Текст книги "ХМАРА"

Автор книги: Анатолий Гончар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 23 страниц)

Гончар Анатолий Михайлович

 ХМАРА

 Тягучие осколки моей души причудливо извиваются и падают в бесконечность, ложась каплями чернил на бумагу. Одинокие точки, словно пули, обрывающие мысль, выглядят абсурдно и нелепо в этом удивительном продолжении чьей-то жизни... Мне хочется красиво писать о чем-то возвышенном. Вместо этого перо вычерчивает на бумаге ломанными, кривыми линиями историю, в правдивость которой с каждым днем я и сам верю всё меньше и меньше. Моя рука, неподвластная разуму, спешит запечатлеть на бумаге воспоминания о Росслане. Сердце сжимает тоска, а в мысли холодным ужом заползает грусть... Но кто знает, где заканчивается сказка и начинается быль?!

 Первое моё ощущение: боль. Холодно. Лежу на спине, правой рукой сжимая тяжёлый, липкий от крови, теплый, пахнущий гарью предмет. Что это не помню, но знаю: бросить нельзя. Со стоном переворачиваюсь на живот и пытаюсь встать. Со второй попытки мне это удается. В голове пусто. Кто я? Где я? От чего так больно и холодно? Обрывки каких-то мыслей проносятся со скоростью метеора. Не успеваю ухватить. Почему-то в голове отчетливо стучит: надо идти. Преодолеть невыносимую, сковывающую разум боль и идти... идти... на восток. Почему именно на восток – не знаю. Может быть потому, что там небосвод уже окрашивается первыми лучами восходящего солнца? Или есть что-то еще? Что-то неуловимое для моего разума, но властно зовущее меня вперёд. Первые шаги даются с неимоверным трудом. "Нечто тяжелое", что в руках, беру за ремень и со стоном, но привычно забрасываю за спину. Грудь пронзает острая боль, в глазах красное марево. Сейчас бы упасть и не двигаться, но нужно идти. Внезапно непонятная тревога, волна пробирающей до костей жути, накатывает откуда-то сзади. Хочется обернуться и посмотреть, что там позади, но нельзя. Стоит мне только остановиться и оставшихся сил не хватит, чтобы снова сдвинуться с места. А с запада, становясь всё громче и громче, заставляя трепетать и без того гулко бьющее сердце, доносится пробирающий до костей вой, вой кровавого торжества дикого зверя, напавшего на след добычи. Ему вторит другой, далекий, но еще более устрашающий голос. "Волкодлаки"? – сумасшедшая мысль от чего-то не кажется сумасшедшей. Иду, почти бегу вперед, стараясь как можно скорее уйти от завывающих преследователей. Вой всё ближе. Мне кажется, что я уже слышу стук когтей, бьющих по корням деревьев, и щелканье зубов в жадно распахнутой пасти. Провожу рукой по лицу, сдирая следы запёкшейся крови. На правом виске глубокая, продолговатая ссадина. Грудь разрывается от бешеных ударов объятого жаром сердца и тяжело вздымающихся, сипящих, раздувающих этот жар легких. Так некстати попавшийся на пути сучок цепляется за окровавленное плечо. Пульсирующая злая боль заставляет зажмуриться. Проваливаюсь словно в небытиё, но чувствую, что ноги по-прежнему продолжают нести вперёд. В затуманенном мозгу внезапно всплывает имя "Николай". Меня так зовут?! -спрашиваю себя сам и понимаю, что это так и есть. А перед мысленным взором красными всполохами мелькают виденья: маленький домик на берегу большого озера, крик петуха на утренней зорьке, извилистая лента дороги, ведущая в перелесок, белоствольные берёзы, окружающие квадраты полей, знакомые и такие родные лица... Видение меркнет... Мысли ускользают... Вновь погружаюсь во тьму... Открываю глаза: я ещё продолжаю идти, точнее – брести, вяло переставляя непослушные ноги. Надо мной легкой дымкой проносится серая бесшумная тень. Мои зенки лезут на лоб: этого не может быть! Но силуэт женщины на фоне розовеющего востока видится отчетливо. Мой взгляд провожает удаляющуюся фигуру. Ум заходит за разум: помело.., ступа... – бред. Пока я прихожу в себя, видение меркнет, уносится на запад и, мерцая средь звёзд, окончательно исчезает в ночном небе. Делаю еще несколько шагов, обессилено опускаюсь на землю и вновь закрываю глаза. Сил чтобы сопротивляться навалившейся усталости и боли нет. Через несколько секунд страшные звери будут здесь и... Но странное дело, непрекращающийся вой внезапно поворачивает на север и, постепенно затихая, растворяется за линией далекого горизонта. Давившее на сердце чувство обречённости отхлынуло. Дышать стало легче, но все мышцы сковала непреодолимая усталость и тянущая жилы боль. Болит каждый атом моего тела. Думается: стоит застонать и станет легче. До скрежета сжимаю зубы. Надо идти. Поднимаюсь и, еле переставляя ноги, вновь движусь навстречу солнцу...

 Главарь банды чеченец по кличке Хайлула широко улыбнулся, вытащил из разгрузки нож и, легко перепрыгнув лежавший на его пути большой валун, стал быстро спускаться с насыпи, торопясь прирезать слегка пошевелившегося русского. Его сердце возбуждённо и радостно трепетало. Он воевал давно. Так давно, что почти забыл своё прошлое и прежнее имя. В его сердце, переполненном злобой, не осталось ничего: только неуёмная жажда убийства, поглотившая его душу. Вид крови его пьянил. Он жаждал чужой агонии и смерти, как иссушенный ветрами и солнцем пустынь путник жаждет глотка воды.

 "Я убью русских трижды, нет, четырежды. Я умоюсь их кровью. Я порежу всех их на мелкие кусочки и разбросаю по лесу. Их тела будут пожирать шакалы и дикие свиньи, – презрительная ухмылка Хайлулы стала ещё шире. – А этого – живучего я буду резать медленно. Его поросячий визг усладит мой слух, когда я стану вытягивать из него жилы, а потом... – бандит, не в силах подыскать подходящее по его мнению изуверство, в раздумье замедлил шаг. По мучительно напряженному лбу пробежала лишняя морщинка, но она тут же разгладилась, а на губах вновь заиграла довольная улыбка. – Этого русского я, как и прочих, порублю на куски и скормлю свиньям , русским свиньям. Из его мяса сварят плов, которым я накормлю паршивых рабов. Ха, ха, – главарь так же мысленно рассмеялся. Живя как зверь, уже сам став почти зверем, он привык все делать молча. Молча сам с собой вести беседы, молча убивать, молча молиться. Он молчал и неторопливо приближался к истекающему кровью русскому, а мысли его текли дальше. – Уже вечером мы будем дома. Сегодня я отдохну, а завтра... Завтра убью Араба. Я не потерплю у себя в отряде трусов. А я сегодня видел, как он трясся от страха, как кланялся вражеским пулям и никак не мог дрожащими пальцами сменить магазин. Ненавижу! И Карима тоже убью. -Хайлула косо посмотрел на своего, идущего чуть поодаль, заместителя. – Надоел, стал дерзким, пытается спорить, грубит". – Всё больше и больше распаляясь, главарь банды, наконец-то, поравнялся с распластанным на земле тихо стонущим русским и остановился. Затем, нарочно ступив левой ногой в сгусток растекшейся по камням крови и глядя, как изливается во все стороны красно-бурая масса, правой сделал шаг вперёд и, вертя в руках остро отточенное оружие, наклонился над раненным...

 Радость от предвкушения чужой агонии уже отразилась на обветренном лице бандита, когда он внезапно почувствовал, как произошло нечто непонятное. Его вдруг с неудержимой силой потянуло и закружило, словно в речном водовороте, утягивая куда-то вперёд и вниз, заполняя сознание мельканием света и теней. Через мгновение Хайлула погрузился во тьму и перестал видеть.

 -Аллах, что это? Что это, Аллах? – испуганно воскликнул он, едва его тело заволокло липким серо-чёрным туманом. Но вопрос, прозвучавший во внезапно заполнившей всё тишине, канул во мрак и остался без ответа. Хайлула застыл, со страхом, но привычно прислушиваясь, принюхиваясь, вглядываясь или, точнее, впитывая в себя окружающее пространство. И не почувствовал ничего: ни шороха, ни звука. Затем судорожно вздрагивающий нос уловил запах каких-то трав. Хайлула вздрогнул и полной грудью, с лёгким сопением, втянул в себя неведомый аромат. Его голова тут же закружилась от внезапно нахлынувшего разнообразия запахов: смеси цветов, листвы, трав, еще по– дневному отдающей тепло земли и какой-то особенно приятной свежести, едва ощутимо коснувшейся его лица. Хайлула пошатнулся, сделал шаг вперёд и неожиданно для себя понял, что стоит на земле. Густой, вязкий сумрак, окружавший боевика, исчез. Но он всё ещё ничего не видел и скорее почувствовал, чем разглядел, что по-прежнему находится в лесу. Только вокруг почему-то царила ночь.

 -Я был без сознания?– вопросил у неба главарь банды и снова вопрос остался без ответа. – Я ранен? – он осторожно ощупал своё тело: руки, ноги, грудь, спину.

 -Если я ранен, то почему стою на ногах и не чувствую боли, не ощущаю своих ран? Где кровь? Где скрывающие её бинты? А может, мне всё это лишь снится? – не переставал допытываться у окружающей тишины постепенно приходящий в себя бандит. Он переступил с ноги на ногу и, оставаясь во всё той же болезненной растерянности, провёл рукой со сжатым в ней кинжалом по стволу висевшего на ремне автомата.

 -Ой, – ствол оружия оказался неимоверно горячим. "Чех"* вскрикнул от обжигающей боли и, непроизвольно тряхнув обожженной рукой, разжал пальцы, сжимавшие рукоять кинжала. Узкий, остро отточенный клинок сверкнул лезвием и, зашуршав в листве, отлетел в заросли густого, с растопыренными во все стороны ветвями, кустарника. Хайлула зло выругался. Некоторое время он дул на обожженные пальцы, пытаясь притупить боль. Затем на мгновенье застыл, словно окаменев: значение самого факта ожога, наконец, дошло до его сознания. Всё окружающее не могло быть сном.

 -Араб, Карим! – позвал он своих приближённых, но никто не отозвался. Хайлула снова выругался. Его мозг, его разум, всё его существо твердили, что уйти далеко они не могли. – Карим, отзовись! – он прислушался. Тишина, стоявшая вокруг и наполнявшая его сознание звоном недавнего боя, подсказала: рядом никого нет. Бандит скривился от боли, машинально вытащил из кармашка разгрузки, помял в пальцах, сунул в рот кусочек насвая* и снова задумался. Обожженные пальцы ныли, но он всё же решился и вновь коснулся ствола кончиками пальцев. Сделал он это быстро и осторожно, так что лишь почувствовал кожей тепло раскаленного металла, но не обжегся. Отдёрнув руку и поднеся пальцы к лицу, Хайлула, на всякий случай, подул на их кончики. Раскалённый металл всё же успел напитать их жаром. Подушечки пальцев слегка ныли. Окончательно выбитый из колеи бандит коснулся губами обожжённого места и озадаченно хмыкнул: ему не показалось. Боль настоящая, и висевший на ремне автомат по-прежнему горяч. А значит, с момента, когда ствол выбросил последнюю пулю, прошли секунды... Ночь не могла наступить так скоро. Тогда что же произошло? Почему вдруг стало темно? Солнечное затмение? Нет. Хайлула был достаточно образован, чтобы знать: солнечное затмение не наступает внезапно. Ненасытный в своей злобе, алкающий чужую кровь "борец за веру" почувствовал, как по его спине пробежал озноб, а ноги стали ватными.

 -Может, я на мгновение потерял сознание, а мои глаза стали хуже видеть? Но тогда где мои братья? Где поверженные враги? Я не слышу их стонов, я не чувствую запаха крови. Где они? Куда исчезли? – Ненависть наполнила сердце моджахеда и, на мгновение помутив сознание, привела в бешенство: – Где русские? Где их истекающие кровью трупы? Их нигде нет, и местность вокруг другая, и запахи... Да и звезды на небе... Их не должно быть! – Хайлула растерянно уставился в расстилающийся над головой небесный простор, усыпанный бесчисленными, сверкающими звёздами. Если бы он ослеп, разве бы эти солнца других миров блистали для него словно огромные сапфиры? Бандит вздрогнул, невероятная истина с трудом пробивалась в его сознание. Он никогда не видел таких ярких, таких восхитительно, ослепительно искрящих, мерцающих звёзд. Небо казалось таким близким и от того каким-то чужим. Да и сами звёзды... Они были другие. Хайлула попытался найти хоть одно знакомое созвездие, но не нашел. Поежившись от заползающей под одежды свежести, он задумался. Но не успел как следует поразмышлять над этим фактом, когда ему послышался едва улавливаемый шорох чьих-то шагов, а привыкшие к темноте глаза уловили какое-то движение, смутное смешение теней на краю поляны, близ которой он созерцал звезды. Бандит вскинул автомат, но, не видя цели, стрелять не стал. "Пусть подойдут ближе", – с остервенением подумал он и тихо скользнул за толстый ствол разлапистого старого дерева.

 -Повелитель, – донесшийся до него хриплый голос, обдавая зимним холодом, стелился по покрытой росой траве, и казалось, исходил из самого окружающего мрака. – Ты явился и мы пришли, повинуясь твоему молчаливому зову, что бы принести тебе клятву верности. О, Повелитель, ответь нам и позволь припасть к твоим стопам.

 Хайлула в который раз вздрогнул и зябко повёл плечами. До него не сразу дошло, что голос, звучащий из темноты, обращается именно к нему, и что это его назвали Повелителем. Хайлула нервно икнул. Всё это было столь странно, что с трудом верилось в реальность происходящего. И хотя он сам в своих мечтах уже давно именовал себя не иначе как Повелителем, но никогда всерьёз не думал, что его мечты станут явью так скоро. И вот, кто-то другой назвал его не шахом, не королем, а именно повелителем, это удивляло и... восхищало. И было сколь неожиданно, столь и приятно, ибо Хайлула знал, что рано или поздно такое должно случиться. Во сне он часто видел себя вознёсшимся над всеми остальными, человеком, одним мановением руки посылающим умирать тысячи и миллионы, человеком– богом, повелителем мира. Он знал, что рано или поздно так и будет, что это его путь, его рок. И если ему было суждено повелевать судьбами народов, то почему бы этому величию, началу пути к заветной цели не начаться здесь и сейчас? Что, если волей Всевышнего он обрёл столь заветную власть?! Может, Аллах совершил чудо, и теперь его мечты начали и впрямь сбываться? Хайлула внезапно для самого себя со всей отчётливостью понял: что бы ни упустить мелькнувшую перед глазами синицу– надо ответить. И быстро. Иначе неведомый собеседник может исчезнуть, как призрак ночи, исчезающий с первыми лучами солнца. Но кто этот таинственный собеседник со столь замогильным, пробирающим до костей голосом? Хайлула колебался. С противоположной стороны поляны донеслось нетерпеливое ворчание. Человек, закопанный глубоко в душе Хайлулы ещё решал, а безжалостный бандит уже отбросил всяческие сомнения. К чему глупые вопросы...

 – Я здесь, – отозвался он, вглядываясь в темноту и не снимая пальца с пускового крючка... Повелитель, – вновь прохрипел всё тот же голос, – нас предупредили.., нам сказали– ты придешь... Мы ждали... мы долго ждали... Приказывай, Повелитель! Мы чуем твоего врага. Только скажи, и мы разорвём его в клочья. Ты жаждешь его смерти, ты хотел убить его, но он спасся. Мы найдём его, мы убьем его для тебя, – из темноты, к изумлению и страху Хайлулы, выскользнули две продолговатые тени. Страшные клыкастые морды, под горящими красным огнем глазами, одним прыжком преодолев поляну, распластались на земле в трех шагах от оцепеневшего бандита. Его указательный палец так и застыл на спусковом крючке. Прыгни эти образины вперёд, и у застывшего как каменное изваяние Хайлулы не достало бы сил, что– бы привести спусковой курок в действие.

 -Приказывай! – вблизи голос говорившей зверюги показался еще более хриплым и зловещим. Хайлула едва сдержался в своём желании попятиться.

 -Да-да, убейте же его! Убейте! – поспешно воскликнул он, не столько торопясь покончить со своим противником, сколько стремясь поскорее отослать от себя этих огромных говорящих чудовищ. Удивительно, но теперь уже и он сам почувствовал присутствие русского, того самого, которого намеревался прирезать. От этого израненного, почти умирающего человека до сознания бандита стала доходить пока еще слабая, непонятная и от того ещё более пугающая угроза.

 -Будет исполнено, Повелитель, – отползая назад, одновременно прохрипели волкодлаки, затем, жутко взвыв, поднялись на ноги и бросились в темноту ночи выполнять приказанное.

 -Принесите мне его сердце, – вздрогнув от звука своего голоса, вслед удаляющимся зверюгам прокричал Хайлула, но ночь оставила его слова без ответа. Еще какое-то время спустя он слышал топот быстро бегущих ног, но вскоре всё стихло, а на поляну, освещенную тусклым светом мерцающих звёзд, вынырнув из-под полога леса, бесшумно выскользнули новые, тускло-размытые фигуры.

 -Повелитель тьмы, мы подчиняемся тебе, – рухнувшие на колени тени приняли очертания нескольких заросших волосами, одетых в невообразимое тряпьё мужиков, державших в руках длинные круто изогнутые луки.

 -Кто вы? – присев на выступающий из земли корень, спросил почти успокоившийся Хайлула.И, подумав, добавил: – Кто прислал вас?

 -Мы лесные люди, господин. Охотой да трудами ратными прозябаемся, а пришли сами мы, без приказания и велений. Шаману нашему виденье случилось, зазерцало* перед ликом его, тьма разверзлась, и сказано было: отправь людей своих к древу старому. В ночь третью человек черный явится, ему и служить будите, а он повелевать вами. Так было сказано и пришли мы, зову твоему повинуясь. Служить готовы, аки собаки цепные. Всё исполним, приказывай!

 Хайлула довольно хмыкнул.

 -Что ж, раз так, то слушайте и повинуйтесь. Ступайте по душу моего врага, вслед за пущенными по его кровавому следу собачками. Найдите его и убейте! Сердце дерзкое в страхе трепещущее из груди вырвите и мне принесите.

 -Будет исполнено, – склонившись к самой земле, пролепетали странные люди и, вскочив, кинулись выполнять приказанное.

 А Хайлула посмотрел вслед удаляющимся фигурам и зябко поежился. Ночная прохлада мелкими капельками росы опускалась на сгибающиеся от собственной тяжести не кошенные луговые травы, мокрой дымкой висела в воздухе и, оседая на плечах бандита, с легкостью пробиралась под его тонкие одежды. Некоторое время он еще стоял, в ожидании новых гостей прислушиваясь к ночным звукам. Затем, когда его начало колотить от холода и внезапно прорвавшегося наружу нервного напряжения, решительно забросил оружие за плечо, собрал небольшую кучу валежника и вытащил из кармана новую китайскую зажигалку.

 Прошло несколько минут, но костер по-прежнему не горел. Проклятая зажигалка только искрила и никак не хотела загораться. Разозлившись, Хайлула зашвырнул бесполезную штуковину в ближайший куст и со злостью уставился на высившуюся кучу веток. Ярость вскипела в его груди и он, подняв кулаки, потряс ими в воздухе.

 Вырвавшееся из-под пальцев пламя на мгновение ослепило и заставило его отпрянуть назад. Хайлула почувствовал, как его спина заиндевела, словно покрываясь толстым ледяным наростом, а по лицу крупными каплями заструился горячий пот. Он растерянно оглядел свои ладони, но никаких следов ожога не обнаружил. Задумчиво постояв с минуту на одном месте, "чех", наконец, решился и снова сжал кулаки. Ничего. Новоявленный повелитель нерешительно потряс кистями, но результат остался прежним.

 "Что это – сумасшествие?" – подумал он, и от этой мысли в его сознании с новой силой вспыхнула не контролируемая злоба. В тот же миг из-под пальцев правой руки с шипеньем вырвалось и тут же погасло синевато-фиолетовое пламя. Эмир* вздрогнул и, осмотрев свои ладони, надолго задумался. Затем, выставив вперед руки, раскрытыми ладонями вниз, направил так кончики пальцев, что они смотрели в сторону сложенных горкой веток и представил лицо так некстати ускользнувшего от него и потому ещё более ненавистного русского, недобро помянул Карима и всё время лезущего со своими советами Араба. Злость в сердце разрослась до неимоверных размеров, и тут же из-под его жёстких, черных от грязи ногтей с громким шипением слетели две переплетающиеся меж собой молнии, и ударили в сложенные шалашиком сухие ветки. Багровые искры с треском рассыпались в разные стороны, и в свете ночи полыхнуло пламя быстро разгорающегося кострища. Бандит заскрежетал зубами, и новый сноп молний ударил в уже вовсю полыхающее пламя костра, затем ещё и ещё. Хайлула вскочил на ноги и простёр к небу свои объятые пламенем руки.

 -Я нарекаюсь Повелителем тьмы, – вскричал он, и над ночным лесом пронесся громкий хохот народившегося мага.

 Деревья расступаются, и я оказываюсь на небольшой полянке. В блеклом свете неясной луны, едва мерцающей за дымкой облаков и багровом мареве зарождающегося утра, моему взору предстает маленькая, обветшалая избушка, стоящая на восточной окраине поляны и взирающая на мир вытаращенными зенками квадратных окон. Высокий фундамент, аккуратно выложенный из серого камня, поднимает избушку ввысь и, кажется, та парит над буйно разросшимися травами. Деревянные ступени порога ведут на масюсенькое крыльцо, манящее приветливо раскрытой дверью. От внезапно налетевшего порыва ветра дверь неистово скрипит и распахивается во всю ширь, а на крылечке появляется худощавая, высокая старушка в цветастом платочке и, обеспокоено охая, бежит мне навстречу. Я, делая очередной шаг, слышу за спиной щелчок сорвавшейся тетивы, и новая неимоверно-жгучая боль от раздирающей бедро стрелы пронзает моё тело. В глазах мутнеет, кажется, мир подернулся красным. Старушка вскидывает руки и, бог мой, с её ладоней срывается длинная ослепительно-белая молния. Краем сознания скорее чувствую, чем слышу за спиной чей-то пронзительный не то крик, не то визг. Из последних сил переставляю непослушные, словно набитые ватой ноги, зацепившись носком "берца" за ставшую вдруг неимоверно высокой траву спотыкаюсь, и не в силах устоять, падаю на подхватившие меня женские руки. Сознание покидает моё скованное безмерной тяжестью тело, и я проваливаюсь в долгое, тяжелое беспамятство, лишь иногда прерываемое пронзительной болью, обрывками каких-то видений и мыслей. В просветах небытия: темные, почти черные стены увешанные пучками трав и густо оплетенные белесыми нитями паутины, морщинистое лицо склонившейся надо мной бабульки, резкий, едкий, удушливый запах, казалось бы, источаемый самими стенами. И бесконечно повторяющийся то ли сон, то ли видение: бородатые, перекошенные злобой рожи, внезапно возникшие из-за насыпи, грохот в ушах, резкая боль в груди и несущее холод и смерть цоканье, плюханье, шуршание под ногами, стоны, кровь, крики и снова спасительное беспамятство. Всё это продолжается бесконечно долго. Только чередующиеся свет и тьма говорят мне, что дни сменяются днями и я еще жив.

 -Эка тебя угораздило, касатик, – всё та же худощавая бабулька сидит напротив меня в кресле-плетенке и прядет веретеном странную, источающую несильный, но едкий запах, шерстяную пряжу, – ей– ей, повезло тебе, еще чуток– и никакие припарки не помогли бы.

 Действительно, везения хоть отбавляй: да лучше б я умер! В груди ощущение такое, будто по ней проскакало стадо мамонтов, голова раскалывается как чугунный котел, ноги словно ватные. И везде, куда не кинь взгляд – бинты с виднеющимися из-под них травами.

 -Ничего, ничего, – бабулька улыбается, – с недельку еще полежишь и будешь как новенький, даже рубчиков не останется. Разрыв-трава не тока клады сыскивать, замки открывать, но и раны врачевать назначена. А то как же. Кто знает, тот всё с толком применить может. Оно иной раз и зло во пользу идет. Вот и травка не воровска, значится, а целительная. Ты токмо лежи, лежи не шевелись, рано тебе шевелиться-то. И молчи, пока я сказывать буду. А то вижу, маешься ты, всё думу думаешь, а разгадки сыскать не можешь. Молчи и тока глазками хлопай, ежели я, старая, что не так говорить стану. Нельзя тебе сейчас говорить (можно подумать я могу). Смекаю я, касатик, не нашенский ты, и доспех на тебе чудный и оружие странное, – старушка на мгновение смолкла, затем продолжила тише и задумчивее, – не нашенский ты, совсем не нашенский. С других краев, что ль? Ан нет, говор-то наш, росский, это ты в бреду разговаривал, все наговориться не мог. Думается мне, с другой стороны ты пришёл, то-то глаза выпучил, когда я над тобой пролетала. (Пролетела надо мной? Женская фигура в ступе... – опять бред. Я снова брежу?! Но вот она, старушка, стены, стол – всё как наяву...) Ага, в точку, не видывал ты такого, по глазам вижу, не видывал и с трудом верится, но ничего-ничего, пообвыкнешься, все на свои места и станет. С Другой Стороны ты! Бают, такое случается. Так и порешим и на том стоять будем. И, стало быть, у тебя цель есть заветная, просто так такого не вершится. Здесь ли, там ли, не ведаю, только явился ты из мира своего весь израненный, странными стрелами исколотый, исполосованный, эвон, сколько металла из тебя травка-то повытянула, не запросто зря. (Ничего не помню, только какие-то полуразмытые картины и боль). Странно говорил ты, не всё мне понятное, но кое-что я разобрала: вой ты – витязь по-нашему. Ратишься давно и умеючи. Много ворогов от руки твоей полегло. Ох, много, куда как до тебя здешним-то. Но зла в тебе нет, не чую я его. Сердце доброе и с ворогами бьешься других спасаючи. В твоем мире, – старушка неопределенно махнула рукой в сторону, – враги у тебя могучие остались, но и друзья верные тоже. Душа твоя стонет и обратно рвется, но держит её здесь что-то. Знать, предназначение есть, недаром ты всё на восток рвался, дуром через чащёбник пёр. Но не горюй, ежели сполнишь всё как надобно, то все хорошо и сладится. Значится, коль так, и я все верно понарассказывала, то с обычаями и людями местными знакомствами не водишься, традиций не ведаешь и мне всё объяснить, поведать тебе надобно, – она нахмурилась от каких-то своих мыслей и, глядя мне прямо в глаза, спросила, – а не утомила ли тебя, часом, беседа нашенская?

 Я попытался качнуть головой в знак отрицания и едва не ухнул в забытье от пронзившей меня боли.

 -Вот дурной, я же сказала, если не согласен, похлопай глазками, – бабулька неодобрительно покачала головой. – Ну, так, ежели не устал, слушай далее. Перво-наперво познакомится надобно. Как тебя зовут, я позже выведаю, а я Тихоновной прозываюсь, это ежели по батюшке, а ежели в миру – то Матрёна имечко, а так всё кому не лень Бабой-Ягой кличут, по профессии, значится. Сотоварищ мой разлюбезный, дядька Леший, Степанычем по отечеству нарекается, а как зовут, он уже и сам не помнит. Кикимра Еремеевна – это соседка моя, что в изумрудных топях на болоте трясинном живет. Кот-баюн, тот ещё охламон, только и делает по местным урочищам бродит да деток малых стращает, Ништяком Палычем Гадским себя величает. Волкодлаки, что за тобой в ночи приударили, да упыри местные – безымённые, одно слово – нечисть. – Она поправила платочек и надолго задумалась, а когда начала говорить снова, в голосе ее послышались тревожные нотки. – Но это всё так, к слову, для начала разговору значит, но вот что мне спокою не дает: кому в нашем мире про тебя ведомо-то? Кто ж на тебя Лешалых людей (по-вашему, по мирскому, разбойников) с их стрелами калеными науськал? Да и волкодлаки опять– таки не просто так по твоему следу охоту вели. О-хо-хо, непросто... Ну, да ладно, и хватит на сегодня, вот поправишься, тогда ещё побалакаем. – Старушка решительно встала, одернула передник и, беззвучно шевеля губами, спорым шагом вышла за дверь. Я остался один. И в полной тишине, воцарившейся после стремительного ухода моей благодетельницы, постарался переваривать услышанное. Баба-Яга, леший, кот-баюн, упыри, волкодлаки... Бог ты мой, толи я сошел с ума, толи брежу, толи всё так и есть? Если это правда, то... Не всякий разум выдержит такое. Время шло, я и так и так раскладывал факты, пытаясь сложить из них стройную теорию. И, увы, ничего путного у меня не вышло. Но, странное дело, за этими раздумьями я не заметил, как в моей голове прояснилось, и я отчетливо вспомнил кто я, где жил, чем занимался... А надо сказать, моё прошлое оказалось весьма и весьма интересным. Оно, прорвав пелену, укрывшую мою память пологом забвения, расправило крылья воспоминаний и единым мигом пронеслось в моей голове. Всё произошло так неожиданно, словно некто дёрнул нить прожитой жизни, закрученную в тугой клубок памяти. И тот, размотавшись, открыл мне самого себя: детство, юность, служба в Армии, Афганистан, спецназ ГРУ. Первая командировка в Чечню. Отъезд во вторую... И всё... На этом воспоминания обрывались... Дальше я не помнил, и если честно, то почему-то даже не хотел вспоминать, будто за этим таилось нечто такое, что я интуитивно стремился забыть. Когда калейдоскоп воспоминаний промчался, словно скорый поезд, оставив лишь призрачно качающийся последний вагон и перестук колёс, эхом отдающий в висках, я закрыл глаза. Неимоверная усталость накатила на моё тело, и я снова погрузился в бесконечные путы до остервенения надоевшего мне сна.

 ... -Брр, – дрожь так и пробирает, вылезать из-под плащ-палатки не хочется. -А-а– а, где наша не пропадала, плащ-палатку в сторону, ать-два. Рука, держащая автомат, закостенела, ни фига не слушается. Блин, как же тяжко подниматься на затекшие ноги... Мать, мать моя женщина. Всё-таки что бы я себе не твердил, а возраст есть возраст. Старая закваска пока еще позволяет давать фору молодежи, но... Впрочем, что это я прибедняюсь?! Мы еще о-го-го.

 Рогозов, повернув голову в мою сторону, недоумённо поднял брови, но ничего не спросил. А что спрашивать? Ясно, что далеко не уйду. Так что, дорогой, сиди дальше, наблюдай, а я погуляю. Делаю ему ручкой и ухожу. Рогоз всё понял, отвернулся, вперил свои очи в изрядно опостылевшую ленту дороги и затаился. Бди, бди.

 Блин, разгрузка съехала на бок. Поправить её– секундное дело. Но,как выясняется, сдвинуть её непослушными руками не так-то просто. Фу, поправил. Выползаю наверх почти на карачках, а что делать? Кустики невысокие, а противника хоть и не видно, но кто его знает, где он бродит: может вон за той полянкой или на той сопочке? Поди угадай, не будешь же проверять. А то проверишь на свою шею. Теперь тихой сапой в лесочек.

 Ну, вот теперь можно и распрямиться. Чав-чав, насыщенная влагой земля мягко пружинит. Прохлада ба..ба..ба..бодрит. Автомат привычно оттягивает руку. Вот только подствольника не хватает. Но да ладно, первое Б/З* в этом годе, чай обойдемся без него, к тому же сегодня уже "крайний"* день. К обеду будем в ПВД. ПВД – это пункт временной дислокации, живем мы там. Ну, надо же! Над головой, направляясь куда-то на юго-восток, прошелестел снаряд, а вот и звук орудийного выстрела. Это морпехи долбят из самоходки. Интересно, по цели или так, на всякий случай? Снаряд улетел далеко, отзвук разрыва едва слышен. Но для нас чем дальше, тем лучше. Рвущиеся под боком – зрелище не из приятных. А где же наши доблестные радисты? Ага, вон они, притаились под кустиком. И лишь едва видная на фоне ствола дерева антенна, одинокой стрелой утекая ввысь, выдает их присутствие. Сами радисты в предрассветном мареве как два бугорка. Так, так, а где командор? Командора не видно, похоже, всё еще спит. Да бог с ним, пусть спит. Мне он пока, слава богу, не нужен. По-тихому подбираюсь к радистам.