Текст книги "Клад отца Иоанна"
Автор книги: Анатолий Лимонов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)
– Спокойной ночи, малыши! – хихикнул Ржа на прощанье и, пьяно икнув, кинул вниз окурок, да еще и плюнул, едва не попав мне на голову. Я швырнул в него шишку, но в темноте промазал. После до нас доносились еще их невнятные голоса, они даже спели какую-то зэковскую песенку, потом все стихло. Наверное, охранники спились в конец и заснули прямо у костра, который тоже перестал потрескивать. Тьма стала кромешная, лишь над нашими головами качался тусклый черно-синий круг ночного неба, позолоченный звездной россыпью. Конечно, можно было попытаться выбраться из ямы и совершить побег. Но как идти ночью через болота?! Лишь одна мысль о трясине, заглатывающей тебя живьем, точно удав кролика, приводила в трепетный ужас.
– О Господи, как же холодно! – произнесла Пашка, постукивая зубами. – Ну, прямо, как у бабушки в погребе...
Я прижал ее к себе и энергично потер ладонью по спине:
– Ничего, держись, Пятница! На нас и покруче холода наезжали, и то не одолели! А с этим сквозняком как-нибудь управимся. Скоро уже и светать начнет... Ночь-то не день, быстро пробежит... Слушай, Паш, а почему эти ночи «воробьиными» называют?
– Д-да п-поттомму-у что они такие короткие, к-как клюв-викки у вороб-бьев... – с трудом произнесла девчонка, наверное, уже посиневшими губами.
– Давай-ка лучше помолимся нашим небесным покровителям, они обязательно помогут и утешат нас! – предложил я.
– Угу, – согласилась Прасковья.
Мы покрепче прижались друг к другу и обнялись. Потом, закрыв глаза, немного расслабились и стали просить святых великомучеников Георгия и Параскеву помочь нам хотя бы одолеть этот треклятый холод. И знаете, ребята, не прошло и пяти минут, как вдруг наверху что-то зашуршало, негромко хрустнула ветка, кто-то тяжелый и грузнодышащий осторожно приблизился к краю ямы. И в следующую секунду что-то черное, похожее на крыло, взметнулось на фоне неба и полетело прямо на нас. Словно сам Бэтмэн[15] бросился на дно ямы! Мы и понять толком ничего не успели, как на наши головы свалился тяжелый ватник Слона.
Снова треснула ветка, и наверху все затихло.
– Вот и подмога! – воскликнул я, радостно расправляя фуфайку. Мы мысленно поблагодарили своих небесных покровителей, обессиленные укутались в теплый ватник и улеглись у земляной стенки, прямо на еловых лапках. Телогрейка была такой просторной, что мы вполне поместились в ней вдвоем. Правда, одежонка эта источала тяжелые запахи табака, пота, спирта, костра, но мы не обратили на них никакого внимания. Главное – в ней имелось тепло и.... такое трогательное, успокаивающее, как ни с чем не сравнимое тепло заботливого отца. Заснули мы так сладко и крепко и, главное, так быстро, что не смогли оценить по достоинству порыва души огромного пьяного бандита...
«СЛАДКОЕ СЛОВО – СВОБОДА!»
Меня пробудило ощущение того, что кто-то спускается к нам в яму. Я с трудом разомкнул глаза и увидел в сиреневом мареве раннего-раннего утра лестницу. Больше в яме никого не было. Сверху посыпалась земля. Я поднял голову и увидел стоявшего на коленях Слона. Тот всматривался в яму, видно, не смог сразу обнаружить нас под темным ватником, слившимся с цветом земли.
– Ребята, где вы там? – спросил охранник.
– Здесь мы! – отозвался я, но не пошевелился, так как вокруг меня царило такое желанное тепло, что хотелось подольше понежиться в его окружении. В яме же, наоборот, было холодно, похоже, что и в самом лесу тоже царила пробирающая утренняя свежесть. Где-то вдали тревожно щелкала какая-то большая птица.
– Вставайте быстрей и наверх – мухой! – шепотом произнес Слон и отошел.
Что бы это значило? Чего задумали бандиты? Сердце мое учащенно забилось. Погубить решили или освободить? А может, Слон просто снова решил погреть и подкормить нас, пока еще дрыхнет Ржавый?
Судя по голосу охранника, плохого вроде пока не предвиделось, и тогда я решительно откинул полог ватника и потрепал Пашку по плечу. Девчонка вздрогнула и открыла глаза.
– Паш, подъем! – негромко, но решительно сказал я.
– А? Что? Зачем? – непонимающе поглядела на меня Прасковья.
– Давай-давай, быстрее поднимайся, Слон зовет! – и я спешно полез наверх.
Девчонка сразу же нагнала меня. Оказавшись наверху, я невольно поежился: да, рассвет был весьма свеженьким! Пашка же стояла, закутавшись в ватник, точно генерал в бурке. Костра на поляне не было, лишь слабо дымилась одинокая головешка. Ржавого тоже не оказалось. Слон топтался близ ямы, и вид его выражал сильное волнение. Оглядевшись, он подошел к нам вплотную, положил свои огромные ладони на наши плечи и негромко сказал:
– Вот что, ребятишки, вам надо уходить отсюда! Они расправятся с вами, как только все закончат, а я не хочу этого... У вас очень мало времени! Ржавый ночью малость перебрал и сболтнул лишнего, а сейчас он пошел на лесное озерцо освежиться, а то его сильно мутит. Скоро Кривой приедет за товаром, а вам, значит, надо тикать побыстрее! – Слон резко обернулся и ткнул пальцем в лес. – Вон, видите, елань виднеется? Держитесь ее и так и выйдете к дороге. До деревни, правда, 30 километров, но ничего, вы молодые, как-нибудь добежите.
– А вы как же? – спросила Пашка.
– А я что? Меня не тронут. Назар пошумит, конечно, но бить не станут: слабо им, моськам, на слона-то кидаться! – хмыкнул охранник. – Скажу, сбежали, что уж теперь, проспали... Да ладно, это мои проблемы! Давайте вперед, не то Ржа скоро вернется.
И он снял с Пашки ватник, а в ее руку вложил небольшой газетный сверточек.
– Вот, возьми, дочка, пригодится... Ну, давайте, с Богом!
– Скажите, как же вас все-таки зовут по-человечески, а? Я буду молиться за вас! – сказала Пашка, глядя прямо в глаза охранника.
Тот не выдержал этого взгляда и как-то глухо ответил:
– Василий.
– Спаси вас Бог, дядь Вась, мы этого никогда не забудем! – быстро произнесла девчонка и, так как не могла достать до лица Слона, поцеловала его в тыльную сторону ладони.
– Да бегите же вы! – отмахнулся тот. – Светает ведь!
Я схватил Пашку за руку и потащил к лесу, но тут же спохватился и обернулся:
– А как же ларчик?
– Да какой тебе ларчик, ноги уносите! Живо! – и охранник, кажется, ругнулся вдогонку, но как, я толком не расслышал.
Опасения Слона были не напрасны. Едва мы только выскочили на лесную прогалину, как на ней, точно привидение, возник Ржавый. В руках он держал двустволку. Встреча для всех оказалась полной неожиданностью. И мы, и бандит вздрогнули и резко остановились. Ржа опомнился быстрее:
– Опа! Какие мы красивенькие! Ну и куда это мы направляемся? – произнес бандит, ехидно улыбаясь. Я было дернулся в его сторону, но худой ловким движением вскинул обрез. Стволы тускло заблестели в лесном полумраке.
– Не рыпайся! – прошипел Ржавый. – А ну, назад, оба! И мухой!
Мы не шелохнулись.
– Эй, Слон, сопли сбежали! – гаркнул бандит товарищу. – Спишь много!
– Щас иду, держи их! – как-то неуверенно отозвался верзила.
А уж не решили ли они специально кончить нас при попытке к бегству?! Уж больно ладно все получилось: один отпускает, а другой хватает! Такая страшная мысль сверкнула в моей голове. Пашка со страху хотела было прижаться ко мне, но я отстранил ее. Мне нужен был простор для действий, ибо просто так отдавать свою жизнь я не собирался. Обернулся. Слон неуклюже делал вид, будто бежит к нам, сжимая в руках винтовочный обрез. В другое время я бы помер со смеху от такой картины, но сейчас я понял, что этот огромный мужик все же на нашей стороне! И я вновь ощутил, как яростно заколотилось сердце.
– Бегом назад! Пристрелю! Кому я сказал! – заорал Ржавый и шагнул к нам, крепко сжимая свою двустволку.
– Стреляй! – смело ответил я и выступил ему навстречу. – Все одно погибать, только не как трусу! Ну!
– Ты это брось геройствовать-то, сопля! Если хочешь знать, шеф, коли что, велел бить на поражение! Так что не рыпайся! И о девчонке подумай! Вы мне еще живыми пригодитесь... – и он как-то страшно осклабился, наверное, предвкушая то, как будет нас медленно уничтожать.
Слон уже приблизился к нам, но споткнулся и рухнул в траву (скорее всего, нарочно), заорав при этом:
– Ржа, атас! Кажись, егерь в лесу!
– Где?! – дернулся худой, да так, что с его головы даже кепка слетела, и поглядел в сторону.
Я же не упустил этого последнего момента и с разбега саданул Ржавого головой прямо в солнечное сплетение. Бандит не успел ни сгруппироваться, ни выстрелить и от неожиданности свалился с ног навзничь. Обрез отлетел в траву.
– Мразь! – гаркнул Ржавый, одним рывком вставая на четвереньки и кидаясь за оружием.
Я прыгнул к нему и со всего размаха ударил ногой по обрезу, так как бандит, показывая просто чудеса ловкости, уже успел схватить оружие за приклад. И вот тут произошел весьма неприятный момент. То ли я поскользнулся на мокрой от росы траве, то ли Ржавый, стараясь завладеть оружием прежде меня, слишком рьяно выдвинулся вперед, но вышло так, что весь мой сильный удар пришелся прямо в лицо бандита.
– Вах! – издал он болезненный вопль и снова откинулся навзничь. Честно вам скажу ребята, я сделал это не специально! Пашка, пораженная увиденным, вскрикнула и закрыла лицо руками.
– Стой, собаки! – раздался за спиной трубный бас Слона.
Я схватил ошеломленную девчонку за руку и с силой потащил за собой. Грохнул выстрел, но мы побежали, не обращая ни на что внимания.
– Стоять! Держи их, Ржавый! Уйдут, собаки! – загудел Слон.
– А-а-а! Слон, помоги, не вижу! Козлы! Убью! Порву на части! – визгливо вопил Ржавый.
Снова ахнул выстрел. Тревожно заметались птицы. Одна из них отчаянно заверещала: «Бегите! Бегите!» И мы бежали, не жалея сил и ног, слыша лишь треск сучьев и сухих шишек, на которые мы наступали. Елань, заросшая сине-желтыми марьянниками, довольно быстро сузилась и превратилась в небольшую, едва заметную тропку, которая привела нас к болотам. Но те близко к дорожке не подступали и поэтому мы продолжали спешное движение. Когда болото закончилось, мы вновь оказались в сосновом лесочке, но более редком и светлом, чем раньше. А еще через несколько десятков шагов мы выбежали на полузаросшую проселочную дорогу, петлявшую средь деревьев. Сил больше не оставалось, и мы рухнули в папоротники, кустившиеся близ невысокой, но весьма пушистой елочки (такую обычно наряжали у нас в школе на Новый год!). Воздуха не хватало, мы ловили его ртами, словно рыбы, выброшенные на сушу, и никак не могли успокоиться и взять себя в руки. А тем временем в лесу уже стало совсем тепло и светло, хотя солнце еще и не возвышалось над деревьями. В голове не было никаких мыслей, была лишь цель – уйти, оторваться от погони, вырваться на свободу, к людям! Едва я восстановил дыхание, как вдруг тут же услышал рокот мотора. Я отжался на руках и осторожно выглянул из-за дерева. По дороге, прямо на нас, качаясь на ухабах, довольно проворно двигался пыльный темно-зеленый УАЗик. Пашка, увидев, что я приподнялся, тоже захотела взглянуть на дорогу, но я прыгнул на нее и прижал к земле. Автомобиль проурчал всего в двух шагах от нас, даже задел корпусом еловую ветку. Кто был в машине: егеря или же Кривой и товарищи, я выяснять не стал. Мы пролежали, вжимаясь в землю, до тех пор, пока машина окончательно не скрылась из вида. Потом только поднялись и быстро отряхнулись.
– Бежим, если это бандиты, то они могут скоро вернуться! – шепнул я.
Метров сто мы бежали вдоль дороги, потом я подумал, что находиться здесь весьма опасно: если тот УАЗ был случайным, то в любой момент могут появиться бандиты на своем внедорожнике, а если то были парни Кривого, то они наверняка поедут обратно этим же путем (другой дороги-то не было). Если организуют погоню, то также поедут по дороге, зная, что мы вряд ли рискнем свернуть с нее в сторону, боясь заблудиться и угодить на болота, а дорога – это ведь верный путь к людям! Не желая так сильно рисковать, я принял решение – уйти в лес, а там добираться до жилья, как Бог даст. Пашка с моим предложением согласилась без лишних объяснений, видно, тоже хотела лучше затеряться средь бушующей зелени леса, чем ежеминутно вздрагивать, ожидая появления на дороге злых людей.
Мы опять побежали в глубь чащи. Кроны деревьев постепенно сгустились, и лес приобрел мрачноватый тенистый полог. Бежать стало сложно, и мы перешли на шаг. «Искать нас в лесу бандиты вряд ли станут, – думал я. – Теперь уже, поди, уносят ноги и заметают следы! Мы были спасены, нас окружала свобода! Но это сладкое слово почему-то не радовало. Хоть мы и избежали серьезной опасности, но зато потеряли клад отца Иоанна, и, как знать, может, и навсегда... И мы были тому виной, потому что пожадничали, погеройствовали, решив все сделать своими руками... Эх, да что уж там теперь охать и жалеть! Ну кто ж мог подумать, что этот скромный монах Феодор окажется Иудой. Такие ведь самого Господа отдали в руки врагов, что уж говорить про нас-то, несмышленых... И прав был Слон, который крикнул в сердцах: «Какой уж там ларец, ноги уносите!» Действительно, сами чудом спаслись и то слава Богу! Великая милость! А с бандюками Господь и Сам разберется: сколько же им еще испытывать Его терпение! Глядишь, и клад отца Иоанна вернется на родину, хотя уже вряд ли его отдадут в Преображенский храм, ведь поди тогда докажи, где чьи иконы, когда их все в одну кучу свалят на таможне...
Мы опустились на поваленное дерево, чтобы отдохнуть. В лесу было сумеречно и душновато. Возле пня теснились опёнки-сластушки. Их было так много, что можно было враз наполнить приличную корзинку. Но мы не сорвали ни одного. А зачем? Скушать их мы все равно не сможем, когда выйдем к людям – неизвестно, да и положить их было совсем не во что. На душе скребли кошки. И не только от того, что мы побывали в позорном плену, утеряли клад, не смогли остановить бандитов, но и от коварства, жестокости и предательства людей, и от сознания того, что ты запросто можешь стать пешкой в чьей-то грязной игре, и от того, что кто-то может подумать, что мы специально вступили в сговор с братом Феодором, чтобы отдать клад именно ему, дабы он выгодно реализовал товар и поделился бабками[16] с нами... И как нам теперь глядеть в глаза «зернышкам»? И еще, мне не давал покоя утренний инцидент, когда я ударил Ржавого ногой по лицу! Хоть и подонка, но все-таки человека, носящего на себе образ Божий! И сделал я это, выходило, как последний отморозок. Главное, что все это видела Пашка! Разве она поверит в те жалкие оправдания, что бандит сам кинулся под удар, боясь, что я перехвачу оружие; а уж тем более, что я несколько потерял равновесие на скользкой траве... Что теперь она обо мне думает? Вот ведь впервые села так далеко от меня и смотрит в землю... Еще решит, что все, о чем тогда на поляне напевал про меня Феодор, истинная правда! Я даже почувствовал, как меня от всего этого стало подташнивать и выступил горячий пот. От бессилия что-либо изменить я с силой ударил кулаком по сухому стволу. На землю отлетел кусок коры, следом посыпались труха и какие-то личинки. Прасковья встала, подошла ко мне и протянула руку:
– Пойдем дальше?
Я тяжело вздохнул и, положив свою ладонь на девичью, медленно поднялся. Мы пошли рядом.
– Ничего, главное, Слава Богу, мы ушли от них! – сказала Пашка.
Я не ответил.
– Жор, ну что ты?! Мы же спасены! Скоро выйдем к людям! – девчонка удивленно поглядела на меня и сжала крепче ладонь.
– Мне не дает покоя тот эпизод... с Ржавым. Так противно становится, как вспомню. Похоже, я попал ему прямо в глаз!
– Но ведь он тогда выстрелил бы в нас! – воскликнула Пашка. – И что тебе оставалось?
– Понятное дело, но все равно, как-то мерзко получилось... Будто я специально это сделал! А ведь я никогда и никого не бил по лицу... Наверное, даже и Слону все это не понравилось. А как ты думаешь, он в нас стрелял?
– Нет, думаю, что в воздух. Тот, кто любит своих детей, в чужих стрелять не станет!
– А я думал, он плохой человек, а оказывается Слон – надежный мужик!
– Я это отметила еще тогда, когда ты поверг его на землю, на поляне... Знаешь, как он смотрел на нас!
– Как?
– Ну, не знаю... Ну, будто бы увидел своих детей. Может и подумал тогда, грешным делом, что мы и есть его Машенька и медведь... Ведь ты вполне мог походить на его сына.
– Ты думаешь, я вырасту таким же «сасквачем», как он? – пошутил я, но легче от этого на душе не стало, и поэтому я снова вздохнул и замолчал.
– Жор, да ты не переживай так! – тихо сказала Прасковья и вновь пожала мою ладонь. – Ведь ты же не специально ударил Ржавого! Ты метил в обрез, чтобы отбить оружие в кусты...
– Ты уверена в этом?
– Конечно! – вполне серьезно сказала девчонка. – Я же все видела! Даже больше твоего... Ты, наверное, думаешь, что я вскрикнула от твоей жестокости? Нет, просто я увидела, что ты замахиваешься для удара, скользя по траве (а это значило, что уже не сможешь остановиться), а этот бандит кидается резко вперед, подставляя свою голову под неминуемый удар! И это еще хорошо, что ты поскользнулся, а то ударил бы его прямо в висок, а это уже очень опасно... Так что, он сам себя наказал за свою жестокость, и за то, что бил тебя у костра...
– Правда? – с надеждой спросил я. – Ты говоришь правду? – я схватил Пашку за руки.
– Я ведь всегда говорю только правду... – как-то удивленно отозвалась девчонка и смутилась от моей близости.
– Пашка, спасибо! Какая же ты! – я не удержался и от радости обнял девчонку и, прижав к себе, даже покружил ее немножко.
Ведь я даже не ожидал услышать от нее таких слов! Она вмиг оправдала меня перед моей совестью и перед всем миром! Ах, Пашка, Пашка, ты – настоящий друг! Мы простояли так несколько минут. Я не мог отпустить Прасковью от себя, чувствуя, как преданно бьется ее сердце, и ничего не мог сказать, чувствуя слезы на своих глазах. А вскоре пришло облегчение: покой и радость вновь вселились в мою душу. И еще я отчетливо понял, что мы вновь остались одни и что нас окружает лишь прекрасная летняя природа. О таком подарке судьбы я уже больше и не мечтал! Ах, какое это было чудесное открытие! Мы – свободны! Мы одни среди ароматного леса и окутаны светом бесконечного июньского дня! Все страшное – позади, и впереди нас ждет возвращение в лагерь. А пока хоть несколько часов можно будет наслаждаться природой, свободой и общением друг с другом! И если бы не печаль в связи с утратой клада, то я вполне мог бы назвать себя тогда самым счастливым человеком. Я отпустил девчонку и сказал виновато:
– Извини, Паш... Но как же ты мне помогла! Не то совесть меня задолбила бы!
– Да ладно тебе... я просто сказала, что видела... – отозвалась Пашка.
Щечки ее пылали. Она улыбнулась и вновь взяла меня за руку:
– А ты даже врага жалеешь, молодец! И вообще, ты держался в тот день, как настоящий герой. Я горжусь тобой! «Зернышки» упали бы от восторга, а Петька от зависти!
– Да какой я герой! Я только учусь... И очень часто еще ошибаюсь... Если бы не ты, то наворотил бы тут всякого... Ладно, Паш, давай не будем больше о плохом, пошли лучше к людям!
– Согласна, пошли!
И мы, взявшись за руки, вновь двинулись по лесу навстречу неизвестности.
* * *
Прошло примерно часа полтора, а то и все два, прежде чем лес расступился и мы оказались перед довольно пространным... болотом. Только этого еще нам и не хватало! Пение птиц здесь сразу заметно приутихло, а из мрачных недр заросшего водоема доносились тревожные звуки болотных жуков и громкое кваканье лягушек. Мы остановились и огляделись. Подступы к болоту пылали густой краснотой прибрежных растений. Рубиновые гравилаты, пурпурная плакун-трава, розовые трифоли водили хороводы средь густого краснотала. Теплую зеленовато-бурую воду обрамляли голубые россыпи незабудок, а ближе к средине болота, прямо на мерцающей от солнца глади сияли крупные фарфоровые звезды кувшинок. Кое-где на кочках колыхались ватные клоки пушицы. Болото не выглядело грозным и пугающим, оно по-своему было красиво и притягательно. Стояла духота. Воздух загустел в каком-то туманном мареве. Хотелось пить и хоть немножко освежиться.
– Пойдем, искупаемся? – предложил я. – Там, у кувшинок, наверняка есть чистая вода.
– По Водокручу соскучился? – пошутила Пашка.
– А-а! – отмахнулся я. – Да ну его... Волков бояться – в лес не ходить! Идем!
Мы разулись и осторожно двинулись по болоту. Почва сначала была твердой, затем быстро размягчилась, и из нее стала выступать буроватая влага, обильно окатывающая щиколотки наших ног. Вскоре нам пришлось уже ступать только по кочкам, покрытым пылящей осочкой, да сочной листвой купальниц. Раза два я срывался в воду, погрузившись в нее по колено, но топей тут пока, похоже, не было. Добравшись до середины болота, мы вышли на крохотный островок, густо заросший осинником. Близ кувшинок вода действительно оказалась прозрачной и прохладной, хотя и несколько пахла затхлостью. Скинув грязную и потную футболку, я вошел в воду по колено и, наклонившись, стал с удовольствием умываться. Пашка же присела на краешке острова на корточки и, черпая воду пригоршнями, поливала себе на лицо, шею и голову зеленоватую бодрящую влагу. Я плескался довольно долго, смывая с себя всю грязь и запахи «волчьей ямы». Когда я снова вышел на берег, то Прасковья успела уже выстирать мою футболку и развесила ее на согбенной осинке.
– Ну зачем ты, я бы и сам! – возмутился я.
– Ничего, мне не трудно...
– Ну спасибо, добрая сестрица...
После купания настроение у меня значительно улучшилось. Теперь, конечно, не мешало бы только подкрепиться. Прасковья точно прочла мои мысли и сказала:
– Может, перекусим? – и извлекла из-за пазухи сверток Слона.
– Ну, Пятница, с тобой не пропадешь! Ты умеешь предвосхищать события! – радостно произнес я и уселся на полуповаленное деревце. Паша примостилась рядом и, положив сверток на колени, стала раскрывать его. Следя за ее пальцами, я подумал: как ведь еще совсем недавно девчонка вот так же бережно расправляла находку загорелого Петьки, с которой-то и начались наши теперешние приключения. В газете оказались примерно полукилограммовый кусок сала и полбуханки ржаного хлеба, да еще два хвостика здорово увядшего зеленого лука. И ветчина, и хлеб были заботливо нарезаны тонкими ломтиками, чтобы нам было удобно их брать. И я представил, как огромный Слон, сидя у догорающего костра, рядом с храпящим подельником, в призрачной темноте ночи бережно резал эту еду своим охотничьим тесаком, стараясь для нас, своих пленников. И это показалось мне таким трогательным, что даже защемило сердце. Стало жалко Слона, неплохого мужика, но сломленного нелегкой судьбой и не желающего больше подниматься с колен. А если ему здорово попадет за нас? Лишь бы только главари не догадались, что он специально выпустил нас, хотя Ржавый, наверняка, заподозрит неладное... Сейчас этот худой бандюк, поди, рвет и мечет: провел-таки его ушлый мальчишка! Прежде, чем приступить к трапезе, мы перекрестились, и Паша прочла молитву: «Очи всех на Тя...», а потом еще и добавила: «Спаси и сохрани, Господи, за хлеб и за соль, питающего нас раба Божия Василия и сохрани его от всякого зла! Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь».
Мы снова перекрестились. Затем вновь опустились на деревце и стали кушать. На болоте было как-то уютно, спокойно, я бы даже сказал, надежно. Вряд ли сюда сунется какой человек, а уж тем более бандиты. Поэтому тут можно было малость расслабиться. Я поглядывал на опушенные ветки осины, на золотые бубенчики цветков купальницы, на ярко-синих и свеже-зеленых стрекоз, барражирующих над водной гладью.
– Паш, а чем стрекозы питаются? – спросил я.
– Комарами! – отозвалась девчонка, надкусывая луковое перышко.
– Да?! А я думал, что они лишь водичку пьют, с разными там дафниями. Вот молодцы! То-то я гляжу, тут этих «биргашей» почти не видно, попрятались, видать, по густым зарослям.
– Ночью выйдут... – вздохнула Пашка. – Мало не покажется!
– Ничего, до ночи мы тут сидеть не собираемся! Бог даст, к вечеру уже в лагере будем... – и, причмокнув, я добавил: – М-м, вкусная ветчинка!
– Жор, отгадай загадку! – предложила Прасковья. – Платье потерялось – пуговки остались!
– Не знаю! – ответил я, подумав с минуту. – А подсказка есть?
– Это дерево такое.
– Хм, – снова задумался я, но, так ничего путного не припомнив, сдался окончательно.
– Это черемуха! – улыбнулась Пашка. – А вот еще, слушай. Спинка соболиная, брюшко беленькое. Кто это?
– О, это я знаю! Это – ласточка! Точно?
– Ага! Как узнал?
– Да так, приходилось слышать где-то...
Мы оставили по кусочку сальца и хлебца, на всякий случай, спрятав сверточек в карман моих бриджей, помолились и снова двинулись в путь.
К счастью, на этот раз болото было к нам более благосклонным. Мы без особых проблем прошли по осиннику, миновали кочкастую заводь, одолели густой ольшаник, пробились сквозь заросший камышом да осокой ивняк и... вновь выбрались на твердую почву, прямо к подножию высокого соснового леса. Идти было не трудно, не страшно, мучила только жажда. То, что наши, уже многочасовые, поиски жилья пока еще не дали желанных результатов, меня особо не расстраивало: я был рядом с Пашкой, желудок претензий не имел, а кругом царило летнее великолепие. И можно было так идти и идти, хоть еще целые сутки. Мы негромко обсуждали два прошедших дня, искали ошибки, укоряли друг друга за промахи, строили планы на будущее, надеялись на Божье заступление и на удачное разрешение всех наших злоключений. Через некоторое время духота в лесу поднялась просто невыносимая!
– Парит сильно! – вздохнула Прасковья. – Скорее всего, к грозе...
– Как же без нее-то! Это ведь наша старая знакомая! Помнишь, какое она устроила нам путешествие на Урале?
– Еще бы! – согласилась девчонка. – С нее-то все и началось...
– Да, и кончилось тоже... – добавил я. – Поиздевалась же она над нами! Да и в этот раз, считай, без нее, гремучки-то, не обошлось: она ведь загнала меня в Никольский храм и навела на мысль о кладе!
И тут же мы услышали далекие громовые раскаты.
– Ну, вот и приветствие! – усмехнулся я. – Похоже, и впрямь спешит к нам наша попутчица!
Ветер сразу усилился и загудел в высоченных кронах деревьев. В лесу заметно потемнело. Но длилось это не больше десяти минут. Все опять стало на свои места.
– Пролетела? – осторожно предположил я.
– Скорее всего, это только разведка была. Так, облачко налетело... Главная туча еще на подходе... – заключила Прасковья и успокоила: – Ничего, летний дождь скоротечен: польет, погрозит, и тут же солнышко опять обогреет.
Мы прошли еще примерно с километр и внезапно очутились на опушке леса. Солнце тут играло вовсю. Я бы даже сказал – пекло нещадно! Я стащил с себя футболку и подставил под горячие лучи свое уже бронзовое тело (хотя еще совсем и не такое черное, как у кучера Петьки). Пашка же положила себе на голову лопушок, чтобы не напекло. Немного привыкнув к яркому свету, мы осмотрелись. Прямо перед нами растекалось изумрудное ржаное поле. За ним, почти у самого горизонта, вновь виднелся ровный частокол сосен. А вот рядом с нами, буквально повсюду, белели, желтели и краснели россыпи земляники.
– Жор, смотри! Уже много спелых ягод! – радостно воскликнула Пашка и, тут же опустившись на землю, стала шарить по маленьким кустикам. – Какая вкусная! Обожаю землянику!
Я огляделся по сторонам. Людей нигде видно не было, дорог, вроде, тоже, но то, что мы вышли к ухоженному полю, говорило о том, что и селение должно находиться где-то неподалеку. Вдали, над горизонтом, прогрохотало, и ветер стал там раскачивать деревья. А у нас на опушке стоял полный штиль. Весело пели птички, и ярко (даже очень) светило солнышко. Я присоединился к Пашке и, пристроившись близ раскидистого куста цветущего шиповника, тоже опустил ладони в сочную зелень травы. Ягоды крупные, сладкие, ароматные попадались довольно часто. Есть их было – одно удовольствие. Мы наслаждались первой в этом году земляникой, молчали и только слушали птичье разноголосье. «Станьте в тень! Станьте в тень!» – заботливо предлагала милая пеночка. А из колосистой ржи иногда доносился упрямый и совсем несвоевременный призыв перепелки: «Спать пора! Спать пора!» Мы так увлеклись сбором ягод и так разомлели на солнцепеке, что совсем прозевали приход грозовой тучи. Лишь когда за нашими спинами грохнуло так, будто выстрелили их тяжелой гаубицы, мы вздрогнули и, не сговариваясь, вскочили с земли. Уже полнеба занимала лохматая темно-лиловая «свинцовая» туча! На поле и опушку обрушился шквал ветра. Полетели ветки, пыль, шишки, иголки...
– Вот, зараза, все-таки выследила! – воскликнул я. – Теперь задаст жару!
Пашка довольно быстро сориентировалась и крикнула: – Бежим вон в те кусты!
– Может, лучше в лес вернемся? В кустах-то быстрее промокнешь! А вдруг град ударит? – возразил я, натягивая на вновь подрумяненное тело свою фирменную футболку с сияющими куполами Преображенского храма.
– Нет! В грозу в лесу очень опасно! А в кусты молнии никогда не бьют!
Мы припустились к зарослям, колыхающимся метрах в двухстах от нас и прилегающим прямо к кромке поля. Отдельные крупные капли дождя уже срывались на землю.
Снова ударил гром, потом сверкнула яркая молния, и опять так шандарахнуло, что аж уши заложило, а над полем раскатилось тяжелое эхо. Мы забрались в самую гущу кустарника и присели на корточки под его ветками, густо переплетенными вьюнками. Вокруг все кипело, металось, вздымалось. И кусты, и рожь в поле, и ближайшие деревья, и трава с земляничными россыпями превратились в охваченное штормом изумрудное море! А вскоре на землю пролился и дождик: плотный, тугой, холодный, но, как и предполагала Пашка, довольно быстротечный. Едва только туча пересекла поле, так и струи сразу стали слабеть, пока окончательно не иссякли. И тут же вновь выглянуло солнце: яркое, щедрое, как бы умытое и даже немного остывшее. Дождь промочил нас лишь наполовину, зато хорошо освежил, и жажда не стала такой уж назойливой. В мокром воздухе расцвела яркая сочная радуга! Она упирала концы в лес и поле и возносилась прямо в небеса! Точно мост, перекинутый от грешной земли в Царствие Божие. Как мне тогда захотелось подняться по этим семицветным ступеням на самый верх и заглянуть туда, в запредельные дали блаженства... Однако видение это длилось недолго. Откуда-то вновь налетел сильный порыв ветра, кроны деревьев загудели, перемешались. Появились какие-то рыхлые, густые бело-серые облака, и они, точно тряпочка в руках учительницы, стерли с голубой доски небосклона прекрасную радугу... В кустах заливисто заверещал звонкий зяблик. Мы пошли по мокрой траве кромкой леса, огибая пространное поле. Через некоторое время набрели на проселочную дорогу, сильно размытую дождем. Зашагали по ней. Вскоре лес расступился, и перед нами открылись довольно обширные, пестрые от цветов луга, местами пересеченные островками болот и овражками. Далее вновь виднелся лес.
