Текст книги "Клад отца Иоанна"
Автор книги: Анатолий Лимонов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)
– Убивать я тебя не буду! А вот ножку прострелить, пожалуй, придется! В целях самозащиты... все-таки четверо на одного... Тут уж меня даже и земной суд оправдает! – и я, опустив ствол пониже, положил палец на курок.
– Ты что, сдурел?! – Ржавый от неожиданности замер, как-то глупо ухмыляясь. Потом оглянулся на товарищей, как бы прося у них поддержки.
– Оставь его, Ржавый. Этот и впрямь выстрелит! Ты его еще не знаешь! Это же отморозок! – вмешался вдруг брат Феодор. – Он такой же монах, как и я, только для понта поклоны кладет. Он в лагерь-то только из-за девчонки приехал... соскучился... амурчики здесь покрутить решил, на нашей природе... Ему человека завалить – все равно, что бурьян срубить! У него папочка богатый, за что хошь чадо свое отмажет.
– Что ж теперь, в ножки ему кланяться?! – взвыл Ржавый.
Он был готов растерзать меня на части, и только блеск ствола сдерживал его порывы.
– Ладно, Ржа, оставь их! – угрюмо произнес Кривой. – Сейчас у него сила. Попробуем договориться с парнем по-хорошему.
Слон лежал уже на боку и с интересом следил за нашей перепалкой. Мне даже показалось, что он восхищен моей отвагой.
– Ну ты, кабанчик, что ты из себя Рэмбо-то[9] корчишь! – не унимался Ржавый. – Ведь, если мы все сразу на тебя кинемся, что тогда делать будешь-то, а? Всех ведь не уложишь! Не «калаш»[10] в руках-то!
– Ничего, пару раз пальнуть успею, уж будь уверен! В тире мне нет равных по перезарядке оружия! – и я позволил себе улыбнуться, чтобы хоть как-то расслабить напряжение, сковавшее все мои мышцы. – Да и бью почти без промаха... Ну, давайте, вперед! Кто первым хочет? Может, ты? – я снова поднял ствол на Ржавого. – Уж в тебя-то я ни за что не промахнусь, это вопрос чести! А кто будет вторым? Ты, брат Феодор? Или сам босс? Давайте, кидайте жребий!
– Нет, вы видели? – осклабился худой. – Каков герой, а? Да я тебя один придушу, как гниду! – зашипел он и снова двинулся на меня.
Я напрягся и принял решительную стойку стрелка. Друзья не поддержали бандита.
– Да остынь ты, Ржавый! – снова гулко произнес главарь. – Нечего зря дергаться. Договоримся по-хорошему.
Пашка стояла у меня за спиной. Ее пальчики дрожали на моих боках, а ее горячее дыхание чувствовалось у меня на шее. И я вспомнил, что вот так, примерно год назад, мы стояли посреди заброшенного поселка лесозаготовителей, окруженные сворой свирепых диких псов. Только теперь эти псы были двуногими, но от того еще злобнее и коварнее... Смогу ли я одолеть их? Тут же одним криком не победишь... Как долго я могу продержаться? Пот ручьями стекал по моему телу, слепил глаза. От напряга начинались судороги. Конечно, если они все же кинутся на меня, вряд ли я успею выстрелить больше одного раза... И что потом? Кара наверняка будет быстрой и ужасной. И особо пострадает тогда Пашка... Может, лучше было бы сложить оружие и отдаться на милость врагу? Поколотят, конечно, крепко (особо станет упираться Ржавый), но достанется тогда лишь мне одному. И они смилуются над нами, и все обойдется. Эх, но как же не хотелось уступать этим гадам! Тогда ведь они еще больше почувствуют свою силу и вседозволенность, раз никто и ничто не может их остановить. Где же справедливость?
– Помоги, святой Георгий! – прошептал я. – Не дай, чтобы эти нехристи поругали нас, маленьких рабов Господних! Чтоб не возвысились они над нашей верой православной. Хотя, если угодно Богу, то я готов принять любое мучение за правое дело. Лишь бы клад отца Иоанна не пропал, не затерялся по заграницам. Чтобы святыни вновь вернулись к людям!
– А ну стоять все! – неожиданно заорал я. – Не то всех перестреляю, как бешеных собак, иуды проклятые! Чтоб вы больше не разоряли храмов православных, не торговали святынями нашими, не глумились над верой христианской. Никто меня за это не осудит! Понятно? – и глаза мои загорелись праведным гневом.
Я даже сам испугался своего крика. Двуногие опешили. Слон вновь уткнулся в травку, Ржавый даже отскочил шага на три, Кривой Назар вынул руки из карманов и опять опасливо огляделся. Лишь брат Феодор проявил ледяную выдержку и хладнокровие. Он стоял и все ухмылялся, глядя на нас, точно заранее уже знал, чем закончится весь этот спектакль, разыгрываемый на глухой лесной поляне. На несколько секунд воцарилась гнетущая тишина, нарушаемая лишь невинным пением птичек, порхавших где-то в высоких кронах деревьев. Я вдруг вспомнил, что мне всегда нравился образ героя-одиночки, хотелось хоть разок побывать в роли супермена, такого, как обычно изображают на рекламных плакатах крутых боевиков. Помните: крепко сбитый парень с бронзовой от загара кожей левой рукой прижимает к себе изящную красотку, а в правой – держит какой-нибудь ствол, типа автоматической винтовки М-16 и отбивается от окружающих их невидимых врагов. И все это на фоне джунглей, гор или водопада...
Подобный плакат долго висел в моей комнате, пока прошлой зимой я не заменил его на календарь с изображением Георгия Победоносца. И вот сейчас я очутился в шкуре супер-героя. А что, было похоже! Вот я стою перед лицом врагов; за спиной – славная девчонка, которая все надежды возлагает только на меня; мои загорелые бицепсы напряглись до предела; в руках, конечно, хоть и не М-60[11] с лентою через грудь, даже и не «калаш» с подствольником, но все же какой-никакой, а ствол! И все это на фоне дремучего леса, пронизанного первыми лучами солнца. Такое вот «Утро в сосновом бору»... Я подумал: «Эх, будь, что будет – лучше погибнуть героем, чем уступить этим шакалам. Буду стоять до конца!»
– Ладно, парень, давай потолкуем по-хорошему! – спокойно сказал Кривой. – Что ты нам предлагаешь?
– Вы отпускаете нас, мы забираем клад и уходим! Вот и все! – ответил я. – А вам, пока мы не выйдем к людям, останется только уносить ноги и заметать следы. Но я уверен, вас теперь уж точно повяжут!
– Что ж, деловое предложение! – усмехнулся главарь. – Уважаю крутых парней! Но скажу тебе чисто по-человечески, сынок, у вас весьма скверные шансы на успех. Отпустить мы вас отпустим. Да вы и так уже свободны, ступайте, куда хотите. Только вот разве вам унести с собой весь клад? Здесь только одних досок два десятка! Да и знал бы ты, сокол, в какой дыре мы находимся! Тут кругом одни топи и болота, дебри непролазные. Отсюда имеется лишь одна дорога, и о ней знаем только мы одни. Вам не пройти и ста метров, как увязнете в бучиле! И все добро пойдет псу под хвост!
– Ничего, как-нибудь прорвемся, не впервой! – отозвался я. – И не в таких дебрях бывали и ничего, вылезли...
– Напрасно ты геройствуешь, сынок, здесь до ближайшего жилья – 40 километров! И то еще надо знать, в каком направлении двигаться. У вас нет никаких шансов. И сами сгниете, и клад угробите!
Я задумался. Возможно, старшой и блефует, Мещера – не Урал, тут больше суток не поплутаешь, куда-нибудь да выйдешь: к леснику, к деревне, к дороге... А там, кто его знает, может, он и не лжет. Ведь не могут же найти до сих пор их логово... Что ж, в чем-то Кривой и прав: сил у нас, действительно, едва хватит, чтобы унести отсюда ноги, а уж с грузом и впрямь далеко не уйдешь... И все же расставаться с кладом отца Иоанна было просто невыносимо.
– Хорошо, ваша взяла! В таком случае я возьму с собой лишь ларец с драгоценностями, а все остальное милиция возвратит! – сказал я.
– Ха, видали, каков гусь! Драгоценности ему подавай! – ухмыльнулся Ржавый. – Уноси лучше свои ноги, пока цел! – и он нервно закурил.
– Что ж, мудрое решение, – согласился со мной Назар Кривой. – Башковитый ты малец, это точно. Все на лету схватываешь. Тебе бы к нам в группу... Давно бы уже на Канарах загорали, а не кормили тут комарье!
– Мы с вами разные, как день и ночь, – ответил я и опустил оружие, чтобы дать рукам небольшую передышку.
– Лады. Уже утро. Как говорится: время – деньги! А мы тут все стоим и пререкаемся. Вон уже все зверье собралось поглядеть на эту комедию! Пора кончать с этим. Давай, малой, бери, что хочешь, и дуйте, куда глаза глядят! И, извини, дороги мы вам не покажем, сам понимаешь...
– Как это, дуйте!? – возмутился Ржавый. – Назар, да ты что, охренел, в натуре! Отдавать золото этой сопле?! Да я...
– Не дергайся, Ржа! – осадил его главный.
– Пускай валят с золотишком! – и усмехнулся, – до первой топи, все побыстрей ко дну пойдут...
Худой недовольно отшвырнул папироску:
– Вот зараза...
– Да ты не переживай! – похлопал его по плечу старшой. – Досочки-то, они гораздо дороже этих побрякушек! Господь велел делиться! Верно, брат Феодор?
– Истину глаголешь, сын мой! – безразлично отозвался «монашек» и спрятал четки в карман. Вид его стал таким, словно он наконец сбросил с плеч какой-то груз, мучивший его все это время. Мне показалось, что брат Феодор уже знал финал этой разборки и поэтому понял, что наступил последний акт представления.
– Паш! Отходи к лесу! – сказал я. – Я сейчас возьму ларец и все, уходим отсюда!
В эти минуты я вдруг почувствовал, что тут что-то не так: не может такого быть, чтобы эти громилы так легко отпустили нас, своих главных свидетелей и обвинителей. Не должны же они были уступить одному подростку, пусть хоть и вооруженному. Наверняка Кривой задумал какой-то коварный план и вряд ли он надеется на то, что мы вернемся сами обратно, поблуждав по непролазным болотам. Хоть я и почувствовал внутри горький привкус серьезной опасности, но все же решил идти до конца, невзирая ни на какие выкрутасы бандитов. Как в одной песне поется: «И кружил наши головы запах борьбы[12]...». Когда Пашка отошла за деревья, я, презирая всякую опасность, размашистыми прыжками бросился к толстенной сосне, возле которой лежали какие-то ветки, наподобие лежанки, за которыми высилась пирамида, накрытая брезентом. Там были не только сокровища отца Иоанна, но и все, что награбили бандиты за последние месяцы. Бандюки безучастно взирали на мои действия: Феодор стоял с закрытыми глазами и вдыхал ароматы утреннего леса, Кривой вообще отвернулся от меня и шарил в кармане куртки, Слон сидел на коряге, поглаживая свой лоб, и только Ржавый, как-то нервно подергиваясь, кидал в мою сторону косые взгляды. Я уже был в нескольких шагах от клада, как произошло нечто ужасное. Уж такого расклада я никак не ожидал и поэтому оказался совершенно беспомощным перед коварством бандитов. Если святой Феоктисте удалось улизнуть от свирепого Низара, то я, по своей греховности, угодил прямо в лапы Назара Кривого. Вы не представляете, ребята, какое это пренеприятнейшее чувство, когда ты вроде бежишь, твердо ступая на землю всей своей массой, и вдруг ощущаешь, что под ногами больше ничего нет! И ты, потеряв эту нашу самую главную опору, летишь всем своим существом в какую-то прорву, в страшную неизвестность. В раннем детстве такое случалось со мною во сне. Бывало, сорвешься в пропасть и летишь, летишь, ожидая, что вот сейчас будет удар и ты рассыплешься на мелкие кусочки. Но дна все нет, а ужас нарастает. И когда больше не было сил терпеть это, я вскрикивал и просыпался.
– Что случилось, сыночек?! – подбегала мама.
– Сон страшный, мам! – отвечал я, дрожа всем телом. – Я упал в пропасть!
– Не бойся, сынуль, это ты просто растешь! – весело отвечала мама и нежно гладила меня по голове.
Я быстро успокаивался, но не понимал, как же так можно расти вверх, если падаешь вниз? Вот если б я взлетел к небу... А потом решил, что при каждом моем вскрике и вздрагивании тело невольно растягивается и таким образом увеличивается на 1-2 сантиметра. И после этого открытия я как-то перестал бояться низко падать. Так ли это все обстоит на самом деле или нет, но все же я вырос и уже почти сравнялся с самой мамкой. Но на этот раз падение мое было реальным и таким внезапным, что я и испугаться-то не успел и даже не понял, что произошло со мной. Полет вниз был не долгим, и я всей своей массой плюхнулся на что-то твердо-мягкое и услышал страшный хруст то ли сухих веток, то ли моих костей... Голова натолкнулась на что-то тугое, безжалостное: точно молот ударил по наковальне. От удара меня окутал какой-то красно-желто-синий огонь. Он был повсюду: плясал, переливался кругами и всполохами, точно я глядел в гигантский калейдоскоп. Затем эти блики и искры исчезли и открылось небо, такое высокое, голубое, чистое и прохладное... Но и это видение длилось лишь мгновения: какие-то черные ручьи хлынули по этому милому пейзажу, растекаясь во все стороны, точно на небесах случайно опрокинули огромную чернильницу. Эта зловещая чернота вмиг размыла синеву и все вокруг погрузилось во мрак. И еще я отчетливо услышал какой-то далекий-далекий, точно раскат приближающейся грозы, крик: «Жора-а-а-а!» За этим последовала полная отключка, такая холодная и противная, когда ты ничего не видишь, не слышишь и не чувствуешь... Даже во сне никогда подобного не случалось. Сколько длилось такое состояние, сказать затрудняюсь: может, секунды или минуты, а может, даже и часы... Когда в голове вновь зашевелились какие-то мысли, я первым делом попытался открыть глаза, но не смог этого сделать: липкое черное покрывало лежало на них. Очень захотелось сорвать его и отбросить вон. Но руки меня впервые не слушались, похоже, лишь только пальцы слегка шелохнулись от моих потуг. Ноги тоже предательски расслабились, лишь как-то противно подергивались в икрах и коленях. Рта раскрыть и то не удалось! Я лежал точно фараон Тутанхамон в своем тесном саркофаге. И невольно вспомнился сон, какой мне приснился прошлым летом. Помните, когда ко мне в гробницу потом пришла Пашка и разбила мои путы... Вслед за мыслями в голову проникла боль, острая, неутихающая.
Я простонал. В нос ударяли тяжелые запахи, настоянные на чем-то солено-кисло-протухло-горьком. Пульсирующая боль в висках стала выталкивать из ушей прочные тампоны, и я уловил первые звуки возвращающейся действительности. Мне показалось, а может, так оно и было на самом деле, что кто-то тихо поет очень трогательным голоском на мотив колыбельной песенки: «Свят, Свят, Свят, Господь Саваоф...», – и нежно так, почти невесомо, гладит меня по щеке.
– Мам, это ты? – хотел сказать я, но только беззвучно пошевелил губами. И увидел, что лежу в колыбели, такой большой и несуразной, а мамка меня качает и успокаивает.
– Ма, это ты! Как здорово! – произнес я и почувствовал стыд от того, что завалился в узкую кроватку с пеленками. Я пошевелился, и видение пропало. Теперь я уже увидел, как рядом бабушка Пашки качает колыбельку со своей крохотной внучкой и тихо напевает: «Осанна в вышних, благословен Грядый...». Я подошел и, обнаружив в люльке маленькую, пухленькую, розовенькую, улыбающуюся девчушку, усмехнулся и хотел сказать: «Пашка, какая же ты маленькая! Ну надо же!» Но и это видение исчезло. Снова меня придавила глухая темнота. Когда мозг вновь включился, то я первым делом услыхал какое-то шуршание, точно вокруг ползали огромные гусеницы. Они лезли на ветви, корни, срывались с них, карабкались по отвесным глиняным склонам. Падали они и на меня: на грудь, руки, ноги, лицо. Я это чувствовал даже сквозь одежду: такие противные, липкие, холодные-холодные... Но что удивительно, я вовсе не спешил от них избавиться, наоборот, наслаждался их прикосновениями. Они, точно болотные пиявки, лечили мою кровь, возвращали тело к жизни. Я попытался открыть глаза. Нет, пелена не сдавалась... Но вот гусеницы, а может, и дождевые черви поползли и по ней и стали своими ледяными тельцами счищать ненавистный налет с глаз. Чернота быстро расступилась и лопнула, а мои очи распахнулись навстречу миру! Первое, что я увидел, было опять небо, сверкающее, промытое, такое великолепное!
– Господи, значит, я еще жив, коль вижу твои дивные просторы! – подумал я, и слезы потекли из моих глаз. И сразу пришли запахи свежей травы, хвои, дождя. И я отчетливо уловил все звуки леса: радостное многоголосье птах и шум колыхающихся веток. Сознание полностью вернулось ко мне. Откуда-то сверху мне в лицо брызнула россыпь свежих брызг, отчего боль в голове заметно утихла. Вода попала на губы, и я с удовольствием проглотил ее.
– Жорка, наконец-то, о Господи!.. – услышал я голос Прасковьи, и ее мягкие ладошки тут же легли мне одна – на грудь, а другая – на щеку.
– Как ты? Думала, что так и не очнешься. Больно? – говорила она с тревогой, утирая мое лицо своим платочком.
– Кажется, еще жив Обжора! – прохрипел я и дотронулся ладонью до пальцев девчонки. – Не волнуйся, сестрица, это все к добру... расту, значит...
Она улыбнулась и, обняв меня, припала к моей груди:
– Жорка, как я рада! Ты просто не представляешь!
Я ничего не ответил. Слезы застряли у меня в горле. Пашкина теплота и нежность быстро наполнили мое тело силой и решимостью продолжать борьбу с любым врагом, каким бы он сильным, злобным, коварным не являлся. Прасковья помогла мне подняться. Я сел на какую-то корягу, изломанную моим приземлением, и осмотрелся. Со всех четырех сторон – высокие, черно-бурые земляные стены со множеством надрезанных древесно-травяных корней. На дне этой волчьей ямы лежали охапка хвороста да несколько свежих еловых лапок. Вот и вся обстановочка... И я понял, что со мной произошло: меня заманили в ловушку обманом, точно мамонта загнали в тщательно замаскированную яму, более похожую на могилу! Над нами виднелся лишь кусок неба. Судя по его голубизне, день еще только разгорался.
– Что случилось-то? – спросил я у Пашки. – Где банда?
– Когда ты побежал за ларцом, то провалился в эту яму. Ее скрывали ветки, разбросанные возле сосны. Когда я подбежала сюда и заглянула вниз, ты лежал без сознания и по лицу текла кровь... Много крови... Я так перепугалась... Держась за корни, я кое-как спустилась вниз и стала перевязывать тебе рану на голове. Похоже, ты ударился о сучок этой коряги и рассек кожу на темени. Если не считать нескольких царапин на ногах и руках, других повреждений я не обнаружила... Хорошо, что ты ничего не сломал, слава Богу!
– И ты, наверняка, опять порвала свою ночнушку? – спросил я.
– Ага, – вздохнула Пашка, – надо же было останавливать кровь...
– Эх, везет же тебе со мной! Одна морока... Одних ночнушек не наготовишься...
– Да ты не думай об этом... это же тряпка всего лишь...
– А что эти иуды?
– Хохотали, поздравляли друг друга с удачной охотой, допрыгался, мол, козлик...
– Вот собаки! – сплюнул я и пошарил вокруг себя, ища обрез винтовки.
– Его забрали, – подсказала Пашка.
– Ах, не надо было отдавать! Пальнула бы, хоть в воздух!
– Ну что ты... я так за тебя перепугалась, что руки дрожали... да и рану надо было срочно перевязать, кровь ведь так и струилась... Я ружье-то это и поднять-то не смогла бы...
– Ну ладно, значит, их взяла... их время, их сила... Пусть порадуются. – И я, дотронувшись до здоровенной шишки, выросшей над моим виском, поморщился от тупой боли. – М-м-м... чуть пониже, и хана была бы Обжоре...
– Слон спустился в яму, поднял обрез, потом поглядел на твою рану и хмыкнул: «Ничего страшного, до свадьбы заживет!», потом выбрался обратно. Больше я никого из них не видела и не слышала, – сказала Прасковья. – Вскоре дождь пошел: хоть и такой сильный, но скоротечный, мы и промокнуть-то не успели... Давай-ка я тебе повязку поменяю... промокла вся, испачкалась... Болит голова?
– Да так, немножко... терпимо. Ты не хлопочи, сойдет и так.
– Нет, надо сменить, чтоб заражения не было! Рана ведь открытая… – Пашка уже осторожно разматывала тряпицу на моей голове. Потом отбросила окровавленную повязку в угол ямы, туда, где лежал ее кружевной платочек, такой же багрово-красный, отчего я с отвращением поморщился и почувствовал слабость во всем теле. Кровь потеряна, а мы уже давненько ничего не кушали... Девчонка встала у меня за спиной. Раздался треск раздираемой ткани, и вновь чистая повязка легла на мою гудящую голову. Пашка умела залечивать раны... Когда она управилась с перевязкой, я встал и, поблагодарив ее, сделал несколько неуверенных шагов по яме. Суставы сильно ломило.
– А ведь отсюда можно выбраться! – предположил я, оглядывая стены высотой около трех метров. – Если встать друг на друга, можно достать до краев и подтянуться... И корни помогут...
– Опасно! – вздохнула Прасковья. – Они там, по краям, установили несколько капканов. Я не запомнила, где именно... Можно напороться... Прямо пальцами и залезешь под их зубья!
– Бр-р! – поежился я. – Ах, ироды, на детей, как на волков охотятся!
– Послышался треск ветки, и через секунду наверху возникла ухмыляющаяся физиономия Ржавого:
– Ну как, Снусмумрик[13], оклемался?
Я хотел ему ответить, но от напряга сильно заломило в затылке, и я лишь простонал.
– Ничего, это еще только цветочки! Привыкай помаленьку! – хохотнул бандюган и, бросив в меня дымящийся окурок, удалился восвояси. Я гневно раздавил папироску и сел рядом с Пашкой.
– Вот ведь влипли! Сиди тут теперь, как покойник недобитый...
– Не переживай, нас уже давно ищут! – попыталась успокоить меня девчонка.
– Ищут, а где? Вот в чем вопрос! Если Кривой не врет, нас действительно завезли в какую-нибудь тьмутаракань... Здесь их основная база и склад ворованного. Место, значит, весьма укромное, раз эту банду уже столько времени найти не могут! – помолчав с минуту, я добавил: – И есть хочется... Слабею прямо на глазах...
Так мы посидели минут двадцать, потом я встрепенулся:
– Паш, а у тебя мобила цела?
– Нет, Слон забрал...
– Обыскивал?
– Нет, просто руку протянул: «Трубку давай, барышня!», я и отдала.
– Плохо... Последней ниточки с миром лишили...
– Да все равно мы отсюда никуда никому не дозвонились бы: яма, да кругом лес высокий... Связь в этих краях неважная...
– А что, Паш, у вас в Мещере тоже есть глухие местечки?
– Встречаются... Места-то болотистые, непролазные... топи часто попадаются. Конечно, не так, как в тайге, но все-таки... Заплутать и тут можно, и даже погибнуть.
– И что, заброшенные поселки тоже есть?
– Есть, к сожалению. Много деревушек покинутых, а в некоторых всего несколько старичков обитает. Трудно сейчас в деревне живется: молодежь в города уезжает, многие спиваются, дороги плохие, землю возделывать некому становится... Проблем много.
– М-да, веселенькая обстановочка... Вот почему и бандюкам тут раздолье... Кого обманут, кого подкупят, кого припугнут, да и собирают наши святыни потихонечку. Но ведь надо же как-то со всем этим бороться, не то растащат нашу Русь Православную по иконке, по крестику, и с чем останемся? – повздыхал я и умолк. Воцарилась пауза. В яме было прохладно, пахло сыростью и гнилью. Солнце гуляло по небосклону, веселое и жаркое, но к нам его лучи не проникали. Где-то через полчаса вновь возник Ржавый. Он швырнул нам, точно псам, полбуханки ржаного хлеба и весело гаркнул:
– Лопайте! Пока дяденька добрый!
Хлеб упал на землю и весь перепачкался. Пашка подняла его, бережно отерла и протянула мне:
– Будешь?
– Нет, благодарю, мне их подачек не надо!
– Хлеб ведь не виноват...
– Хлеб друга – слаще пирожного, а хлеб врага – горше полыни! – парировал я и отодвинулся от Пашки. – Ничего, как-нибудь обойдусь...
Прасковья вздохнула, но и сама есть не стала, а положила кусок на еловую лапку. Потом закрыла глаза и, похоже, стала молиться. В яму заглянули Слон и Ржа.
Эге! – протянул худой. – Слыханное ли дело, чтоб собака хлебца не ела! Зажрались, козявки! Учтите, пока не съедите это, больше ничего не получите!
Слон бросил в яму пластиковую литровую бутылку с водой и бандиты исчезли. От водички я не отказался, так как все внутри у меня горело. Я осушил полбутылки и протянул ее Пашке. Девчонка сделала всего пару глотков и уложила «литровку» рядом с хлебом. Какое-то время мы сидели молча, думая о своем и ожидая неизвестно чего.
День тянулся долго, очень долго. Когда работая, купаясь, играя, мы порой и то уставали от бесконечности суток, то сейчас, когда мы оказались полностью обездвиженными и бездеятельными, этот нескончаемый свет уже превращался в пытку. Спустя какое-то время я стал звать охрану, чтобы отпроситься в туалет, а заодно разведать окрестности.
– Чего тебе? – спросил нагнувшийся в яму Слон.
– По нужде бы сходить!
– Тебе по малой?
– Да.
– Тебе нельзя! Тут сходишь.
– Вот порадовал! А как же девчонка?
– Если хочет, может выйти.
– Конечно, хочет! А как отсюда выбраться-то?
Слон отпрянул и через несколько секунд опустил вниз лесенку, сколоченную из стволов молоденьких сосенок. Пашка поднялась наверх, а вслед за ней ушла и лестница. Делать нечего, пришлось мне пристраиваться в углу, где валялись брошенные повязки. Минут десять спустя лестница вновь вернулась, а по ней в яму опустилась Прасковья. Она принесла с собой свежие запахи свободы: солнца, леса, цветов, теплого ветра...
– Ну, как там? – спросил я.
– Хорошо! Тепло, светло, птички поют, лес шумит... – и вздохнула, усаживаясь на корягу.
– Эх, свобода! – произнес я и ударил кулаком в стенку. – Знаешь, а я ведь приметил место, где они стояли, там точно нету капкана!
– Опасно это, Жор, я думаю, что они постоянно передвигают их, потому что каждый раз появляются в новом месте, сбивают нас с толку...
– Вообще-то можно ведь и палкой сперва пошевелить... Ты на меня влезешь и раздвинешь дорогу. А уж я потом выкарабкаюсь, или лесенку мне опустишь...
– А что дальше? Они нас сразу заметят. Они тут неподалеку сидят, костер жгут. И вся поляна у них под контролем, даже мышь не проскочит.
– А ночью?
– Ночи-то светлые... Но даже если и выберемся отсюда, то куда пойдем? Я сейчас немного углубилась в лес, а там, за ним, сплошные болота, да такие мрачные, как на Урале! Днем-то идти страшно...
– Вот зараза! Что ж это за напасть такая? Сиди тут и жди своего конца! Эх... – и я вновь ударил кулаком в стенку. От нее отвалился большой кусок земли и рухнул к моим ногам.
– Слушай, Паш, а что они с нами сделают, как думаешь?
– Наверное, ничего. Заберут добро и уедут, а нас так и оставят в яме. Пока мы выберемся, их уже и след простынет: ищи ветра в поле! А кругом болота, где тут дорога, поди разберись... Сможем выйти – спасемся, а нет – им еще лучше, никто никогда не узнает, куда это мы подевались...
– Короче, а был ли мальчик-то? Да, веселенький расклад получается... Но ничего, не на тех нарвались! Мы Урал покорили, выкарабкаемся и отсюда, верно, Пятница?
– Конечно, мой господин! С тобой хоть откуда выберешься!
– Спасибо! – я потрепал Пашку по плечу и сел с ней рядом. – Ух, этот брат Феодор! Так нас подставить! Но ничего, мы до него еще доберемся...
Как я ни пытался себя подбадривать, все же в голову лезли нехорошие мысли. Вряд ли, думал я, Ржавый оставит нас на произвол судьбы, обязательно поквитается. Завалит, например, яму хворостом, плеснет бензинчику да кинет вниз головешку из костра... А то и в бучилу засунет, и тогда, действительно, концы в воду. Куда ребятишки подевались, никто никогда не узнает. Даже хоть и найдут, он все равно ни при чем будет, мол, сами поперлись на болото, вот и печальный итог: не ходите, дети, в Мещеру гулять! Коварный и трусливый Ржа спать спокойно не сможет, думая, что мы останемся живы и выйдем к людям!
Утомленная Пашка прильнула к моей груди, обняла за руку и задремала. Я сидел, прислонившись спиной к прохладной земляной стенке ямы, и глядел на небо, по которому медленно двигалась белая точка реактивного самолета. Сколько длился этот наш очередной отрезок ожидания, неизвестно. Небеса по-прежнему сверкали лазурью, птицы неугомонно напевали и, стало быть, день продолжался. Я тоже задремал, и мне почему-то снился Урал, с его гротами, пещерами, бурными речками, причудливыми мхами и заросшими горами... Когда наступило пробуждение, я ощутил острый приступ холода. Меня знобило изнутри и снаружи. Холод в яме усилился, точно в погребе, и я, заснув, расслабился и пропустил его во все клеточки своего тела. В животе уже урчало, и я боялся, как бы эти недовольные звуки не разбудили мою спутницу.
Пашка спала тихо, лишь веки ее глаз изредка подрагивали. От долгого сидения ноги мои затекли и противно покалывали, ныла поясница, но я не шевелился, оберегая тревожный сон Прасковьи. Послышался треск сучьев, и чья-то тень надвинулась на яму. Судя по ее габаритам, это был Слон. Я не ошибся. Верзила присел с краю на корточки и поглядел вниз. Пашка, почувствовав его присутствие, вздрогнула и проснулась. Потом быстро поднялась и отпрянула от меня. Только после этого я позволил себе изменить положение своего тела. Слон подтянул лесенку и опустил ее в яму.
– Девочка, поднимись-ка сюда! – сказал бандит каким-то неопределенным тоном. Пашка взглянула на меня и поежилась.
– Это еще зачем? – спросил я.
– Да иди, не бойся, на минутку, дело одно есть! – проигнорировал Слон мой вопрос.
– Отвали, она не пойдет! – вскочил я и подошел к лестнице. – Если очень надо, опустись сюда сам!
Слон вскинул обрез, и лицо его снова стало суровым.
– Отойди от лестницы, живо! – гаркнул он.
– Стреляй! Все равно ведь прикончите! Чего зря мучиться!
– Жор, не надо! – вмешалась Прасковья, отводя меня в сторону. – Я пойду!
– Паш, не ходи, они на все способны!
– Я быстро! – и она шагнула наверх.
– Да постой ты! – попытался я удержать девчонку, но не успел: она уже поднималась. Я полез было следом, но Слон грубо толкнул меня в плечо, и я, не удержавшись, рухнул на дно ямы. От удара голова загудела.
– А ты посиди пока тут! – сказал спокойно бандит и вынул лесенку.
Я встал и, постанывая, прошелся по яме, насколько только это было возможным. Потом остановился и напряг слух. Пашка и Слон были недалеко от ямы, и я расслышал их разговор.
– Вот что, милая, у меня такая проблема, посмотри-ка там, на спине, не клещ ли прицепился? Зудит страшно... – пробасил бандит.
Через минуту Паша ответила:
– Ой, правда клещ! Такой уже толстый и противный!
– Блин, зараза! Как же я не терплю всех этих клопов и клещей, просто не перевариваю! Выдерни его скорее!
– Ой, извините, я, пожалуй, не смогу! Я тоже их очень боюсь...
– Ну что же ты! Вдруг он заразным окажется...
– Может, лучше Жорка? Он все может!
– Нет, ему нельзя выходить, а то еще шандарахнет чем-нибудь по башке... Он у тебя крутой шибко!
– Да вы не волнуйтесь, он хороший! Да он этого вампира в один миг вытянет!
Наступила пауза. Потом Слон тяжело вздохнул и произнес:
– Ладно, зови дружка!
В яму сразу же нырнула лесенка и Пашка крикнула:
– Жор, поднимись, надо помочь человеку!
– Человеку! – хмыкнул я про себя. – Да он нас проглотит в два счета и не подавится...
Но делать нечего, и я вылез наверх. Впервые за столько часов! Я даже ослеп от света, царившего здесь, оглох от звуков, наполнявших лес, одурел от запахов природы и свободы!
