Текст книги "Арбатская повесть"

Автор книги: Анатолий Елкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 18 страниц)

4. МЕНЯ ПРЕДОСТЕРЕГАЮТ: «НЕ ВЕРЬТЕ КОЛЧАКУ!..» ТАЙНА, УШЕДШАЯ НА ДНО АНГАРЫ

Ходы и тропки научного поиска воистину неисповедимы!..

Помните, в «Утреннем взрыве» С. Сергеева-Ценского происходит диалог между двумя героями повести:

«– А каков он из себя, этот Колчак? Интересуюсь как художник, то есть мыслящий образами.

И, спросив это, Алексей Фомич смотрел на Калугина, ожидая от него рисунка головы, лица, фигуры этого командующего флотом.

– Колчак… он, говорят, из бессарабских дворян, впрочем, точно не знаю, – сказал Калугин. – Каков из себя?.. Брови у него черные, как две пиявки, нос длинный и крючком…

– Гм… Вон ка-кой! – разочарованно протянул Сыромолотов. – До него был адмирал Эбергард, швед по происхождению… Как мы гостеприимны!.. А я слышу, читаю: Колчак, и даже не понимаю, что это за фамилия такая!

– Гриб такой есть – колчак. Южное название, – пояснил Калугин.

– А-а, гри-иб! Вот что скрывается под этим таинственным словом! – протянул Сыромолотов.

– Гриб!.. И, наверное, очень ядовитый он, этот гриб… никак не иначе, что ядовитый…»

Как вы уже знаете, сразу после катастрофы среди других версий бытовала и та, что якобы самому А. Колчаку, командовавшему тогда Черноморским флотом, был на руку взрыв «Марии», дабы… «уничтожить гнездо революционной заразы».

Не раз и не два во время нелегкого, порой изнуряющего поиска тайны «Императрицы Марии» приходила мне в голову мысль явно несостоятельная: «Как бы узнать – что думал и предполагал по этому поводу сам командующий Черноморским флотом вице-адмирал А. В. Колчак?» Его свидетельство в таком деле немаловажно!

Но как такое свидетельство раздобудешь? Десятки раз перечитываю «Допросы Колчака», проведенные перед его расстрелом.

Заседание Чрезвычайной следственной комиссии 24 января 1920 года:

«Алексеевский. Что касается взрыва, то было бы важно, чтобы вы сказали, чему вы после расследования приписывали взрыв и последовавшую гибель броненосца.

Колчак. Насколько следствие могло выяснить, насколько это было ясно из всей обстановки, я считал, что злого умысла здесь не было. Подобных взрывов произошел целый ряд и за границей во время войны – в Италии, Германии, Англии. Я приписывал это тем совершенно непредусмотренным процессам в массах новых порохов, которые заготовлялись во время войны. В мирное время эти пороха изготовлялись не в таких количествах, поэтому была более тщательная выделка их на заводах… Другой причиной могла явиться какая-нибудь неосторожность, которой, впрочем, не предполагаю. Во всяком случае, никаких данных, что это был злой умысел, не было».

Колчак был знаком с выводами Комиссии, и «наивность» его размышлений несерьезна, деланна.

О «Марии» в стенограммах мало. Да это и понятно. Разве могли интересовать тогда следователей, допрашивавших едва ли не главного деятеля русской контрреволюции, подробности оттесненной грозными событиями на невидимо-далекий план трагедии 1916 года! Поважнее были дела у этих следователей.

И вдруг – еще одно письмо из-за океана:

«Прочитал ваши очерки в «Технике – молодежи», который купил по случаю в Нью-Йорке. Посылаю вам вырезку из здешних белоэмигрантских газет, которые резко выступили против вас. Конечно, вся их истерика несерьезна. Для них ваш очерк – лишь очередной повод вылить ушат грязи на Советскую Россию… Не знаю, может быть, мое письмо поможет вам в вашем поиске. Хочу обратить ваше внимание на одно обстоятельство. Вы, безусловно, читали стенограммы «Допросов Колчака» (они изданы в СССР). Так вот хочу вам сказать, что многому в показаниях Колчака верить нельзя. В том числе и тем из них, которые касаются причин гибели линейного корабля «Императрица Мария».

Мне, как офицеру русского флота, довелось быть во время описываемых событий в Севастополе. Работал я в штабе Черноморского флота. Наблюдал за работой Комиссии по расследованию причин гибели «Марии». И сам слышал разговор Колчака с одним из членов Комиссии. Колчак тогда сказал: «Как командующему, мне выгоднее предпочесть версию о самовозгорании пороха. Как честный человек, я убежден – здесь диверсия. Хотя мы и не располагаем пока конкретными доказательствами…»

Почему Колчак на допросах говорил иначе? Мне, конечно, это трудно объяснить. Но понять адмирала можно: слишком за многое ему приходилось тогда отвечать, и брать на себя всякую давнюю, пусть косвенную «вину» в тех обстоятельствах было в положении Колчака явно нецелесообразно.

Сейчас слишком многое изменилось в мире. Вроде бы улеглись страсти (хотя поведение белоэмигрантской печати убеждает в обратном). Пришла пора объективно разобраться в истории. Потому я и решил написать это письмо…»

Автор этого письма просил не называть его фамилии.

Еще и еще раз анализирую стенограммы допросов. Да, ох как часто адмирал, мягко говоря, уклонялся от истины. Обратите внимание на показания Колчака Чрезвычайной следственной комиссии 21 января 1920 года («Допросы Колчака. Протоколы заседания Чрезвычайной следственной комиссии по делу Колчака. Стенографический отчет». Центрархив. Гос. изд-во. Л., 1925):

«Колчак. Я родился в 1873 году, мне теперь 46 лет. Родился я в Петрограде, на Обуховском заводе. Я женат формально законным браком, имею одного сына в возрасте 9 лет.

Попов. Вы являлись Верховным Правителем?

Колчак. Я был Верховным Правителем Российского Правительства в Омске… Моя жена Софья Федоровна раньше была в Севастополе, а теперь находится во Франции. Переписку с ней вел через посольство. При ней находится мой сын Ростислав.

Попов. Здесь добровольно арестовалась г-жа Тимирева. Какое она имеет отношение к вам?

Колчак. Она – моя давнишняя хорошая знакомая; она находилась в Омске, где работала в моей мастерской по шитью белья и по раздаче его воинским чинам – больным и раненым. Она оставалась в Омске до последних дней, и затем, когда я должен был уехать по военным обстоятельствам, она поехала со мной в поезде. В этом поезде она доехала сюда до того времени, когда я был задержан чехами. Когда я ехал сюда, она захотела разделить участь со мною.

Попов. Скажите, адмирал, она не является вашей гражданской женой? Мы не имеем права зафиксировать этого?

Колчак. Нет.

Алексеевский. Скажите нам фамилию вашей жены.

Колчак. Софья Федоровна Омирова. Я женился в 1904 году здесь, в Иркутске…»

Но известно, что фактически женой Колчака уже давно была именно она – Анна Васильевна Тимирева…

Вместе с расстрелянным Колчаком на дно Ангары ушла, казалось бы, навсегда еще одна частичка тайны гибели линкора «Императрица Мария».

В поиске такого рода, какой я вел, дорога каждая открывшаяся вдруг новая тропка. Перечитываются сотни книг, рукописей, материалов. Вдруг какое-то упоминание, вскользь брошенная фраза дадут след!

В сборнике «Разгром Колчака» (М., Воениздат, 1969) о княжне Тимиревой сказано немного. Но существенно для понимания ее участия в событиях. Иван Николаевич Бурсак, коммунист с 1917 года, в январе – феврале 1920 года – комендант Иркутска и начальник гарнизона, в воспоминаниях «Конец белого адмирала» рассказывает:

«По заданию губкома РКП(б) я с другими товарищами 5—6 января занимался розыском бывших колчаковских министров и других «деятелей» колчаковщины. Были арестованы министры: иностранных дел – Червен-Водали, труда – Шумиловский, путей сообщения – Ларионов, генерал Матковский, бывший командующий войсками Омского военного округа, руководивший карательными экспедициями против партизанских отрядов, и другие. Вся эта публика была отправлена в Новониколаевск, предана суду и получила по заслугам…

7 января Политцентр назначил Чрезвычайную следственную комиссию, главным образом из эсеров и меньшевиков, в составе К. Попова (председатель), В. Денике, Г. Лукьянчикова, Н. Алексеева для разбора дел белогвардейцев. Состав комиссии в дальнейшем менялся…

15 января на станцию Иркутск подошел поезд с вагоном Колчака… Часам к семи вечера я пришел на вокзал к помощнику коменданта Польдяеву и часов около девяти вечера увидел «верховного» и его «премьера», которых конвой во главе с Нестеровым вывел из салон-вагона и привел на вокзал в комендатуру. Колчак и Пепеляев были в подавленном состоянии, первый молчал, второй что-то шептал. На вопрос Нестерова, есть ли у них оружие, Колчак вынул из кармана револьвер и вручил его Польдяеву, тот передал мне….

После этого из вагона вывели княжну Тимиреву – гражданскую жену Колчака, супругу бывшего омского военного министра Гришину-Алмазову, а также несколько офицеров штаба «верховного». Всех их препроводили в губернскую тюрьму»

(с. 271—273).

Но как мне разыскать княжну Тимиреву?

Я сразу поймал себя на мысли, что, видимо, само намерение это – чистейший абсурд. В бурях, мятежах и войнах, пронесшихся над землей с 1920-го, след ее конечно же затерялся. Вероятнее всего, думалось тогда, она оказалась где-нибудь в эмиграции.

Княжну Тимиреву, как мне поведали участники тех событий, в тюрьме никто не задерживал. Ей предлагали «отправиться на все четыре стороны». Она отказалась выйти на свободу, желая до конца остаться рядом с Колчаком. Так в протоколах Чрезвычайной комиссии появился несколько странный термин:«госпожа Тимирева самоарестовалась».

Как о несбыточной мечте подумал я: вот бы поговорить с княжной Тимиревой! Ведь она была самым близким Колчаку человеком. И безусловно, многое знала. Колчак не мог не рассказывать ей о «Марии».

Но где искать ее след? Да и существует ли он вообще?

По логике времени, событий и обстоятельств ответ на этот вопрос мог быть, вероятно, только однозначно-негативным.

Да, так мне казалось. Но жизнь бывает удивительнее приключенческих романов. В 1972 году у меня произошла встреча, приведшая к последствиям, в реальность которых мне и сегодня с трудом верится.

5. ИСПОВЕДЬ ОТЦА РОМАНА ИЗ САН-ФРАНЦИСКО

Сегодня они сами себе судьи – люди, не принявшие или не понявшие революции.

Разбросанные по всему свету, оторванные от родины, – кто знает? – сколько раз казнили они себя за неверный шаг, сделанный когда-то в молодости. Впрочем, и здесь не все однозначно. Одни мучились, другие ожесточались, третьи сражались против отечества своего…

Пестра мозаика белой эмиграции, и причудливо складывались порой судьбы ее представителей.

Во всяком случае, я не удивился – чего в жизни не бывает! – когда получил весточку из Сан-Франциско о том, что в местной православной церкви служит отец Роман, в прошлом… командир четвертой башни линейного корабля «Императрица Мария» мичман Штюрмер.

Заманчиво, конечно, подумалось тогда, расспросить его о событиях давних лет. Только согласится ли он, отошедший от «мирских дел», на такую беседу? Да и захочет ли он иметь дело с советским писателем? Но в конце концов, речь ведь идет не о «политике» в чистом ее виде. И как человеку неужели отцу Роману безразличны причины гибели его бывших боевых товарищей?! Ведь он был боевым флотским офицером. Почему бы не рискнуть обратиться к нему с вопросами?..

Словом, решился я обратиться к посредничеству историка русского флота, сына бывшего командующего Сибирской флотилией, – В. М. Томичу, проживающему в Сан-Франциско.

«…Я буду благодарен за любую информацию, связанную с историей гибели «Императрицы Марии», – писал я Томичу, – которой отец Роман сочтет возможным поделиться. Думаю, что вопросы, о которых пойдет речь далее, не затронут ни его религиозных, ни гражданских чувств, поскольку имеют в виду «материи» чисто исторического свойства и характера. Не были бы Вы столь любезны, чтобы в свободное для Вас время в любой форме, которую Вы сочтете тактичной и возможной, побеседовать с отцом Романом…»

Через месяц от него пришел ответ:

«…Попытаюсь, хотя заранее, естественно, не могу в смысле успеха беседы ничего обещать».

Оставалось одно – ждать.

Еще через месяц – письмо:

«Отец Роман любезно согласился ответить на Ваши вопросы. Прилагаю дословную запись нашей беседы.

Томич.

Вопрос. Отец Роман, по поручению авторов книги «Корабли-герои», с которой я Вас ознакомил, хотел бы обратиться к Вам с просьбой поделиться своими воспоминаниями об этом печальном событии из жизни Черноморского флота.

Ответ. В момент гибели линейного корабля «Императрица Мария» я занимал должность вахтенного начальника и командира 4-й башни…

В момент взрыва, который, по приблизительному моему расчету, был около 6 часов и 30 минут утра 7 октября 1916 года, я спал в своей каюте.

Этот взрыв произвел такой толчок, что от него я проснулся и вскочил, пробуя зажечь лампу, но электричества не было, так что в темноте стал разыскивать предметы своей одежды. Нашел ботинки, пальто и фуражку и выскочил из каюты, попав сразу в поток людей, которые бежали из носовой части корабля по коридору средней палубы и кричали, что это налет цеппелинов и цеппелин бросает бомбы.

Вслед за этим я выскочил на верхнюю палубу и увидел, что в носовой части, под первой башней, по-видимому, произошел взрыв и громадный столб дыма поднимался прямо к небу. С носовой части шли обожженные и раненые люди, и все офицеры, которые к тому времени собрались на юте корабля, бросились к носовой части, чтобы вытаскивать людей из огня и помогать тушить пожар…

Взрывы продолжались периодически и довольно долгое время. Я уже не помню, скольким раненым я помог отойти подальше от огня, когда услышал голос, по-видимому бывший голосом старшего офицера, говоривший; что нужно оставить корабль. Я подошел к левому кормовому трапу и видел, как адмирал Колчак, который был тогда на палубе, и все офицеры стали спускаться по этому трапу на портовые катера и шлюпки, которые к этому времени окружали наш корабль.

Я шел концевым, за одним мичманом, который сказал мне, что так как он старше меня по выпуску на шесть месяцев, то я должен пустить его вперед. Он был последним, взошедшим на этот трап, а я уже не мог на него ступить, т. к. корабль кренился на правый борт… Я пошел по левому борту корабля. У сетей противоминного заграждения споткнулся и упал. В это время корабль стал быстрее крениться, и я покатился по борту, докатился до киля и, ударившись о него, как о трамплин, упал в воду.

Меня сразу засосало до самого дна, а глубина там была 9 сажен. Несмотря на все мои старания всплыть оттуда, я ничего не мог сделать, потому что водоворот все еще тащил туда и не пускал. В конце концов обратной волной меня выбросило на поверхность воды и ударило каким-то обломком по голове, так что я почти потерял сознание. Все, что я чувствовал, это только то, что меня кто-то тащит за шиворот на катер… Потом меня отправили на шлюпке на линейный корабль «Евстафий»…

Вопрос. Не считаете ли Вы, что за время Вашей вахты могло быть присутствие каких-то посторонних лиц на корабле, которые, оставаясь на нем, были в состоянии провести акт саботажа и тем вызвать взрыв корабля?

Ответ. Я этого не считаю, потому что во время вахты, которую я стоял с 8 часов вечера и до 12 часов ночи, я никогда не видел, чтобы рабочие были отправляемы на шлюпках на берег. Их всегда отправляли на вахте с 4 часов дня до 8 часов вечера, точнее, приблизительно около 5 часов вечера. Таким образом, я могу с уверенностью сказать, что по вечерам, после 5 часов вечера, на корабле никогда не было посторонних людей.

Вопрос. Приходилось ли Вам видеть когда-либо снимки гибели линейного корабля «Императрица Мария» как во время службы во флоте, так и после окончательного оставления Вами морской службы?

Ответ. Несколько дней спустя после взрыва мне показали снимок линейного корабля «Императрица Мария» после взрыва. На этом снимке я видел громадный столб дыма, который прямо шел к небу, и мне сказали, что он был сделан одним из морских офицеров, возвращавшимся из отпуска, с поезда, который шел по южной части Северного рейда, из Инкермана.

Вопрос. Какой момент гибели корабля был запечатлен на этом снимке?

Ответ. Корабль был еще на плаву, т. к. он перевернулся, по-моему, после 7 часов утра, следовательно, это было приблизительно без четверти семь или без десяти семь, когда этот снимок был сделан, т. е. пока корабль был еще на плаву.

Вопрос. Насколько я знаю, Вам пришлось сопровождать тела погибших матросов и офицеров после гибели корабля, т. к. Вы были назначены начальником караула.

Ответ. По каким-то причинам начальство назначило меня начальником этого караула, вернее почетного караула, который сопровождал тела убитых матросов, потому что из офицеров только один погиб. Поэтому каждый день после гибели, вероятно это было даже начиная с 8 октября, я появлялся с караулом из матросов нашего же корабля «Императрица Мария» в госпитале. Из госпиталя нас на барже отправляли на Северную сторону, где на кладбище была вырыта братская могила. И вот в продолжение приблизительно недели, а то и всех двух недель, я каждый день ездил туда с утра и возвращался приблизительно к 12 часам, после предания земле этих убитых, всплывших трупов, утонувших и умерших в госпитале матросов с линейного корабля «Императрица Мария».

Вопрос. После гибели корабля была создана Следственная комиссия по разбору причин гибели. Очевидно, Вы также давали показания этой Комиссии. Не могли бы Вы поделиться своими воспоминаниями об этом?

Ответ. Да, было следствие. Комиссия заседала и допрашивала всех решительно из числа оставшихся в живых чинов: офицеров и команду линейного корабля «Императрица Мария». В отношении этого вопроса, да и потому что было на самом деле до взрыва, я могу сказать то, что ни в зарядном отделении, ни в бомбовом погребе в моей 4-й башне, а следовательно, и всех других башен, никогда и никто не жил, т. е. не ночевал, а как зарядное отделение, так и бомбовый погреб были закрыты ключом на замок… Что касается верхней части боевого отделения, у самих пушек, то я во время отдыха видел иной раз, что там лежали и отдыхали матросы, принадлежавшие к команде этой башни».

Противоречия в рассказах Городысского и отца Романа были слишком существенны, чтобы их не заметить. Предвзятость в оценке этих свидетельств – худший советчик. Решаю отдать материалы на экспертизу специалистам-историкам.

Через некоторое время читаю «заключение»:

«1. Между рассказами Городысского и Штюрмера имеется бросающееся в глаза противоречие: Городысский утверждает, что был последним офицером, оставившим гибнущий корабль, а Штюрмер утверждает, что последним был он.

2. Городысский объясняет, что полузаряды, вынутые из орудий, не убирались из-за спешки. Таким образом, важнейшее мероприятие по регламенту, обеспечивающее безопасность корабля, нарушалось и приносилось в жертву третьестепенным делам: переодеванию команды, приему провизии и т. п. Это как нельзя лучше характеризует беспечность, небрежность и неграмотность офицерского состава, чем отличались главным образом старшие офицеры царского флота.

3. В рассуждениях обоих, уцелевших после гибели «Императрицы Марии» офицеров совершенно исключается и обходится возможность вражеской диверсии путем установки накануне взрывного механизма замедленного действия немецким диверсантом, находившимся в числе многочисленных рабочих и техников, работавших днем на корабле. Наличие взрывных механизмов подтверждается еще и тем, что взрывы происходили в разных частях корабля.

4. Позорный факт – командный состав первым покинул корабль во главе с командиром, нарушившим традицию, когда командир покидает последним гибнущий корабль или погибает вместе с ним. Городысский и Штюрмер ни словом не обмолвились о том, какие меры были приняты командованием для спасения команды, когда гибель корабля была уже неизбежной. Поспешил покинуть корабль и адмирал Колчак…»

Да-а!.. Как говорится, с такими «свидетельскими показаниями» не соскучишься.

Но, так или иначе, все больше фактов, мнений и данных вводилось в орбиту поиска. Тем больше можно было надеяться на конечный его успех.

6. БОЛЬ, ПРОНЕСЕННАЯ ЧЕРЕЗ ДЕСЯТИЛЕТИЯ. ТАИНСТВЕННЫЙ МИЧМАН ФОК

В жизни человека бывают мгновения, когда, казалось бы, полузабытое, покрытое мощным пеплом времени вдруг вспыхивает ярким, обжигающим огнем, освещающим по-новому все вокруг.

Так случилось с теми свидетелями и участниками трагедии на «Марии», которые дожили до наших дней.

Предпринимая публикацию материалов о гибели линкора, я менее всего предполагал, что на нее откликнутся непосредственные участники событий: слишком много лет прошло с того памятного трагического октября 1916 года. Сколько войн, мятежей, нашествий пронеслось по нашей земле! Сколько сгорело в огне гражданской и Отечественной! И уж менее всего я предполагал, что события, представляющие, казалось, ныне интерес чисто исторический, вдруг так остро, болезненно-напряженно отзовутся в душе народной сейчас, в семидесятые годы XX века.

Письма, которые стали приходить ко мне десятками, нельзя было читать без волнения.

В. А. Агеев, бывший радист буксирного катера «Черномор»:

«…«Императрицу Марию», еще недостроенную, первую вывели в море и ввели в строй действующих судов. Из Николаева по Бугу и лиману до моря «Марию» вели буксиры, в том числе и «Черномор». Был июнь месяц 1915 года. «Мария» вышла в море и произвела ходовые испытания и артиллерийские стрельбы. Стрельбы проходили между Очаковом и Одессой. Во время стрельбы катер «Черномор» находился с противоположной стороны в нескольких кабельтовых. При выстрелах «Черномор» воздухом бросало, как щепку…

В ночь с 6 на 7 октября 1916 года буксирный катер «Черномор» стоял в Южной бухте, в получасовой готовности. На буксире шла обычная жизнь: побудка, зарядка, уборка и т. д. Вдруг сильный взрыв в Северной бухте потряс воздух. Тут же «Черномор» получил по телефону распоряжение следовать в Северную бухту к дредноуту «Мария».

«Черномор» подошел к «Марии» правым бортом. Мы наблюдали ужасную картину: борт и носовая палуба были разворочены. Из глубины корабля валил густой дым вместе с пламенем. Периодически из глубины через 2—3 минуты вырывались взрывы. Все было в огне. На палубе лежали трупы обожженных, искалеченных людей, были среди них живые, которые просили, молили о помощи.

На «Черноморе» пустили в ход все противопожарные средства, но они были ничтожны против разбушевавшейся стихии. «Черномора» осыпало осколками раскаленного железа, «Черномору» грозила опасность. Он отошел и зашел с кормы левого борта. Тут мы увидели то, чего описать невозможно: команда искала спасения, сбежалась на корму, люди, охваченные ужасом, кричали, просили о помощи, некоторые молились. Бросаться за борт не разрешали, у борта стоял старший офицер с револьвером в руке, угрожая расстрелом тем, кто посмеет прыгать. Все-таки некоторые прыгали. Кто умел плавать и был крепкий, тот некоторое время держался на воде, кто был слаб, вода его сковывала, и он тут же шел ко дну.

Сюда прибыло много катеров, шлюпки вылавливали людей из воды и отвозили на линкор «Императрица Екатерина Великая», который стоял недалеко. Многих возили в госпиталь.

Командир корабля «Императрица Екатерина Великая» кап. 1-го ранга Терентьев опасался, как бы от детонации не произошел взрыв на его корабле, и отошел от «Императрицы Марии».

Командир «Марии» Кузнецов, учитывая, что вблизи находится Сухарная балка, где в погребах хранятся огромные запасы снаряжения, боялся, что от детонации могут взорваться эти склады, и распорядился затопить корабль. Были открыты кингстоны правого борта. Вода хлынула внутрь корабля, и корабль начал медленно, а потом все быстрее крениться на правый борт. Люди, находящиеся на палубе, – а их было около тысячи – посыпались за борт. У корабля за бортом висела противоминная сетка, она, как невод, накрыла людей и утащила под воду вместе с кораблем.

Когда «Мария» оказалась килем вверх, еще некоторое время держалась на поверхности воды, на нее влезли спасшиеся человек 15—20, они просили помощи. Их катера сняли.

При первом взрыве сыграли пожарную тревогу. По этой команде, согласно расписанию, многие спустились глубоко вниз корабля. Многие из них оказались заживо погребенными.

Когда «Мария» скрылась под водой, на поверхности воды появилось много нефти, в ней плавали предметы и люди, трудно было различить, где предмет, а где голова человека. Катера и шлюпки продолжали вылавливать людей.

Когда все стихло, водолазы спускались на «Марию», под водой они слышали, как в ней, в трюмах, стучали заживо погребенные моряки.

От штабного корабля «Георгий Победоносец» отвалил катер командующего флотом Колчака, на нем стояли офицеры в накинутых на плечи шинелях, в том числе и Колчак. Колчак беспрерывно кружил вокруг места катастрофы и нервно курил.

Тот, кто задумал эту диверсию, знал, что, согласно распорядку, на корабле в 6 часов 30 минут вся команда корабля собирается на корме в церковной палубе на молитву. Значит, на носу остается минимальное количество людей. Первый взрыв был рассчитан на 6 часов 30 минут. Но первый взрыв произошел в 6 часов 28 минут, как раз в то время, когда команда проходила на корму, и многие слышали шипение внизу и запах горелого. Потом последовал взрыв…»

Е. Н. Вильковский, бывший матрос крейсера «Алмаз»:

«…Утром 7 октября 1916 года «Алмаз» производил погрузку угля около госпиталя. Когда раздался первый взрыв, мы побросали мешки и побежали на корму, тут мы увидели ужасную картину. Над линкором «Мария» поднялся огромный столб дыма, внизу в носовой части корабля вырывались языки пламени. Взрывы продолжались. Их было много.

Вскоре к госпитальной пристани стали подвозить раненых, обожженных и мертвых… После гибели «Марии» еще долго вылавливали трупы, связывали их концами и на буксире по воде доставляли к госпитальной пристани. Там для них сколачивали гробы и хоронили на Северной стороне без всяких почестей.

Многих спасшихся матросов свозили на линкор «Екатерина II». Вид у этих людей был жалким: полуголые, раненные, залитые нефтью, все они дрожали от холода. Их изолировали от команды судна. Матросы команды «Екатерины II» бросали им кто белье, кто одежду, кто бушлат, брюки. Делились с ними горячей пищей, но общаться с ними не разрешалось… И их вскоре отправили в экипаж.

Спасшиеся моряки – матросы, доведенные до отчаяния, открыто говорили, что гибель «Марии» – диверсия и только диверсия. Диверсия была связана с высшим командным составом. Матросы открыто высказывали свое негодование командованием, особенно на линкоре «Мария», – таких людей арестовывали и отправляли в тюрьму. Эти разговоры и негодование приняли массовый характер и распространялись на другие корабли…

После гибели «Марии», в феврале 1917 года, стали ставить у пороховых погребов кроме часовых представителей судовых комитетов.

На «Воле» в ночное время мичман Фок (немецкая фамилия), имея какие-то дела, хотел зайти в погреб. Часовой его не пустил.

Мичман Фок возвратился в свою каюту и застрелился. Этот случай еще больше вызвал разговоров о том, что «Волю» ожидала та же участь, что и «Марию».

Анатолий Елкин и вице-адмирал А. И. Сорокин мнение высказали правильное. Вас поддержали бы матросы и рабочие того времени».

В. Ф. Пискунов, бывший матрос дивизиона Черноморской эскадры, водолаз:

«…Ранним октябрьским утром 1916 года после побудки на завтрак мы вышли на верхнюю палубу своего транспорта, стоявшего в Южной бухте, напротив морских казарм, примерно в одном километре от линкора «Императрица Мария». Такие крупные корабли мы называли тогда дредноутами.

В утренней тиши все услышали сильный взрыв. Из-за берега, полуостровком выходящего в море, кверху поднимались клубы черного дыма. Взрывы повторялись несколько раз.

Вскоре мы узнали, что это было на «Марии»… Из разговоров стало известно о якобы проведенной диверсии на этом крупнейшем корабле.

Помню, что был сильный ветер, гуляла волна. Из уст в уста матросы передавали: многие шлюпки с людьми погибли… Чуть позднее узнаем, что «Мария» медленно погружается в воду.

…Припоминаю один разговор. Накануне этого трагического дня, часам к 12 ночи, к «Марии» подошла шлюпка с одним офицером и пятью матросами. Будто бы вахтенный офицер «Марии» слышал их подозрительный разговор. Прибывшие не подошли к вахтенному, а все сразу же ушли в матросские кубрики. Вот тогда и заговорили об этом как о главной причине гибели «Марии».

На другой день среди подводников распространился слух, что арестовали около четырехсот матросов и офицеров и, разумеется, всех тех, кто прибыл на корабль ночью.

Матросы хотели знать правду о гибели крупного корабля флота, но нас об этом не информировали, а различные слухи лишь подливали масла в огонь, усиливали недовольство.

Через неделю нашу группу водолазов вызвали для осмотра «Марии» под водой. Спускались мы по очереди: Мазаев, Степанов, я и другие. Нам поставили задачу: осмотреть положение корабля на дне. Вода была еще мутной, но я видел, что линкор лежит на боку… Прижатый за ногу матрос раскачивался при движении воды и казался живым.

Наверху доложили обо всем виденном водолазному офицеру Шабельскому, который записывал наши рапорты.

Водолазы первого и второго подводных дивизионов осматривали «Марию» примерно дней 8—10. Потом это дело поручили водолазной партии, т. к. мы были при подводных лодках и надо было продолжать свою службу…»

И. А. Бушмин, бывший матрос Черноморского флота:

«…«Мария» сначала после взрыва лежала на борту, потом перевернулась вверх килем. Братва очень тяжело умирала. Главным образом машинная команда. Стон был слышен на берегу, несмотря на то что «Мария» была броненосной.

Машинная команда была революционно настроена против тех порядков, которые были на корабле. С офицерами не ладили…

Взрыв произошел в кормовой части, в боевой рубке. Машинная команда погибла вся».

Г. В. Горевой, бывший машинист линейного корабля «Императрица Мария»:

«…Разрешите мне, как очевидцу трагедии линейного корабля «Императрица Мария», предложить свои взгляды по поводу этой таинственной загадки.

Считаю своим долгом патриота внести справку: в то время шпионов и диверсантов нужно было искать не в Кенигсберге. Ими был переполнен Севастополь. А поэтому предлагаю обратить Ваше внимание на существовавший порядок в то время на корабле и вокруг него. Что за баржи стояли вокруг корабля и для чего – об этом следовало бы спросить Городысского как хозяина корабля. И какая баржа ушла на рассвете перед взрывом, кто ею распоряжался, или же она ходила самостоятельно?..

По побудке я лично встал, скатал койку, вынес наверх и пошел курить в носовую часть. Там было человек 10 команды. И тут вышел один матрос и сказал, что в погребе пожар. И в это время палуба затрещала, поднялась, нас разбросало кого куда. Не могу сказать, сколько прошло времени, но я решил по отяжке спуститься на бочку, но конец был не закреплен, и я с ним попал в воду, где меня подобрала шлюпка и отправили в госпиталь…

Со слов очевидцев, командование во время взрыва растерялось, и никакого распоряжения по спасению корабля и тушению пожара на корабле не было. А боялись детонации: разнеслись слухи, что на складах и на всей эскадре много взрывчатого материала, который может одновременно взорваться от детонации, и тогда от Севастополя останется воронка диаметром 60 километров. И вместо того чтобы затопить один носовой погреб, решили быстро топить весь корабль…

Вот вам эта таинственная разгадка и путь, по которому мог проникнуть диверсант на корабль, и каким путем воспламенился порох.

А теперь несколько слов о себе.

Я призывался в армию в 1912 году, назначен был в Черноморский флотский экипаж, пятая рота, которая была назначена на крейсер «Память Меркурия», но т. к. туда вся рота уместиться не могла, то отобрали лучших… А потом отобрали лучших на «Пантелеймон», куда попал и я, где поплавал месяц и за грубое отношение к начальству был списан на миноносец «Пронзительный». Потом был списан на новостроящуюся «Марию», т. к. был знаком с паровыми турбинами…»

В. Я. Варивода, бывший матрос линейного корабля «Императрица Мария»: