Текст книги "Голова в облаках"

Автор книги: Анатолий Жуков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 34 страниц)

IV

Первым из райцентра приехал инспектор рыбнадзора Сидоров-Нерсесян, толстый, квадратный, в мотоциклетном шлеме, в оранжевой куртке и синих спортивных штанах. Он подрулил сверкающий мопед прямо к водовозке, выключил двигатель и, опустив ноги на землю, подозрительно посмотрел на мокрого Парфеньку. Тот еще не высох после купанья и сидел на подножке машины в одних трусах, подставив солнцу худое, жилистое тело, с вишневыми, не раз обмороженными на зимних рыбалках руками. Точнее, кистями рук.

– Доловился, – презрительно констатировал Сидоров-Нерсесян, не слезая с мопеда. – А говорили, самый опытный рыбак, слушай. Что вот с тобой делать?

– Не знаю. – Парфенька уже стоял, поспешно оправляя прилипшие трусы. Он боялся всякого начальства, а нового рыбнадзора в особенности: хоть и на мопеде ездит, как мальчишка, а сурьезного склада мужик, черный весь, угрюмый, из кавказской страны родом, и глаза, как угли, так и жгут, так и жгут – я думал, метра на три пымаю, от силы на четыре… Я думал…

– Он думал! – Сидоров-Нерсесян усмехнулся. – Ты, слушай, умеешь думать, а? Что ж, так и запишем: он думал и поэтому нарушал умышленно, с сознательной целью.

– Я не нарушал, Тигран Вартаныч.

– Вартан Тигранович!

– Я и говорю, это… не нарушал, одну рыбу пымать хотел.

– Одну на три метра, да? А сколько, слушай, весит три метра, норма, да? Пять килограммов, да?

– Я в мыслях только хотел. Мечтал.

– А мечтать на столько мало, да? Сколько, слушай, весит один метр трехметровая щука, знаешь?

– Это не щука, Тигран Варта…

– Что-о? Что, по-твоему?

– Сперва, думали, Лукерья, Витяй говорит, наяда, а я не знаю.

– Не знаешь, а ловишь, старый хулиган. – Сидоров-Нерсесян тяжело перенес короткую толстую ногу в резиновом ботике через сиденье на траву, прислонил мопед к водовозке. – Составим акт. За все излишки заплатишь, браконьерская фигура.

– Какие излишки, Тигран Вартаныч?

– Ва-артан Тигранович, слушай! Норма на удочку пять килограмм? Пять. А у тебя, слушай, сколько?

– Не знаю.

– Опять не знаю. Вот составим акт, узнаешь.

– Взвесить надо сперва.

– Взвесим, слушай, взвесим, не беспокойся. – Он достал из нагрудного кармана куртки пружинные весы чуть больше авторучки, посмотрел на них, потом на улыбнувшегося невольно Парфеньку. – Тебе весело, да? Я тебе посмеюсь, слушай! Где рыба?

– В воде, Тигран… эта… Тиграныч Вартан…

– Вартан Тигранович, сколько раз говорить! Начальника своего не знаешь, старая мормышка! В какой воде, слушай? Смеяться, да?

– В этой, в машинной, – Парфенька ткнул вздрагивающей рукой в цистерну, – ив той, в заливе которая.

– В той, в этой, слушай… – Сидоров-Нерсесян, довольный, что напугал Парфеньку, смягчился: – А шланг зачем? Да цветной еще, широкий. Никогда не видал таких толстых.

– Это не шланг, это рыба. Неизвестная. Голубок думал, что Лукерья, а это не Лукерья и совсем не щука.

– Не Лукерья, не щука… Ты мне ваньку, понимаешь, не гоняй, ты… Хм… – Сидоров-Нерсесян озадаченно умолк, потрогал толстенный шланг рукой, заметил его ответную дрожь, плотную чешую, заглянул под машину на берег и, разогнувшись, уставился на Парфеньку: – Хочешь уйти от наказанья, да? Ты что наделал, слушай! Мне говорили, Шатунов, что ты особенный, но чтобы до таких мер…

– Да я это… Ватран Тиграныч…

– Вартан, а не Ватран, русским языком говорю! Ну?

– Никогда не нарушал… это… ей-богу, хоть кого спроси, а взвесить, как ее взвесишь, когда она не кончается.

– Подождем, когда кончится, слушай. И оденься, скоро милиция приедет. Давно поймал?

– Нне-да-аввно. – Парфенька уже прыгал на одной ноге, целясь другой в штанину и оступаясь.

Он стыдился сегодня своей привычной послушности, чувствовал сперва слабое, а потом все нарастающее внутреннее сопротивление могучему Тиграну Вартану… в общем, кавказскому Сидорову и боялся этого своего желания возражать начальству, не понимал себя. И не мог понять, потому что сегодня первым из людей дотянулся до вечно убегающего, как линия горизонта, идеала, смело вцепился в эту живую, неровную, безразмерную линию, не дал ей отодвинуться, удержал ее, усмирил, добился полного или почти полного подчинения, и при этом чувствовал себя необычайно сильным, смелым, ловким, умным, терпеливым, мужественным. Как всегда на рыбалке. Будь он другим, не видать бы людям такого чуда, а теперь – вот оно, глядите кому сколько влезет, не жалко. Грозный Тигран Нерсесян, кавказский Сидоров, уже нагляделся, сел вон под ветлу и размышляет, как наказать Парфеньку. Будто он простой браконьер, а не герой, который только что испытал звездные свои минуты, узнал о могуществе и величии рода Шатуновых, ощутил мощный разряд его наследственного тока – от тех волжских рыбаков, охотников, крестьян, солдат, бурлаков, опять крестьян и солдат, которые растили и передавали друг-другу семя нынешнего Парфеньки, копили ту электродвижущую силу, которая дала на конце родовой цепочки ослепительный разряд подвига. Впрочем, все это Парфенька лишь смутно чувствовал и сильно колебался в правоте своих чувств, потому что робость свою перед инспектором рыбнадзора до конца не преодолел.

– Цел, батяня? – заорал Витяй, свалив велосипед у ног вздрогнувшего отца. – О-о, да к нам Сидор Нерсесянович явились, привет начальству!

– Сидоров-Нерсесян, дурак! – Инспектор, сидевший в тени ветлы, презрительно повернулся к ним спиной. – Какие бестолковые отец с сыном! Яблочко от яблоньки недалеко растет.

Парфенька приложил палец к губам, – не связывайся, сынок, – спросил тихонько:

– Не ругали тебя доярки-то, обойдутся?

– О чем разговор! Такой народ не сломить никакими лишениями. Из деревни пожарную машину вызвали, она слила им свою цистерну – бидоны помыть, то-се. С рыбой как думаешь? Живой ее не довезти – разорвем надвое или обдерем, если волоком.

– Не знаю, сынок. Тут надо Сеню Хромкина, без него и без техники не получится.

– Съездить? – Витяй оглянулся на враждебную спину инспектора у ветлы, успокоил отца разудалой улыбкой. – Не поддавайся, батяня, я – мигом! – Сграбастал за рога сверкающий мопед, оседлал его, лягнул ногой по педали и, обдав дымным ревом, покатил.

Никого не боится, разбойник.

Грузный Сидоров-Нерсесян на диво быстро вскочил и проворно наладился вслед, но бежать в гору такому солидному человеку было тяжело, и он, задохнувшись, остановился, потряс кулаком длинноволосой уменьшающейся фигуре.

Потом вернулся к Парфеньке.

– Куда двинул своего отростка, речная коряга? Вину хочешь усугублять, да? Па-ачему молчишь, слушай? Разбой па-ащряешь, да?

Парфенька стоял перед надвинувшимся на него инспектором, глядел в его страшные черно-лакированные глаза и не пятился, не отступал, не отводил взгляда. Впервые в жизни. Родовая шатуновская цепочка натянулась струной вслед за Витяем и уже вибрировала-пела от предельного напряжения, и мчались по ней другие сигналы – протеста, неповиновения, бунта, решимости стоять до конца.

И Парфенька не отступил, не отвел взгляда. Он вспомнил разудалую улыбку Витяя, не очень путевого, но смелого, бестрепетного, готового на все, и сам облегченно улыбнулся. Уверенное продолжение Парфеньки в этом мире, продолжение всего рода Шатуновых, а значит, и всей жизни сулилось сбыться. Да и эту чудо-рыбину, сказочно-пригожую Лукерью-наяду, поймал в конце концов не Сидоров-Нерсесян, а Парфенька, и он запросто может назвать ее в честь своей супруги Пелагеей, хотя больно уж большая, как-то не подходит к настоящей Пелагее, особенно к нынешней, старой. А вот когда была молодая…

– Черт с тобой, старая мормышка, – отступил инспектор. – Приедет милиция, за все, слушай, подведем расчет. Не думай, что твой косматый сыночек уйдет от меня. Примем меры, не думай.

Он опять пошел под ветлу, сел в ее тень на траву и привалился спиной к стволу. С этим народом никогда покоя нет. Никогда и нигде, слушай. Самый беспокойный и безграничный народ – это наш великий, слушай, русский, так называемый старший брат, аксакал советских народов. И нигде у него порядка нет, ни на учреждениях, ни в предприятиях. В областной конторе работал – совещания да бумаги, сюда, к самой Волге перешел – браконьеры и нарушения. Там заседают, тут воруют. Как это так, слушай? Где смысл и правильность жизни? Или старшему брату все можно, да? А ты подумал, дорогой, что младшие братья у тебя учатся?…

– Вроде дрожит, – сказал Парфенька. Кинулся к водовозке, притронулся рукой к напряженно свисающему телу рыбы и ощутил едва заметное мерцание. Встав на колесо, он ухватился за скобу и влез на цистерну. Вода в ней сверху вроде бы покрывалась пузырьками. – Задыхается, – крикнул тревожно он, спрыгивая на траву. – Задыхается она, Тигран Вартаныч!

– Ва-артан Тигранович, а не Тигран Вартанович, – устало поправил инспектор. Однако поднялся, подошел к Парфеньке и лично убедился, что рыба вздрагивает, а над горловиной цистерны белеют пузырьки пены. Что тут делать? Ничего примерного не сделаешь. А вслух приказал строго: – Сейчас же принимай экстренные меры, слушай.

– Ага, меры, – заторопился Парфенька. – Воду надо другую. Я пока ведром зачну таскать, ладно? Крантик откручу, спущу малость, а сверху стану доливать свежей.

– Чем ты, слушай, дольешь, умная твоя голова?

– Ведрами. У Витяя есть, он запасливый. А вы поезжайте скорее в Ивановку, пожарную машину возьмите.

– Па-ачему, слушай, я в Ивановку, а ты здесь?

– Так ведь, это… не дадут мне, а вы начальник… товарищ этот…

– Браконьер – товарищ? Нашел товарища. Друг еще скажешь, да?

– Нет, гражданин… этот… Сидоров-Нерсесянов.

– Нерсесян! Все перепутал, пенсионная книжка. На чем я поеду? Смеешься, да?

– На велике, тут же близко. А взад – на машине. Вот нате, берите. Да скорее поезжайте, не думайте лишнего – задохнется же! – Сунул ему свой велосипед, подтолкнул в плечо и кинулся к машине за ведрами.

Сидоров-Нерсесян не привык к такой бесцеремонности, помотал головой, осуждая бестолкового браконьера, однако послушался и вывел велосипед на взгорок. Прежде чем сесть, оглянулся сверху и увидел Парфеньку уже бегущим от залива с двумя полными ведрами в руках, жестяным и резиновым. Быстрый человек, хоть и нарушитель. Почему-то жалость к рыбе проявил, хотя не должен проявлять: браконьер же!

Кривоносый ивановский пожарник сперва отказал в машине, не понимая со сна, зачем для пойманной рыбы, к тому же одной-единственной, целая цистерна воды, но когда узнал, что рыба пока без конца и поймана лишь частично, вскочил за руль, хлопнул дверцей и покатил к заливу, позабыв про инспектора. Будто его совсем не было и кривоносый пожарник сам догадался спасти рыбу. Такой негодник, слушай. Никакого уважения к начальнику. Ну подожди же!

Сидоров-Нерсесян оседлал велосипед, приподнялся и всем шестипудовым весом нажал на педали. Не уйдешь, сукин сынок!

За деревней, на ухабистой полевой дороге он нагнал ковыляющую по-утиному красную машину, погрозил кабине кулаком и вырвался вперед. Чтобы какой-то лежебокий пожарник, слушай, обгонял советский рыбнадзор – не будет такого происшествия, понимаешь!

Парфенька встретил его с ликованием.

– Ну молодец, начальник! Спасибо! На велике машину обогнал, а! Ближе, ближе подъезжай! – закричал он пожарнику, показывая рукой на водовозку и забегая вперед, чтобы заслонить лежащее на траве тело рыбы: наедет ненароком, бестолочь.

Пожарник ловко поставил свою машину рядом с водовозкой и выскочил смотреть чудо, но Парфенька погнал его работать:

– Потом наглядишься, потом. Живо скачивай воду в нашу цистерну. А вы, гражданин начальник, берите шланг водовозки. Как я кран отверну, так поливайте рыбину на берегу. Чего зря воде пропадать. Ну, с богом!..

В несколько минут они слили «старую» воду из водовозки на заблестевшее в траве тело рыбы, закачали ей из пожарной машины, свежей, и пожарник отправился на экскурсию, охая и качая головой в форменном картузе, а Сидоров-Нерсесян сел на подножку водовозки покурить. Задымив «казбечину», он протянул коробку Парфеньке. Тот помотал заячьим малахаем:

– Не привержен.

Сидоров-Нерсесян сдвинул на затылок мотоциклетный шлем:

– Ты, может, и не пьешь?

– Не пью. Я только чай люблю, гражданин начальник. И еще квас. Хотел сюда захватить холодненького, с вечера в термоске припас, да забыл в торопливости. Лучше кваса напитка нету.

– Какой же ты, слушай, браконьер, если не куришь, не пьешь, ничего другого не делаешь? И рыбу жалеешь?

– Завсегда жалею.

– А ловишь?

– Всю жизнь ловлю. Судьба такая, чтобы ловить. А вы меня ловите, по своей должности…

– Му-удрец! Все вместе поставил: меня, себя, рыбу… Я не тебя ловлю, слушай, я – рыбнадзор, обязанности выполняю, долг. Высокий гражданский, понимаешь, долг. Я – персонал, слушай!

– Это мы понимаем. А только зачем нас гонять, когда все одно ей жизни нет? Вон «Химмаш» недавно свою гадость в Волгу спустил, директора сняли. Эх, гражданин начальник!..

– Чего «эх», чего «эх», слушай! Если завод нарушает, и ты должен нарушать, да?

– Не нарушал я. Мне же много не надо, я же для народу…

– Все мы, слушай, для народа, а разберешься в последовательности – против. И ты первый.

V

К шести часам в утреннюю перекличку ивановских петухов ввязались весело собаки, деревянно застукали калитки и двери, чаще зазвучали людские голоса, потом затрещали мотоциклы и мопеды, заурчали грузовики и тракторы – деревня собиралась на колхозную работу.

Парфенька, любивший эту трудовую музыку, лежал на траве у водовозки и блаженствовал, пока не уловил на самом распевном месте сбой и короткое замешательство. Он насторожился: слишком уж резко выделилась железная трель мотоциклов. Но вот оглашенно завизжали и мопеды, взревели, давя голоса людей, тракторы, завыла сирена второй пожарной машины, и весь этот гремучий базар угрожающе-стремительно стал нарастать. Парфенька вскочил:

– К нам грянули!

– Ну и что? – Сидоров-Нерсесян нехотя встал с подножки машины. – Экскурсия, может быть? Может. И если граждане хотят…

– Они же напугают ее; растопчут!

– Не бойся, слушай. Она сама любого гражданина напугает. Вот увидят ее и назад побегут. – Но все же поманил пальцем кривоносого пожарника, собравшегося уезжать: – Подожди, слушай. Вода у тебя осталась?… Тогда приготовь шланг. Если будет нарушение, пустишь струю.

– На людей? Не имею права.

– Я отвечаю, слушай. Ты включи, я сам направлю. Нельзя, слушай, губить народное добро. Так, Шатунов?

– Истинная правда, начальник. Спасибо вам, век не забуду! Вот, вот они, вороны!

На бугор выскочили два пламенных сверкающих мотоцикла «Ява» и один шустрый, тоже красный и хромированный мопед. Их всадники на миг застопорились, и один из-под ладони, как богатырь с известной картины, поглядел на люцерновую луговину и машины перед заливом.

– Здесь! – крикнул он, и все трое с треском покатились вниз, к рыбе.

Сидоров-Нерсесян с Парфенькой встали у водовозки, прикрывая рыбу, но с бугра вылетело еще несколько мотоциклов и мопедов, потом покатились велосипедисты, затем взгромоздились четыре трактора «Беларусь» с навесными культиваторами и сеноуборочными орудиями, вторая пожарная машина и два бортовых «газона» с народом, бежал, обливаясь потом, пеший люд. В несколько минут берег залива был затоплен техникой и людьми, которые сразу же бросились к чудо-рыбине.

– Не трогать, ироды!.. Не бери, слушай! – кричали Сидоров-Нерсесян с Парфенькой, расталкивая народ.

Но вдоль рыбины, с обоих ее боков, уже толпилась от водовозки до самого залива двухрядная шумная очередь.

– Где же полторы сажени, когда без конца? Сплетники.

– Да не Лукерья это, говорил же Бугор!

– Везет человеку!

– Парфеньке? Ага, он такой…

– Я тоже его знаю. Про него даже в газете писали.

– Бабы, бабоньки, дайте хоть одним глазком!

– Кто писал-то? Мухин и Комаровский?

– Убери лопату, не трожь.

– А что? И они, и сам Коптилкин. В областной теперь служит, «спецкор» подписывается. Спец, понял?

– А наш Парфенька не спец? Он покажет, где у рыбы титьки.

Парфенька взял пожарный шланг и направил наконечник ствола на толпу. О рыбе не только говорили, ее трогали ногами, руками, граблями, вилами, мотыгами… Но вот кто-то заорал лихоматом: «Электрическая! Берегись, током бьет!» – и в этот момент в заливе раздались могучие всплески сразу в нескольких местах, из горловины водовозки выбросился хрустальный фонтан брызг, а тело на влажной траве стремительно приподнялось, изогнулось и, встряхнувшись, расшвыряло шумящую очередь.

– Давай! – приказал Сидоров-Нерсесян, и пожарник включил мотопомпу.

Убойная струя сверкающим клинком взмыла в небо, но Парфенька направил ее на остатки толпы, опрокидывая ближних и поливая дальних. Берег с измятой травой, где лежала вздрагивающая рыбина, мигом очистился.

– Молодец! – одобрил Сидоров-Нерсесян. – Не ты молодец, Шатунов, а рыба молодец. Я говорил, она любого гражданина напугает, а? Говорил, слушай?

– Так точно, гражданин начальник, говорил…

– Это кто на моей земле начальник? Почему такое безобразие с утра?

Парфенька оглянулся и бросил шланг на траву. От «уазика» с брезентовой кабинкой – и когда черт принес! – двигался к ним присадистый, квадратный Семируков в очках, председатель ивановского колхоза. Мельком глянув на невзрачного Парфеньку, он остановился перед Сидоровым-Нерсесяном:

– Что за спортсмен в шлеме? Сейчас же освободи участок и прекрати хулиганство!

– Я-а?! – Косматые и черные, как ночь, брови инспектора вскинулись на лоб. – Ты чего позволяешь, слушай? Ты с ума свихнулся, да? Мы для народа стараемся, для тружеников…

– Для народа?! А это что такое? А это? А это?! – Семируков махнул рукой в одну сторону, в другую, ткнул под ноги: люцерна почти на половине участка уложена как войлочная подстилка, мокрые колхозные труженики, рассеянные Парфенькой, возбужденно отряхиваются и обмениваются впечатлениями, не думая о работе, могучая техника в беспорядке стоит по косогору, окутанная дымом: моторы остались не-выключенными. – Вы всему колхозу нанесли непоправимый вред. Скажешь, не так?

Сидоров-Нерсесян с укором посмотрел на Парфеньку: «Говорил я тебе о вреде, слушай?» – но в обиду не дал:

– Не так, председатель. Мы не виноваты, мы хотели…

– А кто виноват, по-твоему? Люди на работе должны быть, у нас сенокос в разгаре, прополка затянулась, жара стоит несусветная, а вы… Где рыба?

Эта? – Семируков поправил указательным пальцем очки, вгляделся. – Хм, ничего, подходящая. Вытаскивайте всю и везите на приемный пункт – сдадим в счет плана второго квартала.

– Что? Ты чего командуешь, слушай? Ты знаешь, что это?

– Знаю: Лукерья. И чтоб по весу сдать, под квитанцию, понятно? Эй, Стасик! – крикнул он шоферу ближнего грузовика. – Отвезешь народ на сенокос и дуй в город за фуражом для уток.

– Да зна-аю. – Длинноволосый белобрысый Стасик неохотно полез в кабину.

– Ни черта ты не знаешь! Молодежь называется, смена. Сколько раз говорил, чтобы машины на остановках глушили – у всех работают! Об экономии горючего только мы с бухгалтером думаем… И оба пожарника здесь! А ну марш все по местам, черти драповые!

– Это не Лукерья, – возразил наконец Парфенька. – Мой Витяй говорит, это наяда, речная русалка.

– Все равно сдать. Мы первый квартал по мясу едва вытянули, а вы русалок выдумываете. И за люцерну мне возместите сполна. Здесь больше гектара измято. Эй, Головушкин! Василий Кузьмич! – Председатель махнул рукой мокрому мужику, выливавшему из туфель воду, и двинулся к нему. – Капусту и огурцы полить сейчас же, а женщин отвезти на свеклу во вторую бригаду, а не в первую. И чего там Кутузкин возится столько…

Сидоров-Нерсесян и Парфенька поглядели ему вслед и опять сели в тень водовозки, наблюдая за отъездом ивановцев. Кривоносый пожарник тоже хотел уехать, но Парфенька упросил его остаться, и он поехал к берегу заправиться – близилось время менять для рыбы воду. Чего уж отступать, когда ввязался. Да и Семируков уехал, хотя скоро новое начальство припожалует, районное. До него управиться бы.

Прежде начальства притутулили, однако, Витяй и Сеня Хромкин. Сидоров-Нерсесян сразу кинулся к своему мопеду, ворча, что он новый, слушай, обкатку еще полностью не прошел, и нельзя, слушай, вдвоем ездить, но, плюнув на цилиндр, с удивлением увидел, что слюна не закипела.

– Мы же под горку накатом ехали, – сказал Витяй. – Мы народ крестьянский, бережливый. Так, ба-тяня?

Парфенька не ответил и, поднявшись, заторопился к Сене, который уже взобрался на цистерну и деловито глядел в люк.

– Кто это? – поинтересовался Сидоров-Нерсесян.

– Главный изобретатель Хмелевки, профессор трудоемких процессов в животноводстве, – сказал Витяй серьезно. – И еще академик философических наук.

– Такой косорукий,[5]5
  Сидоров-Нерсесян не преувеличивает: левая рука Сени действительно была сломана одной изобретенной им машиной и срослась косо.


[Закрыть] лысый головастик в тапках – академик, да? Ты смеешься, слушай?

– Нисколько, Сидор Нерсесянович.

– Сидоров-Нерсесян, говорил же! Двойная фамилия: Сидоров и еще Нерсесян, понимаешь? С женой поменялся, с супругой. Она стала Нерсесян, а я – Сидоров, понял?

– И девичьи фамилии тоже, значит, оставили?

– А?… Да, да, оставили. Только жена стала Нерсесян-Сидорова, а я – Сидоров-Нерсесян. И не путай, пожалуйста, слушай!

– Ладно. Память у меня крепкая, товарищ Сидоров-Нерсесян. Надумали, что делать с моим отцом?

– Не знаю, слушай. – Инспектор опечалился. – Если бы две рыбы больше пяти килограмм поймал, тогда нарушение, а он ведь одну. Какое же нарушение, если одна крупная рыба, а? Он же не знал, слушай?

– Не знал конечно.

– Ну вот. Он не знал, а я должен думать.

Сеня Хромкин по-стариковски, как с печки, съехал на пузе с цистерны, уронив с ног домашние тапки, заправил в сатиновые шаровары мятую белую рубаху в красный горошек, крепко потер ладонью лицо и просторную розовую лысину – проверял, не сон ли видит. Этот балбес Витяй выхватил его прямо из постели, ничего толком не рассказал, посадил на багажник мопеда и поволок. Но какой же сон, когда знаменитый рыбак Парфений Иванович Шатунов – вот он, живой, действительный, подает ему старые тапки, под босыми ногами мнется влажная прохладная люцерна, рядом стоит знакомая водовозка, а в ней – рыбовидная зверина неизвестного происхождения вида. И не только в цистерне лежит, но и дальше, по протяженности зеленого берега, до самого залива и еще дальше, в глубоководности ивановского водоема. Велика же эта невидаль рыбовидной диковины!

– Как думаешь, Семен Петрович? – спросил Парфенька терпеливо и почтительно.

Сеня попеременно, одну об другую, вытер влажные босые ступни, сунул их в тапки, сказал раздумчиво:

– У жизни всегда большой запас несуразных случайностей происшествия. Это если с нашей точки зрения людей. И с этой точки зрения природа есть бестолочь, не понимающая своелюбной хозяйственности человека. Правильно это, Парфений Иванович?

– Неправильно, Семен Петрович. Природа завсегда была умной, это Федька Монах когда хошь может подтвердить.

– Тогда пойдемте смотреть дальнейшее продолжение рыбовидной диковины.

Они спустились к берегу залива, не сводя глаз с изумрудного тела рыбы. Потом Сеня умылся, оросил вспотевшую от напряжения дум лысину и вздрогнул, невзначай притронувшись к рыбе:

– Электрическая?

– Не должно, – возразил Парфенька. – Мы ее столько таскали, когда вынули из воды да в цистерну потом засовывали, и ничего. Правда, один ивановский давеча о том же блажил, да, я думаю, сдуру.

– Электрическая, – утвердил Сеня, притронувшись и вздрогнув еще раз. – Постоянного тока. – Подумал и внимательно оглядел Парфеньку. – Вас не ударило из-за наличия резиновых сапог на ногах. И других тоже. Изоляция от земли.

– Неужто? – Парфенька поглядел на свои высокие бродни, вспомнил, что Витяй с кавказским Сидоровым тоже в резиновых, только у рыбнадзора короткие, форсистые, как бабьи боты. – Ну, Семен Петрович, ты голова-a! Сразу угодил в середку. Ведь и Голубок со своими утятницами да кормачами в резиновых – у воды же робят, что тут обуешь, окромя сапог. Они нам хорошо подсобили, Голубок с кормачами-то. Одного звать Степа Лапкин, а другого Степан Трофимыч Бугорков; ветеран. Что вот дальше делать, не знаю. Живая тварь, жалко, если разорвем. Выручай, Семен Петрович, а потом уж я удружу. Хоть рыбкой, хоть чем хошь и когда хошь.

– Надо подумать. Вы идите, я побуду в одиночестве размышления, прикину неверные возможности человеческой разумности и технического хозяйства.

– Понимаю, Семен Петрович, думай, как не понять. Оставайся себе, приноравливайся.

И Парфенька поволок тяжелые, спасительные и от электричества бродни в гору, зная, что Сеня Хромкин не подведет, отыщет какой-нибудь выход. Это на взгляд он невидный, да на взгляд-то и сам Парфенька состоит из одних рыбацких сапог да заячьего малахая. Зато сапоги у него метровой длины, по самые втоки, а малахай большой, как подушка, на нем и вздремнуть можно, если придется.

– Ну, что решили? – спросил Витяй.

– Ничего. Думает. – Парфенька сел рядом с сыном на траву. – Она электрическая, сразу не решишь. – И объяснил про изоляцию на ногах.

Витяй мигом сбросил свои сапоги, притронулся к рыбине и ойкнул, а Сидоров-Нерсесян завел мопед и покатил в Хмелевку – доложить оттуда по телефону своему областному начальству. Пусть приезжают, слушай, сами и разбираются. Тут не какой-то простой браконьерский случай, а электрическая рыба неизвестной длины. Хорошо, бьет пока несильно, а если, слушай, сильно трахнет?