Текст книги "Арбатская повесть"
Автор книги: Анатолий Елкин
Жанры:
Прочая документальная литература
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 18 страниц)
4. МАТРОС ПРИХОДИТ К ДЗЕРЖИНСКОМУ. ТРЕВОЖНЫЕ ДНИ САМАРЫ
«Чем измерить наши дороги, по которым мы прошли до конца…» – строки эти написал в восемнадцатом матрос «Императрицы Марии» Валерий Черный, пулеметчик Первой Конной.
«Чем измерить наши дороги…»
Корабль – родной дом моряка. Частица его родины.
Корабль – это люди, экипаж, их миропонимание.
Глубоко пахала революция. Легли межи между «вчера» и «сегодня». И дом оказался линией фронта, а люди с «Марии» – по разную сторону баррикад. Крутыми путаными тропками увела судьба за рубеж многих офицеров корабля, и вот уже у бога ищет поддержки отец Роман, по чужим странам скитается Городысский.
Я часто думаю: приходит ли к ним ночами Россия? В державном сиянии невесомых снегов. В звонкой мартовской капели. В ослепительном волшебстве березовых рощ.
Или уже все былое поросло темной и вязкой тиной? И воспоминания – как неверные, зыбкие миражи.
А время уже подвело черту под жизнью большинства из них, стоявших когда-то на палубе «Марии».
И с болью, и с тоской, и со счастьем в душе завершали они свой земной круг.
Что ни судьба – захватывающий роман, круто замешенный на огне, битвах, мятежах, войнах. Пути их – отблеск всех граней того стремительного разрушающего и созидающего потока, каким была революция.
Тропки едва нащупываются сквозь время. То исчезают, то появляются вновь…
Что случилось с ними там, за рубежом 1917-го?..
Ф. И. Паславский после затопления линкора «Свободная Россия» пробивается на Царицын, сражается с белогвардейщиной под его стенами, принимает активное участие в оснащении Волжской флотилии. В 1918 году переводится на Каспий – радистом на крейсер «Интернационал». В мирные дни он – радист в пароходстве. С первых дней Великой Отечественной – в строю. Отличник советского Военно-Морского Флота, Ф. И. Паславский награждается медалями «За боевые заслуги», «За оборону Кавказа» и др. (а ведь он – 1896 года рождения). Все последние годы – морской историк, общественник Музея Морского Флота в Одессе.
Яков Андреевич Варивода, матрос-плотник I статьи с «Императрицы Марии» прожил трудную и сложную жизнь: сражался на фронтах гражданской, организовывал «Коммуну степей» в Средней Азии, восстанавливал колхозы. Когда я получил от него письмо, он был уже колхозным пенсионером…
Чтобы рассказать о всех – не хватит десятков томов. Пройдем только двумя тропками.
Инженер… И вдруг стал художником, искусствоведом!.. Что произошло с тобой, Леонид Митрофанович Афанасьев?..
Не сразу перешел он Рубикон. До тридцатых годов восстанавливал разрушенное гражданской войной народное хозяйство.
И тут – нашествие болезней. Они всегда приходят как расплата за испытания.
Пришлось круто ломать судьбу.
Рассказывает В. В. Афанасьева:
«…Живописью Леонид Митрофанович начал заниматься, еще будучи гимназистом, продолжал эти занятия и в Петербурге и уже с 1910 года участвовал своими произведениями на всех выставках, проводившихся в Севастополе.
В конце лета 1936 года директор Севастопольской картинной галереи уговорил Леонида Митрофановича поступить в галерею в качестве научного сотрудника. А осенью 1939 г. директор Воронежского областного музея ИЗО еще более настойчиво стал уговаривать его перейти на работу в Воронежский музей в качестве старшего научного сотрудника и заместителя директора по научной части.
С тех пор жизнь и работа Л. М. Афанасьева была связана с Воронежем. Осенью 1941 г., когда фашисты начали приближаться к нам, Леонид Митрофанович собственными руками уложил в ящики картины, скульптуру, фарфор, хрусталь – все огромные ценности музея. Мы ехали из Воронежа в Омск в товарном вагоне, наполненном ящиками с экспонатами, почти три месяца…
30 сентября 1945 года все ценности в полной сохранности были возвращены в Воронеж. За свой самоотверженный труд муж получил медаль «За доблестный труд в Великой Отечественной войне»…
В послевоенные годы (1945—1971) Леонид Митрофанович вел большую научно-исследовательскую работу в музее, выступал с публичными лекциями в лектории музея, в лектории общества «Знание», действительным членом которого он был с 1948 года, вел курс истории искусства, читал лекции в средних учебных заведениях города и по области по путевкам обкома комсомола (в 1969 г. получил звание и значок «Почетный комсомолец») и по путевкам общества «Знание», проводил экскурсии в музее, в течение 10 лет руководил и вел занятия в художественной студии при музее, участвовал в выставках.
В январе 1968 года он получил звание «Заслуженный работник культуры», но работу не оставил…»
Дожил Леонид Митрофанович до глубоких сумерек своей дороги. 7 мая 1964 года Воронеж торжественно отметил 75-летие, а 6 мая 1969 года – 80-летие со дня рождения заслуженного работника культуры, старшего научного сотрудника Воронежского областного музея изобразительных искусств и художника Леонида Митрофановича Афанасьева.
И в старости сохранил он моряцкую выправку. Стройный, высокий, седой. Серые глаза смотрят прямо, требовательно, решительно. Таким запомнили его все.
Наискосок от Театра имени Вахтангова стоит на старом Арбате громадный дом. С причудливо вылепленными в подражание дворцовым образцам каменными наличниками, увенчанными головами нимф и героев. Дом, каких много на старом Арбате. Но, изучая биографию Александра Александровича Лукина, я неожиданно наткнулся на материалы о том, как обкладывали чекисты в двадцатых годах матерого врага Советской власти Бориса Савинкова, а один из эмиссаров этого политического авантюриста провалился как раз на явке в этом самом доме.
Арбат…
«Воистину, – подумалось мне тогда, – Арбат – заколдованная улица. В какие дали и веси ни уводил меня мой поиск, все неизменно возвращалось «на круги своя», к Арбату…»
Мелькнула в тех материалах далеких лет и фамилия молодого чекиста Петра Ивановича Алексина, которой вначале я не придал особого значения.
Но мой добрый друг и помощник старый Арбат, оказывается, приготовил для меня новый сюрприз.
Через какой-то срок возвращаюсь вновь к тем материалам о московских чекистах. И вдруг – глазам своим не верю! – читаю:
«…Когда умер отец, Петру Алексину было 7 лет. Стараниями матери ему удалось закончить ремесленное училище. В свободное от учебы время он подрабатывал у садоводов. Стал столяром-модельщиком, поступил на завод Журавлева, а позднее работал на пивоваренном заводе. В девятнадцать лет был арестован, как один из организаторов забастовки. Когда началась империалистическая война, Петра призвали в армию и направили во флот. Грамотного призывника послали учиться в годичную школу, после окончания которой он в качестве комендора служил на броненосце «Синоп». На дредноуте «Императрица Мария», куда был переведен позднее, впервые принимал участие в политических кружках. Затем судьба свела с петроградскими рабочими, занимавшимися установкой вооружения на корабле. Это было на судостроительном заводе в Николаеве, куда Алексин прибыл после гибели дредноута для участия в оснастке нового боевого судна.
Петр быстро сблизился с питерскими рабочими, его стали приглашать в марксистские кружки. Когда начались февральские события 1917 года, Алексин уже имел ясное понятие и о революции, и о своем в ней месте, и о том, как следует бороться рабочему классу. Его избирают членом судового комитета, одним из руководителей Союза военных моряков, начальником по охране общественного порядка. Если первые две обязанности требовали организаторских способностей, то работа по охране общественного порядка в Николаеве в те времена была настоящим боевым делом. Впоследствии еще долгие годы Петр Иванович не выпускал из рук офицерский наган № 25152, отобранный им в схватке с бандитами и торжественно переданный ему затем судовым комитетом.
К июню семнадцатого корабль достроили и направили в Севастополь. Только теперь он назывался не «Император Александр III», как намечалось раньше, а «Воля».
В смутные дни сентября 1917 года черноморский матрос Алексин приехал в Самару, в отпуск. В родном городе его сразу захватили политические события. Кругом шли митинги, собрания, дискуссии. В числе первых Петр Иванович записался в Красную гвардию. Там ему поручили обучение гвардейцев военному делу. Оружие доставали сами: разоружали бандитов, дезертиров».
Еще один след моей «Марии». И какой след!..
Нить найдена. Остается распутать клубок.
Самара… Значит, следы Петра Алексина нужно искать там. Но здесь – одна удача явно ложилась к другой – в букинистическом магазине на том же Арбате попадается мне книга Куйбышевского книжного издательства «Не выходя из боя (Рассказы о чекистах)». День действительно удачливый! Не часто приобретешь в Москве областные издания: не такие уж «мощные» у них тиражи, чтобы «преодолеть расстояния» до других городов.
Читаю исследование майора А. Козлова «Матрос пришел в ЧК». Ба! Да это же о моем Петре Алексине!
Случилось так, что поручили Петру доставить из Самары в Москву арестованных и препроводить их на Большую Лубянку. Здесь и произошла у него знаменательная встреча с Дзержинским, перевернувшая всю его жизнь. Долго разговаривал Феликс Эдмундович с матросом, а потом пригласил его на работу в ЧК: «Не бойтесь… Мы тоже не чекистами родились…»
И началась для Алексина жизнь чекиста. Жизнь, связанная со смертельным риском. Жизнь – на передовой революции.
«Хроника» его судьбы – ярчайшие страницы хроники ВЧК. Бессмертны судьбы дзержинцев.
Выкорчевывание контрреволюционных гнезд и заговоров. Борьба с бандами Серафинникова и Серова, орудовавших в Самарской, Саратовской и Оренбургской губерниях. Засады. Смертельные поединки.
Песенная, легендарная жизнь!..
Тревожные дни Самары…
«Враждебные элементы сделали так, что под угрозой оказалась выдача скудного пайка железнодорожникам. Лидер партии максималистов Гецольд и бывший колчаковец Провинцев, работавшие в депо, не преминули этим воспользоваться и задумали провести в железнодорожных мастерских суточную забастовку, намереваясь дезорганизовать и без того нечеткое движение поездов. Пытались они склонить к забастовке даже рабочих Трубочного завода.
И в мастерских, и на Трубочном Алексин был хорошо известен, и его направили туда выступать на митингах.
– Знаете ли Петра Ивановича, товарищи рабочие? – обращается председательствующий к собравшимся.
– Знаем, как не знать…
– Тогда выслушайте его.
– Вас агитируют и подстрекают Гецольд и Провинцев, – начал свое выступление Алексин. – Известно ли вам, кто они такие? Если не знаете, я вам скажу: Гецольд – это анархист и максималист, Провинцев – недобитый колчаковец, теперь вернулся в Самару и мутит воду. Вот за кем вы идете!
Забастовка, замышляемая врагами Советской власти, была сорвана…»
Матрос с «Марии» Петр Алексин дрался за свою, Советскую власть. Не уклоняясь от огня. Идя в пламя. Теряя друзей.
Шли годы… Раны и болезни давали себя знать. Но Петр Иванович всегда шел на любой фронт, куда посылала его партия. Депутат городского Совета, председатель краевого Общества ветеранов партизанского движения…
Высокая, легендарная судьба!
И – недавно – весточка из газет: к «юбилею Октября за боевые дела в годы гражданской войны и становления Советской власти Петр Иванович Алексин награжден орденом Ленина».
Матрос линейного корабля «Императрица Мария». Чекист. Гражданин. Коммунист…
5. ВТОРОЕ РОЖДЕНИЕ И ВТОРАЯ СМЕРТЬ
Но что же стало с самой «Императрицей Марией»?
История ее, как мы знаем, должна была иметь продолжение: когда А. Н. Крылов, расследовавший причины катастрофы, вернулся в Петербург, он был назначен председателем организованной при Морском техническом комитете комиссии для проектирования мер к подъему «Марии».
Нужен был проект максимально экономичный и оперативный: кто мог знать тогда, сколько протянется война, а морское дно для новейшего линкора в такой ситуации – не лучшее местонахождение. «Мария» должна была вернуться в строй.
Крылов представлял все это себе следующим образом:
«Корабль поднимался вверх килем нагнетанием в него воздуха, в этом положении вводился в сухой док, где предполагалось заделать люки, кожухи дымовых труб, повреждения и всякие отверстия борта и палуб, затем после всех исправлений корабль вверх килем выводился из дока, накачивалась вода в междудонные отсеки, и корабль самым небольшим усилием переворачивался в нормальное положение».
Но самым смелым и талантливым проектам не всегда дано сразу осуществиться. Войны, мятежи и революция сотрясли страну. И лишь тогда снова вспомнили о «Марии».
Водолазы, осмотревшие «Марию», нашли ее в плохом состоянии. Некогда прекрасный корабль зарос тиной и ракушечником. От дна до верха палубы по длине сто пятнадцать футов легла образованная взрывом котловина, края которой касались обоих бортов линкора. Корабль опрокинулся. На дне, как доисторические чудовища, лежали обросшие ракушечником огромные орудийные башни, выпавшие из корпуса…
В 1936 году в Ленинграде вышла книжка участника подъема «Марии» Т. И. Бобрицкого «Завоевание глубин». Т. И. Бобрицкий рассказывает:
«Гибель «Марии» вызвала большое волнение во всей стране. Царское правительство решает во что бы то ни стало поднять корабль. Не надеясь на свои силы, оно пригласило японцев и итальянцев. Дредноут лежал на 8-саженной глубине вверх килем, и подорванный нос его на несколько саженей зарылся в мягкий ил Северного рейда… Колоссальное тело дредноута занимало почти треть ширины бухты.
Итальянцы, осмотрев корабль, отказались от подъема, а японцы предложили крайне сложный способ подводной заделки и постепенного разворачивания линкора на грунте. Договорная сумма исчислялась до 10 млн. рублей. В комиссию по рассмотрению японского предложения поступила также записка А. Н. Крылова (ныне академика), в которой он предлагал описанный выше способ. Смелое предложение подтвердилось расчетами, не оставлявшими сомнения в его реальности. Комиссия остановилась на предложении Крылова. За осуществление его взялся корабельный инженер, старший судостроитель Севастопольского порта Сиденснер. Техническое бюро под руководством инженера Бехтерева, медицинская, механическая часть, кессонщики, такелажники, водолазы образовали подъемную партию в составе до 300 человек. Оборудован под управление, службы, амбулаторию, склады, мастерские, мощное компрессорное и электротехническое хозяйство специальный понтон, установленный над самой «Марией».
Работы быстро двинулись вперед. Над днищем корабля установлено несколько колодцев, выходящих на поверхность воды, из колодцев откачана вода, так что на дне их днище линкора осушилось, и к днищу прикреплены шлюзовые трубы, взятые с постройки мостов. В трубы нажали воздух, днище «Марии» внутри труб вырезали, и кессонщики проникли внутрь корабля. Наступили кропотливые дни заделок изнутри всех днищевых и бортовых отверстий, которые обнаруживались по мере отжатия воды из корпуса.
Примерно через месяц после начала работ, когда я первый раз спустился по шлюзовой трубе внутрь корабля, уже одно из котельных отделений наполовину было отжато. Колоссальное впечатление производило это котельное отделение – целое подводное озеро площадью до 300 кв. метров. Мы плавали по нему на плоту. Над нашими головами висели котлы дредноута, весом каждый по 50 т. Тусклый свет электрических лампочек не может рассеять бросаемую ими тень, и в высоте, и по сторонам едва различается чудовищное переплетение каких-то гигантских труб, цилиндров, решетчатых площадок, опрокинутых вниз головой механизмов. Сырой, сжатый до 11/2 атмосфер воздух спирает дыхание; жарко, все тело покрывается потом. Могильная тишина удручает, и звонкая, внезапно упавшая сверху в воду капля оглушает, как выстрел над ухом.
К концу 1916 года все кормовые отсеки были отжаты, и корма всплыла на поверхность. С носом же возникли большие затруднения, так как по мере его отжатия корабль начал валиться на бок. Пришлось рефулером накачать в нос до 2000 т песку, и только тогда остойчивость судна была восстановлена. В 1917 году весь корабль всплыл на поверхность и был отведен ближе к берегу для выравнивания крена, дифферента и удаления броневых рубок и надстроек, мешающих вводу в док».
21 мая 1919 года тысячи севастопольцев, облепивших склоны Северной бухты, видели, как мощные портовые буксиры «Водолей», «Пригодный» и «Елизавета» осторожно повели «Марию» в док.
Пришлось перелистать сотни старых газет, сотни и сотни материалов, чтобы в подробностях восстановить дальнейшую судьбу корабля.
Устанавливали «Марию» в доке, когда в Севастополе была Красная Армия. А скоро «Мария» увидела других гостей: линкор пожаловал осмотреть сам Деникин…
Лилась кровь, наступали и откатывались армии, по всей стране полыхала гражданская война, а «Мария» продолжала стоять в доке. В связи с ее судьбой возникли десятки проектов. Но если отбросить самые нелепые и фантастические из них, то, судя по официальной переписке тех лет, в основном предлагалось: 1. Восстановить «Марию» как линейный корабль. 2. Превратить ее в коммерческий пароход. 3. В зерновой или угольный склад. 4. Разобрать судно в доке и использовать его как сырье для заводов.
Деникин приказал:
– Корабль перевернуть, поставить в нормальное положение…
Тот же Т. И. Бобрицкий рассказывает:
«Революция, интервенция, гражданская война заставили всех на время забыть о нем, и каким образом он все же оказался введенным в док, знают только несколько человек севастопольцев, оставшихся на «Марии»… Корабль был установлен в док палубой вниз на деревянных клетках и оставался так до 1923 года. За это время успели заделать бетоном вырванную взрывом часть верхней палубы и велись другие работы по подготовке к переворачиванию. Но тут оказалось, что за время долгого стояния в доке часть деревянных клеток под дредноутом прогнила, на более крепкие легла вся тяжесть, и подошва дока стала давать трещины.
Пришлось «Марию» вывести из дока и поставить на мель у самого выхода из бухты, где она опять осталась лежать целых три года. Числилась она за… Рудметаллторгом, и последний долго не знал, что делать с линкором. Разбирать было бы несравненно легче в прямом положении, так как корабль держался на плаву, – не нужен док и разборку можно начинать, вскрывая палубы и механизмы вынимая краном; при положении же вверх килем пришлось бы начинать разборку с днища, на котором висит все оборудование и механизмы, вес которых измеряется десятками и, например турбин, сотнями тонн.
Однако переворачивание такой махины, как дредноут, представляло настолько серьезную задачу, что решено было сначала проверить теоретические положения на модели. Эту работу произвел корабельный инженер Киверов. Обосновавшись в маленькой рыбачьей хижине на пустынном берегу Северной стороны, рядом с линкором, в который ему приходилось ежедневно спускаться через шлюзы для обследования и проверок, Киверов и один чертежник с ним в течение полугода закончили все расчеты и чертежи. Здесь же размещалась ванна и модель «Марии», в точности воспроизводящая внутреннее расположение, объемы сотен отсеков, центр тяжести корабля и другие необходимые элементы. Интерес к «Марии» был настолько велик, что к Киверову в хижину началось целое паломничество, и, чтобы не мешали работе, пришлось поставить возле нее охрану. Мне пришлось быть в хижине и видеть эту модель. Она была свыше 4 метров длиной и около полуметра толщиной. Папки расчетов, сотни чертежей и моделей отдельных отсеков корабля висели на стенках и были разбросаны на чертежных столах.
Модель лежала под водой в цинковой ванне на соответствующей глубине. Киверов присоединил к медному трубопроводу, проведенному по килю модели, резиновую грушу и, сжимая ее, стал подавать внутрь модели воздух. Модель начала шевелиться, подниматься и наконец начала всплывать на поверхность. Была налита вода в особые карманы, устроенные на днище модели ближе к одному борту, а на другой борт были положены грузы, и затем дутье продолжалось. Модель все поднималась, одновременно кренясь в сторону грузов, затем при возросшем крене вода из карманов начала выливаться, модель получила рывок, быстро юркнула одним бортом вниз, перевернулась и, сделав несколько качаний, остановилась в прямом положении.
Таким образом, и расчетами и на модели была доказана полная возможность переворачивания дредноута. Киверов настаивал только на вполне надежной заделке палубы, и так как для этого корабль требовалось опять вводить в док, то Рудметаллторг решил в конце концов разобрать его в доке в опрокинутом положении».
А когда в Севастополь снова вернулась Красная Армия и вместе с нею Советская власть, мертвая «Мария» давно уже была «достопримечательностью» города. Каждому приехавшему в город прежде всего показывали линейный корабль и рассказывали его историю.
Молодой республике, как хлеб, как воздух, нужен был металл. Много металла. «Интерес» к «Марии» стремительно рос. «Красный черноморец» сообщил в 1926 году (№ 79), что «Мария» «будет перевернута». После такой операции «разборка ее удешевится на 50 %». «Корабль может дать один миллион пудов металла».
Т. И. Бобрицкий продолжает свой рассказ:
«Ввод в док принял на себя ЭПРОН и в 1926 году выполнил эту работу. За долгий период стоянки на мели воздухопроводы внутри дредноута проржавели, так что пришлось заново облазить весь корабль внутри, проверить заделки и заменить негодные устройства. При подкачке воздухом для снятия с мели опять пришлось вынести большую борьбу со стремлением линкора опрокинуться. Горюнов, руководивший этой операцией, и водолазы проникали через шлюзы внутрь корабля в самые глухие и отдаленные закоулки и спускали набравшуюся в них воду вниз, пока наконец остойчивость корабля была восстановлена. К 1927 году разборка стоящего вверх килем линкора была завершена.
Так закончилась знаменитая эпопея корабля-гиганта – целого затонувшего города. Полтора миллиона пудов металла и механизмов были даны стране ЭПРОНом – молодой судоподъемной организацией в самом начале ее деятельности».
Корабли – это не просто куски мертвого железа. Это и память, и история, и человеческие судьбы. Прекрасные, как море. И, как море, бессмертные.
Рождался новый, советский флот.
Журнал «Судостроение» (1968, № 12, с. 68) не без гордости писал:
«Подъем 1000-тонных, глубоко ушедших в грунт башен, потребовал от эпроновцев огромного физического труда, острой инженерной мысли, большой рационализаторской смекалки. Подъем башен линкора был завершен незадолго до Великой Отечественной войны».
По свидетельству Т. И. Бобрицкого,
«башни линкора «Мария», например, зарылись в грунт на восьмисаженную глубину, и только одна их сажень оставалась над грунтом. Вырвать их оттуда можно, только приложив силу в 5000 тонн, тогда как сама башня весит в несколько раз меньше…»
Во время работы над распутыванием тайны взрыва «Марии» я еще раз убедился, что, вероятно, «везет» в поиске всегда тем, у кого есть обостренное чувство «на предмет» исследования.
Но неожиданность иных находок действительно поразительна…
В 1973 году я был назначен редактором книги «Севастопольская хроника» писателя Петра Александровича Сажина. «Хроника» готовилась к публикации в журнале «Москва».
Сидим как-то у Сажина дома. Устали работать, отдыхаем. Петр Александрович показывает старые фотографии.
– Что это такое? – вдруг вскакиваю я.
– ЭПРОН поднимает башни «Императрицы Марии».
– А откуда они у вас?
– Я же работал с эпроновцами…
И пошли воспоминания о 1926 годе. О «Марии». О тех обстоятельствах ее подъема, с которыми вы уже знакомы.
О многом мы говорили с Сажиным в этот вечер. Но мысли мои все время вращались вокруг тех башен, что на фотографиях.
– А ведь история с подъемом башен должна иметь продолжение…
– В каком смысле? – не понял Петр Александрович.
– В прямом… Их подняли. И не настолько мы были богаты в то время морскими орудиями, чтобы их пустили в мартены. Орудия должны были где-то еще служить новой, революционной России…
Но где?!
Но этого не знали тогда ни я, ни Сажин. Шли месяцы. Я опрашивал сотни людей. Никаких следов…
И наконец!..