Текст книги "Клад отца Иоанна"
Автор книги: Анатолий Лимонов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)
– Эге! – выдохнул я. – А жильем-то тут что-то пока и не пахнет!
– А по-моему, оно уже совсем близко! Скорее всего, за тем самым лесом что-нибудь есть. Смотри, вон вдали виднеются копны свежего сена! Значит и люди рядом! – сказала оживленно Прасковья.
– Рядом-то оно, может, и рядом, да только в каком направлении?
– Надо идти по дороге – она обязательно куда-нибудь выведет.
– Что-то тут по ней, гляжу, уже давненько не ездили... Похоже, с тех самых пор, как рожь посеяли!
Топать по размытой дороге было трудно, и мы шли рядом с ней, по высокой и мокрой траве, местами поднимавшейся выше наших поясов. Что и говорить, когда мы добрались до двух стожков сена, прикрытых сверху старыми кухонными клеенками, то вымокли и перепачкались по-страшному. Начала одолевать усталость, от жары и духоты клонило в сон. Возле сена мы не обнаружили ни тропочек, ни свежих человеческих следов. Лишь кое-где едва виднелись заполненные водой ямочки от копытцев то ли козы, то ли приходившей полакомиться сеном дикой косули. Ливень тщательно смыл, заровнял полегшей травой и бурьяном все знаки и вешки, по которым мы смогли бы установить единственно верный путь, приведший бы нас к людям. Я предложил сделать тут привал.
Пашка согласилась. Мы подошли к ближайшей сосне и сели у ее подножия, припав спинами к шершавому смолистому стволу. Солнце наконец стало садиться, и его лучи весело бегали по нашим влажным лицам, лаская приятным теплом. В полном расслаблении, с закрытыми глазами мы просидели, наверное, не менее получаса. Потом вновь поднялись и решили поискать людей по ближайшим окрестностям, особо не удаляясь от стогов, оставив их на случай, если все-таки нам придется заночевать в этом лесу. Однако долго блуждать нам не пришлось. Пройдя метров пятьдесят в северном направлении, мы увидели несколько небольших прудов, блестевших чистой гладью под тенистыми навесами лозняка. Вокруг белел горячий песок, пестрели островки цветов. Оказавшись на диком пляжике, мы сразу забыли обо всем на свете! Было лишь одно желание – искупаться и почиститься от грязи да от налипшей на наши одежды цветочной пыльцы. Я сразу же стал раздеваться. Пашка же почему-то замялась.
– Ну ты чего? Давай помоемся и постираемся!
– У меня нет купальника... – вздохнула девчонка. – А «ночнушка» стала такой короткой...
– Ладно, давай так сделаем: ты тут купайся, а я в другом пруду буду, вон за теми кустами!
– А подглядывать не будешь? – улыбнулась Пашка стыдливо.
– Нет, конечно! – усмехнулся я.
– Обещаешь?
Я не ответил, а только нежно похлопал по спине.
– Спасибо! – отозвалась она и стала разуваться.
Я отошел к другому водоему, скрытому от первого жидкой стенкой кустов и куги. Разделся до плавок и с удовольствием, даже забыв о ране на голове, нырнул в теплую и зеленоватую, точно остывающий чай, воду лесного прудика. Его наибольшая глубина оказалась чуть выше моего подбородка. Я накупался всласть, выстирал бриджи и футболку, потом снял промокшую повязку и брезгливо зашвырнул ее в кусты. Шишка на голове, похоже, начала опадать, и боль уже почти не беспокоила. Лишь рана пощипывала от попадания на нее воды. Я не спеша оделся в прохладные мокрые одежды и не отходил от воды, пока Пашка не позвала меня. Мы снова сошлись на берегу первого водоема и еще долго простояли возле прудов, пока наша одежда немножко не просохла в лучах заходящего солнца. Когда солнце упало в лес, в чаще сразу же заметно потемнело и посвежело. Искать людей в таких условиях уже было трудно и опасно. Чтобы не сбиться с дороги и не заплутать вновь в лесу, мы вернулись к копнам и стали готовиться к ночлегу. Я сделал в одном стожке неширокую норку для Пашки и более просторный лаз – в другом, для своих более внушительных габаритов. Прошедший день, проведенный на свободе, отнял у нас очень много сил, да и спали мы нормально уже так давно... Поэтому мы не стали дожидаться того, когда вокруг хорошенько стемнеет, быстренько поужинали остатками хлеба и сала и, пожелав друг другу приятных снов, расползлись по своим спаленкам. В глухой чаще тревожно кричала какая-то птица, а комары вышли на свою «кровавую» охоту. Я привалил за собой лаз и уткнулся в сухую, ароматную травяную перину, пропитанную запахами солнца, луга и многолета. И почти сразу же заснул, так и не увидев, как на луг и лес опустилась прозрачная, тощая «воробьиная» ночь...
ПЫРЕЙ ПОЛЗУЧИЙ
Разбудил меня какой-то жучок, забравшийся за пазуху и устроивший танцы в стиле «брейк-данс» прямо на моем животе! Он так лихо отплясывал, что я, поворочавшись с боку на бок, невольно рассмеялся от щекотки и был вынужден выбраться на волю. Быстро стянул с себя футболку. Черно-красная, в полосочку, бестия плюхнулась в траву и бросилась уносить свои ноги, от греха подальше. Я преследовать насекомое не стал, а только почесал живот, на котором все еще противно чувствовались колюче-остренькие лапки жука. На опушке леса было уже совсем светло и тепло. Солнце хоть еще и не поднялось над бором, но обильно пронизывало его своими яркими лучами. Я сладостно потянулся и не спеша надел футболку. Потом аккуратно отряхнулся от прилипших к ногам и голове сухих былинок и отправился в ближайшие кустики. Возвращаясь оттуда, я увидел Пашку. Она сидела на порожке своего травяного домика и печально глядела в землю, при этом нервно теребя какую-то пушистую соломинку.
– Привет! – сказал я весело.
Та в ответ лишь качнула головой. Я опустился рядом и тронул ее за локоть.
– Ты что такая грустная? Аль приснилось что красной девице?
– Угу! – вздохнула Пашка.
– Расскажи.
– Плохой сон... Знаешь, приснилось, будто бы мы вернулись в лагерь, а там все на нас пальцами показывают и подсмеиваются, дескать, мы воры и ловкие мошенники! Будто мы специально завладели кладом отца Иоанна, никому не сказав об этом, и отдали его бандитам за хорошие деньги. Брат Феодор и тот оправдывался и говорил, что мы, мол, сами его упросили помочь нам и невольно заставили послужить на бандитов Кривого. «Зерна» стояли и кричали: «Воры! Воры! Позор! Позор!» Людмила Степановна предлагала сдать нас в милицию, а батюшка упрекал: «Ну как же вы так, ребятки, я так на вас надеялся! Так вам верил!» «Иуды они! Иуды!» – вопил Феодор. Даже Петька и тот предложил: «Ребята, гоните их вон туда, там им место!» и показал на озеро, которое уже парило серою, и возле него на мотоциклах кружили какие-то люди в черной коже и с рожками на шлемах. Мне так горько и обидно стало, что я заплакала. Мы с тобой пошли к озеру, а все нас освистывали и бросали вслед мусор. И вдруг на дорожке встретили беленького старичка с очень добрыми глазами. Я кинулась к его ногам, обняла их и говорю: «Дедушка Иоанн, зачем они так, мы же не виноваты! Ведь брат Феодор предал нас, бандиты убить хотели...» Он дотронулся до моей головы и тихо так сказал: «Ну не плачь, не плачь, ласточка, все образуется, вот увидишь!» И я проснулась в слезах... – Пашка вздохнула, потом быстро уткнулась лицом в мои колени и разревелась. Я положил одну свою руку ей на плечо, а другой тихо погладил по волосам. Хотел было сказать: «Ну чего это ты, Пятница, не унывай, это всего лишь сон! Происки злых сил! Все у нас, действительно, образуется!», но какой-то комок застрял у меня в горле. В душе стало так муторно и больно, что я невольно сжал челюсти. Мы так и сидели у стожка: Пашка тихо плакала, я осторожно гладил ее и, глядя на расцветающий луг, думал: «Господи! Уже прошло 2000 лет с той поры, как коварный Искариот предал Тебя на распятие, а земля по-прежнему продолжает плодить и приумножать этих иуд, которые и Тебя не боятся, и никого и ничего не стыдятся... Ах, брат Феодор, брат Феодор, а ведь Прасковья так сильно уважала и ценила тебя!»
Наконец Пашка успокоилась и поднялась:
– Прости, Жор, нашло что-то... – тихо оправдалась она, утирая лицо рукавом платья.
– Ничего, просто тебе надо было немного расслабиться! – сказал я и тоже поднялся. – Пойдем, умоемся, теперь-то уж нам недолго гулять осталось.
Мы пошли к прудам освежиться. Я бодро говорил:
– Эх, Прасковья, не унывай! Мы им всем еще покажем, на что способны! Господь не посрамит верных рабов своих! Не даст поколебаться праведному. Вот увидишь! Я это чувствую. Скоро должно произойти нечто такое, что оправдает нас и возвеличит, а врагов посрамит! Не зря же я сюда приехал, не зря же мы вновь встретились, да и не просто так влипли во всю эту неприятную историю! Отец Иоанн, как видишь, на нашей стороне. Уж он-то не допустит, чтобы его клад заныкали бандиты, а о нас, его верных помощниках, обязательно помолится Господу!
– Спасибо, Жор! Я почему-то верю тебе! – сказала Пашка и, улыбаясь, взяла меня под руку. Мы пошли по дороге, напевая по очереди разные молитовки, кто какие знал наизусть, а «Верую...» и «Отче наш...» произнесли в едином порыве. День, между тем, разгорался. Природа оживала. Лес наполнялся веселыми трелями птиц и жужжанием насекомых. Все страхи и волнения, навеянные ночью, отошли от нас, и мы вновь наслаждались красотами земли нашей российской, ясным светом, солнечным теплом и юным и прекрасным летом... Вскоре дорога раздвоилась. Следов не было видно ни на одном из путей. Вопрос: «Куда идти?» у нас не возник – двинулись, как и подобает христианам, вправо. Лес был смешанный и постепенно сгущался, однако на дорогу не наезжал. Мы шли по кромке красноватой колеи и вслушивались в звуки леса. Через какое-то время наш слух отчетливо уловил рев мотора приближающегося к нам авто. Судя по всему, то был внедорожник «Нива» или УАЗ, так как другие машины легкого класса по этой дороге пройти не могли. Мы присели за куст шиповника: осторожность все-таки не помешала бы! Конечно, мы очень хотели встретить людей, но, как знать, не окажутся ли они злыми и коварными бандитами! По дороге не спеша, на правах хозяина, важно проследовал УАЗ, который мне показался уже знакомым. Не эту ли машину мы видели на дороге, ведущей к бандитскому логову? Мы переглянулись и останавливать джип не стали, ибо риск вновь столкнуться с людьми Кривого Назара был еще велик. Когда машина скрылась из вида, мы вышли из-за укрытия и снова двинулись вдоль дороги, которая пока и не собиралась заканчиваться. Прошел, наверное, еще целый час, а мы все шли и шли. И вдруг, когда я уже стал подумывать о хорошем привале, мы вновь услышали звуки жизни: звонкие человеческие голоса, дружный смех и крики, доносящиеся из глубины леса. Мы снова удивленно переглянулись и свернули с дороги. Стали осторожно приближаться к этому шуму. Судя по всему, в чаще проходило какое-то крупное мероприятие. Кто-то говорил в микрофон и колонки зычно разносили его голос по окрестностям. Потом слышались веселые восклицания толпы, шелест аплодисментов, музыкальные паузы, гудки машин, смех, свист, улюлюканье. Что же тут могло быть, в такой-то глухомани? Товарищеский матч местных команд на лесном стадиончике? Чествование какого-нибудь юбиляра? Праздник начала сенокоса? Пикник городских жителей? Свадьба экстремалов? Или тут снимали какой-нибудь фильм? Все это выглядело очень странно. День не выходной (а на селе-то их летом и вообще не бывает!), место глухое, вдали от населенных пунктов, дороги плохие. Кого же могла занести нелегкая в этот лес ясным июньским утром? Одно утешало, что это уж точно не люди Кривого веселятся после удачной операции, и что им, этим странным незнакомцам, нам, пожалуй, вполне можно будет довериться. Скоро мы приблизились к орешнику, за которым уже кое-где виднелась огромная поляна или даже просека. Там мелькали десятки человеческих фигур, блестели никелем автомобили. Голоса уже раздавались вполне разборчиво, и можно было сообразить, что же тут на самом деле происходит. Однако то, что мы услышали первым делом, буквально повергло нас в шок! Кто-то, невидимый еще нам, взял микрофон и начал крыть кого-то трехэтажным (а то и выше) матом!
– Господи, помилуй! – воскликнула Пашка и закрыла уши ладошками.
Правда, запала у оратора хватило ненадолго, и он оборвал свои излияния. В ответ ему раздались дружный смех, свист и возгласы одобрения. Кто-то отчаянно защелкал в ладони и заорал:
– Молодец, Кон, знай наших!
– Не понял, – протянул я, совсем уж пораженный происходящим и, сделав знак Прасковье, пошел взглянуть на место матерных баталий. Я осторожно раздвинул орешник и очутился на поляне. В центре ее возвышался подиум, наспех изготовленный из каких-то ящиков, досок и мшистых пней. На нем стояли колонки-усилители, торчал штатив микрофона. В одном из углов этой импровизированной сцены колыхался гигантский резиновый толстяк, напоминающий по виду злого героя из мультсериала «Охотники за привидениями». Чтобы это накачанное воздухом чудовище не взмыло к небу, его удерживала серебристая цепочка, закрепленная за лебедку на бампере стоявшего рядом «Лендровера»[17]. Всего на поляне я обнаружил шесть внедорожников и десятка два не менее крупных мотоциклов-байков. Сцену окружала толпа молодых мужчин и женщин, которые почти все были затянуты в черную и коричневую кожу со множеством цепочек, заклепок и другого металла. Сильная половина публики имела лысые головы, а слабая – носила умопомрачительные прически. И я заметил, что цвет волос у некоторых дам был голубым, розовым, желтым, огненно-красным, фиолетовым и даже зеленым! Невольно подумалось: «Скажите на милость, а разве бывают девочки с голубыми волосами![18]». В руках у слушателей виднелись сигареты разных марок и размеров, жестянки с тоником и пивом, глянцевые журналы, ветки папоротника. Кто-то снимал происходящее на кинокамеру, а кто-то запечатлевал наиболее интересные сцены на своем мобильном. На другом конце большой поляны были накрыты пять или семь походных столиков, выстроенных в ряд. На них с избытком громоздились всевозможные кушанья в стиле «а-ля фуршет». На подиуме хозяйничали ди-джей (парень в джинсах и черной куртке-косухе, с темными очками на глазах и ершиком волос на побритой голове, да еще и с пирсингом в ноздре и ухе) и две его ассистентки (девицы в узких кожаных брюках, в высоченных сапожках и очень коротеньких курточках, ноздри, ушки и пупки этих красоток тоже поблескивали вставленными в них бусинками). Лица этих девушек были так размалеваны, что едва узнавалась их принадлежность не только к прекрасному полу, а к человеку вообще! Пока я вел разведку, на сцену вышел какой-то коротышка в весьма потертых джинсах с рыжей кожей на коленях и сзади (как у ковбоя!), а выше пояса он носил лишь распахнутую кожаную безрукавку, полностью оголявшую его волосатые грудь и живот. На массивной шее мужчины блестела толстая серебряная цепочка. Новый оратор важно принял от ди-джея микрофон и, сплюнув в толпу жвачку, подошел к ухмыляющемуся воздушному толстяку и начал костерить его на все лады! Как говорится, не только святых, но даже и мертвых выноси! Публика тем не менее одобрительно гудела и ликовала, живо реагируя на особо колкие словечки выступающего. И тут меня осенило: здесь в лесу какие-то заезжие неформалы организовали на природе конкурс ругательств! Да, весело же они проводят время своих отпусков! Судя по номерным знакам их «тачек» гости сюда пожаловали из Рязани, Москвы и Владимира. Этакое матерное братство... Я с отвращением сплюнул и отправился обратно в кусты. Однако ди-джей успел меня заметить (мне сверху видно все!), он весело и ехидно крикнул в микрофон:
– Эй, монашек, не желаешь ли сказать нам пару ласковых?
Я вздрогнул и обернулся. Вся толпа сразу замолчала и выставилась на меня, с нескрываемым интересом разглядывая невесть откуда свалившегося гостя. Ди-джей продолжал изголяться:
– Брат, не желаешь ли принять участие в нашем состязании? Или вам непозволительно выражаться? – при этом он строил такие многозначительные рожи, что его ассистентки посмеивались и противно повизгивали, обнимая ведущего за ноги.
«Эх, сказал бы я вам! – подумал я в сердцах. – Не будь рядом Пашки... Узнали бы вы, как наезжать на наше православие и на его верных служителей!»
– Оставь его, Драг, что смущаешь парнишку! – заступилась за меня какая-то женщина в бейсболке. – Он же здесь случайно, грибы собирает!
– А что, слабо ему? – крикнул ее сосед, с помятой банкой энергетического напитка в руке.
– Монашек! Где ему с нами тягаться! Слабо!
Толпа загудела, разделившись на две части. Кто-то меня защищал, кто-то, наоборот, хаял и топил. Слова этого «энергетика» задели меня за живое.
«Эх, семь бед – один ответ!» – подумал я и решительно обернулся.
– Ну, раз нельзя, так нельзя, ступай, сын мой, с миром! – хохотнул ди-джей. – Здесь твоим ушам делать нечего!
– Почему же нельзя! – отозвался я и направился к подиуму. Толпа сразу же оживилась и одобрительно загудела, расступаясь передо мною и предвкушая нечто экзотическое.
– Праведный гнев всегда полезен! Даже сам Господь сердился на неверных, говоря: «О род неверный! Доколе буду с вами? Доколе буду терпеть вас?»
– Молодец, парень, а ну вмажь им! Подбодрил кто-то из толпы и одобрительно хлопнул меня ладонью по спине. Я уверенно поднялся на подиум. Девицы пискнули и разбежались по углам. Ди-джей тоже растерялся и неловко посторонился, пропуская меня.
– Ну-ка, давай сюда! – я вырвал у него микрофон и встал на середине сцены. Толпа зааплодировала и загудела, ожидая моего выступления. Я проверил микрофон и прокашлялся.
– Только у нас здесь одно правило: когда ругаешься – повторяться нельзя! – бегло доложил «ди-джей».
– Не бойтесь, не повторюсь! – огрызнулся я.
– И еще – прошлый рекорд – 42 слова! Прилагательные – не в счет!
– Понятно! – кивнул я и, взглянув на зрителей, вздрогнул, так как увидел в орешнике одинокую фигурку Пашки. Но отступать было уже поздно, и я все же решил дать бой этим сквернословам-любителям. Все, что выдумали злые и скверные головы в области ругательств, здесь уже, похоже, было произнесено, а грешную публику надо было чем-то подивить, чтобы не ударить лицом в грязь. Резиновый толстяк покачивался и презрительно ухмылялся, словно говоря мне: «Ну и что ты мне еще сможешь сказать, сынок?» Идя к подиуму, я вспомнил один случай, происшедший у нас в школе два года назад. На большой перемене Васька Сачков, который уже давно посещал ботанический кружок, вдруг подошел ко мне и сказал:
– Жор, вот послушай, какое я сделал открытие! Оказывается, многие наши растения, если их величать по-народному, носят весьма веселенькие названьица. Я вот даже списочек составил, по которому вполне можно отругать любого, причем ты не скажешь ни одного запретного словечка. Как говорится: не больно – но обидно! Хочешь послушать? – и он достал из кармана листок тетрадки и развернул его.
– Валяй! – согласился я. – Интересно послушать.
И Васек начал перечислять список лекарственных (как он утверждал) растений. Да делал это с таким энтузиазмом и выражением, что привлек внимание других пацанов. Те, подумав, что он ругается со мной, подсели к нам, чтобы поучаствовать в разборке. Вскоре вокруг нашей парты собрался уже весь класс, чтобы послушать «новое научное открытие ботаника Сачкова В.В.». Что тут поднялось: шум, гам, смех, удивление... Мы все так увлеклись, что даже не заметили, как в класс вошла наша классная руководительница Вера Ивановна. Идя по коридору, она впервые не обнаружила там своих подопечных, обычно носившихся сломя голову, и заподозрила что-то неладное. Васька как раз закончил свой пространный список. Мы, посмеиваясь, обсуждали его и удивлялись остротам родного языка. Услышав скрип двери, мы обернулись и замерли. Перед нами стояла классная с указкой в руках.
– Так, так, чем это мы занимаемся? – строго сказала Вера Ивановна.
– Ботаникой, Вера Ивановна! – пискнул кто-то из девчат.
– А ну-ка, Сачков, подай-ка сюда свой манускрипт! – учительница протянула руку. Васек подчинился, но не растерялся:
– Вер Иван, а что такого?
– Ты чему это, Сачков, друзей-то учишь, а? – возмутилась классная дама.
– Ничему плохому, Вер Иван! – начал оправдываться ботаник. – Просто вот зачитывал ребятам список лекарственных растений. У нас же скоро будет районный экологический конкурс для школьников, а они даже не знают, какие бывают полезные травы! Вот каждый теперь выберет себе что-нибудь для реферата!
– Что-то уж у тебя, Сачков, тут травы какие-то ругательные...
– А я что, Вер Иван, так их народ величает испокон веков!
– Что же, ты хочешь сказать, что этот вот, например, свиной баркун, – лекарственное растение? – строго спросила учительница.
– Еще бы, Вер Иван! – не унимался Васек. – От кашля и всех хрипов в легких здорово помогает отварчик! Взять сухой травы баркуна, залить водой...
– Ладно-ладно, не надо, Сачков!
– Да вы спросите у Сергея Палыча, если мне не верите! (Сергей Павлович – это руководитель ботанического кружка).
– Ладно, Сачков, разберемся! – вздохнула Вера Ивановна и пошла в учительскую, но в дверях строго добавила: – Но смотри, Василий, если ты ошибаешься...
Классная ушла, а мы еще долго, до самого звонка, обсуждали творение Васьки и от души хохотали. И надо заметить, что Сачку ничего не было за его открытие. Придраться, действительно, было не к чему. Вышло все «по закону». Правда, список Ваське не вернули, но он после восстановил его, правда, уже в более усеченном варианте. Некоторые пацаны тогда еще долго выражались «по-сачковски» (а что, все же было гораздо приятнее слышать названия растений, чем грязные «матюки»), а я даже заучил весь список наизусть. Правда, было это уже давно, да он мне как-то ни разу и не пригодился. Со временем я перестал его повторять и многие из тех ста наименований позабылись. И вот ведь неожиданно представился такой случай: выступить на всю катушку со «списком Сачкова». Причем с высокой трибуны! Пусть узнают эти неформалы, как богата и разнообразна наша родная природа! Ум в экстремальной ситуации заработал быстро и четко, и я, воодушевившись, несколько секунд приходил в себя, а потом меня прорвало! Я подошел к толстяку и уже было открыл рот, чтобы крикнуть: «Пырей ползучий!», как вдруг чья-то дрожащая от волнения ладошка легла на мою руку. Я даже вздрогнул от неожиданности и отпрянул в сторону. Передо мной стояла Прасковья. Вид ее был решительный, щеки пылали.
– Погоди-ка, Жор! – сказала она, отбирая у меня микрофон.
Перечить своей старосте я не стал и сделал шаг назад в угол ринга, где колыхалась призрачная тень от ехидно ухмыляющегося воздушного монстра. Паша двинулась вперед, прямо к толпе, и быстро заговорила:
– Люди добрые! Да что же это вы такое делаете-то! Вы же русские – люди, одаренные особым даром слова! Ведь язык – это Божий дар, данный Им людям! Каков язык – таков и народ! Ни у одного народа в мире нет больше такой литературы, как у русских! В нашем языке мата нет и быть не могло! Его придумали басурмане, захватившие русские земли, но так и не сумевшие покорить душу русского человека, сильную верой Христовой! Вот они и стали хулить наши святыни и прежде всего Матерь Божию. А вы, подражая им, оскорбляете Ту, Которая спасала Русь и от татар, и от псов-рыцарей, и от французов, и от поляков, и от гитлеровцев... Ту, Которой поклонялись наши святые, Которой молились и молятся все христиане о спасении, любви, здравии и о всякой помощи.
На поляне стало необычайно тихо. Лишь гневные слова Прасковьи, усиленные мощными динамиками, зычно разлетались по округе, проникая, казалось, даже и во все деревья, кустарники, заросли папоротников, в разомлевшие от жары автомобили.
– Вы же знаете, что от слов своих оправдаешься и от слов своих и осудишься! Первое же испытание, которое ждет нашу с вами душу после смерти – это ответ именно за сквернословие! Так чем же будем оправдываться?! А ведь, знаете, даже «козлом» и то никого нельзя оскорблять! Это звучит как грозное проклятие в адрес ближнего! Потому что в Священном Писании сказано, что Господь на Страшном Суде отделит овец от козлов, праведных от грешников. Значит козлы – это те, кому уготован ад! И называя человека таким именем, вы уже заранее совершаете над ним свой суд! А ведь каким судом судите, таким и сами будете судимы!
От волнения и напряжения Прасковья уже дрожала, как осинка на ветру. Я подошел к ней и встал рядом, чтобы она видела, что я здесь и готов защищать ее.
– Всякое слово обладает весом и силой. Произнося скверные слова, человек произносит страшные заклинания, призывая к себе гнуснейших бесов, приносит словесную жертву сатане. Такой человек пачкает грязью свои уста и льет мерзкую скверну в души окружающих. Надо помнить, что речь нашу слышат не только те, которых мы не стесняемся, но и святые, ангелы и сам Господь!
– Эй, кончай базар! Это не по правилам! У нас тут не «маевка»! – раздался возглас из оторопевшей толпы слушателей.
Но его быстро осадили:
– Да заткнись ты! Пусть говорит!
– Люди добрые! – произнесла Прасковья уже как-то совсем мягко и жалостно. – Мы же русские! А значит, и говорить должны только по-русски, чтобы оставаться настоящими людьми: умными, милосердными, добрыми, справедливыми. А вы... – силы наконец оставили Пашу, голос ее дрогнул, и она, сунув микрофон в руки растерянного ди-джея, сбежала с подиума и устремилась к лесу.
На какие-то мгновения стало так тихо, что я отчетливо услышал, как жужжит какая-то мошка, крутящаяся над микрофоном. Первым очухался ведущий. Он быстро сказал мне каким-то ничего не выражающим голосом:
– А ты ничего не хочешь добавить?
Я чисто машинально взял микрофон, кашлянул, потом произнес бодро и решительно:
– Что же еще можно добавить? Все и так ясно! Матершинники Царства Божия не наследуют! Сквернословие – яд. А незнание духовных законов не освобождает от ответственности!
– Да что вы их слушаете-то! Дать им по шее, разбазарились! Учить нас вздумали, сопляки! – снова донеслись возмущенные вопли.
– Да помолчи ты, Байк! Они же круто говорят! Я такого еще ни разу не слыхала! – шикнула на недовольного девушка с зелеными волосами.
– Вы уж простите нас, что помешали вам, а может, кого и обидели чем! Извините, уж... – я откланялся публике, загудевшей, точно потревоженный пчелиный улей, вернул микрофон ди-джею и поспешил следом за Пашкой, которая уже скрылась за соснами.
– Эй, вы что, так просто отпустите их, что ли?! За такое и по шее надавать мало! Я что, по-ихнему, дебил, что ли?
– Да иди ты, они все верно сказали! – слышалось у меня за спиной.
Ди-джей крикнул:
– Эй, браток! Ты бы прихватил чего со столов-то, а? Угощаем! И девочке своей возьми гостинцев!
– Да-да, бери! Не стесняйся! Мы не обижаемся! За выступление полагается! – загудели из толпы в основном женские голоса.
Я остановился около столов, поддавшись сильному искушению. А что вы хотите? Чего ведь тут только не было! У меня аж глаза разбежались: и фрукты всякие заморские, ягодки свежие с мороженым, икорка натуральная, горы сладостей, бутерброды и салатики всех мастей, колбаски, рыбки, окорока, шашлычок, курочки, напитки... Эх, да что там говорить! Слюну лишь в рот нагонять! Такого изобилия Пашка уж точно никогда в своей жизни не видывала! Но я смог сдержать себя и, проглотив подступивший к горлу комок, отозвался:
– Извините, но мне ничего не надо! Трапеза – это же общее дело! А нам с вами, простите, пока еще не по пути...
– Жаль! Ну, как хочешь... Ну и катись колбаской, болван! Да возьми хоть малость! Во придурок! – донеслись из толпы разные голоса. Я махнул рукой и, обернувшись, побежал в лес. Последнее, что я отчетливо услышал, было:
– Вот коз...
Но парень почему-то так и не договорил...
Прасковья ожидала меня, сидя на поваленном дереве, и теребила свои косички. Я подошел и примостился рядом. Немного помолчав, сказал:
– Ох, и еды же у них сколько было! Я такое последний раз лишь на папкином юбилее видал...
Пашка не ответила, только вздохнула и приложила ладошки ко все еще пылающим щекам.
– Ну, ты им и врезала! Я думал, что нас там побьют каменьями, то есть своими жестянками да бутылками!
– Не знаю, как мне только духу хватило...
– Ты молодчина! Все правильно сделала! – и я осторожно обнял ее за плечи.
– Извини, но я не дала тебе выступить.
– Это ерунда! Спасибо тебе, староста, что не позволила мне этого сделать! Ведь, как ни крути, если бы я и сказал что, то невольно стал бы их соучастником. От большого греха, видать, ты меня избавила! Мне ведь вообще не следовало бы влезать в эту историю. Блаженнее быть обиженным, чем чувствовать себя победителем в грязном деле... Гордыня-матушка тогда, понимаешь, заела... «Эй, монашек!» и все такое... Обидно стало. Праведный гнев возобладал! А ведь не туда я попер. Надо было просто уйти или же вот, как ты, выступить с обличением, а там – что будет! Побьют, так за веру пострадаешь, а поймут – добро тебе будет! А я-то всего лишь хотел с ними по-своему посостязаться, приняв, значит, их условия... Да, едва не вляпался в эту скверну... Спаси тебя Бог, моя Пятница! Эх, ну что тут поделаешь, слаб я еще духовно без твоей поддержки-то... Не могу пока как следует различать, где зло, а где и добро... Многому еще предстоит поучиться. Жаль вот, что видимся с тобою мало...
– Жор, а чего ты им хотел сказать-то? – вдруг оживилась Паша. – Ведь не ругательства же!
– Да так, хотел преподать им урок ботаники.
– Ботаники?! – удивилась девчонка. – Зачем ботаника-то на конкурсе ругательств?
– Да вот припомнилось одно дело...
– Расскажешь?
Я вкратце пересказал Пашке историю с «сачковским трактатом». Выслушав меня с интересом, Прасковья спросила:
– А что, разве эти названия действительно такие необычные?
– Да, богат народный язык на всякие определения. Порой совсем весело получается. Я тогда подумал, что уж лучше растения всякие перечислять, если выругаться очень хочется, чем матюки эти, уже всем надоевшие, на воздух пулять. Хоть бы новое что придумали, а то из века в век одно и то же мелят и мелят и думают, что знают какие-то великие слова... А сами лишь чужим умом живут, так, срамота одна...
– А ты мне этот трактат прочитай, хорошо? А то ведь ты все же готовился к выступлению... Надо же пар спустить... – и Пашка улыбнулась.
– Ну хорошо, слушай! – и я зачитал ей то, что еще сохранилось в моей памяти.
Что, ребята, и вы хотите послушать?! Ну что же, тогда сами судите (только не очень строго) о моем так и не прозвучавшем на поляне выступлении:
– Пырей ползучий! Дуркоман! Мордовник шароголовый! Кровохлебка! Чертогрыз! Свиной баркун! Блошняк! Воронья нога! Курослеп! Зверобой продырявленный! Стоножник! Чели– буха! Подофил щитовидный! Опопонакс! Икотник пузырный! Козлобородник! Будра! Кругляк! Сушак ядовитый! Бешеный огурец! Псоралея костянковая! Рапункул! Колюха! Материнка! Вздутоплодник лохматый! Хоухера кроваво-красная! Дряква! Гриб-рогатик! Котовник кошачий! Дурман обыкновенный! Щетинник большой! Калган дикий! Язык бараний! Кардамон мадагаскарский! Крапива жгучая! Горох угластый! Многоножка! Зайцегуб гипсовый! Горец почечуйный! Василистник вонючий! Коровяк мохнатый! Ломонос! Наперстянка ржавая! Роза собачья! Болиголов крапчатый! Ромашка ободранная! Кроп морской! Чихрица костяная! Волчец! Боб белый! Скабиоза! Трава остропестрая! Лишайник бородатый! Бирючина! Агарик! Мухомор! Решеточник красный! Дерево гвояковое! Резак степной! Чистяк меньшой!
