Текст книги "На поиски динозавров в Гоби "

Автор книги: Анатолий Рождественский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц)

Каким образом вообще ведутся палеонтологические поиски? Первичное открытие остатков ископаемых животных в той или иной мере случайно, хотя по геологическому строению толщ уже можно предварительно судить о целесообразности поисков. Осадочные толщи континентального происхождения, в которых встречаются остатки позвоночных, пресноводных беспозвоночных и наземных растений, обычно легко отличаются от морских осадков с их обильной фауной разнообразных беспозвоночных и редких водных позвоночных (китообразных, некоторых пресмыкающихся, морских рыб). Среди континентальных осадков отложения дельт образуют самые крупные и самые лучшие (по сохранности материала) местонахождения, так как в дельтовой области – зоне быстрого осадконакопления тонких илистых частиц – создаются наиболее благоприятные условия для захоронения целых трупов животных. В озерных отложениях остатки животных разрозненны, не сконцентрированы течением.

Захоронение, как правило, происходит в условиях водной среды – в морях, озерах, реках и т. д. Прежде чем достигнуть дна водного бассейна, труп животного или часть трупа переносится течением, иногда на значительные расстояния. Попав на дно водного бассейна, труп животного заносится отлагающимися осадками. Если процесс осадконакопления идет быстро, то возникает благоприятная обстановка для захоронения, так как труп, покрытый осадками, будет предохранен не только от быстрого разложения, но и от механических повреждений и растаскивания падалеядными животными. Постепенно осадок уплотняется, а в костях органическое вещество замещается минеральными солями из окружающего осадка. Кости минерализуются, или «окаменевают», т. е. переходят в ископаемое состояние. Со временем дно водного бассейна становится сушей, и осадочные породы подвергаются разрушению под действием вод (главным образом текучих), ветра и других атмосферных агентов – разрушителей. Содержащиеся в осадочных породах кости ископаемых животных вскрываются и становятся доступными для сборов.

Когда кость уже обнаружена – обыкновенно на поверхности того или иного слоя, то следующий этап – установить костеносный горизонт, т. е. слой, в котором кость залегала. Если кость уходит глубоко в породу, находящуюся в ее неперемещенном, коренном залегании, то, стало быть, этот слой и представляет костеносный горизонт. Если же кость выпала откуда-то, т. е. находится на осыпи, то, очевидно, костеносный горизонт расположен или на уровне кости или выше. При большом скоплении костей костеносный горизонт отыскивается довольно быстро, если тщательно проследить слой за слоем кверху от точки находки. После установления костеносных горизонтов, которых может оказаться в толще несколько, поиски ведутся путем прослеживания этих горизонтов на всем протяжении их вскрытия. Самые же первые поиски костей палеонтологи ведут, обычно идя по дну оврага, куда обязательно скатятся кости, выпавшие из обнажившихся стенок оврага. Однако кости могут принадлежать мелким животным, и тогда на дне оврага их заметить трудно, так как они рассеиваются или просто быстро разрушаются. Поэтому, как правило, совершают еще дополнительное пересечение стенок оврагов по зигзагообразной линии, просматривая несколько раз весь разрез полностью.

марта Ефремов, отправив Новожилова и Малеева на поиски костей, а меня для составления детального геологического разреза, занялся тщательным изучением северо-восточной оконечности обрыва, у подножия которого расположился наш лагерь. Ему удалось установить место американских раскопок: они были заложены в верхней части костеносной толщи. Мы решили здесь поставить свои раскопки, углубившись в стенку обрыва. Вечером прибыл на «Козле» Эглон, которому мы по пути следования оставили дорожные знаки, опасаясь, однако, что он их прозевает в пылу охоты. К счастью, наши опасения оказались напрасными.

На другой день в толще косослоистых серых песков была заложена раскопка, сразу же давшая видимые результаты – костей было много, и они имели хорошую сохранность, но принадлежали носорогам, а не бронтотериям[5], которых нам так хотелось найти.

Новожилов, у которого было как будто особое «чутье» на кости, отпросился у Ивана Антоновича обследовать холмы в дне долины, куда Ефремов его долго не пускал, считая, что там ничего нет. Однако через два часа Нестор Иванович явился с победоносным известием, что он нашел три черепа бронтотериев. Все радостно встретили такое сообщение, а Иван Антонович даже отдал салют тремя выстрелами из винтовки.

Мы немедленно отправились осматривать кости, Черепа имели в носовой части своеобразные выросты в виде лопаты и принадлежали (описанному позже Н. М. Яновской) особому роду бронтотериев – протэмболотерию, жившему в эоценовую эпоху третичного периода. Протэмболотерий был крупным, массивным животным, величиной почти со слона. Пищей протэмболотериев служила мягкая и сочная растительность, а их местообитанием – болотные и прибрежноозерные участки. Длинный лопатообразный вырост на черепе развивался за счет носовых костей и был своеобразным приспособлением для свободного дыхания при погружении морды в воду, так как ноздри располагались в верхней части «лопаты».

Кости залегали на поверхности небольших холмиков, представлявших уцелевшие остатки костеносного слоя, и были уже значительно разрушены. Если бы мы приехали на несколько лет позднее, от черепов осталась бы одна труха. Холмы, где Нестор Иванович нашел протэмболотериев, были названы в его честь «холмами Новожилова».

Наши раскопки шли успешно, принося все новые материалы; в основном попадались черепа и челюсти различных олигоценовых носорогов. Наибольшее число их принадлежало к так называемым аминодонтам, или болотным носорогам, населявшим Монголию, Сибирь и Казахстан около 40 миллионов лет назад, когда здесь было много воды и растительности, а климат был теплее, чем теперь.

Эоценовые протэмболотерии

Гигантский хищник эндрьюсархус

Кроме носорогов на Эргиль-Обо встречались остатки древних хищных млекопитающих креодонтов, отличающихся от современных хищников – своих потомков – более примитивным строением: у них еще не были развиты плотоядные зубы с острым режущим краем, когти не втягивались внутрь пальцев и т. д. От креодонтов произошли не только наземные хищные млекопитающие (кошки, собаки, медведи и другие группы): одна ветвь креодонтов приспособилась к обитанию в воде и дала начало китам, часть которых до сих пор сохранила хищный образ жизни (дельфины, кашалоты). Креодонты Эргиль-Обо, принадлежащие к роду гиенодон, достигали размеров волка и более и могли охотиться на таких больших животных, как носороги. От гигантского креодонта – эндрьюсархуса, череп которого (около метра длиной) был добыт американскими палеонтологами, нам удалось найти лишь нижнюю челюсть.

Из других животных, остатки которых были найдены на Эргиль-Обо, очень интересны халикотерии – крупные пятипалые копытные, имевшие, однако, вместо копыт когти – совершенно исключительное явление среди копытных. Халикотерии более позднего геологического возраста были найдены у нас в Казахстане и в свое время подробно изучены академиком А. А. Борисяком. По его мнению, халикотерии вели лесной образ жизни, питаясь древесной листвой и молодыми веточками, а когти им были нужны, чтобы, цепляясь за ствол дерева, поддерживать тело в вертикальном положении и доставать до более высоких ветвей.

Здесь же, на Эргиль-Обо, были найдены остатки гигантских свинообразных – энтелодонов, величиной с быка, а также примитивных тапиров, мелких грызунов и других млекопитающих.

Представители эоценовой и олигоценовой фаун Эргиль-Обо были в основном жителями заболоченных лесов или их окраин. Многие из них являлись предками более поздних млекопитающих, широко известных как на территории Мопголии, так и Казахстана.

Кости мы брали монолитами, т. е. вместе с породой. Участок породы, заключавший кость, окапывали со всех сторон в виде прямоугольного бруска, на который надевали, как чехол, ящик, но без дна и крышки. Щели и промежутки между стенками ящика и породой заливали жидким гипсом, который тут же «садился», т. е. затвердевал, заполняя все пустоты и цементируя породу. Чтобы гипс не протекал наружу, к ящику подгребали песок, как бы окучивая его. Гипс заливали до уровня верхних кромок ящика, предварительно покрыв обнаженные кости мокрой бумагой (прилегающей плотнее), чтобы к ним не «приварился» гипс. Поверхность уже образованную гипсом, выравнивали дощечкой, после чего набивали крышку. Затем монолит «подрубали» снизу, т. е. отделяли его от материнской породы, и переворачивали на крышку. Дно монолита, ставшее теперь верхом, снова заливали гипсом, а потом прибивали вторую крышку ящика, вернее его дно, и ящик – монолит был готов. Это наиболее простой и быстрый способ взятия костей, обеспечивающий их полную сохранность при перевозках на большие расстояния.

Сравнительно небольшие кости мы брали «пирогами», т. е. обмазывали жидким гипсом кусок породы с костью, придавая ему форму колобка, каравая или пирога. «Пироги» затем упаковывали, обычно по нескольку штук в ящик.

Монолиты шли один за другим. Мы настолько увлеклись раскопками костей, что не замечали, как летело время. Работа спорилась. Сибиряк Петр Игнатов, обладавший медвежьей силой, работал тяжелой киркой. Он бил ею с размаху, отваливая целые глыбы песчаника. Не отставал от него и 18-летний Николай Брилев, смуглый широкоплечий атлет. Когда породы набиралось много, один из них отбрасывал ее лопатой – вниз по склону. Если появлялись кости, «грубая работа» на этом участке прекращалась: лом, кирка и лопата уступали место раскопочному ножу, зубилу и кисти. Из рабочих этими инструментами Ян Мартынович разрешал пользоваться только Ване Сизову, тихому молодому пареньку, участвовавшему уже в экспедиции 1946 года и имевшему опыт в раскопках. Сам Эглон должен был поспеть всюду: показать Сизову, как обработать и взять вскрытую кость, уследить за кирочниками, чтобы они не сокрушили в пылу работы неосторожным ударом новую кость, и, наконец, объяснить Николаю Баранову, как изготовляется ящик для монолитов, кроме того успеть выполнить самому наиболее ответственные мероприятия по выемке костей (особенно хрупких) – их окончательную обработку перед тем, как взять монолит.

Вернувшись из маршрута, на раскопку приходили и другие участники экспедиции, чтобы помочь Эглону наблюдать за раскопкой, брать кости и упаковывать их в пакеты, снабжая каждый пакет полагающейся этикеткой. Шоферы, попеременно исполнявшие обязанности повара, когда кончали свою работу, также приходили на раскопку – помочь своей «грубой мужицкой силой».

Начало весны в Гоби так же, как и начало осени, обычно сопровождается сильными ветрами, переходящими в песчаные бури, которые доставляют немало хлопот и неприятностей путешественникам. Сильная песчаная буря, достигающая 7–9 баллов, вздымает в воздух тучи не только песка и пыли, но и мелкого гравия, секущего лицо в кровь. Буре часто предшествует несколько жарких и относительно тихих дней, после которых происходит атмосферная разрядка, соответствующая в наших широтах ливню с грозой. Дождей в Гоби вообще почти не бывает.

Непарнопалое – халикотерий

В один из последних дней марта разразилась очередная песчаная буря. Перед этим погода была настолько теплой, что мы стали ходить без ватников, а наши молодые рабочие ухитрились даже изрядно загореть, работая в одних трусиках. Правда, ночи стояли еще прохладные и палатку приходилось подтапливать перед сном. День, отмеченный бурей, был особенно теплым, даже жарким, так что в палатках было душно и мы обедали на улице, где приятно продувало легким ветерком. Вечером, когда все собирались ложиться спать, вдруг поднялся сильный ветер – очевидно, дневная жара не прошла даром! Сила его вскоре достигла не менее 7–8 баллов, а отдельные порывы, вероятно, все 9 баллов.

Мы жили в больших палатках монгольского образца, имевших форму полукруга по периметру. Высота палаток была более двух метров, и в них свободно вмещалось вдоль стенок до 6–7 коек. Чтобы упрочить конструкцию, поддерживавшую такой довольно обширный апартамент, две основные мачты соединялись еще поперечной так, что получалась буква «П». От каждого сектора палатки отходила прочная веревка, крепившаяся за длинный железный кол, глубоко вбитый в землю. Изнутри палатки пол придавливался тяжелыми вьючниками и большими камнями. Но и все это не в силах было противостоять стихии.

Наша палатка, в которой жил научный персонал, быстро пришла в движение. В несколько минут камни, державшие пол, разметало в стороны, и начали выскакивать из земли железные колья, крепившие палатку, которая захлопала теперь подобно парусу, попавшему не под ту струю воздуха. Еще напор – и не выдержала громоздкая мачтовая конструкция – поперечина вылетела из соединительной муфты. Следом раздался зловещий треск, и в образовавшуюся дыру со всей яростью ринулся беснующийся ветер, продолжая дальше раздирать палатку, словно тигр, терзающий добычу. Начался «шторм Гобийского моря». Внутри палатки все закружилось вихрем, а наши рты, носы, уши и глаза мгновенно забились отвратительным песком с пылью. Каждое мгновение буря грозила сорвать палатку. На наше счастье под руками оказалась марля, которой мы «бинтовали» кости на раскопках и которая теперь была пущена в ход, чтобы не дать рухнуть мачтам. После отчаянных усилий нам удалось стянуть и укрепить мачты, а затем кое-как закрыть дыру. То же самое происходило в палатке шоферов и рабочих. Ночь была весьма беспокойной. К утру погода угомонилась, но не надолго.

Ефремов решил оставить на Эргиль-Обо для завершения раскопок Эглона и меня, а сам с Новожиловым и Малеевым отправился на Баин-Ширэ, где всеми полевыми работами руководил Пресняков, еще не имевший достаточного опыта в этом деле.

После отъезда Ефремова с половиной отряда нас осталось шестеро: Эглон, Вылежанин с Александровым, двое рабочих и я. Надо было форсировать работу, так как на исходе оказался не только упаковочный материал, но и продукты – весь маршрут мы рассчитывали на неделю, а прошло уже 10 дней.

Днем опять была сильная жара и тишь. На ярко-голубом небе белели небольшие облачка. Вечером, как и вчера, поднялся сильный ветер, а в 2 часа ночи мы все проснулись от невероятного шума. За палаткой бушевала буря, и печка, вернее труба, отвратительно скрежетала о металлическую окантовку, сделанную вокруг трубы на палатке, чтобы не рвать последнюю. Вдруг раздался резкий треск – на верху палатки выдрало клок в полметра. Поперечная мачта опять вышла из соединения, а основные мачты, которые также не следовало бы делать составными, сильно согнулись, грозя либо выскочить из соединения, либо просто переломиться, так как были довольно тонкие. И то и другое было скверно, особенно для меня с Эглоном, потому что наши головы находились как раз около одной из мачт, на которой раскачивались теперь вместе с самой мачтой наши винтовки, бинокли, фляжки, полевые сумки. Вся палатка хлопала, как полотнище. Положение было угрожающим. Все повскакали с постелей. Основные мачты, крепко стянули между собой, а внизу для устойчивости к ним подвязали доски, но не успели поправить одну мачту, где образовалась дыра, как палатка лопнула около второй мачты. Все же и на этот раз нам удалось отстоять палатку. Если вчера сильный ветер налетал порывами, то сегодняшней ночью он дул непрерывно, временами усиливая ярость. Песчаная пыль, летевшая в дыры, быстро наполнила всю палатку, превратив ее в камеру с взвешенными в воздухе частицами, которые могли служить в качестве классического примера коллоидного раствора. В эту ночь, как мы узнали впоследствии, на Баин-Ширэ одну палатку сорвало совсем. Так негостеприимно встречала нас весенняя Гоби.

Утром, когда мы проснулись, в палатке еще клубилась тонкая песчаная пыль, но после 10 часов погода опять успокоилась и стало тепло и тихо. В час дня снова поднялся сильный ветер, принесший дождь, который, к счастью, задел нас лишь стороной, заставив, однако, прервать раскопку и поспешно прятать кости под брезент.

На раскопке для разведения гипса и клея мы стали пользоваться вместо воды снегом, предварительно превращая его в воду. Это делалось из чисто практических соображений, так как за водой приходилось ездить за 12 километров, а снег лежал тут же – на теневой стороне склонов.

Неизвестно, что было хуже: ночные бури, лишавшие нас спокойного сна, или дневной ветер на раскопке, хотя и более слабый, но достаточный, чтобы вывести из состояния душевного равновесия, когда непрерывно получаешь порции песчаной пыли в лицо. Работали только в защитных очках, так как на раскопке сильно «мело», но все равно глаза были воспаленные, а во рту хрустело от песка на зубах. Всё и все совершенно «пропитались» песком. Умывались только на ночь, чтобы не обветривались лицо и руки. Кожа, покрытая загаром, смешанным с грязью и потом, казалась совсем черной.

апреля, наша небольшая группа закончила раскопки. За шесть дней было выкопано и собрано около 20 ящиков костей различных млекопитающих, а из самой верхней части толщи – остатки панцирей громадных сухопутных черепах типа современных слоновых. Наши сборы значительно превзошли американские как но количеству, так и по разнообразию фауны.

Последний день работ оказался особенно тяжелым. Все время дул холодный и резкий норд-ост, лицо секло песком. У нас кончилась оберточная бумага, и последний лист, вырванный у меня из рук порывом ветра, отправился в воздушное путешествие. Я не мог простить ветру подобного «хулиганства» и километра два гнался за бумажным змеем, пока он снова не оказался на земле. Гвозди тоже остались только кривые и после распрямления гнулись вновь. Эглон несколько раз из-за этого отшибал себе молотком пальцы и посылал самые нелестные эпитеты в адрес снабжавших нас хозяйственников.

Однако, пожалуй, наиболее печальное произошло в конце: при спуске со склона разбился монолит, в котором находился цельный череп носорога. Ящик весил килограммов 250, и его спускали по склону Александров с рабочим Барановым – оба крепкие молодцы. Ящик, постепенно увеличивая скорость, стал все быстрее тащить их вниз по насыпи, образовавшейся в результате наших раскопок. Баранов, поддерживавший ящик спереди, видимо, испугался и, отпустив его, отскочил в сторону. Один Александров уже не смог справиться, и монолит с бешеной скоростью помчался вниз, кувыркаясь и ударяясь о твердые камни. Через 20 метров он вместе с содержимым разлетелся вдребезги. Каким-то чудом уцелела только нижняя челюсть, хорошо пропитанная клеем. Бедный старый Ян так глубоко был расстроен, что отказался даже от ужина. Это был первый неприятный случай за всю его многолетнюю практику, и он долго не мог простить себе такой утраты. После этого инцидента монолиты спускали только на веревках или тросах.

Утром мы свернули лагерь и выехали к нашим – на Баин-Ширэ. Саксаул, попадавшийся по пути, начал зеленеть – наступала гобийская весна. Появились ящерицы и жуки. Пустыня постепенно оживала.

Работы на Баин-Ширэ тоже заканчивались. Скелет динозавра, выемкой которого занимался баин-ширинский отряд, пришлось распилить на три части. Каждый монолит весил около трех тонн. При перевертывании одного из них оборвался трос, и часть костей поломалась при падении ящика. Высыпавшиеся кости собрали, а монолит снова закрепили гипсом. Упаковочный материал кончился, и в ходу был теперь «Николай Абрамыч». Так в шутку прозвали обрезки шинельного сукна, которыми были начинены закупленные Н. А. Шкилевым матрацы для научных сотрудников. Кроме того, для упаковки пользовались также мелкой кустарниковой порослью.

апреля Ефремов, Новожилов, Малеев и я с переводчиком и рабочим отправились в небольшой маршрут на Хара-Хутул-Улу – в 40 километрах к западу от Баин-Ширэ.

Мы объехали с юга красную баин-ширинскую котловину – сначала по «лесовозной» дороге, а затем повернули к северо-западу, оставляя справа бугристые пески. Подъезжая к Хара-Хутул, что значит «Черный перевал», мы с Прониным неожиданно заметили на одной из вершин группу животных темной окраски с красиво закрученными рогами. Это были архары – горные бараны. Они стояли неподвижно, будто изваяния. Новожилов и Малеев, сидевшие «наверху», мирно о чем-то беседовали, но стоило мне высунуться в окно кабины и воскликнуть: «Архары!», как Малеев – страстный охотник – от волнения весь задрожал. Но архары мгновенно скрылись. Больше нам не приходилось их видеть.

Центральная часть массива Хара-Хутул-Улы сложена черными и красными базальтами, представляющими пластовую интрузию, которая разделяет в этом месте меловую толщу на две части: надбазальтовую и подбазальтовую. Исследованием последней, состоящей из зеленовато-серых песчаников, мы и занялись. Мне удалось найти таз большого динозавра, принадлежавший, как выяснилось после препаровки в Москве, четвероногому ящеру из группы зауропод. Всюду было множество окаменелой древесины в виде отдельных кусков, стволов и ветвей, валявшихся на поверхности и торчавших в пластах. Новожилов с Малеевым открыли целое поле ископаемых пней, сохранивших свое естественное положение и принадлежавших деревьям типа болотных кипарисов.

Мы произвели здесь хорошие палеоботанические сборы и после осмотра надбазальтовой части толщи, в которой не нашлось ничего интересного, вернулись на Баин-Ширэ.

апреля Ефремов, Новожилов, Малеев, Очир и почти все рабочие уехали в Улан-Батор на трех машинах, нагруженных до отказа богатой палеонтологической коллекцией. Оставшимся на Баин-Ширэ предстояло взять найденный Новожиловым таз панцирного динозавра, осмотреть так называемую Черепаховую горку (открытую еще в 1946 году), где имелось колоссальное скопление щитков черепах, и заехать на Хара-Хутул для составления детального геологического разреза и взятия нескольких костей.

Как-то раз в маршруте, пробираясь меж низеньких холмиков, я вдруг инстинктивно почувствовал, что неподалеку кто-то находится. Это заставило меня резко повернуться направо – в нескольких шагах, на одном из холмиков, стоял небольшой волк, внимательно наблюдавший за мной; но стоило мне встретиться с ним взглядом – одно мгновение, и он исчез. Пока я добежал до холмика, его уже нигде не было. Волки довольно многочисленны в Монголии и часто являются настоящим бичом овечьих стад, но в Гоби их сравнительно мало, и нам редко приходилось с ними встречаться.

апреля наш отряд закончил работы на Баин-Ширэ, причем накануне, во второй половине дня разыгралась песчаная буря, которая, к счастью, продолжалась часа полтора. Но все же одна палатка оказалась разорванной.

Я был с Пресняковым в маршруте, когда началась буря. И именно в это время мы наткнулись на панцирь небольшой пресноводной черепахи в средней части толщи. Объект был очень интересный – как раз из этой части разреза черепахи не были известны, но песчаник, твердый, как кремень, не поддавался раскопочному ножу. Через десять минут был изломан и мой перочинный нож – полностью же кости выдолбить из породы так и не удалось. К этому времени буря изрядно рассвирепела, и нам пришлось ретироваться в лагерь.

На Хара-Хутул мы заехать не смогли, ибо, когда свернули лагерь, единственная наша грузовая машина – «Дзерен» была уже набита битком и в случае сборов новых материалов пришлось бы выкидывать какое-то имущество. Поэтому мы взяли курс сразу на Улан-Батор, куда и прибыли к вечеру 9 апреля, закончив тем самым первый этап наших исследований в Восточной Гоби.

На юг!

Пробыв в Улан-Баторе необходимое для подготовки к новому маршруту время, 20 апреля мы выехали в Южную Гоби – туда, где в 1946 году были открыты крупнейшие местонахождения динозавров. Ивану Антоновичу но делам экспедиции пришлось остаться в Улан-Баторе. Маршрут возглавил Ян Мартынович Эглон, кроме него в отряд вошли Н. И. Новожилов, я, В. А. Пресняков, переводчик Очир, повар Ван Фун-Ду, которого чаще называли "дядя Андрей", а также все шоферы с машинами и рабочие.

Старт был дан по традиции от квартиры И. А. Ефремова, который невольно завидовал нашему отъезду, хотя через несколько дней сам должен был присоединиться к нам.

Путь в Южную Гоби после пересечения Толы идет вдоль подножия Богдо-Улы, отклоняясь от нее постепенно вправо. Местность здесь сильно всхолмленная, и мы то поднимались на небольшие перевалы, то снова спускались в долины. Кое-где еще лежал снег, но весна уже прочно вступила в свои права, и доказательством тому служило множество тарбаганов[6], вылезших из своих нор. Эти рыжеватые зверьки, величиной с хорошего зайца, имеют довольно забавный вид, когда бегут, – толстый зад с широким хвостом придает неуклюжесть их движениям при прыжках. Завидев машину, они спешат к норе, где и занимают наблюдательную позицию, чтобы в случае приближения опасности моментально исчезнуть в своем жилище. Убить тарбагана очень трудно, так как он, несмотря на любопытство, все же достаточно осторожен, а если его и удается ранить, то он всегда успевает уйти в нору, над которой сидит. Мясо тарбагана очень вкусно и ценится монголами. Но тарбаган, как и многие другие грызуны, является разносчиком чумы, и поэтому употребление его в пищу весьма опасно.

Сделав примерно 70 километров от Улан-Батора, мы достигли большого перевала, подъем на который был очень трудным из-за раскисшей после снегопада дороги. За этим перевалом местность начала постепенно выравниваться, представляя чередование неглубоких котловин с цепями холмов широтного направления.

На ночлег остановились в Мандал-Гоби – центре Средне-Гобийского аймака. Ночь была теплая, и любители свежего воздуха спали на улице, а остальные разместились в нескольких комнатах отведенного нам помещения.

В 7 часов утра мы уже продолжали наш путь. К югу расстилалась огромная равнина, пересекаемая грядами невысоких холмов. Полдник устроили у развалин монастыря Олдаху-Хид. Вокруг валялось множество полосатых агатов сероватых и синеватых оттенков. Десятки красивых камней перекочевали в наши карманы, пока готовилась еда.

После монастыря началась "гребенка" – так шоферы называют дорогу, на которой колесами выбиваются поперечные гребешки, приводящие к сильной тряске машины. Приходилось ехать на очень малой скорости, чтобы не слишком сильно трясло. Преодолев "гребенку", мы спустились в красную глинистую котловину, получившую у нас название "Нимания" – спуск в котловину был очень крутой, почти под прямым углом, и чьей-то заботливой рукой был вкопан столбик с предупредительной дощечкой: "Внимание"! Со временем первая буква стерлась, и осталось "нимание", быстро превращенное нашими шоферами в "Ниманию". В "Нимании" на смену "гребенке" пришли ухабы и кочки. В сырую погоду такая котловина, сложенная пухлыми глинами, превращается в сплошной кисель и совершенно непроходима не только для машин, но и для животных. Миновав это неприятное место, мы вступили в новую глинистую котловину, но темно-серого или даже почти черного цвета. Ухабов здесь также было достаточно, а попутный ветер поднимал из-под колес тучи пыли, покрывавшей толстым слоем и машины, и людей. Дышать стало совершенно нечем: как в кузове, так и в кабинах не было никакого спасения.

Наконец, показался Далан-Дзадагад ("Семьдесят источников") – центр Южно-Гобийского аймака, самый молодой и самый маленький аймак, состоявший из десятка домиков (преимущественно глинобитных) и юрт, приютившихся у подножия хребта Гурбан-Сайхан ("Три прекрасных" – хребет состоит из трех гор)[7]. Из трещин в скалах бьют источники, по числу которых и назван аймак.

В Далан-Дзадагаде мы организовали свою южную базу. Местные власти любезно предоставили нам большое помещение. Разгрузив машины, три из них тут же отправили обратно в Улан-Батор, а на оставшихся двух трехтонках и "Козле" двинулись в Баин-Дзак – около 100 километров к северо-западу от Далан-Дзадагада.

Перед нами расстилалось ровное, как стол, плато, и машины летели, словно птицы. Правда, ветер за ночь переменился в противоположном направлении и был снова попутный (опять по принципу наибольшей неприятности), но при хорошей дороге это было не так уж страшно. Только, когда ход замедлялся или машина поворачивала, клубы пыли окутывали нас как облаком.

Проехав километров 80, мы увидели Баин-Дзак, или "Пылающие скалы", как назвали это место американские палеонтологи, побывавшие здесь 25 лет назад и открывшие остатки меловых млекопитающих, динозавров и их яйца. Пылающие скалы R виде красных утесов возвышались над плато и в свете вечернего солнца казались особенно красивыми. Их название, как мы убедились потом, еще больше оправдывалось в жаркие дневные часы, когда кирпично-красные обрывы казались в пляшущем мираже действительно огненными утесами среди безбрежного моря.

Ян Мартынович, ехавший на "Козле", неожиданно отстал, и нам пришлось его дожидаться. Он вскоре появился с трофеем – убитым джейраном. Сумерки быстро сгущались, а мы еще не успели добраться до Пылающих скал, хотя они и казались совсем рядом. Пришлось заночевать, не ставя лагеря. Все настолько устали, что ограничились холодным мясом и чаем, тем более что начиналась песчаная буря и надо было успеть от нее укрыться. Мы срочно прибили брезенты и кошмы к бортам машин, сделав, таким образом, заслон от ветра. Но все равно песок набивался всюду. Южная Гоби встречала нас так же недружелюбно, как и Восточная.

К утру на наши спальные мешки намело толстый слой красного песка. Оглядевшись, мы убедились, что находимся всего в каком-нибудь километре от Пылающих скал.

Баин-Дзак, что означает "богатый саксаулом", представляет котловину, дно которой когда-то было заполнено озером, а теперь заросло саксаулом. Южный борт котловины – высокий обрыв, сильно расчлененный сетью оврагов в районе Пылающих скал, сложенных, как и весь обрыв, оранжево-красными песками и песчаниками.

Мы раскинули свой лагерь у самого подножия Пылающих скал, наслаждаясь величием этой пустынной, но по-своему привлекательной местности. В топливе не было недостатка, так как кругом росло сколько угодно саксаула. Колодец с прекрасной водой также был всего в 6 километрах от нас.

День выдался очень холодный – дул пронизывающий ветер и шел дождь со снегом. Несмотря на это, мы сразу же начали осмотр местонахождения, и Василию Ивановичу Пронину – неутомимому искальщику костей, у которого уже был наметанный глаз после экспедиции 1946 года, повезло: он нашел гнездо яиц динозавров.

Впрочем, яйца динозавров встречались как гнездами, так и по одному. Они имели форму огурца длиной 8-10 сантиметров. Скорлупа идеально сохранила свою прижизненную скульптуру в виде очень мелких валиков и пор, а внутреннее пространство заполнилось илистым осадком. Яйца захоронились на месте их отложения – в тонкозернистых песках, так как при переносе они разрушились бы все и, конечно, не сохранилось бы гнезд. Вероятно, кладки яиц были затоплены водами и покрыты слоем осадков, попав таким образом в погребение.