Текст книги "ХМАРА"

Автор книги: Анатолий Гончар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 23 страниц)

 -Ох, росским – то духом как шибает, как шибает, – восторженно разохалась старуха, с шумом втягивая носом застоявшийся избяной дух с приторным, невесть откуда взявшимся запахом сирени.

 -Джордж Милославский, князь, – ни с того ни с сего ляпнул я, поворачиваясь к ней лицом. Бабка явно смутилась, и даже перестав втягивать в "сопла" воздух, неуверенно промямлила.

 -Нурингия Лещеевна, Кощеева внучка, – затем, подумав, добавила, – младшенькая, – и глупо заулыбалась.

 Внутреннее убранство хибары "поразило" моё воображение. Полная убогость в сочетании с королевской роскошью. Грязь, налипшая на золотые фужеры; мусор, устилающий мраморные изваяния; пыль, толстым слоем покрывающая золоченые рамы старых картин, висевших на засаленных стенах и какие-то черные коренья, безобразной кучей сваленные в ближнем углу, переплетенные нитями серебристой плесени, а в довершение: огромная серая паучиха с оторванной по самое брюшко лапой, восседавшая на своей сети и с хрустом пожиравшая большущую серую крысу.

 -Проходите, Джордж, проходите, – старуха, очевидно проникшись ко мне почтением из-за княжеского титула, перешла на Вы. Она поверила в мою шутку, а я не спешил переубеждать её в обратном. – Присаживайтесь, – "Костяная нога" резким движением смахнула с табурета какую-то утварь и ногой подтолкнула его ближе к столу, заваленному сомнительной свежести овощами и фруктами (отродясь таких не видывал).

 Чай, поданный на стол в золотых чашах, выглядевших инородными телами в убогих стенах этой халупы, был приторно-сладким и слегка отдавал мятой. Сделав один глоток обжигающего губы напитка, я скосил взгляд в сторону старушенции, на лице которой появилось самодовольная улыбка, а в глазах загорелось злое торжество.

 "Ого, – подумал я про себя, – не всё спокойно в королевстве Датском, надо держать ухо востро, а то что-то расслабился я, на Матрениных-то харчах". Дальше я только делал вид что пью и, выждав момент, когда бабуся отвернулась, выплеснул содержимое чашки в темный, опутанный пыльной паутиной угол.

 -Благодарствую, хозяюшка! – я слегка склонил голову и, приготовившись притвориться безмерно сонным и уставшим, с блаженным видом встал из-за стола. И тут меня повело. Туман застелил взор, глаза слиплись, и я провалился в бездну. Чтобы сбить меня с ног с лихвой хватило и одного глотка, но часть моего сознания бодрствовала, я слышал звуки и чьи-то грубые прикосновения. Наконец меня схватили за ноги и куда-то поволокли. Сколько я провалялся, не помню, но когда смог открыть глаза, на дворе было утро. Лучи солнца пробивались сквозь многочисленные дыры чулана. Я лежал на полу. Вокруг валялись какие-то черепки, косточки, обрывки холстин, судя по их виду бывших когда-то одеждами, иссохшие трупики летучих мышей и лягушек. В углу стояла сломанная кочерга и старая, с переломанными прутьями метла. А на потолке плела свою паутину всё та же паучиха с оторванной передней лапкой. Руки мои безвольными плетями лежали вдоль тела. Правое бедро, едва зажившее от раны, противно ныло. Но мизинец на левой ноге уже покалывало сотней иголок. Значит еще не все потеряно. Пут на мне не было, и если Нурингия не заявиться в ближайшие полчаса, то она сильно пожалеет о сделанном. Я попробовал пошевелить ступней, тщетно. На лбу холодной испариной проступил пот. Я приложил новое усилие, и моя нога сдвинулась с места. Пару секунд передохнул и попытался двинуть рукой. Пшик. Постарался проделать ту же операцию со второй ногой и тоже безрезультатно. Тогда, скрипя зубами, я стал сгибать начавшую слушаться левую ногу. Медленно, очень медленно она сдвинулась с места, и моё колено поползло вверх.

 Вверх-вниз, вверх-вниз, до полного изнеможения, до тошноты, до нестерпимой боли в висках сгибаю и разгибаю ногу, разгоняя по жилам застоявшуюся, скованную проклятым зельем кровь. Ух, правая рука наконец-то съехала с мышиного трупика, пальцы медленно разжались. Вновь сжимая ладонь в кулак, я едва не застонал от жгучей боли, пронзившей мои суставы. Но фокус удался, ладонь медленно сжалась, и благодатное тепло заструилось по моей всё еще практически беспомощной ручонке. Через несколько минут, сжав зубы, я приподнялся на локте и, с трудом удерживая норовящую свалиться на бок голову, заглянул в широкую трещину, украшавшую низ плотно прикрытой двери.

 Посреди старухиной хибары на том месте, где совсем недавно стоял достопамятный стол, возвышалось мрачное сооружение, состоявщее из огромного закопченного котла, под которым пылал жарко растопленный костер. Дым от него, извиваясь подобно гигантской змее, удушливой волной проползал через всю халупу и вытекал в огромную дыру чердачного отверстия. Для чего этот котел предназначался, отгадать особого труда не составляло. В качестве рождественского гуся, кажется, в супчик должен был попасть я. Ведьма, назвать эту людоедку Ягой у меня язык не поворачивался, готовила завтрак, но самой её видно не было. Большая часть комнаты скрывалась от моего взора, и оттуда, из невидимого мне пространства, доносились какие-то звуки и шорохи. Я прислушался. Мой слух уловил едва внятное бормотание старухи. Она что-то бормотала – будто шаманила. Затем послышался скрип открываемой двери и на "сцене" появился новый сказочный персонаж. Маленький, расфуфыренный, выглядел он преотвратительно. Его черные глазки-бусинки воровато бегали по сторонам, длинные руки-плети дергались подобно змеям. Все очертания тела казались зыбкими, расплывчатыми, а в целом мужичок как мужичок, неопределенного возраста, национальности и цвета кожи.

 -Как поживать изволите, Нурингия Лещеевна, как здоровьечко? – пропел вошедший таким сладеньким голосочком, что у меня внутри чуть было всё не вывернулось, и дурнота удушливой волной подкатила к горлу.

 -Здравствуй, здравствуй, Пантелемон Савелыч, вашими молитвами да пожеланиями всё слава бесу, – на середину комнаты выплыла раскрасневшаяся ведьма, в руках она держала огромный кочан капусты, который, не глядя, швырнула в начинающий закипать котел.

 -Как там наш путничек? Не прозябши, не заболевши?

 -Не юродствуй, – строго одернула его старуха, доставая из передника приличного размера кухонный нож.

 -А всё же не худоват ли будет, не жилист ли?

 -В самый раз, мне в моём возрасте жирного нельзя. А что жилист, так ничего, покипит, разварится.

 -Опять переварить удумала, старая!– мужичонка аж побагровел с досады. – Ты ж знаешь, я мясцо с кровью люблю, что б недопеченное, недоваренное.

 -Ничего с тобой не сделается, и такое слопаешь! А не хочешь, забирай свою долю и уматывай. Вари как знаешь.

 -Да ладно, ладно, – примирительно согласился незнакомец. – А как я тебе его поставил, а? Аккурат к дому вывел.

 (Да тут против меня, оказывается, целый заговор! Ну ,бестии, держитесь! Сейчас только руки окрепнут, и мы малость позлобствуем).

 -Ну, в этом деле ты завсегда мастер был, кто ж лучше тебя путника заплутает?! То-то же, никто!– старуха громко икнула и, вытерши нож о грязный передник, двинулась в мою сторону. В душе моей повеяло холодом. Я попробовал встать, но ноги меня не слушались, а руки были слишком слабы, чтобы оказать достойное сопротивление. И хотя мне противостояли "всего лишь" маленький человечек и древняя старуха, обольщаться не стоило. Первая заповедь солдата в боевых условиях гласит: нельзя недооценивать противника. А у меня от чего-то не было сомнений, что будь я даже в полном здравии, эта парочка представляла бы серьёзного супостата, с которым было бы не так уж просто справиться. А сейчас, когда мои руки и ноги были словно ватные, серьезно рассуждать о сопротивлении и победе не приходилось. Но умирать просто так не за понюшку табака – недостойно и не профессионально. Стыдно, в конце концов, я же не баран какой. Что делать? – извечный вопрос застучал в моих висках барабанной дробью. У меня не осталось выхода, кроме как притвориться беспомощным и ждать до последнего в надежде на его величество случай.

 -За ноги его бери, – я из-под опущенных ресниц пристально наблюдал за входящей в мою "камеру" ведьмой. Слава богу, ножа у неё в руках не было. Значит, убивать меня пока не собирались.

 -Ты посудку под свежую кровь приготовила? – человечишка бесцеремонно ухватил меня за ноги и, не дожидаясь помощи от сообщницы, попёр к выходу. "А дури в этом паршивце немерено", – с тоской подумал я, почувствовав, как мои плечи поволочились по каменному полу чулана.

 -Да погодь, погодь, не торопись, сейчас подсоблю.

 -Так что с посудкой-то? – уточнила эта мелкая сволочь, рывком выдергивая меня на центр комнаты.

 -Что-то ты мил-друг совсем к свежатине пристрастился, так и в вурдалака превратиться недолго, – сердито поведя глазами, хмыкнула старая ведьма и весьма неодобрительно покачала головой.

 -Тебе-то какое дело? – в тон ей ответил Пантелемон и довольно больно пнул меня сапогом в бок, – как хочу, так и обедаю. Ты мясо опять переваришь, а эта свежая кровь мне какая– никакая, а подлива.

 -Вот-вот, превратишься в вурдалака, станешь по ночам по могилкам шастать, косточки рыскать, с волкодлаками якшаться, на луну выть. Еще и волкодлачков наплодишь.

 – Лещеевна, не шути так больше, не люблю я этих шуток.

 -Да ты погодь, погодь, я тут на днях вот что пронюхала, – (я невольно навострил уши, может, и жить мне осталось считанные секунды, но разведчик должен оставаться разведчиком до последнего вздоха), – появился в наших краях не то злодей видный, не то колдун черный. Нечисть к нему со всех сторон так и повалила. Вот я и думаю, может и нам к нему ходы поискать надо бы?

 – Нет, Лещеевна, даже разговоров слышать не хочу! Нечисть она и есть нечисть, не чета нам. Мы господа свободные, сами по себе издревле, родами знатные, корнями древние, кровью чистые, а нечисть – голь перекатная без роду, без племени. Прах. Им бы лишь пресмыкаться пред кем да на луну выть, долю свою оплакивать. И не уговаривай, с волкодлаком быть – себя не уважать.

 -Не горячись, Пантелемон Савелыч! Попомни прошлое-то, когда Стылые-то пришли, родаки наши тоже ни к кому не примкнули, в сторонку отступили, в тиши отсидеться хотели. И что из этого получилось? Сколь ты сиротой бездомным маялся, а? Молчишь. Ты подумай, подумай, а я пока горло-то ему перережу да кровцы тебе свеженькой наберу.

 Пантелемон недовольно закряхтел, но смолчал. В словах ведьмы было предостаточно веских аргументов, заставивших беднягу призадуматься. А сама Нурингия, взяв со стоявшего в углу стола нож и, небрежно держа его в правой руке, стала деловито пристраивать мою шею над заботливо подставленной плошкой. Я незаметно сжал кулаки и...

 ...дверь с визгом распахнулась. Мои мучители, мгновенно забыв о моей персоне, прыснули в разные стороны. В дверном проеме показалось осунувшееся, перемазанное слоем копоти и сажи, но такое родное лицо бабки Матрены.

 -Опять паскудники за старое принялись! – физия моей доброй феи пылала гневом. Мои мучители, словно застигнутые врасплох крысы, кинулись в разные стороны.

 -Стоять! – гаркнула Тихоновна и на её ладошках заплясали язычки пламени. – Всё пожгу! – пригрозила она, входя в помещение и окидывая его изучающим взглядом. – Да-а-а, как была ты неряхой, так и осталась. Жаль, родители твои тебя не видят, вот бы порадовались.

 -А ты моих отца и матушку не трогай, – Нурингия как бы случайно сделала шаг вперед.

 -Да мне до твоих родаков и дела нет, такие же, как ты сволочи были, как жили по-скотски, так скотами и умерли.

 -А чем это мои родители хуже твоих будут? Что тех, что тех Стылые забрали, – гневно бросила ведьма и шагнула еще раз.

 -Что верно то верно, те и те от одной нечисти погибли. Только мои в бою праведном, лес и детишек лесных защищая, в то время когда твои в бегстве постыдном укрывались. Только когда все защитники погибли бежать-то некуда стало.

 -А коль и так, что с того?! – зло выкрикнула ведьма, одним прыжком преодолевая разделявшее нас расстояние. Холодная сталь, рассекая кожу, уперлась в моё горло. – Всё, добрая моя подруга, руки за голову, к стене и не шевелиться, покуда Пантелемон Савелыч тебя вязать будет.

 Моя рука, как бы случайно свалившись, опустилась около ведьминой ноги и медленно поползла , соскальзывая за её пятку.

 -А почем я знаю, что ты его после не убьешь? – сквозь мои прикрытые веки было видно, что глаза её озорно заблестели, от пристально взгляда Бабы-Яги маневры мои не укрылись вовсе.

 -А тебе и знать нечего. Может, отпущу, а может, и оставлю, в услужении. Давай, давай поторопись, а то кровушку-то пущу, Пантеле... – почва ушла из-под ног старушенции. Дернутая за пятку,она откинулась назад и, роняя нож, с грохотом шлепнулась на спину. Ведьма взревела от досады, но сдаваться не поспешила и в её правой руке вспыхнула молния, которая её же и ударила. Людоедка взвыла еще громче, со стремительностью юного каратиста вскочив на ноги, схватила в руки суковатое полено и бросилась на бабку Матрену. Я попытался ей помешать, но не дотянулся. Подняться на ноги не удалось, тем более и мне ничего иного не осталось, как широко раскрытыми глазами наблюдать за продолжением схватки.

 Тем временем ведьма взмахнула своим оружием и... отброшенная небрежным жестом бабки Матрены, отлетела аж к противоположной от входа стенке. И тут я, вдруг вспомнив, что в пылу "битвы", разгоревшейся меж женщинами, совершенно упустил из виду ведьминого сотрапезника, быстро окинул помещение взглядом. Мужичонки нигде не было, но к моему удивлению и ужасу из дальнего полузатененного угла, вытягиваясь и разрастаясь, выползала огромная клыкастая зверина, гибридная помесь кабана и саблезубого тигра. При виде этого чудовища мне стало малость не по себе. Матрена же только хмыкнула и, успокаивающе подмигнув, сделала шаг вперед навстречу доисторической уродине. Та злобно рыкнула и клацнула зубами, но Яга и бровью не повела, а, глядя в глаза противнику, лишь нехорошо усмехнулась.

 -Ты меня не стращай, мне твои фокусы еще в детстве надоели. И не скалься, а то клыки поотшибаю. Вот щас огоньком-то тебя промеж шерстки как приглажу, враз присмиреешь.

 Зверина заскулила и, затравленно озираясь, попятилась в угол.

 -Ты ,Коленька, не лежи, вставай на ноженьки и ступай с богом. Иди на север от солнышка, аккурат к лешему попадешь, тут недалече. Ба-альшой такой дуб увидишь, он подле него и живет. Верст десять будет, да у тебя ножки молодые – мигом добежишь. А мне с этими еще погуторить надобно. Ну что ты лежишь-то, окаянный?

 Я виновато развел руками: мол, я бы рад, да...

 -Ох, дура я старая, они ж тебя дурман – травой опоили! А я-то все думаю, какой-то ты не такой, не живой что ли. Да стал бы ты тут лежать, если б силах был, – Яга сделала пас рукой, и по всему моему телу заструилось благодатное тепло. Я почувствовал, как всё моё естество наливается благодатной силой. Через минуту я поднялся и, приложив руку к сердцу, склонился в низком поклоне.

 -Как же Вы, бабушка, ночью-то справились?

 -Потом, потом, – отмахнулась бабка Матрена, выпроваживая меня за дверь. – Ступай, тебе еще до ночи в город попасть надобно, а дорожка неблизкая. Вот через недельку, коль путь будет, заявишься, тогда и поговорим.

 Я согласно кивнул, захватил валяющуюся на пороге сумку и, покинув негостеприимный кров, снова пустился в путь. На этот раз я не шлепал ушами, надеясь, что дорога, мол, выведет. (Да и дороги-то, собственно, никакой не было). А строго выдерживал заданный курс, ориентируясь по солнцу. Как и сказала бабушка Матрена, через пару часов хода я оказался на лесной поляне, посреди которой стоял огромный раскидистый дуб, увитый хмелем. Под его корнями прямо из небольшого земляного холмика торчала кривая труба, из которой шел сизый духовитый дым.

 -Здравствуй, вой!– из-за дуба показался сухонький старичок, державший в руке суковатую палку.

 -Здравствуйте, дедушка! – поздоровался я, с опаской поглядывая на его "тросточку". – Я, извиняюсь, а Вы кто будете?

 -Хочешь сказать, не признал?! Да леший я, леший, не веришь? – дед почесал лысину. – Вот ведь какие все не верящие пошли. А ладно, – он махнул рукой, наклонился и, откинув незаметный для глаза люк в своё убежище, юркнул в его утробу. Что-то там загремело, зашуршало и из-под земли высунулась сперва голова, затем руки, а затем и вся фигура дедка с ног до головы разодетого ни дать– ни взять в точную копию нашего армейского маскировочного костюма. Я едва не расхохотался и, спрятав улыбку, отвернулся в сторону, делая вид, что разглядываю окрестности.

 Леший, кряхтя, наконец-то выбрался на поверхность.

 -Теперь-то веришь?

 Я кивнул головой, по-прежнему едва сдерживаясь, чтобы не расхохотаться.

 Леший для порядка немного посетовал на сегодняшнюю молодежь, затем, совсем по-нашему протянув руку, представился:

 -Степаныч, леший.

 -Николай, прапорщик Российской Армии, – в свою очередь отрекомендовался я, пожимая сухонькую, но ещё крепкую ладонь лесного деда.

 -Ждал я тебя. Барсик с утра прибежал, про тебя сказывал. Сестрица моя названная просила до города тебя проводить. Провожу, как не проводить. Хорошего человека завсегда уважить можно.

 -Так я готов, идемте.

 -Ишь ты, расспешился. Сёдни у меня переночуешь, а завтра с утречка в путь и отправимся.

 -Так ведь бабушка Матрена сказала: "Поспеши, к вечеру в город попасть надобно."

 -А я говорю, не гоношись, парень, утро вечера мудренее, до ночи в город всё одно не поспеть. Отдохнешь, сил наберёшься и по дорожке, по дорожке. За ночь враги твои со следа собьются, да и охранные заклинания в силу войдут, глядишь, и проскочим в спокойствии. Ты вот что мне лучше скажи: как тебя угораздило с дороги-то сбиться?

 -Так я шел, шел, а потом дорога кончилась, и только звезда в небе...

 -Кончилась, говоришь?! – дедок задумчиво почесал лысину. – Исчезла, стало быть?! Ха, ха. Ничего просто так даже в волшебном мире не исчезает, на всё своя причина должна быть. Бегал я сегодня на большак, твои следы разыскивал, аккурат Барсик появился – я и побёг. На месте твоя дорога, а следы твои на тропку свернули, да только тропка та -одна видимость. Я враз всё смекнул и Матрене, значится, про энто знать дал. А ужо она своё дело знает, – скинув с себя маскировочные одежды, дедок вновь юркнул в укрытое от посторонних глаз подземное жилище.

 -А раз дорога никуда не исчезала, так что же это было? – глядя вслед лешему я вздохнул и вдруг ощутив себя в этом мире неопытным солдатом – новобранцем, которому надо всё показать и объяснить, виновато развёл руками. Давно забытое чувство никчемушности оплело меня путами стыда.

 -Морок, – пояснил леший, выползая из своего схрона, – так что и звезда твоя путеводная – обман, да и только.

 -Так ведь мороки, они ж вроде шутники-обманщики, а этот каннибал какой-то.

 -Шутники, говоришь?! Эт как посмотреть. Они и раньше-то любили заплутать путника до смерти. Ну, а этот один рос, одичал, ел что попадя, нехорошие компании водил, вот и вырос в такое чудовище. Потом с Лещеевной связался, теперь на пару работают, – пояснил леший и, плюхнувшись на большой гладкий пенёк, махнул мне рукой, приглашая садиться. Я не заставил себя ждать и, утерев со лба выступивший от быстрой ходьбы пот, уселся рядом.

 -Ведьмы, кругом одни ведьмы, что ни женщина так стерва, – зло, с утра кипевшее в моей груди, вырвалось наружу потоком бранных слов. Леший, сидевший рядом, молчал, давая мне выговориться, и лишь изредка кивал головой, то ли подбадривая, то ли наоборот, порицая, а я все говорил, говорил...

 Много позже я ,наконец, выговорился и поток моих слов иссяк. На поляне наступило непродолжительное затишье, но уже через пять минут наши голоса раздались вновь. Минуты бежали вперёд, отмеряя часы, а мы всё сидели на старом пне и всё вели непринужденную беседу. Впрочем, теперь по большей части говорил леший.

 -Ведьмы, они, милок, тоже разные бывают. Вот взять, к примеру, Тихоновну. Кумекаешь, да? А вот Нурингия Лещеевна не чета ей, это если по части колдовства. (Да, с колдовством у неё неважно, – мысленно согласился я, и задумался, – может оттуда и злоба? Хотя нет. Хороший человек он и в трудностях хороший, а если нет, то и цена ему грош). И характеры у них совсем разные. Тихоновна не смотри что колдунья– добрая, душевная женщина, а Нурингия? То– то же... Ведьма. Так что ты, милок, зря про наших женщин так, нехорошо это. Да и Морока не спеши осуждать-то, не спеши. Голодно у нас было, мерли, как мухи, могил копать сил не было, вот некоторые мертвечиной и прозябались.

 Я задумался. В словах старого лешего было много правды, а уж про Матрену Тихоновну и говорить нечего. Таких еще поискать. Она уже дважды спасала меня от верной смерти. Нет, даже трижды. А первый раз это случилось, когда я, весь израненный, плелся через лес, спасаясь от преследовавших меня волкодлаков, это она сбила погоню с моего следа. Второй раз излечила мои раны, третий не позволила сварить из меня бульончик. Три раза. Это ж подумать, только и кому я в жизни еще так обязан? Нда...

 Солнце скрылось за горизонтом, темнело, на землю опускались густые сумерки, окутывая лес и примыкающую к нему поляну. Стало свежее. Спустившись в подземное убежище лешего, я улегся на отведенный мне топчан и, утомленный бессонной ночью, тут же уснул, попав в липкие объятья бесконечно продолжающегося сна:

 ... Как ни осторожны были мои шаги, но сидевший на стреме разведчик обернулся, когда до него оставалось еще довольно приличное расстояние. Глаза хоть слегка сонные, но ясные. В них явно бьётся осмысленная жизнь. Значит и врага не прозевает. С тыла-то ему опасаться нечего, с тыла вся группа, но прислушивается. Впереди видит, сзади слышит, хорошо. И кто это у нас? А-а-а контрач, зовут Димка. В Чечне второй раз.В первый заход отпахал свое в пехоте, а это, я вам скажу, ещё то. Это сейчас она (в смысле пехота) прохлаждается, яйца парит, а в начале кампании всю кровь на себе тащила. Как говорится "пехоте кровь, десанту слава".

 -Буди мужиков, собираемся, в восемь выходим, – вот и весь разговор, ни здрасте, ни до свидания, долго лясы точить некогда, мне и самому шмотки собирать надо. Иду к следующей точке, прямо как почтальон Печкин: "Получите... у нас заметка про вашего мальчика". Туман начинает редеть, глядишь и вправду распогодится. Хорошо бы.

 Два часа дня. Взмок как мышь. Ещё и шея болит. Солнышко наконец продрало глазки и теперь пялится из-за небольшой тучки на растянувшуюся цепочку разведчиков. Рогоз, идущий впереди, настороженно замер. Не задаваясь вопросом, что он там увидел, резко ухожу вправо и опускаюсь на корточки, готовый в любой момент прыгнуть за валяющееся на дороге бревно. -Уф, свои. Добрались. Теперь в глубь леса, быстрее, топаем, топаем. Правая рука на автомате, левой машу: давай, давай. Живее, мать вашу. Всё. Алданов (он замыкающий) скрылся в кустах. Взмахом руки приветствую Романа – разведчика – контрактника из соседней группы и вслед за Алдановым торопливо растворяюсь в тенистой зелёнке леса. Теперь можно перевести дух и чуть-чуть расслабиться. Три группы вместе – это сила. Садимся обособленно, на дистанции поддержки огнём. Позиция не ахти какая, но вполне приемлемая. Для обороны сгодится. Фланг с востока у нас прикрыт 322 группой, с запада обрыв – не поднимешься, тыл защищён группой Володьки Аясова. Красота! Теперь наше дело сидеть и ждать. Даже не верится, что Б/З закончилось. Ой ли, а кончилось ли? А то с чего бы это наши радисты закопошились... Ага, второй номер шлепает в нашу сторону. Так– так, блокнотик в руках, значит, передали какую-то информацию. Пойду узнаю какую.

 К командиру группы мы с радистом подходим почти одновременно. Ха, как говорится, не ждали, а мы приехали. Действительно приехали... Вот тебе и будем в ПВД. Ни хрена мы там сегодня не будем – пришла вводная: выдвигаться в квадрат Х... У.... Вот ведь незадача: и не то обидно, что Б/З продлили, и на то плевать, что с подошв моих размокших ступней содралась кожа не хуже, чем с той козы, а то, что идти надо назад, туда, откуда причапали, а затем и дальше. Это же надо, пропёрлись столько квадратов и теперь будем наматывать их вспять. М-да. К тому же нашей группе как по блату идти дальше всех, хотя две другие ходили сегодня куда меньше. Где логика? Ладно, приказ есть приказ. Так, где мой рюкзачок?

 -Что, уходим? "Домой"? – это приподнялся мне навстречу Женька Рогозов. Отрицательно качаю головой, огорчать парня не хочется, но...

 -Б/З продлили, – коротко бросаю я и, сделав еще три шага, останавливаюсь, отыскивая взглядом свой рейдовый рюкзачок. Вот он, легонький мой, до двух пудов не дотягивает. Чуть-чуть.

 -Гремучий – вонючий, – Рогоз в сердцах костерит вышестоящее начальство. В чём-то он прав. У большинства бойцов жратвы уже не осталось. Что бы полегче нести, жрачки брали меньше чем на трое суток. Так что запасы кончились почти у всех, что ж, придётся делиться. Я в отличие от Женьки и прочих "вьюношей" все три пайка в рюкзак упихал, да и ел понемногу. На сей день у меня осталось: три банки рыбы, тушняк, две каши и несколько пачек галет. Кстати о пайках: меня мучает смутное подозрение, что на солдатскую тушёнку идет то, что, как говорится "есть противно, а выбросить жалко". Каша отдает привкусом керосина. Галеты и те, хуже чем были раньше. Раньше, (это в доброе советское время), они были плотнее и, на мой взгляд, гораздо вкуснее. Хотя калорий в пайках вполне хватает.

 Бойцы в полголоса матюгаются. Впрочем, по-моему, они давно подозревали, что не может быть все так хорошо. Но одно дело подозревать, а другое дело точно знать, что сегодня вместо теплой баньки и отдыха тебя ждет приличный марш-бросок по пересеченной местности и холодная, бессонная ночь. Сборы недолги, экипировка подогнана и подтянута, рюкзаки взвалены на горбушки. Перестраиваемся в боевой порядок и начинаем выползать на дорогу.

 В глухом лесном бору Хайлула зализывал раны. Покончить с ненавистным русским с наскока не удалось, уж больно сильна оказалась в магии укрывшая его ведьма. Да и в разрытых могильниках не оказалось ничего стоящего, так, некоторые безделицы, слабая человеческая магия, но зато теперь он уже знал, где искать. Странный голос, приходящий из ниоткуда, нашептал и где раздобыть амулеты и как черпать силу. (А сила – он это чувствовал, струилась, приходила в него с каждой новой жертвой: перво-наперво он убил тех пятерых, что упустили русского, затем пришла очередь волкодлаков, благо их места тут же заняли другие. Его воинство всё прибывало. Ощутив его силу, повинуясь его зову, из черноты небытия выбрались исчадья тьмы. Упыри лобызали его ноги. Оборотни, скинув человечье обличье, стояли стражей, охраняя его сон, да и сон ли это был? Прежний Хайлула может и нуждался во сне, а нынешний Повелитель Тьмы, Черный владыка уже не принимал и не понимал этой простой человеческой слабости.

 "Нет, – подумал он, поглаживая обожженные магией ведьмы плечи, – не стоит рисковать своей шеей раньше времени в торопливом нетерпении пытаясь покончить с осточертевшим, но вместе с тем всё время ускользающим от него русским. Сперва нужно набраться сил, найти искомое. А пока, пока за этим проклятым русским пусть погоняются верные вассалы". Довольный принятым решением, он снова погрузился в раздумья, но это были уже другие раздумья – сладкие и счастливые.

 "Резать, резать, убивать, так что бы кровь врага текла по лезвию ножа, по рукам, разбрызгивалась по лицу и крупными каплями падала на одежду. Я хочу умываться кровью моих врагов. О Аллах, дай мне сил! Хотя какое мне теперь дело до Аллаха, спрятавшегося где-то в черноте неба. Здесь его нет, я сам скоро стану Аллахом. Повелитель! Они все называют меня Повелитель. Да, я Повелитель. Я силен. Я готов покорить Восток и Запад. А затем... Затем я вернусь в свой прежний мир и раздавлю всех, кто встанет на моём пути. Я уничтожу верных и неверных, всех, кто посмеет встать на моём пути. Мир содрогнется под тяжестью моей длани, содрогнётся и запомнит. Я установлю свой правильный порядок и не будет никакого бога. Я сам буду бог, бог на земле, единственный, могущественный и непобедимый... – на этой мысли что-то в голове у Хайлулы щелкнуло и впрямь опустив его на бренную землю. -Но прежде, я должен покончить со своим врагом. Мне нужна его сила, его любовь, то что я смогу обратить в ненависть. И мне нужны его боль и кровь – кои я обращу в силу и могущество..."

 Проснулись мы поздно. В землянке Степаныча царил полумрак, только несколько солнечных лучиков, непонятно каким образом пробившихся в подземное жилище, весело плясали на покрытых зеленоватой плесенью стенах. Дед хлопотал у допотопной печки, готовя какое-то на удивление вкусно пахнущее варево.

 -Что, Николай, проснулся? Ну, раз проснулся, утро доброе тебе, и давай живенько вставай. На дворе кадка с водой студеной стоит, тебя дожидается. Ополоснись, умойся, да на завтрак поспешай. У нас сегодня рыбка свежая, на льняном масле жаренная, травами пахучими приправленная. Ах да, в дупле свежий хлеб лежать должен, Матрена спозараночку присылает. Будь добр, прихвати.

 Я потянулся, еще не проснувшись окончательно, неловко сполз со своего ложа, что-то буркнул и, протирая кулаком глаза, полез наверх.

 Вода, набранная в бьющем прямо из-под корней дуба родничке, прозрачная, искрящая на солнце, приятно обжигала обнажённое тело. Облившись из ковшика, я умылся, тщательно растерся рушником, прихватил из дупла огромный каравай хлеба и, ведомый умопомрачительными запахами, исходившими от непонятно каким образом приготовленной рыбы, юркнул в дедово убежище. Завтракали мы неспешно, тщательно обгладывая и смакуя косточки огромного, изжаренного целиком, сазана. Затем еще долго пили духовитый мятный чай с липовым медом и только потом стали собираться в дорогу. Выйдя в путь уже ближе к обеду, шли неспешно, поглядывая по сторонам и ведя беседу. Точнее говорил в основном Степаныч, а я всё больше поддакивал да головой кивал. Когда мы оказались у того злополучного места, где меня морочили, он, наконец, перешёл от лесных баек да побасенок к цели моего путешествия:

 ... город тот не шибко старый. Почитай на днях 137 годовщину отмечали, вино рекой лилось. Костры до небес горели. Поговаривают, еретиков жгли. На ближайшие сто верст град самый крупный будет. Я тебя до березовой рощи провожу, а там и сам не заплутаешь. Флаг ихний издалека видно, над полем золотом вышитым лазурь небесная, а в синеве три мухи здоровые лётают, отсюдова и название. Про мух-то этих всякое в лесу говаривают. Одни говорят, град на месте зловонной пустоши строился, мух по первости не считано было, оттуда и прозвание. А другие утверждают, жил, мол, когда-то богатырь великий, да чарами злыми в сон обращен был. Так и спал он сотни лет непробудным сном, никем не востребованный. А когда беда нагрянула, многие будить его пробовали. Да не получалось у них ничего до тех пор, покудова не нашелся малец малый, сладкой патокой лицо богатырское намазавший. То ли знал-ведал чего, толи так с озорства-шалости. Ни пчел, ни ос, ни шмелей, ни шершней в ту пору уже в наших краях не пооставалось. Спасаясь от Стылых (а Стылые, это я тебе скажу, твари ещё те), в другие места подались. И только три мухи, невесть как рядом оказавшиеся, на сладкое позарившись, возвернулись и на богатыря севши, по лицу туда– сюда забегали. Раз богатырь отмахнулся, два отмахнулся, в третий раз так себя по лицу хлопнул, что и мух прибил и сам проснулся. Узнал о беде великой и на бой поспешил. Куда богатырь сгинул– неведомо, только и лихоимство пошло на убыль, а вскоре и вовсе все Стылые запропали куда-то, будто и не было их вовсе. А город на том месте, где богатырь спал, основали. С тех пор так и стоит, флаг мухами украсивши. А где правда– я не знаю, да и ни кто не знает. – Степаныч закончил свой рассказ и, пристально посмотрев на меня, спросил:– А ты как думаешь?