Текст книги "Клад отца Иоанна"
Автор книги: Анатолий Лимонов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц)
Когда мы подошли к телеге, Паша представила мне возницу:
– Это Петя! Он, правда, не из нашего лагеря, а местный, но с нами вместе работает.
– Здорово, шеф! – сказал я и крепко пожал загорелую руку пацана.
Тот ничего не сказал, а только кивнул головой в знак приветствия, но я заметил, как он удивленно и восхищенно любуется моей мускулатурой.
– А это Зоська! – доложила Пашка, кивнув на лошадь, которая с любопытством глядела на ее букет и при этом активно шевелила ноздрями, улавливая дивные ароматы цветов. – Она, правда, уже старенькая, но все еще бойкая.
– Очень приятно! – и я погладил кобылу.
Та несколько раз махнула головой сверху вниз и, кажется, потеряв к нам всякий интерес, стала неторопливо пощипывать пыльную травку-муравку. На дне подводы лежала скошенная и уже изрядно подвявшая трава, источавшая какие-то пряные запахи.
– Садись. Поедем. – предложила Пашка и ловко запрыгнула в тележку. – До лагеря отсюда 12 километров.
– Ого, далековато вы забрались! – отозвался я и, сняв с плеча сумку, забросил ее на повозку. Затем, оглядевшись, вздохнул и тоже плюхнулся рядом с Прасковьей. – Ну, Петр и Павла, поехали!
Возница весело дернул за вожжи. Зоська не сразу, а сначала тщательно дожевав вырванный с корнем пучок травы, двинулась с места. Колеса тележки протяжно заскрипели и мы, наконец, мало-помалу тронулись в путь. На выезде из поселка я попросил Петра притормозить, а сам, взяв большой полиэтиленовый пакет, побежал в сельмаг за покупками. Ехать в гости без гостинцев мне не хотелось, поэтому я накупил несколько килограммов всяких сладостей для обитателей летнего трудового лагеря. Не забыл и о своих попутчиках и угостил их мороженым. А рыжей Зоське дал сдобную булочку, которую она тут же и не без удовольствия зажевала. После этого наше дальнейшее путешествие шло уже веселее. Кобылка взяла мелкой рысью, а Петька, забыв о рулевом управлении, все свое внимание уделял лишь быстро таявшему пломбиру, едва успевая подхватывать языком вытекающие из высокого вафельного стаканчика прохладные сливочные струйки, пробивающиеся то сверху, то снизу, то с боков. Да и Пашке было не до меня, ведь и она тоже решала задачку, как бы не пролить на платье сладкую ванильную кляксу. Я не мешал им и, надев на голову белую панаму, любовался окрестной природой. Таким образом мы какое-то время ехали молча, и я приводил в порядок свою душу и мысли, растревоженные новой встречей с Прасковьей. День уже давно перевалил за свою середину, однако солнце по-прежнему висело высоко и жарило землю нещадно. День – с год! Что уж тут и говорить, ведь стоял июнь – пестрый, горячий и голосистый. Юное лето с каждым днем шагало все шире и увереннее. Наступала вершина года... Вдоль проселочной дороги, серой и пыльной, по обе стороны растекались луга, колыхающиеся яркими фиолетовыми волнами мышиного горошка с нежными оторочками аниса и ромашек, среди которых сверкало ослепительное золото лютиков и плескались лазоревые «отмели» вероники. Лишь ближе к горизонту виднелись несколько мрачноватые заросли ивняка, куги да осоки. Похоже, там были и болота. Что ж, верный атрибут Мещерского края. Горячий ветер окутывал меня дивными ароматами цветущей природы, кружил голову и будоражил чувства. Хотелось встать на подводе и прокричать вдаль что-нибудь радостное, помахать руками далеким кустам и посвистеть вместе с птичками. Земля справляла свои именины, и это праздничное настроение передавалось и людям.
Луга постепенно перешли в молодой соснячок. Сразу же запахло смолой и хвоей, а под колесами повозки стали потрескивать сухие сучья и шишки. Такие милые и знакомые запахи, звуки... Какие-то восторженные чувства бередили мою душу. Я дышал полной грудью и улыбался:
– Помнишь, Паш, как я по такому лесу скакал в одних обмотках?
Девчонка улыбнулась и легла в повозке.
– А у вас тут прямо, как на Урале! – продолжал я. – А биргашей много?
– Скоро узнаешь, – отозвалась Пашка, любуясь букетом и нюхая нежные цветочки лилий.
– А я мазь забыл взять... Ну, ничего, на Урале не слопали, думаю, и тут не осилят, а на пару литров мне похудеть не помешало бы! – пошутил я.
Прасковья улыбнулась и закрыла глаза. Я осторожно положил ладонь на ее горячую косичку:
– Устала?
– Угу.
– Много работы?
– Да нет, просто рано встала сегодня. Боялась тебя прозевать... Пока вот с Петькой договорилась. Дни такие длинные стали, что на них, порой, и сил просто не хватает... Сегодня уж что-то очень жарко. К грозе, наверное... Синоптики обещали по области дожди.
– Да, печет тут, как на Красном море! И зачем только люди на юга пускаются? А тут чего плохого? Вон красотища какая кругом! А воздух!
– Долго добирался?
– Часов шесть, с двумя пересадками.
– Ничего, сейчас приедем в лагерь, сходим на озеро... Вода будет, как парное молоко... Потом картошечки запечем...
– Да, вот это неплохо бы! – радостно вздохнул я и поглядел на деревья.
Там, среди ветвей, резвилась рыжая белочка-проказница. Прасковья замолчала. Похоже, она задремала.
– Милая моя, хрупкая Пятница, – подумал я, любуясь ее лицом, тронутым свежим загаром, и снова отметил, как волнительно и неудержимо расцветает девичья красота. Точно так, как оживает, становится все ярче, пестрее и прекраснее летняя природа.
– Но! Чего тащишься! – крикнул возница, хлопая вожжами.
– Да тихо ты! – шикнул я на него.
Петр удивленно оглянулся и спросил уже шепотом:
– Что, заснула?
– Ага, – кивнул я.
– Бедняга, хлопочет, как ласточка, с первыми лучами солнца... Везде успевает и хочет побольше сделать. Она ведь староста лагеря!
– Ого! – искренне удивился я. – Строгая?
– Ну что ты! Она нам как старшая сестра... Очень добрая и веселая! Никого не обижает.
– Скоро приедем?
– Еще несколько километров осталось. Зоська вот упрела, плетется как эта... зараза...
– Ладно, пусть тащится, не будем будить старосту...
– А ты правда с ней был там? – вдруг спросил Петька.
– Где? – переспросил я.
– Ну, там, в горах...
– Угу.
– Здорово! Счастливый... – вздохнул возница.
– В смысле? – не понял я.
– Да так, вообще... – уклонился Петр от ответа и, отвернувшись, осторожно хлопнул вожжами по бокам кобылы.
Но Зоська его позыв проигнорировала.
Что он имел в виду, этот загорелый возница? То, что я был в горах, или то, что я был там именно с Пашкой? А вы как думаете, ребята?
Вскоре лес расступился и по правую сторону от дороги открылась панорама большого села, раскинувшегося за небольшими заболоченными зарослями кустарника. Дома утопали в пышной зелени садов. Кипели и пенились белые кроны рябины да калины, цвели сирень, жасмин и акации. За селом, к самому горизонту, уносилась изумрудная гладь полей. Увидев родные просторы, Зоська оживилась и резво припустила по дороге, ведущей в гору. Когда мы поднялись на высокий холм, то перед моим взглядом предстала следующая величественная картина: на этой, главенствующей над всей округой высотке, стоял старый храм, окрестности которого, правда, бурно заросли кустарником да бурьяном. Когда-то здесь шли праздничные службы и звон колоколов был наверняка слышен за много-много верст, и местные жители, и проходящие путники еще издали видели церковь, гордо представившую под солнечные лучи золото своих куполов. И было как-то дико и обидно видеть дом Божий в таком запустении: полуразрушенный, грязный, забитый мхами и травами, увитый вьюнками, он теперь стыдливо выглядывал из густых колючих зарослей, как бы не желая более открывать миру свою кричащую непристойную наготу и безобразные надписи на стенах. У меня невольно сжалось сердце.
– Да как же так можно, с храмом-то Божиим! – воскликнул я в сердцах. – Ну нет, держись, старина! Георгий-то толстый и Прасковья-Пятница приехали сюда не отдыхать, а чтобы помочь вернуть тебе былую славу и величие! И рано или поздно твои колокола вновь разбудят всю округу, разомлевшую в знойном мареве безбожия! Воодушевленный такими мыслями, я приподнялся в повозке, чтобы получше разглядеть окрестности храма, и невольно разбудил Пашку. Она вздрогнула и, поняв, что надолго заснула, быстро поднялась, виновато и растерянно завертела головой.
– Ну вот и приехали! – радостно объявил Петька. Он натянул поводья и остановил Зоську. – Дальше сами доберетесь?
– Да, конечно, – отозвалась Прасковья, спрыгивая на землю. – Спасибо тебе большое, Петь. Поезжай на озеро, искупай Зосю, а то она, бедняжка, здорово утомилась...
– Обязательно! – сверкнул возница белозубой улыбкой и, весело гикнув, лихо тронул кобылу. Да так, что я, доставая из телеги свои пожитки, едва не свалился на землю.
– Во припустила! – усмехнулся я, глядя на лошадь. – Видать, мои килограммы были ей большой обузой!
Пашка улыбнулась:
– Да она всегда такая! Как дома, так носится, как на скачках, а в поселок ездить очень не любит.
– Что ж, всегда приятно возвращаться под крышу дома своего, – сказал я, закидывая сумку за спину. – Ну что, пошли?
– Пошли, – Прасковья взяла меня за руку и вздохнула. – Надо же, заснула...
– Снилось чего?
– Да, странный какой-то сон...
– Расскажи!
– Ну, будто мы с тобой стоим в старом храме с иконами в руках и усиленно молимся. А внутри пусто, голо и никого... А нам так хорошо, радостно и весело... Мы еще громче молимся... И вот в окошко уже свет заструился... и ладаном запахло... и, знаешь, даже колокола зазвучали... Так здорово было... И вдруг позади нас дверь громко так хлопнула и вошел кто-то. Его тяжелые шаги раздались по полу и замерли недалеко от нас. Я хочу оглянуться, но не решаюсь... Холодом каким-то повеяло снаружи. И птица большая черная залетела, заметалась у престола и ввысь поднялась... А может, это и мышь летучая была... противная такая... Мне так страшно стало, а обернуться почему-то не могу. А позади нас кто-то стоит, тяжело дышит и на нас зло смотрит. Ты говоришь: «Паш, ну ты чего? Не бойся!» и толкаешь меня плечом. Я улыбнулась и проснулась.
– Хм, если, конечно, верить этим дурацким сонникам, то молиться в церкви – это к сильному потрясению в жизни, которое даст мудрость. А звон колокола снится к извещению об умершем. А вот икона – это хорошо: благодать будет. Если б много было икон, то к великому терпению, а ты говоришь, что храм был пуст. Вот такой, значит, расклад получается.
– Как ты думаешь, к чему бы все это?
– Думаю, ерунда все это. Сон есть сон. А в такую жару чего только не привидится...
А я, знаешь, в это время тоже про храм этот думал! Как было бы здорово вновь его восстановить, купола позолотить, колокола поставить... Он ведь на таком хорошем месте стоит, такая красотища будет!
– Да, конечно! Я тоже вчера это себе представляла... – вздохнула Прасковья.
– Ничего. Скоро мы тут наведем порядок! – сказал я решительно и, поправив свои сумки, легонько подтолкнул девчонку своим крутым плечом. Паша улыбнулась и спрятала свое лицо в букет.
– А ладан... он лилиями пах... – только и сказала она.
И тут мы вышли к лагерю. Метрах в трехстах от храма начинался сосново-еловый лесок. На его зеленом фоне и виднелись разноцветные и разнокалиберные палатки. В центре лагеря к небу струился легкий сизоватый дымок. Левее крайней палатки был широкий, густо покрытый цветами луг, за которым сверкало небесной гладью довольно приличное озеро, почти со всех сторон окруженное пышными зарослями тальников и прибрежных трав. Воздух в округе был чистый, бодрый, сладостный... Царили покой и умиротворение.
– Здесь прекрасная местность! – произнес я, осматриваясь. Пашка поправила платье и повязала платочек. Двинулись к лагерю. Когда до первых палаток оставалось метров сто, у дороги возник яркий щит-указатель, прикрепленный на высокой сухой палке. На нем синим по белому было кем-то старательно выведено:
«ЗЁРНЫШКИ»:
ПРАВОСЛАВНО-МОЛОДЁЖНЫЙ ЛАГЕРЬ.
ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ!
– Отчего же «Зёрнышки»? – удивился я. – Это ты придумала?
– Нет, не я, а наша учительница Людмила Степановна. Она это так объяснила: вера наша православная есть большой полный колос, а мы все – его зернышки. И от нас зависит, какой урожай Господь соберет на Своей Ниве!
– Да, любопытно... – согласился я, поправляя панаму. – Пожалуй, в этом что-то есть...
И тут я увидел, как к нам с разных сторон лагеря и даже от храма бегут десятки мальчишек и девчонок.
– Ну все, заметили! – вздохнула Пашка, смущенно улыбаясь.
– Гляди-ка, как тебя тут любят! – усмехнулся я.
– Нет, это, скорее всего, они спешат на тебя полюбоваться! – парировала девчонка и, вздохнув, виновато добавила. – Жор, ты прости, но я им уже о тебе кое-что рассказала.
– Ну, тогда понятно... – выдохнул я, готовясь к встрече с обитателями лагеря. – Ну, Жорес, готовься давать автографы...
Весело крича, смеясь и повизгивая, ребятня подбежала к нам и остановилась в нескольких шагах. И верно, все взоры дружных «зернышек» были устремлены только на меня. Скажу честно, ребята, я даже почувствовал некоторую растерянность и стыдливость от такого моря внимания. Правда, на спортивных состязаниях меня не раз возводили на пьедестал, но вот так живо и радостно ко мне никто еще не бегал...
Я почувствовал себя просто Сильвестром Сталлоне[3], прибывшим на встречу с юными зрителями. А может быть, вот так встречали жители города Бейрута святого Георгия, пленившего страшного змия?
– Вот, ребята, познакомьтесь, это Жора! – представила меня Пашка.
Девчонки сразу зашушукались, а пацаны с интересом разглядывали мои достоинства, точно я был не простой школьник, а былинный богатырь, сумевший победить и грозного Водокруча, и топь болотную, и свирепых диких псов. Не испугавшийся ни бурь, ни гроз, ни холода и голода, ни комаров, ни змей, ни медведей и спасший для них прекрасную старосту.
– Привет, ребятишки! – приветствовал я «зернышек» и слегка поклонился им.
– Здравствуйте! – почти хором, не сговариваясь, ответили те. Тут же из толпы выделилась одна беленькая девчушка, лет десяти, в легком сиреневом халатике и, подойдя ко мне, дотронулась до сумки.
– Так вы и есть тот самый Жора-обжора!? – спросила она восхищенно.
Однако, поняв, что сказала что-то не то, виновато улыбнулась и добавила сильно смущаясь:
– Ну, Жора? Георгий?
– Я пришел к ней на помощь:
– Ты хочешь сказать – Георгий Толстый, так? Конечно же, это я! Разве не видно? – усмехнулся я и весело добавил: – Это я Жора-обжора и есть! Рад вас всех видеть! – говорил я, поглаживая «зернышек» по головам и похлопывая по спинам. А потом, вспомнив о гостинцах, раскрыл пакет и громко объявил:
– А ну-ка посмотрите, что я вам привез!
Мальчишки и девчонки восторженно загудели.
– Ну все, все, ребятки, не утруждайте нашего гостя! – захлопала Пашка в ладоши. – У него была трудная дорога. Давайте-ка лучше готовьте чаепитие, а я пока покажу Жоре наш лагерь.
Дети быстро разобрали мой пакет и побежали к палаткам, живо обсуждая гостинцы и их дарителя.
– Уф-ф! – выдохнул я, утирая пот со лба. – Ну, прямо «Каникулы Бонифация»[4]. Ах, сестрица, ты, видать, дала мне слишком крутую рекламу!
Пашка ничего не ответила, только мягко улыбнулась. Когда мы вошли на территорию лагеря, к нам навстречу вышла высокая, крепко сложенная женщина в спортивном костюме.
– Вот мы и прибыли! – устало доложила Прасковья.
Подняв на лоб солнцезащитные очки, женщина внимательно осмотрела меня и, улыбнувшись, сказала:
– Здравствуйте, Георгий!
– Здравствуйте, Людмила Степановна! – живо отозвался я и поклонился учительнице.
– Каков герой, а! – кивнула она Пашке. – Ну, просто победоносец!
– Да ладно, со мной одни проблемы... – смущенно отозвался я, а потом быстро расстегнул сумку и извлек оттуда небольшую, но яркую коробочку с конфетами-трюфелями. – Это вам, Людмила Степановна, маленький подарочек от меня и моих родителей.
– Ой, ну спасибо, Георгий! Вы просто балуете нас... – заулыбалась учительница и, спохватившись, сказала Пашке:
– Прасковья, проводи гостя в его палатку, а я уже распорядилась, чтобы грели чай. Сейчас немножко перекусим.
– Хорошо, Людмила Степановна, – отозвалась староста.
– Ну, Георгий, располагайтесь, будьте, как дома... – подмигнула мне учительница и вновь опустила очки на свои глаза – большие, карие, веселые и очень добрые.
Лагерь «Зёрнышки» состоял из десяти пестрых палаток. В пяти четырехместных жили ребятишки. Еще были две двухместные: одну занимали Людмила Степановна и Пашка, а в другой коротали ночь руководитель проекта отец Григорий и его верный помощник монах Феодор. Одна палатка, самая большая, была штабная. Еще одну отвели под товарный склад, а вот в десятой палаточке, притулившейся между штабом и складом, и в которой находился временный лазарет, разместили меня. Тут было довольно уютно и просторно, так что я устроился вполне прилично. Кроме палаток, в лагере имелись еще два навеса: один для дров, а под вторым располагались кухня и столовая. Пищу готовили на походной печи, наспех сложенной из старого кирпича, а ели, сидя на лежащих рядом бревнах, поставив миски и кружки на сосновые и березовые чурбаки. На окраине лагеря имелся санузел, где были два биотуалета и еще невысокая перекладина, на которой висели пластмассовые умывальники. Оградой лагеря являлась лишь клейкая лента, натянутая в один ряд на вбитые в землю колья высотой всего в один метр. Похоже, у «зернышек» врагов не было, так как они почти не заботились о безопасности и сохранности своего добра. Да и кому пришло бы в голову вредить ребятишкам, приехавшим сюда не ради праздного времяпрепровождения, а для того, чтобы помочь селу вернуть его святыню – храм Преображения Господня!
После дружного и веселого чаепития в лагере провели общий слет, на котором были подведены итоги прошедшего дня и намечены планы на завтра. А потом Людмила Степановна послала мальчишек сооружать на поляне костер «в честь почетного гостя», чтобы угостить его печеной картошечкой, а девчонки остались на кухне мыть чашки и прибираться. Пашка, под предлогом познакомить меня с окрестностями лагеря, отпросилась у учительницы, чтобы сходить на озеро. Я взял сменную одежду и полотенце, а Прасковья облеклась в халатик, испещренный нежными граммофончиками вьюнка.
Солнце наконец утомилось и нехотя покатилось прочь, за вершины блестящих сосен. Жара сразу заметно спала, а ароматы леса и луга стали еще гуще и томнее. Мы шли по неширокой пыльной тропке, петляющей средь луга и молодой сосновой поросли. Кое-где в высокой траве еще искрились медунички, золотились последние примулы. Паша шла легкой походкой, босиком, чуть впереди меня, в одной руке несла шлепки, а в другой – полотенце. Она рассказывала об окрестностях, а я слушал рассеянно, наслаждаясь ее красотой и упоительной прелестью летнего вечера. И еше удивлялся тому, какие же долгие стали дни! Уже столько всего повидал и пережил я сегодня, а сутки еще не кончились и продлятся не менее пяти часов... Целых пять часов! И что еще новенького принесут они мне на закате этого бесконечного дня?
Тропка вывела нас к пологому песчаному берегу озера. Дно, с гальками и ракушечками, просматривалось на несколько метров от берега, а уж потом начиналась глубина. Похоже, это было излюбленное место ребятни. Купаться тут было одно удовольствие! Не останавливаясь, Пашка вошла в воду и ахнула:
– Какая вода! Молоко парное...
Я опустил в озеро руку. Да, водичка и впрямь была тут, наверное, как в Красном море, такая чистая, теплая, мягкая... Прасковья вернулась на берег и бросила шлепки на песок. Я, живо сняв тенниску и разложив ее на зарослях камыша, принялся расшнуровывать свои кроссовки.
– Надо тоже было обуть тапки или идти босиком! – подумал я, освобождаясь от обуви.
Когда же я вновь распрямился, то увидел, что Прасковья, уже оставшаяся без халатика, не спеша входила в прозрачную зеленоватую воду. На ней был лишь простенький (совсем не модный) желто-голубой, с малиновыми вкраплениями, купальник. Но как же он шел ей! Я вмиг сорвал с себя бриджи и бегом бросился ей вдогонку. Обогнал, обдав веером радужных брызг, и совершил мастерский прыжок на глубину озера. Девчонка от неожиданности взвизгнула и рассмеялась, а потом тоже нырнула в набежавшую на нее волну. Мы плескались, брызгались и резвились долго. Спохватились лишь тогда, когда солнце уже окончательно исчезло за лесом, и первые лиловые сумерки заиграли над лагерем.
– Ой, Людмила Степановна рассердится! – воскликнула Пашка, поспешно обтираясь полотенцем.
А я, делая то же самое, с горечью подумал: «Да, похоже здесь мне не удастся подолгу бывать с Прасковьей наедине... Это нам не Урал, где мы могли наслаждаться этим целые сутки напролет...»
Одевшись, мы поспешили к лагерю, возле которого уже возвышалась пирамида из хвороста, наподобие той, что я устраивал в тайге, давая сигнал самолету спасателей. А вскоре я уловил знакомые звуки гнавшихся за нами комаров... «Зернышки» нас уже давно ждали. Все было подготовлено к вечернему костру. Людмила Степановна ругаться не стала. Отнеслась с пониманием к встрече давних друзей и к тому, что нам надо было побыть вместе и снова привыкнуть друг к другу. Когда пламя костра взметнулось к темнеющему небу, и «зернышки» стали водить восторженный хоровод, из поселка вернулись отец Григорий и монах Феодор (которого все звали просто брат Феодор). Людмила Степановна представила им меня. Я подошел и попросил у батюшки благословения. Когда он осенил меня крестным знамением и положил на мои ладони руку для целования, то весело сказал:
– Ну, здравствуй, здравствуй, раб Божий Георгий! Много о тебе наслышан. Как успехи в деле спасения?
– Стараемся! – бодро отозвался я.
– Вот и хорошо! Надеюсь, мы все тут вместе славно потрудимся во славу Божию!
– Обязательно! – согласился я.
Отец Григорий был высокого роста, широкоплечий, с пышной, но уже седеющей бородой. Его усталые голубые глаза смотрели так заботливо и ласково, что я невольно сразу же проникся к батюшке большим уважением и почувствовал себя рядом с его могучей фигурой легко и непринужденно, точно он был моим родным дядюшкой. Я отметил, что все «зернышки» относились к отцу Григорию с большой любовью, как к своему родственнику. Те, кто помладше, увидев батюшку, сразу же бежали его встречать, радостно обнимали его за ноги, брали за руки. И он их всех ласкал, шутил с ними, тихо посмеиваясь в бороду. А вот брат Феодор мне с первого взгляда не очень-то приглянулся. Может оттого, что я никогда еще не видел «живых монахов»... Он был среднего роста, с красным худым лицом, остроносый и с небольшой рыжеватой бородкой. Его несколько выпученные зеленые глаза смотрели на мир как-то холодно и безучастно. Хотя, наверное, именно таким и должен был быть взгляд человека, отошедшего от обычной жизни и всего себя посвятившего Небесному... Я не знал, как мне лучше поприветствовать монаха Феодора и, несколько растерявшись, просто поклонился ему и смущенно улыбнулся. Брат Феодор ответил мне тем же, и уж не знаю, остался ли он доволен нашим знакомством. Вообще-то он был весьма немногословен. Держался в тени, все больше слушал, чем говорил, и порой как-то иронически улыбался, покручивая при этом свою жидкую бороду. Ребятня его тоже не донимала, относилась с пониманием.
Когда костер прогорел, в золу заложили картошку. Все были очень веселы: пели песни, читали духовные стихи, батюшка рассказывал разные интересные истории-притчи из жизни святых. В тот вечер я, к сожалению, уже так здорово устал, что все в голове моей перемешалось, и я мало, что смог запомнить, чтобы теперь более связно рассказать вам, ребята. Я сидел рядом с Прасковьей, уписывал обжигающую, но такую вкусную и ароматную печеную картошечку, да еще вприкуску со свежим лучком и солеными огурчиками, и слушал, слушал, слушал... И мне было так спокойно и радостно на душе...
В тот бесконечный июньский день мое прибытие в лагерь нарушило весь его распорядок, и вместо отбоя в 22.00 все разошлись по палаткам уже ближе к полуночи. Пашка проводила меня до лазарета и пожелала спокойной ночи.
– Если сам не проснусь, разбуди меня, пожалуйста! – попросил я старосту.
– Ладно, – вздохнула девчонка понимающе. – Отдыхай. Завтра начинаем трудиться...
– Спасибо тебе! – Я взял Пашку за руки.
Она устало улыбнулась и тоже ответила:
– И тебе спасибо!
И мы посмотрели друг другу прямо в глаза! Но это длилось лишь секунду.
– Паша, где ты там? – раздался призывный голос Людмилы Степановны.
– Ну пока, побежала... – Пятница освободилась и скрылась в полупрозрачной темноте надвигающейся ночи.
Я забрался в палатку и, не раздеваясь, грохнулся на валявшийся там матрац. Уставшие глаза закрылись сами собой. Так я лежал несколько минут и улыбался. А потом видения прошедшего дня нахлынули в мою память и стали громоздиться одно на другое... Вот я беру билет в кассе, вот еду на электричке, читаю похождения охотника на диком острове, а это возникает внушительная фигура контролерши, вот малыш смотрит, как я уплетаю хот-дог, а это я уже, словно пуля, влетаю в вагон в надежде успеть расплатиться за цветы, загорелый Петька везет нас на подводе средь душистых лугов, мои пальцы гладят горячие косички Пашки... вот бегут ко мне неунывайки-«зернышки»... костер, озеро, старый храм, батюшка... Все это плавно и незаметно перешло в спокойный крепкий сон, сон счастливого человека...
НАХОДКА
Вот так и началась моя жизнь в детском лагере «Зернышки». Несмотря на всю бесконечность июньских дней, первая неделя пролетела как-то совсем незаметно. Подъем в лагере производился в 7.00, затем следовала легкая зарядка с гимнастикой и пробежкой по сосновому лесочку. После этого все шли умываться, чистить зубы. Перед завтраком читали утренние молитвы. Это делал обычно батюшка, а если он отсутствовал по делам, то его заменяли брат Феодор, или староста – Пашка. А все «зернышки», в том числе и самое крупное из них, в лице вашего покорного слуги, осеняли себя крестным знамением и клали глубокие поясные поклоны. Потом разбирали еду и усаживались на чурбачки. За трапезой болтать не разрешалось. В обед, например, дежурный по лагерю читал в ходе приема пищи что-нибудь из «Житий» или короткие душеполезные рассказы. После еды все вставали и прослушивали благодарственную молитву. В 8.30 в лагере наступала торжественная минута подъема флага. Вместо гимна староста читала молитву за весь мир, и мне в это время казалось, что даже птицы замирают, не смея нам мешать своими звонкими трелями. А в это время к небу медленно уходило большое белое полотнище, на котором на фоне оранжевого солнца был изображен крупный спелый колос с соборной маковкой и крестиком наверху, из которого во все стороны сыпались спелые зерна. Пашка говорила, что этот флаг тоже придумала Людмила Степановна. Флагштоком служила длинная сосновая жердина, которую закрепили в глубокой ямке, обложив основание кирпичами с развалин храма. После торжественного построения следовала разнарядка на день, т.е. намечались все дела, какие необходимо было нам сделать. После этого «зернышки» рассыпались кто куда. В лагере оставались лишь дежурный и поварята под руководством Людмилы Степановны, которая в основном-то и готовила пищу (и надо заметить, что делала она это весьма неплохо!).
Скажу вам сразу, ребята, что основной задачей нашей (второй уже) смены было привести храм и его окрестности в надлежащий порядок, чтобы можно было начать подвоз стройматериалов и возведение строительных лесов возле стен. Первая смена, в которой потрудились старшеклассники, за десять дней своего пребывания оборудовала лагерь, очистила лесок от валежника и сделала запас топлива чуть ли не на все лето.
Но продолжу рассказ о заведенных в лагере порядках. В 13.00 удары по рельсу объявляли о начале обеда, после которого полагался «тихий час», когда можно было немного отдохнуть, например, подремать в тенечке, после трудов под жарким утренним солнцепеком. Затем все вновь приступали к делам до вечера. В 19.00 следовал ужин, и после него начиналось время блаженства для ребятишек, так как обычно лагерь в полном составе, оставив охранником лишь брата Феодора, строем и с песней отправлялся на озеро купаться. Два, два с половиной часа можно было плескаться, играть в мяч и в другие подвижные игры, ловить рыбешку, которой, надо отметить, было в озере немало, даже, говорили местные пацаны, там и раки крупные водились. После такого активного отдыха «зернышки» опять возвращались в свой «колос», оглашая окрестности бодрой песенкой. Затем устраивалась церемония снятия флага, а перед строем руководство подводило итоги дня, отмечая ударников и журя озорников и нерадивых (последнее, правда, случалось крайне редко). После вечерней линейки читались молитвы на сон грядущим, все хором молились за родителей своих. После этого расходились по палаткам. Иногда в лагере устраивались вечерние посиделки у костра. Душой их был отец Григорий. Он знал массу всяких интересных, душеполезных и поучительных историй, охотно отвечал на все вопросы юных почемучек. Что и говорить, я старался изо всех сил, ведь меня здесь уважали, я был неким авторитетом и даже образцом... благочестивого христианина! И на меня в лагере возлагали большие надежды. И мне очень хотелось не опростоволоситься и особенно было неудобно подводить Пашку, которая считала меня своим верным и добрым другом! Я заводил будильник на мобильнике и клал трубку прямо под ухо, чтобы обязательно проснуться хотя бы на полчасика раньше всех, частенько делать этого ой, как не хотелось... Я всячески понуждал себя и радовал старосту своим поведением. Еще до подъема мы с Пашкой успевали сбегать на озеро, чтобы взбодриться, затем натаскивали воду для умывальников, разводили огонь в печи и кипятили чай, чтобы к завтраку он был уже не таким горячим и ребятня могла бы с ним побыстрее управиться. Не брезговал я помогать и дневальным, подметая территорию и оттаскивая мусор на свалку. К такой жизни я довольно быстро привык, втянулся в распорядок дня, и мне было радостно трудиться на благо ближних и вносить посильную лепту в дело возрождения храма. Конечно же, обилие дел и забот, активный отдых и более витаминная, чем калорийная пища не прошли даром. Я заметно похудел, отчего стал постройнее и, как отметила староста, даже более привлекательнее. Один раз Пашка мне так и сказала, когда мы купались в озере:
– Жор, ты прямо, как лето!
– В смысле? – не понял я.
– Ну, расцветаешь каждый день...
– От такой же и слышу! – рассмеялся я и потащил девчонку в прохладную глубину.
«Зернышки» ко мне привыкли очень быстро. Никто уже не пытался величать меня на «Вы», а звали по-простецки – Жора, и относились как к старшему брату. Я поражал их своими подвигами, умением классно нырять и плавать, познаниями в арабском языке и любовью к приколам. Все считали за большую честь получить работу рядом со мной и даже сесть поближе за трапезой. Скажу вам честно, ребята, эта неделя далась мне все-таки тяжеловато. Под конец этих пространных летних денечков я так уставал, что, забравшись в свою палатку, моментально отрубался, частенько не разуваясь и не раздеваясь, не зная даже, где и как я примостился... Снов почти не стало. Короткая ночь пролетала быстро, и перед самым ухом вновь раздавался противный голос с мобильника: «Подъем, обжора! Вставай, лежебока! 45 секунд – время пошло! Динь-динь– динь...» И заново... Как он меня доставал! Но, делать было нечего... Протирая слипшиеся глаза, я выползал из палатки и зевал, слегка ежась от утренней прохлады. Однако, увидев идущую по лагерю старосту, я тут же вставал на ноги, заправлялся и... принимал бодрый вид. Она подходила, улыбалась и спрашивала:
