимает, все не возьмет в толк, почему я с таким диким восторгом катаюсь по зеленой траве, рву цветы…
Подводник не может видеть глубинные водоросли, кораллы, рыбищ… Я успею еще рассказать Сереге, что не за этим мы ходим на глубины. И хоть наша лодка не ощущает запаха водорослей, не различает цвета, она способна на другое, более важное. Есть у нее чуткие «уши» – это акустическая станция, есть всевидящие «глаза» – это локатор, есть «сердце» – это атомный реактор… И мы можем уловить каждый шорох на глубине, увидеть любой корабль на отдалении… Но главное – мы можем долго, сколько потребуется, пробыть под водой, выйти в любую точку Мирового океана… Нашу лодку сделали люди. Много людей старалось, чтобы нам легко дышалось, чтобы у лодки был хороший ход, верный глаз. Я даже как-то попытался подсчитать, сколько же специалистов принимало участие в создании лодки, получилась весьма внушительная цифра… И весь их труд сводится к одному: охранять тишину. И для моего Сергея тоже.
Когда лодка пересекает экватор, сам Нептун повелевает: «Отныне и во веки веков на всех морях и океанах, на всех широтах и меридианах, на всех глубинах оказывать моряку гостеприимство и всяческие почести». Я смотрю на нептуновские грамоты – много их у меня, а вот гостеприимство океана не всегда чувствуешь…
Представляю, как перезванивает замерзший ивняк над речкой. Женщины у проруби – у нас ее тоже называли полыньей – полощут белье. У них красные от холодной воды руки… Вот, пожалуй, и все ассоциации, какие у меня остались от домашнего слова «полынья».
Зато сейчас, через много лет, я по-другому его воспринимаю. Потому что для каждого подводника полынья – это кусочек чрезвычайно важного жизненного пространства, не только полоска чистой воды. Ведь лодка идет подо льдом, под многометровым панцирем пакового льда. И если в обычных условиях в случае необходимости можно всплыть, то попробуй сделать это здесь, в Арктике. Не всегда полынья может оказаться над головой или тех размеров, что надо… И поэтому любой командир, ведущий лодку в таких условиях, обязательно нанесет на карту замеченную полынью так, на всякий случай…
Сегодня мы отрабатывали всплытие.
– Вроде ничего «окошко», – сказал командир, словно успокаивая самого себя.
А я знаю, какая точность при этом необходима и какое самообладание. Всплываем вертикально, малейшее отклонение – и кажется, услышишь скрежет металла и льда со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Вахтенный инженер-механик, следящий за системой, управляющей плавучестью, – «на товсь». Он сейчас, кажется, потерял слух – спроси что-нибудь, не ответит, глазами впился в приборы…
Американский подводник Калверт описывал такой случай. Лодка вышла в полынью, и команде захотелось запечатлеть на кинопленку всплытие. Оставили на «берегу» операторов и снова ушли под воду. Расчетное время кончилось, а лодка не показывалась. Одним было уже не до съемок, и другим, конечно, не до того, чтобы позировать перед объективом. Течение отнесло лодку от полыньи…
Мы в тот раз решили не позировать. «Окошко» и в самом деле оказалось подходящим. Отдраили рубочный люк, в отсеки рванулся бодрящий арктический воздух…
Уже рукой подать до причала. Уже все «заголубели» – наступает такое чувство, когда до боли хочется стать на твердую землю. Моряку земля нужна, как Антею. И я не верю тем, кто говорит, что без моря жить не может. Эта красивость сомнительна. Больше поверю тем, кто клянет море, ругает его на чем свет стоит, а поживет на берегу, и его тянет на пирс… Что это? Пусть разбираются психологи…»
3
Она входила в бухту, поседевшая от морской соли, стремительная в могучих обводах своих, с гордым, поющим на ветру флагом. И хотя над черной водой не полыхнуло, как это было в Отечественную, пламя орудийного залпа – тогда подводники так сообщали берегу о своих победах – на пирсе ждали ее напряженно и радостно. Потому что, хотя и шла она долгими днями в глубинах, встречающие знали, какой это был поход и что, по выражению адмирала, сумела «натворить» в море эта субмарина.
Впрочем, говорилось все это с гордостью, и чувствовалось, что от нее, крылато нареченной когда-то «Ленинским комсомолом», и не ждали иного. Потому что уже как-то привыкли, что люди ее достойно выходили из таких немыслимых ситуаций, которые не только в понятии военных, но и по самым что ни на есть объективнейшим причинам казались безвыходными…
А «натворить» в океане «Ленинский комсомол» действительно успел многое… Сейчас все это, как и итоги учения «Север» в целом, будет анализироваться и изучаться в штабе. В обстановке относительно спокойной и можно сказать «кабинетной».
А тогда – всего считанные часы отделяли людей лодки от недавно пережитого, – тогда все было иначе…
Приказ адмирала гласил:
– В Северной Атлантике действует отряд кораблей «западных». Найти и уничтожить!..
Приказ есть приказ. Но не всегда легко его выполнить. Легко сказать «уничтожить», когда корабли идут в окружении многочисленного эскорта противолодочных кораблей…
– Контакт с «западными» установлен, – доклад гидроакустиков как сигнал: на размышления больше нет времени. Нужно действовать. Но ведь «западные» тоже, наверное, лодку прослушивают.
Значит, нужно идти на сложный обманный маневр.
Дрожит корпус корабля, стремительно, распарывающего глубину. И вот наконец:
– Атака!..
Сказать, что командир мастерски вывел «Ленинский комсомол» на дистанцию торпедного удара, – значит почти ничего не сказать. Ибо в эту абстрактную формулу не вместишь ни горящих глаз боцмана, ни взволнованного напряжения электриков, ни того первого ожидания, которое приковало торпедистов к приборам.
Команда и сама лодка стали в эти мгновения одним живым организмом – стремительным, нервно-напряженным. Так, наверное, сливаются истребитель и машина, идущие на таран.
И когда грозно вздрогнуло могучее тело корабля – самонаводящиеся торпеды вышли навстречу цели, – напряжение не спало. Наоборот, секунды растянулись в часы, а минуты – в вечность.
И лишь после известия, что атака проведена отлично, люди улыбнулись. И боцман вытер пот со лба, и не без гордости подмигнули друг другу торпедисты: мол, знай наших…
Кажется, все.
Но почему нет отбоя тревоги?
Люди недоуменно переглядывались.
В тревожной тишине как-то особенно резко прозвенел голос динамиков:
– Получено срочное сообщение. Идем на поиск подводного ракетоносца «противника».
Дело принимало более серьезный оборот.
Подводный атомоход все же имеет многие преимущества перед самыми мощными надводными кораблями.
Здесь предстояла встреча на равных. Кто кого?
К тому же, судя по всему, атомоход «западных» вовсе не собирался обнаруживать себя. Вероятно, у него была другая цель: скрытно выйти на позицию и нанести внезапный ракетный удар.
В эти минуты главные люди на корабле – акустики. Кажется, они обратились в слух, боясь пропустить малейший шорох тревожного моря.
Идут минуты, напряженные, как сжатая пружина бойка перед ударом.
Одна, десять, сорок минут, сто…
И кажется, с облегчением молодой матрос, почти шепотом, словно боясь ошибиться, доложил:
– Справа по борту – шумы подводной лодки…
Своих здесь быть не может. Значит, это ракетоносец «западных».
Лодка противника прямо по курсу.
Нет, сейчас атаковать нельзя: надо выйти на выгодную позицию.
Вот теперь, кажется, в самый раз.
– Залп!…
И уже потом, на берегу, при подробном анализе учений «Север» моряки услышали авторитетную оценку: «Будь это настоящий бой, не условный «противник», а вражеский корабль, экипаж уничтожил бы его…»
Днем проходило совещание командования.
– Город наш разросся, – начал Сорокин. – Он заимел улицы. У них нет названий. Так не годится… Какие будут предложения для местного совета?
Бевз задумался, развел руками.
– Город флотский. И было бы неплохо, чтобы здесь были имена Нахимова, Лазарева, Ушакова.
– Я не против Ушакова. Но стоит ли так далеко ходить? Город молодой. Но у него уже есть свои герои. Кто же увековечит их память, как не мы сами.
И сразу у нескольких человек почти одновременно мелькнуло: Корчилов.
– Вероятно, мы думаем об одном и том же человеке – лейтенанте Борисе Корчилове.
– Есть еще предложение.
– Давайте.
– Одну из улиц нужно обязательно назвать именем корабля. Одного из первых.
– «Ленинского комсомола»?
– Да…
– Других мнений нет?
Единодушие было полным.
Вечером убывающая белая ночь расцветила океан и сопки воистину удивительными красками: черная прибрежная вода переходила, приближаясь к горизонту, вначале в золото, а потом в туманную лазурь. Акварельно-оранжевое небо, казалось, дымилось, и первые синие тени от красных скал – первые признаки, что солнце уже клонится к горизонту и кончается полярное лето, – легли на белый ягель.
Сергеев поднялся на сопку, откуда открывалась пронзительно сверкающая даль и темная полоска наплывающей с севера свинцовой хмари.
Примерно через час из-за мыса показалась длинная черная сигара, стремительно разваливающая волну. Описав полукруг, она прямо на глазах стала быстро уменьшаться в размерах. Вот уже тугие пенящиеся струи коснулись рубки, потом и она пропала. Только блеснули на мгновение линзы перископа и белая полоска на поверхности воды исчезла совсем.
Атомная ушла в глубину.
Солнце слепило глаза, и Сергеев не рассмотрел бортового номера. Может быть, это был «Ленинский комсомол», а может быть, его могучий собрат.
Ребята, стоящие сейчас там, в глубине, у приборов, подумал Анатолий, увидят через несколько дней сверкающую оправу ледяных полей полюса. Или, быть может, мерцающее в темном тропическом небе золото Южного Креста…
