Текст книги "На поиски динозавров в Гоби "

Автор книги: Анатолий Рождественский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц)

Опыт прошлогодних работ в Гоби помог правильно ориентироваться в выборе необходимого снаряжения. Объем его был довольно велик – он определялся масштабом предстоящих работ и числом участников экспедиции. Для производства раскопок был взят различный раскопочный инструмент (кирки, ломы, лопаты, зубила, кувалды, ножи, кисти и т. д.), упаковочный материал (оберточная бумага, вата, марля и другие легкие ткани для обклейки костей), различные клеи (и их растворители) для пропитывания и закрепления рыхлых и хрупких костей и гипс, необходимый для того, чтобы лучше сохранить кости, взятые вместе с породой. Вторую часть снаряжения составляли палатки, спальные мешки, походные койки, брезент, вьючные чемоданы и другие предметы, фигурирующие в прейскурантах под названием "спецснаряжения".

Значительную часть снаряжения составляла спецодежда – ватные костюмы, сапоги, валенки, полушубки и т. д. В расчете на работу в холодное время были взяты складные железные печки и кошма. Для работы радиоприемника и освещения приобрели походную электростанцию. Тщательно подобрали аптеку. Она была укомплектована всеми новейшими эффективно действующими лекарствами. Мы обходились без врача, так как почти каждый из нас знал применение содержащихся в аптеке медикаментов. В случае же серьезного, длительного заболевания все равно нужны больничные условия, но большинство сотрудников были сравнительно молоды и физически здоровы, что позволяло надеяться на благополучный исход.

Нет надобности перечислять вес наше снаряжение: полный список занимал 16 страниц. Необходимо было учесть все, до последних мелочей, так как и они могли сыграть важную роль.

Наиболее существенную часть экспедиционного имущества составляли машины, и Ефремов, взвесив преимущества и недостатки всех марок, в которых он прекрасно разбирался, остановил свой выбор на трехтонных грузовиках ЗИС-5.

В пустынных условиях Гоби нам были необходимы машины большой выносливости и проходимости и вместе с тем большой грузоподъемности, чтобы обеспечить перевозку коллекций, снаряжения, продовольствия и горючего на дальние расстояния. Последнему требованию ЗИС-5 вполне удовлетворяли. Их недостатком был относительно слабый мотор и единственная ведущая ось, но в то время грузовики у нас выпускались только с одним задним мостом. В придачу к ним была взята легковая машина ГАЗ-67. Она представляла собой прообраз нынешней ГАЗ-69А и предназначалась для разведочных маршрутов, поскольку обладала повышенной проходимостью.

Все грузовые машины были оборудованы специально, по-экспедиционному, напоминая крытые брезентом фургоны. Это хорошо защищало людей и снаряжение от любой непогоды. Тщательно были подобраны все необходимые запасные части и инструмент, был взят значительный запас автопокрышек, изнашивающихся очень быстро в условиях каменистой местности, изобилующей остроугольными обломками камней. Особое внимание было уделено бензотаре: экспедиция получила 150 двухсотлитровых бензобочек. Такое громадное количество бензотары было необходимо, если учесть, какие длинные маршруты предстояло выполнить экспедиции.

декабря пришел в Наушки эшелон. Его сопровождали из Москвы препаратор Пресняков и шоферы Пронин, Петрунин и Лихачев. Три дня спустя прибыла следующая партия наших участников: Эглон, Малеев, Лукьянова и Безбородов. В Москве остались только двое: Ефремов и Новожилов. Они должны были через некоторое время вылететь самолетом прямо в Улан-Батор.

Через два дня вернулся Шкилев, и экспедиция на четырех машинах двинулась через границу в Улан-Батор. В Наушках для охраны имущества остался я с Володей Пресняковым.

Наши задержались по ту сторону границы и вернулись к нам почти через месяц – 5 января. За это время они успели завезти на улан-баторскую базу необходимое количество бензина, а мы наняли рабочих. Несколько раз мы побывали в Кяхте – крохотном городке в 35 километрах от Наушек – отсюда около 100 лет назад вступал в Монголию Н. М. Пржевальский, а через 20 лет после него – В. А. Обручев.

Суровая сибирская зима с холодными ветрами и сильными морозами делала условия работы чрезвычайно тяжелыми, требовавшими от участников экспедиции большой стойкости и выносливости. Так, во время одной из поездок за бензином в машине Петрунина оказался неисправным мотор. Несмотря на 56-градусный мороз, шофер приступил к ремонту.

Через полчаса машина пошла, но пальцы на правой ноге онемели. Однако Павел Яковлевич никому ничего не сказал. И лишь когда приехали в Улан-Батор, Петрунин решил осмотреть ногу – большой палец уже почернел. Это была третья степень обморожения. Петрунина немедленно направили в больницу – пришлось ампутировать сустав пальца.

В другой раз вышло из строя динамо на машине, и она прошла в метель 80 километров без света. Чтобы не сбиться с дороги, Малеев следил за курсом, лежа на крыле машины. Доха, в которую он завернулся, плохо защищала от пронизывающего холода, и через каждые десять минут приходилось останавливаться, чтобы побегать и поразмять застывшие ноги и руки, согреть озябшее тело.

Центральная площадь в Улан-Баторе. Впереди – здание Музыкально-Драматического театра; справа – памятник Сухэ-Батору

Наконец, 8 января 1948 года, погрузив оставшееся имущество на машины, мы выехали в Улан-Батор, куда несколькими днями раньше прилетели Ефремов и Новожилов.

От Наушек до Улан-Батора идет прекрасное шоссе, железную дорогу в то время только еще начинали строить.

Таможня пропустила нас довольно быстро, и мы вскоре достигли Сухэ-Батора – небольшого города-новостройки. Этот город, названный в честь вождя монгольской революции Сухэ-Батора, тогда был самым молодым в Монгольской Народной Республике. Он расположен у впадения Орхона в Селенгу, по которой имеется пароходное сообщение с Улан-Удэ. С проведением железной дороги значение города как крупной перевалочной базы особенно возросло. В одной из чайных Сухэ-Батора мы передохнули и подкрепились перед дальней дорогой. Мороз превышал 50 градусов, и всем пришлось выпить немного спирта. От такого мороза не спасали ни валенки, ни полушубки. В кузове машин, защищенном брезентом, а изнутри еще кошмой, было не так холодно, как в кабине, куда мороз проникал во все щели.

Поздно вечером экспедиция добралась до Хары, сделав приблизительно половину пути. Около часа мы отогревались. Наевшись китайских "поз" – круглых пирожков с мясом, сваренных на пару, – мы отправились дальше.

В Улан-Батор прибыли только в 4 часа утра. Улан-Батор по-русски значит "Красный богатырь"; его полное название – Улан-Батор-Хото, т. е. "Город красного богатыря". Впервые в летописи этот город упоминается в 1649 году как монастырь. Расположен Улан-Батор в красивой межгорной долине, по которой течет река Тола – приток Орхона.

Южная часть долины замыкается величественной Богдо-Улой ("Святой горой"), северный склон которой покрыт хвойными лесами – в основном лиственницей, а южный – степными травами. Богдо-Ула является национальным заповедником. В одной из живописнейших ее долин – "Райской пади" – разместился дом отдыха, где мы погостили несколько дней.

Улан-Батор не только политический, но и важный культурный и промышленный центр страны. Здесь находятся Академия наук (тогда Комитет наук), университет, крупный естественноисторический музей, театры и другие культурные учреждения, промышленные предприятия. Теперь Улан-Батор соединен железной дорогой и авиалинией с Москвой и кроме того авиалиниями со всеми областными центрами страны.

В Улан-Баторе за последние годы выстроено много прекрасных зданий. На центральной площади, бывшей когда-то пустырем, стоит памятник Сухэ-Батору. Улицы в старой части город и в то время были кривые и узкие, а дома огорожены заборами из врытых в землю и плотно пригнанных друг к другу тонких и длинных бревен. Двор, в котором обычно расположено полтора-два десятка юрт, называется хошаном. В юртах имеются все удобства, вплоть до электричества и телефона. Зимой они непрерывно топятся; воздух хорошо вентилируется, поступая в дверь и открытое отверстие в потолке, через которое выходит наружу труба железной печки. Летом юрта – прекрасное убежище от жары.

Монгольская юрта

Юрта удобна и для транспортировки: в разобранном виде ее перевозит один верблюд. Опытные руки собирают юрту на новом месте за полтора-два часа. Мебель обычно ставят прежде, чем сам "дом", так как большие предметы не проходят в узенькую дверь.

В течение двух месяцев мы обстоятельно готовились к раннему выезду в поле – закупали продукты и дополнительное снаряжение, которые благодаря энергичной деятельности Шкилева и помощи других участников экспедиции были приобретены в количестве, достаточном для выполнения больших полевых работ. Научный персонал, кроме хозяйственной помощи Шкилеву, был занят также изучением различной литературы о природе Монголии.

Зима 1947/48 года оказалась в Монголии особенно суровой – весь январь и февраль стояли большие морозы с сильными ветрами. Температура падала почти до 60° ниже нуля. В первое время, пока не привыкли, ледяной воздух перехватывал дыхание, "обжигая" легкие, и пронизывал до костей сквозь полушубок, ватник и теплый свитер.

Только в марте началось потепление. Снеготаяние здесь необычное, правильнее его назвать снегоиспарением, так как никаких луж не бывает. Снеговой покров очень мал, а воздух настолько сух, что снег исчезает как-то незаметно и бесследно. Весна наступает в несколько дней.

К середине марта снег остался только в горах, и стало так тепло, что мы приступили к сборам в первый маршрут. Незадолго перед этим из Москвы приехал последний шофер Вылежанин, и теперь все машины были обеспечены водителями. Грузовикам для удобства дали названия: "Дракон", "Волк", "Дзерен", "Кулан" и "Тарбаган", которые были тщательно выписаны на бортах машин в русской и монгольской транскрипции.

Вечером 17 марта мы закончили последние приготовления к выезду, загрузив снаряжением, продовольствием и горючим наши тяжелые машины.

Восточная Гоби

марта в 7 часов утра по местному времени, когда Москва еще только заснула[2], наша автоколонна в составе «Козла» и четырех трехтонок двинулась в Восточную Гоби. Пятая машина осталась в Улан-Баторе, так как ее водитель Петрунин еще не успел поправиться после операции.

«Козел» мчался первым; в машине ехали Эглон, Пресняков и переводчик Очир – славный, застенчивый парень. Далее следовал «Дзерен» с Прониным и Малеевым, за ними я с Вылежаниным на «Волке», потом Новожилов с Лихачевым на «Тарбагане». Замыкал шествие «Дракон» – «флагманская» машина, на которой ехал Ефремов с Безбородовым. В кузовах машин, или «наверху», разместилось десять человек рабочих.

Водитель «Дзерена» Пронин отличался темпераментным характером, и это сказывалось на его машине, вполне оправдывавшей по быстроходности свое название: догнать «Дзерена» не было никакой возможности.

В равнинной части Гоби

Полную противоположность «Дзерену» – пример крайней неторопливости – представлял лихачевский «Тарбаган», на хвосте у которого неотступно висел «Дракон». Лихачев был терпелив к «шпилькам» своих коллег, намекавших на сходство его машины с нерасторопным сурком, именем которого она была названа. Иван Иванович даже находил оправдание своей медленной езде – наименьшее количество рессор «летело» (пользуясь терминологией шоферов) именно у «Тарбагана».

«Дракон» был старым потрепанным «студером», и грозное имя мало подходило к машине, а еще меньше к ее водителю – самому безобидному человеку в экспедиции. Водитель четвертой трехтонки – «Волка» – Вылежанин ехал быстро, но ровно.

Мост через Толу ремонтировался, и мы пересекли реку прямо по льду, который, несмотря на весну, был еще достаточно прочен. Дорога медленно пошла вверх.

В горах – на склонах и в лощинах – всюду еще лежал снег, и продвигаться было довольно трудно, так как колеса машин буксовали, особенно там, где снег был мокрым. Обнажившиеся из-под снега участки дороги были грязные и сырые, и колеса в таких местах скользили, как лыжи. Поэтому нам то и дело приходилось сворачивать с дороги и снова возвращаться на нее, чтобы не потерять направления. Вскоре мы достигли перевала, за которым началась слабо всхолмленная равнина.

В поселке Угумур оказался станок или, по-нашему, чайная. Здесь мы остановились, чтобы немного отдохнуть и выпить чая. Отсюда начинается уже настоящая Гоби – огромная, молчаливая равнина; только чуть слышный монотонный свист ветра нарушает абсолютную тишину, царящую в великой пустыне. В своей северной части Гоби еще имеет вид степи, покрытой редкой низкорослой травой – преимущественно полынью и диким чесноком, или черемшой. Почва – песчанистая, местами же тянутся громадные поля, как бы вымощенные черной щебенкой, образовавшейся в результате разрушения базальтовых массивов, некогда здесь существовавших. И такая голая, унылая равнина тянется на десятки и сотни километров во все стороны, прерываясь кое-где остатками еще не разрушенных отдельных гор и горных цепей. Однообразие и безмолвие Гоби действуют несколько подавляюще, но ее необозримый простор вселяет в душу чувство какой-то легкости и свободы.

Скала «динозавр» в Чойрене

Впереди на горизонте темнели Чойренские горы. Чистота и прозрачность воздуха в Гоби как бы приближает предметы. Вот и сейчас горы, имевшие вид гигантского шатра, казались нам совсем близкими, хотя до них оставалось еще не менее 70 километров.

Солнышко ласково пригревало своими теплыми лучами. Можно было, наконец, снять овчинный полушубок и остаться в одном ватнике. С движением на юг снега становилось все меньше, а ветер начинал дуть сильнее.

К вечеру наша экспедиция добралась до станка Чойрен, расположенного на вершинах гранитных скал, которые в результате выветривания распались на отдельные глыбы и казались причудливыми постройками, созданными человеческими руками. Темные с фантастическими очертаниями скалы были по-своему красивы, но вместе с тем дики и угрюмы. Когда-то здесь был большой монастырь, и различные священные знаки – длинные железные кресты, трезубцы и т. д. – еще сохранились на отдельных камнях.

Нам отвели две юрты, и мы, согревшись горячим чаем и едой, уютно расположились на ночлег. Ночью поднялся сильный ветер и температура упала на несколько градусов ниже нуля. Утром шоферы долго возились, пока разогрели моторы. Ледяной холод пронизывал острыми иглами даже сквозь ватный костюм и полушубок.

За Чойренскими скалами начался спуск в котловину, пересеченную грядами мелких холмов – увалов, которые вскоре сменились черной голой равниной. В одном месте шофер вдруг резко затормозил машину и, выпрыгнув из нее, побежал назад. Занятый своими мыслями, я недоумевал, что случилось, но, взглянув на дорогу, сразу понял, в чем дело: он увидел крупный халцедон, сверкавший янтарным блеском.

Черная поверхность равнины, образовавшаяся за счет многовекового разрушения базальтовых скал, была усыпана миллиардами полупрозрачных халцедонов, горевших на ярком солнце разноцветными огнями. Мы попали словно в сказочное царство, где какой-то чародей усыпал самоцветами огромную скатерть из черного бархата. Зрелище было чарующим не только для «минералогического глаза», но и для любого, способного чувствовать красоту природы.

Шедшие за нами машины также останавливались, и то здесь, то там видны были коленопреклоненные фигуры, жадно хватавшие камни. Насытиться было невозможно: одни халцедоны были красивее других.

Каким образом их оказалось так много? Халцедоны, представляющие по своему химическому составу окись кремния, а по минералогическому – разновидность кварца, часто образуются в виде миндалин в пустотах внутри базальтов. Иногда такие миндалины достигают размера человеческой головы. При разрушении базальтов халцедоны скапливаются на поверхности. Но на них практически не действует ни химическое выветривание, ибо окись кремния – устойчивое химическое соединение, ни механическое разрушение, поскольку они обладают высокой твердостью. Таким образом и происходит естественное обогащение поверхности халцедонами.

Любовь человека к красивым камням уходит в далекое прошлое, когда он на заре своей жизни тоже собирал разноцветные кремни и халцедоны, чтобы сделать из них орудия; и чем тоньше и изящнее по своей выделке было орудие, тем более красивый, с редкостной окраской камень для него подбирался.

Во второй половине дня мы прибыли в центр Восточно-Гобийского аймака – Сайн-Шанду, стоящую теперь на железнодорожной магистрали и авиалинии Улан-Батор – Пекин и быстро превращающуюся в важный промышленный центр в связи с развитием нефтепромысловых работ в этом районе. В переводе на русский язык Сайн-Шанда – «хорошая яма». Название, очевидно, происходит от колодца с хорошей питьевой водой, близ которого основан аймачный центр. Десятки домов и юрт образовали стройные ряды – улицы. Хошанов, как в Улан-Баторе, здесь не было из-за отсутствия лесоматериалов – кругом голая пустынная равнина.

Утром 20-го мы двинулись дальше к югу – к местонахождению Баин-Ширэ («Богатый стол»), расположенному в 90 километрах от Сайн-Шанды. Здесь в 1946 году был найден скелет панцирного динозавра, который не смогли выкопать тогда из-за наступившей зимы. Нас провожал на своей легковой машине ГАЗ-67 председатель аймачного совета, или «аймачный дарга». Проводник избрал неудачный путь, взяв направление на Хамарин-Хурал, восточнее горы Тушилгэ. Машины въехали в бугристые пески, где несколько раз завязли, прежде чем выбрались на твердую дорогу. Только во второй половине дня мы достигли ручья, от которого оставалось не более 15 километров до Байн-Ширэ. Вода в ручье оказалась очень мутной от большого количества глинистых частиц, по нам пришлось запасаться такой, ибо других источников поблизости не было.

Пока набирали в бочки воду, Ефремов пересел в машину к Эглону и, пригласив меня, предложил проехать на Баин-Ширэ, чтобы выбрать место для лагеря. Дарга также поехал на своей машине. Мы проехали около 20 километров по автомобильному накату, который назвали «лесовозной дорогой», так как по ней местные жители ездили за саксаулом – гобийским топливом; но следов, ведущих на плато Баин-Ширэ, где было место находки, не удавалось обнаружить. Видимо, за два года их замело песком. В конце концов мы свернули и начали обследовать поочередно все похожие на Баин-Ширэ обрывы. Машина дарги отстала от нас. Дул пронизывающий холодный ветер, к тому же начался дождь. Видимость стала плохая. К счастью, дождь через некоторое время прекратился, и после довольно долгих блужданий Ефремов с Эглоном увидели то, что искали.

Подъезжая по плато к обрыву, мы заметили невдалеке от нас стадо дзеренов голов в 10. Это были небольшие, очень красивые степные антилопы с тонкими, как бы точеными ногами. Но сейчас наше внимание привлекла не только грациозность животных, а и возможность заполучить одного из них на ужин, так как все эти дни у нас не было мяса. Мы все были вооружены винтовками и попытались приблизиться к дзеренам на машине. Она развила скорость 70–75 километров в час, постепенно наседая на антилоп. В нас разгорелся охотничий азарт. Бешеная скачка продолжалась километра три, после чего Александров, остановивший машину, и Ефремов, сидевший впереди, выскочили и открыли огонь. Но охота была неудачной: стрелки торопились, видимо, больше чем надо, а винтовки еще не были пристреляны, и все пули пролетели мимо.

Здесь необходимо добавить, что в те годы в Монголии не было запрета охоты на дзеренов и большинство других животных, весьма многочисленных на обширных, но почти безлюдных просторах Гоби. У нас же кроме того имелось специальное разрешение на охоту, поскольку наши возможности в централизованном снабжении мясом были весьма ограничены. Однако, разумеется, никто из сотрудников экспедиции не превращал охоту в «развлекательный спорт», когда без труда и надобности убивают десятки животных. Забегая вперед, скажу, что наши «охотничьи трофеи» за полевой сезон были значительно меньше, чем годовой рацион одного волка.

Давно известно, что за одной бедой приходит и другая. Когда Александров стал заводить машину, то заметил что-то неладное. Мотор застучал – подплавился подшипник. Вместо диких козлов загнали своего собственного. С неудовольствием вылезли мы из машины. Ефремов с Эглоном отправились разыскивать раскопки 1946 года и выбирать место для лагеря, а я с Александровым – искать отставшие грузовые машины, которые, вероятно, запутались в наших следах и неизвестно где теперь находились. Вскоре усилился ветер, и наши лица стало сечь летящими навстречу песком и гравием. Пришлось надеть защитные очки. Ветер достигал не менее 8 баллов, идти стало трудно. В одном месте, желая спрямить, мы пошли вдоль края обрыва, но зато пропустили нужный нам след в глубь плато. К несчастью, мы заметили свою ошибку лишь через 2–3 километра пути. Пришлось возвращаться обратно, чтобы найти ответвление в глубь плато. В результате сделали примерно 10 лишних километров. Губы наши потрескались, и мы, с трудом передвигая ноги, как понурые клячи, продолжали свой безотрадный путь.

Постепенно буря стала стихать, и, наконец, в отблеске лучей заходящего солнца далеко на горизонте мы увидели в бинокль темные силуэты наших машин. Вскоре и нас там заметили и двинулись навстречу. Палатки пришлось ставить уже в темноте под свист злого ветра с песком. Лагерь расположился на краю плато, круто обрывавшегося к востоку.

К утру стало совсем тихо и так тепло, что место находки динозавра мы отправились осматривать легко одетыми, без ватников и полушубков. Скелет динозавра залегал в средней части обрыва – в слое плотной красной глины. Кости, окрашенные солями марганца в темный цвет, хорошо выделялись на фоне породы. Поблизости Малеев обнаружил лапу второго экземпляра.

Тогда в поле, видя лишь отдельные вскрывшиеся кости скелета без черепа, Ефремов думал, что они принадлежат не панцирным динозаврам, или анкилозаврам, как иначе называют эту группу, а их родственникам – рогатым динозаврам, или цератопсам, резко отличающимся от первых черепом, но сходным с ними в строении скелета. Поэтому первоначально и геологический возраст костеносных слоев Баин-Ширэ был датирован концом мела, но, естественно, после препаровки и изучения материалов в Москве были внесены соответствующие поправки.

Баин-ширинские анкилозавры жили, по-видимому, в середине мела, а точнее – в начале позднемеловой эпохи.

Обрывы костеносных глин в Баин-Ширэ

Панцирный динозавр – таларурус

Они обладали для своей группы «средним размером» – около 3 метров длины, из которых почти половина приходилась на хвост. Малеев, занимавшийся их изучением, назвал их таларурусами («плетеные хвосты»), имея в виду окостеневшие сухожилия в хвосте, напоминающие как бы плетку. Туловище таларурусов было уплощенным, а голова небольшой с мелкими зубами, приспособленными для перетирания грубой растительной пищи. Передние и задние ноги обладали, как у некоторых млекопитающих, широкими копытными фалангами, свидетельствовавшими о том, что эти ящеры ходили по мягким грунтам. Костные щитки и шипы, находившиеся в коже, образовывали у таларурусов несколько параллельных поясов на спине, защищая тело ящера от нападения сверху. У некоторых анкилозавров костные пояса, срастаясь между собой, превращались почти в сплошной панцирь, подобный крокодильему или даже черепашьему, благодаря чему они получили вполне справедливое название «ящеров-танков», особенно, если учесть, что крупные анкилозавры могли достигать 8–9 метров длины. Таларурусы, по-видимому, обитали в прибрежных зарослях вокруг водоемов, где они находили достаточно пищи для себя и где им легче было прятаться от своих грозных врагов – хищных динозавров.

Как показывает геологическое изучение местонахождения Баин-Ширэ, оно образовалось в крупном озерном бассейне, куда время от времени попадали трупы погибших таларурусов. Но в озере накопление осадков идет не так быстро, как, скажем, в дельтовой области, куда выносится течением огромное количество тонких осадков. Поэтому в озерных местонахождениях труп животного, прежде чем заносится осадком (чтобы попасть в «вечное погребение»), обычно подвергается некоторому распаду. Так именно случилось и на Баин-Ширэ: как выяснилось позже, здесь перемешались кости нескольких экземпляров, из которых ни один не сохранился полностью, причем почти у всех отвалилась и «потерялась» голова.

Изучение вопросов захоронения помогает не только более точно и правильно расшифровать геологические условия прошлого, но и судить о местах обитания животных, а также о палеонтологической перспективности местонахождений. Этими вопросами в палеонтологии занимается тафономия (от греческих слов «тафос» – могила и «номос» – закон) – специальное направление, изучающее закономерности захоронения, – основанная и развитая И. А. Ефремовым.

В Баин-Ширэ было решено организовать раскопки скелета, направив в то же время небольшой разведочный отряд еще дальше на юг, в район Хатун-Булак-Сомона, где 25 лет назад американские палеонтологи обнаружили остатки бронтотериев – крупных млекопитающих со странными выростами на черепе.

Итак, Эглон с Пресняковым и шестью рабочими остались на Баин-Ширэ, а вся «научная сила», т. е. Ефремов, Новожилов, Малеев и я, отправилась в сопровождении сайн-шандинского дарги в разведку. С нами поехали также переводчик Очир и четверо рабочих. Из машин мы взяли «Дзерена» и «Волка». «Тарбаган» и «Дракон» остались на раскопках, а «Козел», отправленный после охоты в «полевой госпиталь», по выздоровлении должен был доставить к нам Эглона – нашего главного мастера по раскопкам. В половине второго Пронин и Вылежанин завели машины, и мы покинули лагерь на Баин-Ширэ.

Хайляс – пустынный вяз

До «лесовозной» дороги, свернув с которой мы вчера плутали полдня, оказалось всего 6 километров. Выбравшись на нее, машины быстро покатились на юг. Сначала ехали по глинистой котловине с красным дном, затем перевалили через небольшие черные горы Далан-Хара-Ула, снова опустились в котловину, но уже не красную, а черную, и поехали вдоль длинного базальтового обрыва, тянувшегося справа. Слева группами и в одиночку росли типичные гобийские деревья – хайлясы (ильмы, пустынные вязы). Это невысокие, но кряжистые деревья, с твердой древесиной. Они сохранились по берегам сухих русел, вдоль следования подземных водотоков.

За поселком Хубсугул-Сомон начались полосы сыпучих песков. Не один раз приходилось использовать доски и людские силы, чтобы вытащить садившиеся в песок машины. Проехав еще с полсотни километров, мы врезались в сухое широкое русло, заполненное песком. «Дзерен» крепко увяз, и его пришлось вытаскивать назад «Волком». Пока мы возились с машиной, начало темнеть, и мы решили заночевать, тем более что ночь обещала быть относительно «нехолодной». Все же нам пришлось залезать в спальные мешки в ватных костюмах, предварительно завернув спальный мешок в толстый слой кошмы и прикрывшись поверх всего полушубком или дохой.

Утром мы благополучно переехали сухое русло, показавшееся нам вчера в темноте очень страшным, и вскоре очутились в Хатун-Булак-Сомоне.

Мы не знали точно, где расположено местонахождение, описанное американцами. Они назвали его Ардын-Обо, указывая, что оно находится в 20 милях к северо-западу от Хатун-Булак-Сомона. На карте этому месту соответствовало Эргиль-Обо. Местные же араты[3] сказали нам, что Ардын-Обо, точнее Эрдени-Обо, находится примерно в 35–40 километрах к юго-востоку от Хатун-Булак-Сомона. Мы были в затруднении от таких противоречивых данных и решили обследовать оба пункта, начиная с «монгольского» Эрдени-Обо. Взяв местного проводника и распростившись с приветливым даргой, к которому уже все привыкли, наш небольшой отряд отправился в путь.

Дорога, вернее жалкие остатки старой караванной тропы, была ужасной, так как она шла по каменистым склонам, прорезанным множеством промоин. Наконец, мы достигли места, которое монголы называют Эрдени-Обо. Здесь не могло быть никаких костей ископаемых животных, так как кругом были различные магматические породы, а выходы осадочных пород, в которых именно и встречаются остатки древних животных, совершенно отсутствовали. Пришлось возвращаться назад. Чтобы не испытывать снова перенесенных мучений, решили сделать объезд дальней северной дорогой через Агаруту-Сомон и лишь к вечеру добрались до Хатун-Булак-Сомона [4]. Дул сильный ветер, обжигавший морозом лицо, и мы с радостью забрались в теплое помещение. Малееву удалось подстрелить дзерена, и мы устроили маленькое пиршество. Зажаренное мясо было замечательно вкусным, немного напоминавшим зайчатину.

На следующий день, 23 марта, мы направились на Эргиль-Обо. Светлая полоса обрыва, видневшаяся на горизонте к северо-западу от сомона, напоминала длинный мыс. Некоторые из стариков-аратов припомнили, что давным-давно кто-то собирал там «каменных змей». Это подтвердило мнение, что «американское» Ардын-Обо соответствует «монгольскому» Эргиль-Обо.

Когда наш отряд подъехал к обрыву, до которого от сомона оказалось всего 25 километров, то по фотографиям и описаниям американских палеонтологов мы окончательно удостоверились, что прибыли на место, называемое монголами Эргиль-Обо. Причину путаницы в названиях мне удалось выяснить лишь в 1956 году: сомон во времена американской экспедиции стоял в другом месте.

На северо-восточной вершине обрыва находилось большое, величиной с юрту, обо. «Обо» – непереводимое слово, означающее дорожный знак в виде кучи камней, забросанных сверху различными предметами приношения: костями животных с тибетскими молитвами, монетами, лентами и расписными флагами, деревянными кинжалами и другими вещицами. Эти обо складывались в течение десятилетий на возвышенных местах, вдоль караванных троп, будучи, таким образом, прекрасным ориентиром. Каждый путешественник считал своим долгом бросить на обо несколько камней или положить какую-нибудь священную реликвию. Так выглядело и это обо. Большие размеры позволяли увидеть его издали, за много километров. Оно было сооружено фундаментально – из камней, переложенных толстыми корнями и сучьями саксаула, и, по-видимому, считалось священным. Под обо, прилепившись к стенке обрыва, на высоте 60–70 метров от земли висело гнездо орла, описанное еще начальником американской экспедиции Эндрьюсом.

Местонахождение палеогеновых млекопитающих Эргиль-Обо

В течение первых двух дней наши поиски были малоудачными: встречались отдельные, разрозненные кости млекопитающих, черепах и птиц, но черепа бронтотериев, которые были найдены здесь американскими палеонтологами, нам никак не попадались.