Текст книги "Арбатская повесть"

Автор книги: Анатолий Елкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)

При этом нельзя не заметить, что судьба моряков «Императрицы Марии» – сама по себе героическая книга, которая писалась временем, эпохой, революцией. Что ни письмо – высокий, героический путь.

Но прежде чем продолжить наше повествование, необходимо уяснить – что конкретно имел в виду исследователь Н. Залесский, ссылаясь на мнение Городысского? О чем рассказывал этот капитан 1-го ранга?

2. КАК ГОРОДЫССКИЙ ОПРАВДЫВАЛСЯ ПЕРЕД ИСТОРИЕЙ

В ту пору в редакции журнала «Москва», где я работал, расположенной в самом центре старого Арбата, была вахтером седенькая милая старушка Анна Николаевна К.

Собственно, в работе как таковой она не нуждалась – получала пенсию и свою, и за покойного мужа – капитана 1-го ранга. И пришла в редакцию для того, «чтобы не умереть с тоски дома, быть около людей» и «поближе к литературе», которую любила бескорыстной, преданной, даже не всегда очень разборчивой любовью.

О том, что муж ее был старшим морским офицером, я узнал позднее при обстоятельствах случайных и неожиданных.

В последние года два перед своей кончиной к нам в редакцию частенько заглядывал старый мой друг, адмирал Н. Е. Басистый. «Тот самый», что еще капитаном 1-го ранга командовал отрядом высадки в Феодосии в бессмертном Керченско-Феодосийском десанте.

Прогуливаясь по старому Арбату, Басистый нередко заглядывал в редакцию «на огонек». По делу и просто так, поговорить. Крикливо одетые модные стихотворцы с недоумением поглядывали на застенчивого седоголового старичка, тихо перелистывавшего свежие журналы.

Только однажды он вступил в общую беседу: «Много шума. Но, по-моему, бьет холостыми…» Реплика относилась к стихотворению, где тракторист сравнивался одновременно с полотнами Модильяни и протопопом Аввакумом. «Тракторист он и есть тракторист…» Басистый произнес это тихо, словно уговаривал самого себя не волноваться.

«Занятный старичок, – резюмировал молодой гений, когда Басистый вежливо попрощался и вышел. – За-анятный! Только старомодный…»

Я не отказал себе в удовольствии рассказать, что сей «старомодный старичок» впервые в мировой истории высадил десант прямо с крейсеров на пирсы занятого врагом города и освободил Феодосию. От грома его корабельных пушек до сих пор не могут прийти в себя, сочиняя свои мемуары, битые гитлеровские адмиралы, а опыт Керченско-Феодосийской десантной операции сегодня изучают во всех академиях мира.

В последний раз адмирал пришел договориться о статье к тридцатилетию Победы. Договорились встретиться.

Не успели…

Это страшно – раскрывать записную книжку и видеть знакомые наизусть номера телефонов, которые уже никогда не ответят.

Любую жизнь окольцовывают отпущенные человеку судьбой даты. Но стало боязно раскрывать «Красную звезду»: уходит поколение.

И ты не в силах ничего изменить. Хоть поднимай на ноги всех медицинских светил мира. Потому что не придумано еще лекарства против времени.

Умер не на войне? Нет – на войне!

Они уходят раньше, чем могли бы уйти. Ибо история не подарила им ни одного спокойного дня и часа, и не до забот о собственном здоровье им было. Гражданская, финская, Хасан, Халхин-Гол, годы пятилеток, Отечественная. Все это вынесено не на чьих-то – на их плечах.

А они не сторонились огня. Шли в самое пекло. Срывались недолеченными с госпитальных коек. Потому что их батальон, полк, дивизия, армия продолжали жить в огне, а бездействие было для них самой невыносимой пыткой.

Катастрофа отдалялась, но была предопределена ранами, выматывающими сердце бытием, государственной ответственностью, которую они не могли переложить ни на чьи плечи.

Пули бьют на излете не только в конце войны. Взрывная волна достает человека и через двадцать, и через тридцать лет.

Но все равно не променяли бы ветераны свою судьбу на любую другую. Потому что долгожитие измеряется не годами, а гражданской ценностью жизни. Им повезло: они прикрыли сердце России в самый трудный ее час…

Басистого волновало все, что касалось истории родного ему Черноморского флота.

Вначале я удивился, увидев, как адмирал часами тихо беседует с вахтером Анной Николаевной. По лицам их виделось, что разговор не был данью обычной вежливости.

«О чем они говорят? – Не только мое любопытство было возбуждено. – О лекарствах, хворях и недугах?..»

Адмирал, насколько я его знал, не был человеком, склонным к размышлениям на столь скучные материи… Однажды, проходя мимо них, я неожиданно услышал:

– Вы не совсем правы, – говорила Анна Николаевна. – Мне доподлинно известна история этих кораблей… Давайте по порядку. То, что Черноморский флот пополнился в 1914—1918 годах тремя дредноутами: «Императрица Мария», «Императрица Екатерина Великая» и «Александр III», вы знаете… Правильно, их было три. «Марию» взорвали. «Императрица Екатерина Великая» после Февральской революции была переименована. Линкор стал называться «Свободная Россия»…

– Это я знаю…

– А потом… Да вы хорошо знаете… часть кораблей Черноморского флота была потоплена, чтобы они не достались немцам. «Свободная Россия» легла на дно Черного моря 18 июня 1918 года.

Анна Николаевна, оказывается, помнила даже даты! Все это было непостижимо. Откуда она знает запутанные перипетии событий тех давних дней? И так свободно ориентируется в отечественной морской истории?

– «Александр III» был переименован в «Волю», – продолжала она. – Центральной раде удалось создать там команду, где тон задавали ее приверженцы. В Новороссийске «Воля» не была затоплена, и вскоре она пошла в Севастополь.

Басистый заметил раздумчиво:

– На эсминце «Керчь» был поднят тогда сигнал: «Позор изменникам Родины».

Анна Николаевна всплеснула руками:

– Но дальше… Дальше было по-другому. В Севастополе с гафеля «Воли» был сорван андреевский флаг и заменен немецким, кайзеровским. Команду с линкора сняли. В конце 1920 года, когда Врангель бежал из Севастополя, «Волю» увели в Бизерту. Тогда она уже называлась не «Воля», а «Генерал Алексеев»…

– Анна Николаевна, дорогая, откуда вы все это знаете?! – я не выдержал, вступил в разговор.

– Мой муж был тогда на «Воле»… Только он не ушел за границу. Перешел на сторону Красной Армии…

– Я знал вашего мужа, – сказал Басистый. – Прекрасный был офицер. Честный. Преданный флоту и Родине…

Теперь уже я вел с ней беседы часами. Басистый с удовольствием принимал участие в этих разговорах. Естественно, что я выложил Анне Николаевне всю историю и с «Антологией таинственных случаев».

– Городысский, говорите вы… Что-то я видела в библиотеке мужа. Посмотрю. Если найду – принесу…

Наутро передо мной лежал издававшийся в двадцатых годах в Праге белоэмигрантами-моряками «Морской сборник» (1928, № 12) с воспоминаниями Городысского.

Публикации предшествовало краткое обращение Военно-морского исторического кружка:

«7/20 октября с. г. исполнилось 12 лет со дня гибели л. к. «Императрица Мария» на Больш. Севастопольском рейде. Ужасный взрыв, повергший как Черноморский, так и весь русский флот в траур, никогда не был объяснен как следует. Наиболее распространенной версией было предположение, что взрыв совершен немецкими шпионами, проникшими на корабль под видом рабочих. Записка капитана I р. Городысского дает весьма правдоподобное техническое объяснение, ценное тем, что, какова бы ни была истинная причина взрыва, все же сделанные выводы должны приниматься во внимание…»

Далее под многообещающим заголовком «Вероятные причины 1-го взрыва» шли воспоминания собственно Городысского:

«7/20 октября 1916 года, около 6 час. 10 мин. утра, через 10 минут после побудки команды, взорвалась крюйт-камера 1-й башни; за этим взрывом последовало еще около 25 меньших взрывов герметических шкафов соседних 130 м. м. погребов, и около 7 часов утра корабль, кренясь на правый борт, при очень большом дифференте на нос, перевернулся и затонул на 10-саженной глубине, погребя с собой 130 человек экипажа… Около 350 человек раненых и обожженных было снято с корабля, подобраны из воды или спаслись самостоятельно, плывя прямо к морскому госпиталю; из этих 350 человек около 170 скончались в течение последовавших 3-х недель (большинство на 2—3-й день).

Отчего произошел первый взрыв, повлекший за собой гибель корабля? Ответа на этот вопрос я ни от кого не слышал, хотя и работали «Верховная Следственная Комиссия» и «Техническая Следственная Комиссия»… Однако я, «сросшийся» с кораблем больше других (т. к. он строился на моих глазах; т. к. укомплектован он был от первого до последнего человека мною; т. к. я пережил на корабле всех трех командиров его и в момент гибели не успел сойти с него, перевернулся вместе с ним и спасся лишь случайно; т. к. большинство тяжелораненых умирали почти на моих глазах), не мог не производить своего собственного расследования, не мог в ближайшее после катастрофы время не сопоставить некоторых фактов из протекшей недолгой жизни корабля, чтобы попытаться ответить самому себе на вопрос: что такое и почему произошло?

И вот я отвечаю, 6-го октября, накануне катастрофы, корабль вернулся из боевой операции; как обычно, тотчас по разрядке орудий команда спешно переодевалась для угольной погрузки, а комендоры разводились для приема провизии, на вахту и в караул; из-за этой спешки допускалась одна небрежность: полузаряды, вынутые из орудий, не убирались в соты, а лишь вкладывались в свои герметические кокары.

И вот после многих расспросов, размышлений и сопоставлений разных фактов я и пришел к убеждению, что около 6 час. 10 мин. 7-го октября, пожар начался с одного из неубранных полузарядов 1-й башни; произошло же это вот как и почему: побудка 7-го октября была в 6 час., т. к. накануне поздно кончили погрузку угля; одновременно с побудкой ко мне постучался дежурный по артиллерии кондуктор (он же кондуктор 1-й башни) и спросил ключ от ключей (второй экземпляр – у командира). Я ключ выдал и ждал сигнала «на молитву»…

Сигнала «на молитву» я не дождался, т. к., по моему предположению, вот что произошло: дежурный по 1-й башне старший комендор Воронов (погиб), получив свои ключи, спустился в погреб, чтобы записать температуру, и, увидев неубранные полузаряды, решил, не беспокоя «ребят», убрать их сам; по какой-то причине он уронил один из полузарядов, тот начал гореть, обжег Воронова и зажег соседние заряды…

Все это продолжалось 2—2¹/₂ минуты – и горение, по всем правилам науки, перешло во взрыв…

Мне нужно ответить на вопрос: почему уроненный Вороновым полузаряд загорелся? Ведь это не могло произойти со «здоровым» полузарядом! В том-то и дело, что благодаря фатальному «наслоению» неблагоприятных обстоятельств именно он, уроненный, мог оказаться – и оказался – настолько испорченным, что падение вызвало его из состояния медленного разложения и перевело в «бурный» процесс, т. е. в горение…

Пока я не имею другого убедительного объяснения причины взрыва… сумму технических и бытовых причин считаю единственно объясняющею его. Коротко говоря, переход к дредноуту не был достаточно хорошо переварен в техническом и бытовом отношениях; небывалые же условия войны обратили это «несварение» в смертельный недуг…»

Среди писем-откликов, пришедших ко мне после публикации очерка в «Антологии», было и такое:

«…Очень сомневаюсь, чтобы можно было рассматривать как объективные показания Городысского. Уж кто-кто, а он-то вряд ли был, как лицо прямо ответственное, заинтересован в установлении истины…

То, что Севастополь тогда был переполнен немецкими агентами, не составляло ни для кого секрета. Тем более – для департамента полиции. А что сделал для охраны корабля Городысский? Как свидетель, могу утверждать – решительно ничего. Баржи все время подходили к борту «Марии» без всякой проверки. И с материалами, и продуктами, и мастеровыми, и мусором. Часовой стоял у трапа, а десятки людей «путешествовали» «для удобства» и по выстрелам, и по штормтрапам. И от них до часового было расстояние метров в 50. Какой же веры заслуживают «воспоминания» Городысского?!

Городысский решил «выехать» на Воронове. Но не сходятся у офицера концы с концами. Поскольку первый взрыв произошел в 6 ч. 24 мин., то побудка-то была раньше, и матрос Воронов не мог не присутствовать на молитве и завтраке. Затем горнист играет «уборку». А Воронов, выходит, все еще «пропадает»… Несолидно все это. Кто знал порядки на «Марии», да и вообще в царском флоте, в такую «клюкву» не поверит. Но предположим, теперь Воронов может бежать в погреб… Но (смотри хронометраж событий!) «Мария»-то уже давно горит и взрывается. Т. е. Воронов давно отдал богу душу… Но не в погребе. Там был дневальный…

Те же, кто готовил взрыв, по логике съехали с корабля с мастеровыми. Это произошло в 5 часов утра…

Нет, надо бы раскрыть всю эту историю до конца!»

И подпись – Г. В. Горевой (Черкасская область).

Насколько же был искренен Городысский в своих воспоминаниях?

Задаю этот вопрос Басистому.

– Трудно, конечно, сказать сейчас точно. Несомненно, что знал он и о выводах Комиссии. И о том, какой был порядок на корабле… Если иметь в виду это второе обстоятельство, то скорее всего Городысский на всякий случай оправдывался перед историей… Ведь «виноват» он при любой версии. А охранялась «Мария», как ты знаешь, из рук вон плохо…

3. ПИСЬМА ИЗ-ЗА ОКЕАНА. ПОЧЕМУ ВСПОЛОШИЛСЯ БЕЛОГВАРДЕЙСКИЙ УЛЕЙ?

Я и не предполагал, что нашу печать так скрупулезно-внимательно изучают за рубежом. Особенно бывшие русские… Всех оттенков.

На «Антологию» пошли «отклики» и из-за океана. Подписанные и анонимные. Доброжелательные и откровенно враждебные.

Некоторые письма были полны печали. Особенно строки о жизни бывших офицеров русского императорского флота:

«Местная «Кают-компания» в Сан-Франциско объединяет русских морских офицеров и прочих чинов флота и их семьи. В данное время в ней числится примерно человек 30. Цели и задачи только лишь объединительные и взаимопомощи, тем более что все очень старые. В ней состоит и бывший офицер линкора «Императрица Мария» Штюрмер, а ныне священник, отец Роман.

«Кают-компания» имеет свой дом, в котором в главном зале висят картины из жизни флота, портреты адмиралов и выдающихся деятелей флота (советского издания), находится модель мачты с андреевским флагом на гафеле. В нижнем зале, оборудованном точно как кают-компания на корабле, с иллюминаторами вместо окон, имитацией болтов бортовой обшивки корабля и поручней, ведущих вниз по трапу, довольно уютно. По праздникам здесь собираются моряки и их гости».

Сколь многое читается и видится за этими строками! Разбитые судьбы, сложная жизнь. Истлевшие и все еще тлеющие страсти.

Были письма, продиктованные искренним желанием помочь в поиске, как эти строки, датированные 10 августа 1973 года из Сан-Франциско:

«…Мне посчастливилось быть знакомым с несколькими участниками гибели линкора «Императрица Мария», часть из которых оставила по себе светлую память (например, ныне уже давно покойный инженер-механик Нехорошев). Было бы весьма интересно ознакомиться с характеристиками «действующих лиц» вашей будущей книги. Может быть, я смог бы дать дополнения к таким описаниям отдельных личностей?..»

Естественно, что я не мог отказаться от такого любезного предложения.

Но пришли на «Антологию» отклики и совсем иного рода.

Признаюсь, для меня было полнейшей неожиданностью то обстоятельство, что моя публикация о «Марии» произведет в белогвардейской печати впечатление неожиданного взрыва.

Казалось, кого могут столь нервически волновать события более чем полувековой давности! А тут… боже мой, что началось!.. Одна огромная статья сменяла другую. Обширнейшие и желчные материалы публиковались с «продолжением».

Самым поразительным было то, что белогвардейцы бросились спасать… честь германских шпионов! Они-де – прекрасные и уважаемые люди… А вот большевики… Белогвардейские публицисты настолько заросли мхом, что не могли придумать ничего лучшего, как объявить виновниками взрыва «Марии»… коммунистов. Ну а кого же еще?!

Бред есть бред. И на нем не стоило задерживаться. Но чтение «трудов» белогвардейских «историков» доставило мне немало веселых минут.

Сам я – 1929 года рождения, то есть к началу войны мне было одиннадцать лет. Потому можете себе представить, сколь любопытно мне было узнать от ученых белогвардейских мужей такие пикантные подробности своей собственной биографии: «Во время войны 1939—1945 годов гражданин (!) Елкин был военкором при каком-то штабе 2-го Белорусского фронта. Ему поручались ответственные задачи…»; «он набил руку»; «приобрел стиль, который невозможно вытравить».

Далее сообщалось, что «в свободное от работы время» (я жил тогда в Мурманске) «Елкин шнырял по разбитому Кенигсбергу», где у меня «проснулась коммунистическая бдительность» и я нашел «штаб немецкой морской разведки»… И т. д.

Все это читалось как восхитительный приключенческий роман, и когда я познакомил друзей с означенными «документами», они сразу не поверили глазам своим: «Не может быть. Что же в этих газетах – абсолютно неумные люди сидят?!»

К сожалению, я ничем помочь «историкам» не мог: что посеяли, то и пожали…

В одном мнения всех сходились: «снаряды» упали где-то рядом. «Цель» или «накрыта», или косвенно «зацеплена»: иначе из-за чего же такой переполох?!

Среди моих корреспондентов оказался и сын бывшего командующего Сибирской военной флотилией В. М. Томич. Он писал:

«…Мое внимание особенно привлекла весьма хорошо продуманная статья А. С. Елкина «Тайна «Императрицы Марии», значительно подробнее и обширнее изложенная, чем ранее помещавшаяся в номерах журнала «Техника – молодежи». Гибель этого линейного корабля и связанная с ней тайна интересовали меня еще с малолетства, т. к. я очень часто слышал о ней в разговорах отца с его друзьями-моряками. Поэтому мне хочется пожелать успеха в ее раскрытии Анатолию Сергеевичу и вместе с тем обратить его внимание на еще один возможный источник этой катастрофы. Ничуть не умаляя деятельности немецких диверсантов и их приспешников, я крепко задумывался над возможностями совершения этого преступления другими кругами. Обстоятельством тому послужило следующее. В обширной когда-то библиотеке моего отца еще совсем мальчиком я с увлечением прочитал все относящееся к истории России, в том числе многочисленные журналы, в которых временами находил хотя бы крупицу исторических сведений…

В журналах русского масонства, называвшихся не то «Северный маяк», не то просто «Маяк»… имелся отдельный раздел под названием «Из прошлого русского масонства». В одном из номеров названного журнала под упомянутой рубрикой имелась статья, содержавшая подробности переписки между адмиралом Грейгом и наследником шведской короны – герц. Зюйдерманландским…

Меня больше всего ошеломило то, что адм. Грейг, обращавшийся к герц. Зюйдерманландскому просто «дорогой брат», ссылаясь на постановление масонского «Верховного Совета»… одной из крупных лож, требовал от него ни больше и ни меньше, как измены, т. е. такого расположения его кораблей в предстоящем сражении, чтобы шведский флот понес поражение, ибо так было желательно тому же «Верховному Совету». Еще хуже подействовало на меня то, что герц. Зюйдерманландский, величавший адм. Грейга «знаменитым магистром», просил его заверить «Верховный Совет», что он неукоснительно выполнит все его распоряжения и подставит шведский флот под удары, а также просил подтвердить о своей преданности масонству и готовности и в дальнейшем выполнять все распоряжения «Верховного Совета»…

Много лет спустя, совсем взрослым человеком, изучая ход русско-японской войны 1904—1905 гг. по нашим и иностранным источникам, а также на местах боев и собирая материалы о Цусимской катастрофе, я случайно наткнулся на факт о том, что Рожественский, Фелькерзам и Небогатов были крупными масонами, из коих самой крупной степенью обладал последний. Невольно задумался, вспомнив статью о переписке Грейга с герц. Зюйдерманландским, не решение ли какого-либо масонского «Верховного Совета» они выполняли? Трудно иначе объяснить многие факты, особенно продолжение похода после последней стоянки на Мадагаскаре, когда отпали все стратегические предпосылки движения эскадры на восток для объединения с 1-й Тихоокеанской эскадрой, ввиду полученного известия о капитуляции Порт-Артура. Ведь эти люди, стоявшие во главе эскадр, отнюдь не были круглыми идиотами и абсолютными невеждами. Когда, кажется, и осел сообразил бы о всей бесцельности обреченного флота «на убой дальнейшим походом эскадры!».

Возвращаюсь к событиям 1-й мировой войны и гибели «Марии». Причастность многих бывших моряков к масонским ложам – общеизвестный факт, т. к. масонство было широко распространено тогда на флоте. Знаю, что командующий Черноморским флотом адмирал Эбергард был таковым, но сведений о принадлежности к масонству адм. Колчака не имею, хотя, судя по «поддержке», оказанной ему «братьями» западными союзниками, можно предположить то же самое, а то, что они же потом выдали его, не опровергает предположений, т. к. иногда подобным образом ложи расправлялись с неугодными или «маврами, сделавшими свое дело»…

Отнюдь не являюсь «паникером» или одержимым ненавистью или «идеей фикс», все же возможность подобного заговора не исключаю и исследую его наряду со всеми другими возможными версиями, в том числе и немецкой подрывной работой».

Версия В. М. Томича была настолько неожиданной, что в нее трудно было поверить. Вероятно, какая-то косвенная причастность масонства к интересующей нас проблеме есть.

Но тщательное изучение всех материалов прямых данных «за» высказанное предположение не дает..

Впрочем, предположения В. М. Томича при внимательном изучении не покажутся фантастическими. Связь русских правящих кругов с масонством была теснейшей. Историк Н. Яковлев, специально посвятивший этой проблеме многие страницы своего замечательного труда «1 августа 1914», на основании впервые публикуемых материалов рассказывает, какие усилия прилагали и прилагают деятели белой эмиграции (в том числе Керенский, Милюков, Дан, Кускова и другие), чтобы общественности не стали известными их темные связи с масонством. Как и связь с охранкой, разведкой и многими иными учреждениями и организациями старой России.

Возможно, обнаружатся в будущем и какие-то материалы о причастности масонов к истории «Марии». Во всяком случае, уже и сейчас нам очевидно, что если и действовали здесь факторы такого рода, то не они определили главный ход событий.