Текст книги "Голова в облаках"

Автор книги: Анатолий Жуков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 34 страниц)

X

Утро обрушилось на Ивановский залив шумным, быстро нарастающим обвалом.

Первыми примчались на попутной машине и сразу кинулись смотреть, жива ли рыба, Парфенька с Витяем. Вслед за ними прибыл из совхоза во главе с Мытариным весь его наличный грузовой транспорт – тридцать шесть бортовых машин, включая самосвалы. Суетливо гудя, они маневрировали и выстраивались на дамбе, готовясь пойти за рыбовозкой Витяя. Затем приехали с бригадой плотников и слесарей Сеня Хромкин и длинноносый инженер Веткин. Плотники под руководством Сени стали сбивать из тесовых досок легкие длинные желоба, а Веткин со слесарями начал отлаживать на холостом ходу работу ленточных транспортеров. Потом на «рафике» приехали связисты Примака. Проволочники с телефонными аппаратами и переносными катушками кабеля за спиной потянули связь от ветлы вдоль поселка на Хмелевку. Радисты быстро вырыли неподалеку от той же ветлы окоп, установили рацию, забросив провод антенны на самую макушку дерева, и стали кричать: «Хмелевка! Хмелевка! Я – Ивановка. Как слышите? Прием». Один покричит-покричит, потом другой – на переменках. Примак стоял, как главнокомандующий – форма одежды повседневная полевая, на широкой груди бинокль, высокий, стройный, пятки вместе, носки врозь, – на бугре, слушал радистов и наблюдал за удаляющимися проволочниками. Автономная связь – это вам не шуточки.

На «скорой помощи» приехал с молоденькой медсестрой старый Илиади, а за ними в крытом грузовике быстрая Клавка Маёшкина, нарядная накрашенная, с веселым транзисторным приемником. Помахав всем рукой – «Привет, труженики!» – она скрылась за дверью своего заведения, и в следующую минуту голубая «Лукерья» ожила: распахнулись оба окна, освободившись от ставень, запел звонче транзистор («Ах ты, душечка, красна девица»), застучали ящики, зазвенели бутылки, вносимые двумя грузчиками. Старый Илиади указал сестре место медицинской палатки рядом с кафе и пошел на дамбу к шоферам, чтобы провести беседу о природе человека. Но и шофера торопились к веселой «Лукерье» и ее хозяйке. Никакие уговоры Илиади о пользе знаний не действовали. Вскоре у раздаточного окошка выстроилась большая и веселая очередь. Красивая Клавка притягивала мужиков как мощный магнит, хотя обжуливала их и они это знали. Правда, работница она была что надо, всех мер.

Илиади подумал, поглядел и стал оклеивать плакатами кафе, ствол ветлы, борта машин, стенки транспортеров – помните о личной гигиене, о желудочно-кишечных заболеваниях, мойте руки перед едой, овощи и фрукты – перед употреблением, не перегревайтесь на солнце и т. д.

На «уазике» прикатили редактор районки Колокольцев с Мухиным и Комаровским, чтобы сверить вчерашние впечатления на месте – слишком уж необычным был исходный материал подготовленного газетчиками очерка. Напечатаешь, а потом смех на всю Хмелевку, иди на ковер к начальству.

Красивый и румяный, как девушка, Анатолий Ручьев привез бригаду самодеятельных артистов во главе с работницей райплана Еленой Веткиной, молодящейся примадонной драматического кружка.

И еще приехали на машинах и мотоциклах для предварительного ознакомления с местом работы милиционеры и дружинники Сухостоева, прибыла на грузовике отдела культуры музыкальная артель Столбова, прикатил на мопеде Сидоров-Нерсесян, пришагал со своей фермы Голубок, встревоженный исчезновением кормачей Лапкина и Бугоркова, забежали поглазеть на этот базар ивановские колхозники, а за ними и председатель Семируков. И продолжали прибывать грузовики из окрестных колхозов, мобилизованные районным штабом, – машины с тесом, рабочий и отдыхающий люд.

Весь косогор у залива до утиной фермы колхоза, вся дамба до самого леса на том берегу, уставленные транспортом, кишащие возбужденными людьми, стали великим табором, который разноголосо шумел, гудел, окликался зычными командами Примака и Сухостоева, допрашивался раскатистыми (через мегафон) краткими фразами Феди-Васи.

На этом обширном пространстве выделялись три плотных скопления людей и техники: на дамбе, где сосредоточился весь грузовой транспорт; на косогоре, где вытянулась рыба, и возле кафе «Лукерья», куда собрались все успевшие налюбоваться рыбовидным чудом, чтобы за чашкой чая, кофе или за кружкой пива обсудить это событие и проверить свои личные впечатления.

Самой оживленной и многочисленной была, конечно, двухколонная очередь вдоль рыбы. Эту очередь сдерживали, давали пояснения, предостерегали, увещевали охрипшие уже Сидоров-Нерсесян, Парфенька, Витяй, Федя-Вася и сам директор Мытарин, который помогал Веткину у транспортеров.

– Ну куда ты тянешь лапу, слушай, – сердился рыбнадзор. – Хочешь получить ответный удар, да?

– Граждане, соблюдайте порядок! – разносилось из мегафона. – Рыбовидный организм какой? Неизвестный, электрический. И, значит, надо делать что? Соблюдать технику безопасности. Как соблюдать? Во-первых, не трогать голыми руками и ногами, во-вторых, не подходить на близкое расстояние…

– А здоровущий зверь, правда?

– Ой, девочки, какая же у этой рыбы длинная шея! Мне бы такую…

– А голову такую тебе не надо? – не удержался Веткин, досадуя, что его жена и здесь показывает свою глупость и кокетливость.

– Не надо, – сказала она без обиды. – Слишком удлиненная. Правда, с золотым ободком, изумрудная, а это самый обещающий, самый красивый цвет – цвет надежды.

– Надежды на что?

– На счастливую любовь, милый мой!

– Да ладно, не собачьтесь хоть здесь.

– Как ладно, когда ей о душе пора думать, внуки растут, а ей все любовь, старой вешалке.

– Внуки внуками, а душа без любви не бывает, миленький.

Веткин с безнадежностью опустил нос в нутро транспортера и зазвенел там срывающимся ключом. Что тут скажешь, когда и возраст ее не образумил.

А Мытарин неожиданно заступился:

– Знаешь, а у ней неплохая интуиция. Кристаллографы утверждают, что изумрудный камень поглощает красную малоэнергичную зону спектра и пропускает волны зеленого цвета. А это цвет надежды – цвет растительности, цвет фотосинтеза, энергетической основы жизни.

– Черт с ней, пусть надеется.

Подошел присадистый хлопотун Семируков, поправил указательным пальцем очки и дернул Мытарина за рукав рубашки:

– Хочешь за счет моего колхоза в передовики выйти? Шалишь, братец. Залив на моей земле, и Лукерья – моя. Она, сволочь, больше полтыщи утят слопала.

Мытарин распрямился во весь свой рост, посмотрел на него сверху, сказал сочувственно:

– Два твоих кормача сидят в пожарной машине – арестованы ночью за разбойное нападение на рыбу. Ты послал?

– Что-о? Какие кормачи?

– Такие. Иди попрощайся, пока Сухостоев не увез.

Председатель, ругаясь, поспешил к пожарной машине, возле которой толпились милиционеры, а Мытарин, по знаку Веткина, нажал пусковую кнопку: транспортер мягко вздрогнул, и широкий его ремень, перегнутый желобом, поплыл, неся на себе брезентовые рукавицы Веткина.

Они опробовали еще два транспортера, поставленные цугом, – оба работали хорошо.

– Шабаш, – сказал Мытарин. – Можно начинать подъем.

И будто узнав, что наладка закончена, приехали Балагуров и Межов. Самый ответственный момент необычной кампании начался.

Описание тут будет неполно и неточно, как всякое описание крупного события, в котором участвуют много людей, машин и механизмов, действующих одновременно, – тут нужен показ, нужен зрительный ряд, движущаяся картина, панорама, где пусть мелким планом, но в динамике видны сразу все действия участников великого свершения. К сожалению, в нашем распоряжении только традиционный метод описания, но и тот мы нарушаем, уходя от множества подробностей, чтобы они не замедляли восприятия, не нарушали драгоценной динамики. Потери при этом значительные, но в данном случае не бедственные, потому что часть их будет восполнена Колокольцевым, Мухиным и Комаровским, которые опросили многих присутствующих здесь и теперь наблюдают за развитием события с разных ключевых точек. Они решили отвести событию целый газетный номер и сделать его в основном читательским, многоголосым, полифоничным, мы же рассказываем только то, что видим сами. Причем стараемся быть краткими.

Итак, заметив прибытие начальства, Мытарин взял у Феди-Васи мегафон и, бася на всю округу, расставил людей по основным пусковым участкам.

Витяй Шатунов сел за руль своей водовозки, на боку которой уже белело крупно «Живая рыба-мясо», и запустил двигатель. Как водитель головной машины он стал вроде бы начальником колонны, которая вот-вот сформируется.

Вторая команда была для инженера Веткина и слесарей – они встали у транспортеров, чтобы переложить тело рыбы с берега на ленту транспортера и нажать пусковые кнопки.

Третья – для Сени Хромкина. Он хоть и механик, но руководил плотниками, поскольку дощатые желоба делались по его мысли: чтобы рыба лежала ровно, а не вздымалась из кузова грузовика на его кабину, с кабины не опускалась на капот двигателя, не поднималась опять в кузов следующего грузовика и т. д. Желоба клали по правому борту каждой машины и прихватывали в двух местах проволокой.

И последняя, самая короткая команда шоферам грузовиков – внимание, приготовиться.

Все присутствующие замерли в ожидании. В настороженной тишине Балагуров влез на столик у кафе и сказал короткую, хорошо продуманную речь. Ее предполагалось дать в очередном номере районной газеты. Затем подождал, когда стихнут бурные аплодисменты, и повелительно вздел над собой руку – всем внимание!

Музыкальная артель Столбова надела на плечи сверкающие трубы и припала к черным дудкам, Столбов дирижерски поднял обе руки, Мухин и Комаров-ский – один с крыши кафе, другой с берега залива – нацелились фотокамерами. Даже деловитая Клавка Маёшкина раскрыла рот, но глядела почему-то на инструктора райисполкома Митю Соловья. И когда тишина стала напряженной, звенящей, Балагуров резко опустил руку.

– Начали! – рявкнул в мегафон Мытарин.

Дружно взревели двигатели грузовиков, колыхнулись и задвигались люди у транспортеров, у машин, у штабеля желобов, заплакали дудки, заохали трубы духовой артели, а толпа зевак у «Лукерьи» закричала «ура!». Дружно закричала, заслуженно – работа началась хорошо.

Рыбовозка Витяя тронулась сразу же после пуска транспортеров с рыбой, за ним пристроился грузовик с некрашеным сосновым желобом, выступающим далеко позади и впереди кузова. В этот желоб, как и задумал хитроумный Сеня, и ложилось тело рыбы, подаваемое транспортерами. И едва грузовик отъехал, за ним под транспортер пристроился, не останавливаясь, другой, затем третий, четвертый… Плотники, сбивавшие здесь желоба, направляли тело рыбы, если шофер подъезжал немного неточно.

– Терпи, родимая, терпи! – шептал Парфенька, торопясь за грузовиком и не поспевая. Он опять был в брезентовой робе, заячьем малахае и тяжелых резиновых броднях – мало ли что придется делать рабочему человеку.

– Стой! – закричал в мегафон Мытарин, увидев, что Балагуров повелительно машет руками, хотя никаких видимых неполадок нет, рыба идет ровно, не беспокоясь.

Прыгая, как лось, он подбежал к Балагурову, который распекал краснорожего Столбова, и услышал с досадой ничтожную причину остановки.

– Вам Ручьев марши велел играть, а вы что дудите?

– Перепутали, – пробурчал Столбов. – По привычке вострубили, простите.

– По привычке!

Мытарин нетерпеливо оглянулся.

– Минутку, Иван Никитич, – сказал он решительно. – За организационную сторону дела отвечаю здесь я и прошу не останавливать по пустякам всю работу.

– Да ты что? Какой пустяк, когда «Реквием» играют.

– По мне, так пусть хоть совсем не играют.

– Это по тебе, Мытарин, а кроме тебя здесь сотни людей, музыка должна помогать работе.

– Извините, но сейчас мы не работаем именно из-за вашей музыки. А у нас впереди встретится столько трудностей, что я не представляю, что мы станем делать. Особенно при таком вот отношении…

Это уж было слушком, Мытарин сам почувствовал, что переборщил, но остановиться не мог. Его выручил спокойный Межов:

– Случайность, недоразумение, Степан Яковлевич. Командуй продолжение. – И обернулся к Балагурову, но Мытарин уже не слышал их разговора: он рванул на бугор к конечному транспортеру и дал команду продолжать движение.

XI

Если бы не забота о рыбовидном чуде, Парфенька в первый же день потерялся бы б этом содоме. Он уже чувствовал, что его почти забыли и работа по вытаскиванию рыбы пошла мимо него. У транспортеров распоряжался Веткин со слесарями, установкой коробов-желобов заведовал Сеня Хромкин с плотниками, во главе колонны автомашин стоял, вернее, сидел за рулем Витяй, движением командовал директор Мытарин, Мытариным руководил Межов (он сидел с радистом в тенечке под ветлой), а над Межо-вым парил начальник штаба Балагуров, уехавший в Хмелевку, чтобы туда ему докладывали по радио и по телефону обо всем, а он оттуда тем же путем распоряжался бы, нам невидимый.[9]9
  Здесь сказалась личная обида Парфеньки и ограниченность его невысокой точки зрения. Межов руководил не только Мытариным, но и Примаком, Сухостоевым, Заботкиным и другими начальниками служб. Что касается Балагурова, то его отъезд в Хмелевку вызван необходимостью держать связь с областью, с хозяйствами и предприятиями своего района и с соседними районами на случай неотложной помощи. Ведь он начальник штаба. Такую помощь выбить легче ему, а не Парфеньке, хотя он и поймал необыкновенную чудо-рыбу.


[Закрыть] Парфенька же, будто мальчишка, бежал по такой жаре за грузовиком или рыбовозкой, вытирая малахаем пот, хотя его и приглашали в кабину. Чего увидишь из той кабинки, пыльную дорогу? Так это дело шоферов – глядеть на дорогу, Парфеньке же надо следить за рыбой, за ее самочувствием. И во время кратких остановок он то карабкался на верх цистерны, чтобы заглянуть в щель люка, почти совсем заткнутого рыбой, то влезал в кузова грузовиков, чтобы пощупать ее высыхающую на солнце грязно-зеленую, а не изумрудную уже чешую, и тогда кричал, махал руками Мыта-рину: стой, хватит ехать, дайте передышку, полейте ее, смените воду – погибнет же, пропадет!

Пока рыбовозка стояла у залива, а рыба лежала на траве, все было легко и просто. Теперь же, когда они удалились по дороге на целый километр, частые поливы и смена воды в цистерне стали сущим наказанием. Поливочные машины для лугов и полей Сеня мог бы приспособить и для рыбы, но им требовалась своя водозаборная сеть, поэтому опять пришлось кланяться пожарным. Тут здорово помог Мытарин. Он дал одну свою машину и вытребовал две из райцентра, вызвав с ними самого начальника пожарной охраны товарища Башмакова. Правда, был Башмаков непробойный бюрократ,[10]10
  Башмаков работал на разных руководящих постах в Хмелевке, обычно заваливал их, пока не попал на пожарку. Здесь он рассчитывал дослужить до смерти.


[Закрыть] но если дело простое и уметь заставить, – работал как отлаженный механизм.

Мытарин заставить умел, но Башмаков, считавший важной только свою работу, оказал сопротивление и ему.

– У тебя, понимаешь, дело медлительное, мирное, у меня, извини-подвинься, скорое, пожарное. Стихия! А при большой, понимаешь, стихии водой из шланга не заливают, не положено по существующему закону.[11]11
  Здесь т. Башмаков неточен. Он имел в виду не закон, а инструкцию УПО, где крупные очаги пожаров гасить водой не рекомендуют, потому что эти очаги создают высокую температуру, при которой молекулы воды распадаются на составляющие их атомы кислорода, поддерживающие горение, и водорода, который горит сам. Вода превращается, таким образом, в подобие бензина или чего-то еще похлеще.


[Закрыть]

Они стояли на обочине дороги рядом с рыбовоз-кой, большой, как стог, Мытарин и короткий, прочный, голова без шеи, Башмаков. Движение было остановлено для смены воды в цистерне и отдыха шоферов.

– Нам не заливать, а поливать, – терпеливо сказал Мытарин, глянув вниз на пожарника. – Стихия тут другая, невиданная, действовать надо внимательно.

– Извини-подвинься, понимаешь, но рыба не может быть стихией.

– А ты видел такую рыбу?

– А зачем, понимаешь, видеть постороннее дело? У меня, извини-подвинься, есть свое, и я должен его исполнять по закону.

– Вот и исполняй. Ты назначен в мое распоряжение. – И показал служебную записку: знал, как запрячь бюрократа.

– Слушаюсь. – Башмаков обрадовался такой ясности, подтянулся, как в строю, и, топая кирзовыми сапогами по дороге, как по барабану, направился к своей пламенно-красной машине.

Работу он наладил бесперебойную, но все равно не успевал. Солнце палило во все лучи, орошение увлажняло чешую открытой рыбы минут на пять, не больше, и Парфенька с Сеней посоветовали покрыть желоба свежескошенной травой и поливать эту траву. Потребовались тракторы с косилками, граблями, подборщиками, прицепными тележками… Сенокос в Ивановке, несмотря на протесты Семирукова («На чужом горбу хотите в рай въехать!»), был остановлен, технику и людей перебросили сюда.

Вместе с этой едва преодоленной трудностью росла, усложняясь, проблема связи. Могучий бас Мытарина, усиленный мегафоном, доставал от залива до головной машины Витяя, но приходил к нему с запозданием, когда транспортеры уже были пущены, а головные машины еще стояли на месте. Рыба налезала на последний грузовик, свивалась в кольцо, начинала биться, выскакивала из желобов, и движение, едва начавшись, опять останавливалось. Надо было укладывать рыбу.

Мытарин перенес свой командный пункт на головную машину, но теперь его на несколько секунд позже слышали у залива, и когда после команды грузовики уже шли, транспортеры еще не были включены. Рыбу чуть не разорвали, перепугали, рассердили, она стала биться, расшвыряла людей, поломала несколько желобов. Больше всех досталось Парфеньке – он стоял ближе, и бока у него болели сильнее. Правда, слесарей и плотников пришлось тоже перевязывать – спасибо Илиади, что оставил у залива медсестру.

Пришел Межов, поглядел на этот погром и вызвал Примака, чтобы тот посадил одного своего радиста в кабину головной машины.

– Связь наладьте так, как скажет Мытарин.

Примак досадливо козырнул: обидно подчиняться лейтенанту запаса Мытарину, но и Межов был всего лишь нигде не служивший, кроме военных сборов, старший лейтенант.

Вереница машин, растянувшаяся уже довольно далеко, не глушила двигателей, над дорогой стоял душный синий чад, и ни ветерка, ни тучечки. Если бы не фонтаны пожарных машин, поливающих рыбу, здесь задохнулись бы.

Встречных и попутных машин на тесном проселке проходило немного, но появились любопытствующие на мотоциклах, «Москвичах», «Запорожцах», курсировали дежурные милицейские, врачебные и потреб-союзовские машины, прибыл патруль ГАИ.

Дорога была явно перегружена, дело двигалось медленно, а тут еще приехали телевизионщики из областного центра, корреспонденты областных газет. Правда, их сразу взял на себя Межов, но Мытарину тоже пришлось отвлекаться от дела, останавливать движение, спорить с наивным Парфенькой, заварившим эту кашу.

Парфенька, посоветовавшись с Голубком, сказал Мытарину, что рыбу надо покормить, а то вдруг подохнет, жалко такое-то сокровище. Да и вся натуга наша пропадет ни за что. Мытарин возразил: поверь мне, зоотехнику, всякое живое существо способно долго обходиться без пищи за счет внутренних ресурсов организма. Всякое! Это проверено многократно.

– Она же не всякая, Степан Яковлич.

– Не всякая. Но законы живого едины.

– Тогда отощает, – не сдался Парфенька. – Электричество перестанет вырабатывать, ослабнет, а на слабую-беззащитную любая хворь накинется, любой грипп.

Мытарин подосадовал на неотступность Парфеньки и разрешил скормить с десяток утят. Обрадованный рыболов побежал к Голубку на ферму, утят получил, но на полпути был настигнут Семируковым. Тот будто ждал такого случая: очень уж злился, что рыба уходит в совхоз, а ее тут корми колхозными утятами.

Парфеньку вызволил Межов. Он отругал Семирукова за местнические настроения и велел выдавать утят на прокорм рыбы беспрепятственно. По накладным, разумеется, законно и столько, сколько понадобится. Дело у нас общее.

Парфенька взял корзину с утятами и отправился кормить рыбу. Утята всю дорогу пищали, но он скрепя сердце влез с помощью Витяя на цистерну и посовал их в просвет горловины. Они запищали еще громче, лезли друг на дружку, тянулись к горловине, силились выскочить, но уровень воды подтекающей посудины был невысок, просвет, оставленный рыбой, узок. Парфенька, нагнувшись, стоял на четвереньках, глядел в нутро цистерны и чуть не плакал от жалости. Такие-то пушистые крошечки, инкубаторные сиротки, матерей не знали, жить только начали. Им плавать бы в мелком заливе, радоваться тихой воде, солнышку, травяному бережку, а тут… Тут в сутемках воды лежала, свернувшись толстенными неровными кольцами, голодная рыба, позолоченная, волшебно прекрасная, с хлопающей веками голубоглазой головой, ждала этих нежных, пушистых утят.

– Ну как? – спросил Витяй, покуривающий на подножке.

– Лупает глазами, ждет, – сказал Парфенька. – Должно быть, меня боится. – И отпал от горловины, замер, ожидая.

Несколько минут утята пищали с тревожным постоянством, но вдруг суматошно захлопали по воде крылышками-, писк стал отчаянно-пронзительным, и Парфенька понял, что рыба начала обедать. Не прошло и минуты, как в цистерне все стихло. Парфенька нагнулся к люку и почти перед собой увидел поднятую веселую голову с голубыми глазами, с черными ресницами. Морда наполовину высовывалась из воды, на конце виднелись два небольших отверстия. Неужто ноздри? Но тогда, значит, Монах правильно говорил насчет двойного дыхания… Розовые плавники-ладошки медленно шевелились, облегчая повороты красивой лошадиной головы, и вроде бы благодарили Парфеньку за утят, а глаза просили еще.

– Хватит, – прошептал Парфенька. – Десяточек скушала, и хватит. Ты теперь не в вольной Волге плаваешь, а в машине едешь. Вечер наступит, побольше принесу. Семируков теперь не помеха…

Вскоре привезли обед и шоферам. Заботкин расстарался, и на первое была холодная мясная окрошка с квасом и свежими огурцами, а на второе шашлык из баранины с зеленым луком. Пахучий, вкусный.

За поварих приехали семипудовая Анька Ветрова, заведующая сепараторным пунктом совхоза, и тетка Паша, худая, грозная старуха, продавщица «Пельменной». Шофера ей благоволили, как и толстомясой безмужней Аньке, приветствовали обеих от души.

– На повышение рванули, бабоньки? Здрасьте, кормилицы!

– Аня, крошечка, неужто и кашеварить умеешь.

– Они у нас широкого профиля.

– Выходи за меня замуж, тетка Паша.

Поварихи в белых колпаках и халатах стояли в кузове грузовика, который медленно, с краткими остановками двигался вдоль автоколонны. Анька звенела алюминиевой миской по борту, наливала в нее окрошку, совала туда ложку и с куском хлеба на тарелке опускала через борт шоферу – кушайте на здоровье. Тот ставил еду на подножку своей кабины и торопился к тетке Паше за вторым.

– Посуду вернешь чистой, когда поеду взад, – предупреждала она, подавая блюдо.

– Как чистой? У нас мойка своя, что ли?

– Оближешь, не барин. – И грузовик отъезжал к следующей машине.

Шофера смеялись, жаловались врачу Илиади, и тот обещал принять меры, но тут же объяснял и причину такого распоряжения поварихи. Столовая-ресторан «Очевидное – невероятное» еще не достроена, мойки нет, поэтому придется потерпеть такие лишения. Впрочем, Заботкин обещал уже нынешним вечером этот ресторан открыть.

С работающими на берегу залива слесарями и плотниками, к которым примкнули пожарники и связисты, конфликт вышел серьезней. На довольствие они были прикреплены к кафе «Лукерья», и Клавка Маёшкина предложила им на обед хека отварного, хека жареного и бутерброды с хеком. У нас же рыбное кафе, объяснила она, улыбаясь с усмиряющей приветливостью. Рабочих эта улыбка, однако, не смирила. Ты сперва покорми как надо, а потом улыбайся сколько хочешь, милашка. Что толку в твоей-то красоте, в зазывности. У шоферов вон старуха с толстухой, зато шашлыки привезли да окрошку, а нам один хек безголовый.

– Да что мне, себя, что ли, изжарить! – рассердилась Клавка. – Вот сейчас растелешусь и лягу на сковородку, ждите! – И засмеялась, сделавшись сразу вульгарной, глупой, крикливой бабой.

Рабочие – под ветлу, к Межову. Мы не в кабинах посиживаем, как шофера, мы эту рыбную страхуилу с утра таскаем то на транспортер, то на желоб, поливали раз десять, под ее сволочной ток попадали, а нам хек за это! Извините, мы вон наполовину перевязанные от ее брыканий, она к вечеру сделает нас инвалидами социалистического труда.

Хладнокровный Межов, сняв радионаушники, сразу успокоил рабочих, крикнув Клавке, чтобы она отпустила им по две бутылки пива на брата. Вместо окрошки. А вечером ужинать поедем в новый ресторан «Очевидное – невероятное». Все без исключения.

Зря продержал на солнцепеке своих артисток Анатолий Ручьев. Это уж как водится: если с утра для тебя день не задался, то и дальше его не выправишь. Музыкальная артель Столбова после «Реквиема», желая исправиться, грянула «Свадебный марш», и Балагуров прогнал гудошников, а насчет эстрадного, концерта велел решить Межову. Тот сказал, что до обеда еще далеко, а когда настал обед – отменил: для этого надо людей собрать в одном месте, а времени и так не хватает. Мы должны сегодня пройти половину пути, не до концертов.