Текст книги "На поиски динозавров в Гоби "

Автор книги: Анатолий Рождественский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 17 страниц)

Итак, мы повернули направо. Было уже 7 часов вечера. Ноги, проделавшие без отдыха километров 12 по сыпучему песку, отказывались идти. Во рту давно уже пересохло, и губы потрескались. День, как назло, был очень жаркий и тягостный. Вокруг только безучастная пустыня. Хотелось лечь и не двигаться, но надо было бороться, бороться за жизнь! Вскоре высокие кусты саксаула скрыли от меня кинооператора, шагавшего немного поодаль. Я звал его, но ветер относил мой голос в сторону, и я поплелся один. Пройдя с километр или более, я вдруг заметил, как что-то блеснуло в кустах. "Лобовое стекло "Козла""! – мелькнула у меня мысль. Это придало мне энергии, и я зашагал бодрее. Действительно, через несколько минут я увидел метрах в 700–800 длинную фигуру Александрова, державшего в руках винтовку. Он сигнализировал нам, стреляя из винтовки, но не учитывая, что при сильно гудящем ветре звук выстрела просто не слышен.

Через четверть часа я был уже около машины. Прозоровский не пришел: что с ним случилось, мы не знали. Я велел немедленно выезжать на пригорок и зажечь костер, дым от которого хорошо виден и днем. Едва машина тронулась, как где-то неподалеку раздались крики, и мы увидели среди кустов саксаула белую фуражку, которой махал нам Прозоровский метрах в 200 справа.

После 10-минутного отдыха мы двинулись в лагерь. Вскоре стемнело, и мы вынуждены были, напрягая зрение, не отрывать взгляда от земли, чтобы не потерять единственный теперь ориентир – след нашей машины.

К 11 часам вечера мы добрались до лагеря, окончив изнурительный путь через пески и глины. В лагере уже беспокоились и давали нам сигналы, которых мы, однако, все равно не видели. Барханной эпопеей и закончилось пребывание экспедиции в Ширэгин-Гашуне. На другой день мы вернулись в главный лагерь на Могиле дракона.

Раскопки здесь были в полном разгаре. Малеев со своей военной хваткой форсировал работы. Плиты, заключавшие скелеты динозавров, были прочны, как гранит, и их выламывали по кускам, в которые попадало некоторое количество костей. Каждый из кусков весил сотни килограммов, а иногда и более. Такие глыбы упаковывали в кошму и заколачивали затем в громадные ящики. Часть лагеря располагалась прямо на Могиле дракона, а часть наверху – на плато. Между лагерями курсировала спущенная в ущелье полуторка, которая доставляла с раскопок коллекции для перегрузки их на тяжелые машины, отвозившие коллекции в Далан-Дзадагад и Улан-Батор.

Теперь общее руководство всеми работами в районе Алтап-Улы (Могила дракона, Цаган-Ула, Наран-Булак) возглавил Ефремов, решивший до конца раскопок больше никуда не уезжать из Нэмэгэтинской котловины.

Мне Ефремов поручил провести разведочный маршрут на восток – в район Номогон-Сомона. Я поехал с Прониным (на "Дзерене"). Кроме нас, в состав отряда вошли препаратор и рабочий – монгол, исполнявший обязанности и переводчика.

августа мы прибыли в Далан-Дзадагад и на следующий день утром взяли курс в направлении Номогон-Сомона. Сведения о находках костей в этом месте были получены нашей экспедицией еще в 1946 году от участвовавшего в ней монгольского геолога Лубсана-Данзана-Буточи. Правда, наш прежний проводник Цэдэндамба, которого я видел в Далап-Дзадагаде, уверял, что там негде быть костям и что местность Дзэрт – именно о ной шла речь – находится не в районе Номогон-Сомона, а гораздо дальше на юго-восток. В то же время он сообщил о костях "драконов" в районе Улан-Дэль-Улы – километрах в 100 к югу от Баин-Далай-Сомона. Я был несколько сбит с толку сообщением Цэдэндамбы, но, поскольку не было времени, чтобы выяснить этот вопрос более обстоятельно, пришлось выезжать, тем более что до Номогон-Сомона было всего 100–120 километров.

Сначала мы ехали по автомобильному накату, соединяющему Далан-Дзадагад с Аргалинту-Сомоном, а затем свернули направо к горам Цзун-Сайхан и, обогнув этот хребет с востока, по ущелью Бур-Улы вышли в широкую межгорную долину, в которой стоит Номогон-Сомон. Проехав по этой долине на запад, машина свернула в лабиринт извилистых ущелий между хребтами Ихэ-Номогон и Бага-Номогон. Выбравшись на южную сторону этой горной цепи, мы увидели небольшой красный холм Энгер-Улан-Тологой, где, как мы предполагали, могли быть кости. Но когда мы подъехали вплотную, то увидели, что его цвет обязан окислам железа, весьма характерным для коры выветривания, представлявшей наружный выветрелый слой массива горных пород. Разумеется, не могло быть и речи ни о каких костях.

Утром мы вернулись на северную сторону хребта Номогон и продолжали путь по долине между Номогоном и Цзун-Сайханом. Долина имела ширину не более 12–15 километров, и, так как мы ехали посередине, все пространство от машины до подножий обоих хребтов хорошо просматривалось. К сожалению, везде была ровная степь, без каких-бы то ни было признаков осадочных пород, в которых могли бы встретиться кости. Только в самом конце долины виднелись красные обрывы, которые, казалось, пылали под ярким полуденным солнцем. Но увы! Подъехав ближе, мы увидели, что и это кора выветривания. Вскоре выехали прямо на Баин-Далай-Сомон, и нам ничего не оставалось делать, как повернуть к лагерю на Могиле дракона. Этот маршрут оказался одним из наименее удачных. Лишь спустя года два мы с Ефремовым, изучая карту Монголии, обнаружили далеко к юго-востоку от Номогон-Сомона Номогон-Улу, о которой, вероятно, и говорил мне Цэдэндамба. Номогон-Ула была ошибочно отождествлена с хребтом Номогон, что стало ясно лишь значительно позднее. Тогда же Ефремов поддразнивал меня, что я просто не нашел то, что нужно, а я, конечно, сердился, доказывая свою правоту.

Новожилов, ездивший в небольшой маршрут в Занэмэгэтинскую котловину, тоже не обнаружил ничего интересного. В громадных лабиринтах многоярусных обрывов не было найдено никаких костей – ни динозавров ни млекопитающих. Конечно, нечего было и думать выполнить в такой маршрут серьезное исследование этой огромной площади континентальных отложений.

Наступил сентябрь, а с ним и песчаные бури Когда мы возвращались из маршрута в район Номогон-Сомона Нэмэгэтинская котловина встретила нас свирепой песчаной бурей, которая бушевала здесь уже не первый день которая, что было сквернее, мучила нас до самого выезда из Нэмэгэтинской котловины, т. е. около 10 дней. До сих пор мы не сталкивались с такими затяжными бурями, хотя о них упоминали американцы, не работавшие ранней весной и поздней осенью, когда сила ветров особенно велика.

От песка нигде не было спасения – ни в палатке, нив машинах. Невозможно было ни помыться, ни побриться ни попить, ни поесть – всюду набивался песок, проникавший куда угодно. Даже когда мы сидели в машине с наглухо застегнутым брезентом, песчаный налет появлялся на супе, едва его успевали налить в миску. Да, впрочем, и все продукты, хранившиеся в палатке, давно уже "пропитались" песком. Стекла моих очков были исцарапаны песком. Даже часы, которые я носил всегда в кармане на груди, и те были исчерчены на крышке: песок пробивался сквозь ткань. Мы не успевали чистить оружие и протирать оптику. Все ходили с красными воспаленными глазами, злые, но не сдавались и упрямо продолжали работать на раскопках, делая перерыв лишь на обед. Ивану Антоновичу соорудили небольшой домик из фанеры, который больше походил на собачью будку, нежели на жилище, достойное начальника большой экспедиции, но и в нем нельзя было защититься от песка.

сентября экспедиция закончила раскопку Могилы дракона, проделав громадную работу в очень тяжелых условиях. В общей сложности нам удалось добыть отсюда три скелета утконосых динозавров. Один скелет, залегавший в плите, там, где она уходила в склон, так и не смогли взять, так как мощность плиты здесь достигала около двух метров и никакие наши инструменты не могли преодолеть такую толщину и прочность.

Хвостовая часть позвоночника зауролофа в плите на Могиле дракона

Пока происходили раскопки на Могиле дракона, мы с Новожиловым совершали небольшие разведочные маршруты на "Козле" в окрестные районы. Наиболее удачной оказалась наша поездка в район Наран-Булака, неподалеку от которого, в нескольких километрах к востоку, было открыто местонахождение эоценовых млекопитающих – диноцерат, такого же типа, как и в Наран-Булаке. Новое местонахождение получило название Улан-Булака. После окончания работ на Могиле дракона экспедиция перебралась сюда. Руководить раскопками остался Ефремов. Лукьянова и Малеев уехали в Улан-Батор, а вскоре за ними выехали туда же Эглон и Прозоровский. Новожилов отправился на Улан-Дэль-Улу, сведения о которой сообщил Цэдэндамба, но которая, однако, не дала больших результатов. Я же с небольшим отрядом – двумя рабочими и шофером Лихачевым – отправился на "Тарбагане" в дальний маршрут на Татал-Гол, давший нам столь обильный "урожай" в 1948 году.

Покидая Могилу дракона, мы поставили на прощанье там, где располагался наш лагерь, на плато, памятный столб – в землю вкопали метра на полтора рельс, на вершине которого написали название нашей экспедиции и годы ее работы. Вообще же на каждом местонахождении мы сооружали из камней большие обо, в которые закладывали какой-нибудь герметически закупоренный сосуд – бутылку, флягу, банку и т. д. с вложенным туда листом бумаги, на котором было написано, что в такое-то время здесь работала такая-то экспедиция, с перечислением ее состава.

Около памятного столба мы зажгли гигантский костер, натащив саксаула, обрезков досок и всякого хлама, способного гореть. Сверху положили сношенную покрышку, которая давала тучи черного густого дыма. Костер был виден даже тогда, когда мы отъехали уже километров 10.

В Хангайских степях

сентября поздно вечером наша группа прибыла в Далан-Дзадагад, и на следующий день "Тарбаган" взял курс на Баин-Дзак. Было решено проехать теперь от Баин-Дзака северным путем, вдоль Онгин-Гола, вместо прошлогоднего очень трудного маршрута прямиком.

По дороге на Баин-Дзак я учился управлению автомобилем, получив в прошлых маршрутах несколько уроков у Лихачева и Пронина. Руль меня слушался хорошо, а вот ноги при переключении скоростей зачастую скандалили. При ошибке я получал замечание от своего строгого учителя, а если машина останавливалась, он лишал меня водительства, и я вынужден был ехать только в роли пассажира, пока не "набирался ума-разума". Ночевали мы в барханах, проехав немного Баин-Дзак.

В середине следующего дня мы добрались до развалин монастыря Хушу-Хид. Старый автомобильный тракт на Улан-Батор здесь резко поворачивал вправо, а нам нужно было ехать влево, придерживаясь реки Онгин-Гол, чтобы выйти на Убур-Хангай. Поэтому, как ни жаль было сворачивать с хорошей дороги, все же пришлось это сделать. Мы поехали по левому берегу реки, вверх по течению, придерживаясь автомобильных следов, которые шли в этом направлении. Местами берег был гористый, и нам приходилось отступать от реки в сторону. Километров через 25 мы совершенно неожиданно подъехали к развалинам монастыря Ламаин-Хпд. Вероятно, в свое время он был красивейшим монастырем. Маленькие домики, подобно птичьим гнездам, уютно лепились по скалам с обеих сторон Онгин-Гола. Зажатая между черных теснин, река с шумом мчала свои кристальные воды. На правом берегу, где стояла красивая белая часовня, низвергался небольшой водопад. Место, где был расположен Ламаин-Хид, выглядело угрюмым и суровым, по вместе с тем необычайно величественным. Только ехать здесь было очень трудно, так как кругом были горы. Мы облегченно вздохнули, когда, наконец, выбрались из них и поехали по холмистому берегу Онгип-Гола. К северу, насколько хватал глаз, расстилалась беспредельная Хангайская степь.

На следующий день путь стал значительно труднее, так как от реки нас начали оттеснять дэрисовые кочки, которые приходилось объезжать, совершая большие крюки. Кроме того, погода сделалась пасмурной: все небо посерело, пошел мелкий моросящий дождь, и ничего не стало видно. Удаляться от реки было опасно – это был единственный ориентир при плохой видимости. Держась близ реки, мы то и дело врезались в дэрисовые кочки, пока, наконец, в одном месте не заехали в такой тупик, из которого едва выбрались. К счастью, дождь прекратился, небо немного прояснилось, и на горизонте показался какой-то большой населенный пункт, в котором, едва взглянув в бинокль, мы узнали знакомый нам Убур-Хангай, или Арбай-Хэрэ. Вскоре мы вышли на автомобильный тракт Улан-Батор – Убур-Хангай и в середине дня были уже в аймачном центре.

Здесь мы передохнули, закупили необходимой провизии и, немного отъехав, остановились на обеденный привал. Температура воздуха сильно упала. Вчера мы с наслаждением купались в холодной воде Онгин-Гола, приятно освежавшей нас, а теперь стучали зубами в ватниках: шел дождь со снегом. Кое-как пообедав, мы пустились в путь, надеясь спастись в машине, но снег, поваливший густыми хлопьями, моментально залепил стекла кабины, и, чтобы видеть дорогу, пришлось поднять лобовое стекло. Снег с дождем хлестал нам с Лихачевым в лицо. Мы перемерзли до такой степени, что уже руки и ноги отказывались повиноваться. Пришлось остановиться на ночлег. Поставили палатку, выпили спирта и горячего чаю, чтобы согреться. После этого я забрался в ватном костюме в спальный мешок, прикрывшись еще сверху кошмой и полушубком, но так и не мог согреться до самого утра, вернее, даже до полудня, пока не пригрело солнце. Никогда в жизни я так не замерзал и думаю, что не заболел только потому, что это было в безинфекционной пустыне, а не в условиях большого города. Ночью ударил порядочный мороз, и масло в машине застыло. Лихачев, проклиная континентальный климат и собственную непредусмотрительность, долго бился со своим "Тарбаганом", прежде чем завел его.

Дорога отсюда на Татал-Гол была уже знакома, и к вечеру мы без труда добрались до Анда-Худука, показавшегося нам не таким приятным, как в прошлом году, возможно, оттого, что теперь стояла уже осень, трава вся засохла и кругом было пустынно. Поэтому проехали еще 10 километров и остановились на ночлег у обрывов, где в прошлом году Новожилов нашел зуб мастодонта.

Поздно вечером, когда поужинали и легли спать, откуда-то вдруг донесся шум мотора, быстро заглохший. Выглянув из спальных мешков, мы увидели два обращенных на нас электрических глаза, приблизительно в 500 метрах от нашей стоянки. Однако мы настолько устали, что не хотелось идти к машине, чьей бы она ни была, не хотелось даже вылезать из мешка и дать сигнал. Мы решили следовать пословице: "Утро вечера мудренее".

Когда это "мудрое" утро наступило, то оказалось, что машина, судя по ее кузову, может быть только машиной Академии наук. Через 15 минут мы уже пожимали руки ночным пришельцам – это был отряд сельскохозяйственной экспедиции, возвращавшийся теперь в Улан-Батор. Они шли на Убур-Хангай, пользуясь нашими прошлогодними следами. Встретить в пустыне человека, да еще знакомого – большая радость. Через час мы распрощались.

Днем мы занялись обследованием обрывов – собрали некоторое количество костей мелких позднетретичных млекопитающих и раскопали место находки Новожилова, но там ничего не оказалось, хоть Нестор Иванович и надеялся, что будет целый скелет. Это местонахождение мы назвали Улан-Тологой. Я решил здесь не задерживаться и следовать к конечной цели нашего путешествия – Татал-Голу. Поэтому вечером мы свернули наш бивуак и переехали на Татал-Гол.

При переезде, едва машины поднялись из русла на плато, нашим глазам представилось необычное зрелище: впереди, примерно в километре, медленно двигалось стадо животных в несколько сотен голов. Встречное солнце бросало последние лучи, готовясь скрыться за горизонтом, и нам видны были только темные силуэты животных. Сначала мы подумали, что это овцы, но когда стали приближаться, стадо обратилось в бегство, подняв облака пыли. Перед нами расстилалось ровное, как стол, плато, и даже выдержанный всегда Лихачев пустил машину на полный ход. Громадному стаду, стесненному маленькой территорией плато, трудно было быстро бежать, и мы вскоре настигли животных – это оказались джейраны. Я никогда не видел их в таком количестве. Встреча с ними для нас была как нельзя более кстати, так как у нас не осталось мяса. Вечером "шеф-повар" Лихачев угостил нас вкуснейшим шашлыком, который от дыма костра приобрел особо приятный вкус. Остальное мясо было заготовлено впрок: навялено и нажарено, так что его хватило до Улан-Батора.

Следующий день был посвящен обследованию Татал-Гола. Против моего ожидания, костей почти не было, несмотря на прошедшие обильные дожди, которые должны были бы вымыть кости из породы. Вероятно, в прошлом году мы попали именно в тот самый момент, когда размывался костеносный горизонт, оказавшийся не столь мощным, и большинство костей уже было вымыто. Если прошлогодние сборы исчислялись тысячами костей, то в этом году мы собрали за день всего сотни полторы-две, обойдя весь Татал-Гол, который, правда, был очень невелик. Поэтому я решил возвращаться в Улан-Батор, с тем чтобы перебросить машину на вывозку коллекций из Далан-Дзадагада.

В тот же вечер мы добрались до Анда-Худука и, поднявшись на перевал через Ушюгин-Обо, остановились на ночлег. На перевале не было площадки, спускаться вниз без дороги было опасно, и нам пришлось остановиться на крутом склоне – там, где нас застала ночь. Спать было очень неудобно, так как койки стояли с большим наклоном и мы все время сползали вниз. Лихачев поставил машину на первую скорость, чтобы она не покатилась вниз, и разложил свою койку прямо перед ней, заявив, что уж если машина покатится, то пусть через его труп. К счастью, все обошлось благополучно, и утром мы продолжили путь. По дороге я стрелял копыток прямо из окна кабины, и вечером у нас было замечательное жаркое. Это была последняя ночь в Гоби в этом году.

–го мы были в Улан-Баторе, куда накануне приехал Эглон. 23 сентября с остальной частью экспедиции появился Ефремов. Он привез богатую добычу, полностью загрузив машины костями диноцерат, выкопанными в Улан-Булаке. 24 октября все участники экспедиции вернулись в Москву. Так закончилась третья Монгольская палеонтологическая экспедиция Академии наук СССР.

Подводя итоги работ Монгольской палеонтологической экспедиции, можно смело сказать, что это была одна из самых крупных и самых значительных по своим открытиям экспедиция в истории русской палеонтологии. Нэмэгэтинская котловина, в которой экспедиция открыла наиболее интересные местонахождения крупных меловых динозавров и древнейших млекопитающих, оказалась сокровищницей палеонтологических богатств. По масштабам нэмэгэтинская группа местонахождений динозавров и местонахождение плиоценовых млекопитающих Алтан-Тээли в Западной Монголии – безусловно, одни из крупнейших в Старом свете.

Экспедиция не только собрала громадный материал в количественном отношении (460 ящиков-монолитов, весящих более 120 тонн!), но и богатейший по своему качественному разнообразию и в то же время превосходный по своей сохранности. Так, например, только из одного Татал-Гола было собрано более трех тысяч костей, включая черепа, челюсти и отдельные части скелета различных млекопитающих олигоценовой эпохи, принадлежащих по крайней мере к шести отрядам. Наран-Булак и Улан-Булак дали целую серию черепов и скелетных частей интереснейшей группы – диноцерат, стоящих в начале родословной млекопитающих. Более десятка черепов водных носорогов, три черепа бронтотериев и масса других костей различных млекопитающих середины третичного периода были выкопаны в Эргиль-Обо. Около двух десятков черепов более поздних носорогов, гиппарионов и жираф дало Алтан-Тээли.

История млекопитающих Центральной Азии может быть прослежена на монгольских материалах, начиная от примитивных многобугорчатых, самых древних хищников, древних насекомоядных и архаических копытных и кончая гиппарионовой фауной Алтан-Тээли. Иными словами, история млекопитающих Центральной Азии представлена на протяжении конца мезозоя и всей кайнозойской эры, кроме четвертичного периода, охватывающего последний миллион лет (За последние годы в МНР было открыто несколько местонахождений четвертичных млекопитающих).

Сборы экспедиции по динозаврам еще более интересны и эффектны. Они освещают историю этой интереснейшей группы пресмыкающихся в меловой период мезозойской эры. Местонахождения Нэмэгэту, Алтан-Ула и Цаган-Ула, расположенные в Нэмэгэтинской котловине, дали классический материал по группам хищных и утконосых динозавров – самых крупных двуногих животных. Из этих местонахождений можно насчитать около 10 совершенно полных скелетов динозавров. Интересны и панцирные динозавры из Баин-Ширэ и Баин-Дзака.

Динозавры, открытые нашей экспедицией в Монголии, как и большинство млекопитающих, принадлежат новым, неизвестным до сих пор в науке формам.

Изучение ископаемой фауны, собранной Монгольской палеонтологической экспедицией, позволяет проследить историю животного мира (почти за 150 миллионов лет!) не только Центральной Азии, но и более северных областей – Сибири, Дальнего Востока, Средней Азии и Казахстана, куда расселялась эта фауна, а также осветить геологическую историю центральноазиатского материка и прилежащих областей, начиная с середины мезозойской эры, т. е. со времени существования здесь суши, поскольку история животного мира тесно связана с историей земной коры. Ископаемые позвоночные мезозоя и кайнозоя Монголии являются единственными палеонтологическими остатками, надежными для определения геологического возраста содержащих их слоев, и поэтому имеют важное практическое значение для геологии.

Опять в Гоби

Научная обработка основных палеонтологических коллекций, добытых нашей экспедицией в МНР, заняла около 10 лет. За эти же годы появились интересные находки динозавров на территории СССР. Так, в 1953 году в Кузбассе геологи И. В. Лебедев и А. А. Моссаковский нашли скелет и череп маленького раннемелового динозавра – пситтакозавра, несколько видов которого было известно из Центральной Азии. В 1957 году в Центральном Казахстане, в Приаралье, экспедиция Палеонтологического института выкопала череп позднемелового утконосого динозавра, названного мной аралозавром. Но, несмотря на несомненную научную ценность этих материалов, они все же представляют разрозненные случайные находки, не идущие ни в какое сравнение с многочисленными скелетами и другими остатками из богатых монгольских местонахождений. Экспедиционные работы последнего десятилетия лишь еще больше подтвердили палеонтологическую перспективность Центральной Азии, оказавшейся поистине богатейшей палеонтологической сокровищницей мира.

Итак, 10 лет спустя, мы совместно с китайскими палеонтологами организовали новую экспедицию в эту область, сосредоточив свои исследования в Южной Гоби, вдоль монголо-китайской границы. В 1959 году СКПЭ (Советско-Китайская палеонтологическая экспедиция) работала на территории Внутренней Монголии, а в 1960 году – в пустыне Алашань, горных районах Нинься и Ганьсу и далее на западе – в самой высокогорной впадине Цайдам, расположенной на высоте более 3 000 метров над уровнем моря. Протяженность разведочных маршрутов экспедиции за два года составила около 30 000 километров; было обследовано более 40 местонахождений динозавров и ископаемых млекопитающих.

Выезд экспедиции в поле

Общий состав экспедиции достигал 80 человек. С китайской стороны ее возглавлял специалист по ископаемым млекопитающим доктор Чжоу Минчен, а с советской стороны сначала предполагалось, что экспедицию возглавит И. А. Ефремов, но, к сожалению, по состоянию здоровья он не смог участвовать, и эстафету пришлось принять мне. Директор нашего института Ю. А. Орлов, избранный членом-корреспондентом АН СССР после Монгольской экспедиции, не смог уже принять участия в полевых работах СКПЭ, но много сделал для ее организации, так же как и Е. А. Малеев, ставший его заместителем. Н. И. Новожилов полностью переключился на изучение беспозвоночных – филлопод. Таким образом, из научного персонала Монгольской экспедиции я оказался в единственном числе, но, к счастью, в экспедиции смогли принять участие другие научные сотрудники.

Моими заместителями стали старшие научные сотрудники: в первый год работ – Петр Константинович Чудинов, специалист по древним рептилиям, а во второй – Борис Александрович Трофимов, специалист по ископаемым млекопитающим. Кроме нас троих в состав экспедиции вошло еще несколько старших научных сотрудников: известный палеоорнитолог и "маммальщик" (специалист по млекопитающим) Николай Иосифович Бурчак-Абрамович (вместе с которым я работал в своей первой экспедиции в 1941 году), (еще одна "маммальщица" Ирина Александровна Дуброво и геоморфолог Ирина Михайловна Клебанова, а из молодежи – Михаил Александрович Шишкин (специалист по ископаемым амфибиям). Весь научный персонал имел хороший опыт в экспедиционных работах.

В экспедиции участвовала и врач-терапевт Валентина Эрастовна Богданова. Моим помощником по хозяйственной части по-прежнему был Н. А. Шкилев, так же как и киносъемки вел наш старый знакомый – кинооператор Н. Л. Прозоровский. Из "последних могикан" – Я. М. Эглон и М. Ф. Лукьянова, а также В. А. Пресняков руководили на раскопках большой группой местных препараторов. И. И. Лихачев теперь был приглашен в качестве автомеханика. Другим механиком был Михаил Максимович Брагин – в прошлом шофер Монгольской археологической экспедиции. Автоколонна экспедиции насчитывала 14 автомобилей (10 грузовых – ЗИЛы и ГАЗ-63 – и 4 легковых – ГАЗ-69). Однако наиболее важным преимуществом по сравнению с предшествующими экспедициями было наличие мощной раскопочной техники – двух бульдозеров, давших огромный эффект на раскопках. В целом СКПЭ – пока самая крупная экспедиция в истории палеонтологических исследований.

Начало раскопки бульдозером

Первым местонахождением, куда в начале июня 1959 года направилась наша экспедиция, был район соленого озера Ирэн-Нор, мимо которого когда-то проходил караванный тракт из Пекина на Улан-Батор (тогда Ургу). Около 40 лет ранее здесь работали американские палеонтологи, собравшие остатки утконосых, хищных и панцирных динозавров и назвавшие это местонахождение Ирэн-Дабасу. Вокруг Ирэн-Нора расстилается полупустынная степная равнина с редким кустарником. Правда, весной, хоть и ненадолго, степь, пестреющая яркими цветами, выглядит привлекательно. В июне вся эта красота исчезает и степь превращается в выжженную солнцем пустыню. Северный берег озера имеет вид невысокого обрывистого плато, у которого мы разбили свой палаточный городок и где начались наши первые раскопки.

Уже через неделю бульдозер "шутя" снял несколько сотен кубометров "пустой породы" сверху, обнажив костеносный горизонт на большой площади. Такой размах работ не был бы достижим при ручных раскопках. Механизация раскопок ставит их на совершенно другой технический уровень, облегчая их организацию и намного удешевляя стоимость работ, а самое главное – дает несравненный эффект по своим результатам.

На Ирэн-Норе нам удалось выкопать множество костей хищных и утконосых динозавров. Среди последних был почти полный скелет бактрозавра, оказавшегося, как теперь выяснилось, самым ранним и примитивным их представителем. По форме черепа и строению зубов бактрозавр был еще похож на своих предков – игуанодонтов, отличаясь от более поздних утконосых динозавров отсутствием гребней на голове и меньшим числом зубов. Более сложное и совершенное строение зубного аппарата, а также развитие черепных гребней, иногда с воздухоносными полостями, отражают основное направление в эволюции утконосых динозавров, приспособившихся к жизни в водных бассейнах и питанию подводной растительностью. Бактрозавр, появившийся в начале позднемеловой эпохи, – чрезвычайно важное звено в истории орнитопод, или птиценогих динозавров, так как он связывает в непрерывную цепь два их семейства – игуанодонтов, живших в раннемеловую эпоху, и их потомков – утконосых динозавров, живших в позднемеловую эпоху.

Представители динозавровой фауны Ирэн-Нора, в состав которой входили также черепахи и крокодилы (их остатки найдены вместе с костями динозавров), обитали как в самом озере, которое существовало здесь в меловой период, так и по его берегам – в зарослях. Трупы динозавров и других позвоночных захоронялись в прибрежной части озера, о чем можно судить по волноприбойным знакам в слоях костеносной толщи. В те времена Гоби была не столь пустынной, а, напротив, тропической или субтропической областью с обилием пресных водоемов и растительности. Трудно сказать, является ли современный Ирэн-Нор потомком уходящего в глубь веков мелового озера или оно вторично возникло на этом месте в более позднее время.

Взятие костей монолитами

Немного южнее Ирэн-Нора, в Ирдин-Манга, мы раскопали эоценовых млекопитающих, среди которых наиболее эффектными оказались бронтотерии – были обнаружены скелет и несколько черепов. Вместе с ними нашли остатки древних тапиров, своеобразных непарнопалых – халикотериев, древних свиней, крупных хищников – креодонтов, грызунов, насекомоядных и других млекопитающих, а также остатки птиц, черепах и рыб. Этот фаунистический комплекс был аналогичен обнаруженному десятью годами раньше в Эргиль-Обо. Судя по составу бронтотериевой фауны, в эоценовую эпоху на территории Гоби были распространены заболоченные леса, а климат продолжал оставаться влажным и достаточно еще теплым, но уже не таким жарким, как в мезозое.

Восточнее Ирэн-Нора, в Тунгуре, мы добыли неполный скелет и черепа древнего хоботного из группы мастодонтов – платибелодона ("плоскозуба"), нижние челюсти которого вместе с резцами образуют своеобразную лопату-ковш, что связано с приспособлением к питанию водной растительностью. Кроме платибелодона здесь мы нашли остатки носорогов, жираф и оленей, хищников, крупных грызунов, похожих на бобра, и других млекопитающих. Среди хищников особенно интересным оказался превосходной сохранности череп, принадлежащий древней кунице неизвестного рода. Вместе с костями млекопитающих встречалось много раковин пресноводных моллюсков, которые обитали в водоемах, где происходило захоронение животных. Тунгурская фауна жила в миоценовую эпоху – около 12–15 миллионов лет назад, когда в Центральной Азии преобладали лесостепные ландшафты типа современной саванны Африки. Климат по сравнению с мезозойской эрой и даже эоценовой эпохой стал более умеренным, но не континентальным еще, как это свойственно Центральной Азии в настоящее время.