Текст книги "Клад отца Иоанна"
Автор книги: Анатолий Лимонов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)
– Жорка, ты просто молодец! Мы все же нашли его! – радостно произнесла Пашка, восхищенно осматривая сокровища.
– Да, слава Богу! Мы сделали это... – отозвался я. – Я почему-то чувствовал, что обязательно найдем его...
Увлеченные находкой мы, забыв обо всем на свете, приступили к разборке и рассматриванию старого клада. В нем оказалось двадцать икон различных размеров, с окладами и без них. Некоторые из икон, судя по внешнему виду, были весьма древними и ценными. Также мы обнаружили несколько десятков книг, часть из которых была инкрустирована каменьями, вполне возможно, что драгоценными. Имелись и священнические одеяния, и кадильницы, и подсвечники. Были тут чаши и подносы, ладанки и лампадки. Мы нашли коробку с просфорами, засохшими до каменного состояния, но совсем не заплесневевшими! Тут же были три бутылки церковного вина, запасы благовоний, свечей, углей, масла. И все такое душистое, свежее, хоть завтра же используй по назначению! Еще отец Иоанн припрятал для потомков несколько кип церковных газет и журналов, были и какие-то дневниковые записи в пухлых тетрадях с кожаными обложками. Открыть розовый ларец не удалось, а ломать стало жалко, поэтому мы решили, что здесь хранится самое ценное, и отложили эту находку в особое место.
Насладившись успехом, мы вышли на улицу, чтобы подышать свежим воздухом и, к своему ужасу, обнаружили, что потратили на клад целую уйму времени и нам уже давно следовало бы возвращаться в лагерь! Мы стали думать, что же делать с находкой? Унести что-либо с собой уже просто не было сил: самим бы дойти! Оставлять добытое без присмотра тоже было весьма опасно: стоит сюда случайно забрести какому-нибудь пацану или бомжу, и все сразу же разойдется по чужим рукам. Выходило одно – срочно вызывать подмогу. Пашка достала мобильник и позвонила батюшке, но он оказался недоступен, значит, все еще не вернулся из города. Людмила Степановна «мобилами» не пользовалась из-за принципа, так как считала всю электронику «вредоносной и недостойной внимания». У некоторых «зернышек» телефоны были, но Пашка их номеров не знала. Оставались лишь два абонента: Петька и брат Феодор. Я удивился:
– Зачем монаху телефон?! С кем ему связь-то держать? С монастырем, что ли?!
– Может, и с монастырем, – спокойно ответила девчонка. – Он, наверное, игумена информирует о своих делах, может, с кем-то из братий сообщается... Да и вообще, брат Феодор постоянно бывает в различных походах, мало ли, что где может приключиться... – заступилась Пашка за монаха. – А чему ты удивляешься?
– Да так, просто чудно как-то: монах и с «мобилой»! Они же не должны шибко с миром-то сообщаться. Людмила Степановна и то вон, не признает всякие эти электронные штучки...
– Ему это нужно для дела, для связи, а не как просто для развлечения какого-то... Да и трубка-то у него самая простенькая, без каких-либо «наворотов». Ну, кому будем звонить?
– Давай Петьке. Пусть мчит сюда на своей Зоське. Мы все это загрузим и привезем в лагерь и лисичек заодно захватим. То-то шума понаделаем!
Прасковья нажала кнопку быстрого вызова. Потом поговорила с невидимым абонентом и, отключив вызов, разочарованно вздохнула:
– Петьки дома не оказалось. Бабушка ответила. Он, оказывается, еще с утра уехал с дядей на рыбалку, причем с ночевкой! Так что вернется лишь к завтрашнему вечеру, не раньше...
– Вот незадача... – сплюнул я. – Ну ладно, звони тогда брату Феодору. Он что-нибудь организует.
Прасковья вновь принялась нажимать кнопки на своем телефоне. Абонент ответил почти сразу же. Пашка доложила обстановку кратко и деловито и, выслушав мнение монаха, отключила трубку.
– Ну что? – спросил я.
– Все нормально. Удивился, конечно, сильно и поздравил нас с находкой. Сказал, чтобы ждали и никуда не отлучались, он сюда сам придет и организует переправку ценностей в лагерь. Я его попросила, чтобы он предупредил Людмилу Степановну, что мы немного задержимся… Да, и еще, брат Феодор попросил, чтобы мы не привлекали внимания местного населения: в округе неспокойно, мало ли что за люди могут попасться на нашем пути. Он, наверное, имел в виду бандитов, охотящихся за церковными сокровищами, их агентов или же «черных старателей».
– Я думаю, что нам особо-то нечего тут бояться: вряд ли кто под вечер попрется сюда ради праздного любопытства. Днем-то и то все это место стороной обходят. Кроме ворон за нами следить некому! – и я усмехнулся.
Но все-таки мы, как говорится, от греха подальше перешли под защиту дикой груши, притулившейся у самой стены храма. Там лежали какие-то полусгнившие доски, покрытые мхом и вьюнками. Вот на них мы и примостились.
– Часа полтора ждать придется! – вздохнул я.
– Но это ничего, главное ведь, что мы нашли-таки клад отца Иоанна! – бодро отозвалась Прасковья и обняла мою руку. – Вот батюшка-то обрадуется! Этот клад здорово поможет в обустройстве храма.
– А в ларце наверняка лежат золото и серебро с икон, а может быть, и еще что-то ценное... Если это все реализовать, то как раз средств хватит на закупку необходимых стройматериалов! – добавил я.
Мы еще немножко помечтали, потом я спросил:
– Паш, а тебе брат Феодор нравится?
– В смысле? – удивилась девчонка.
– Ну, как человек.
– По-моему, нормальный человек. Монах, как монах... Одно только то, что он ни с кем не ссорится, всех и все прощает, никого не обижает, никому не надоедает, голоса никогда не повышает, уже весьма похвально. А что, тебе он не нравится?
– Не знаю. Какой-то он уж больно скрытный. Никогда не знаешь, радуется он или огорчается, обижается или нет, шутит или говорит серьезно... И улыбочка у него какая-то, извини, ну, мягко сказать, неприятная... Я, конечно же, не знаю, какими они должны быть, настоящие-то монахи, но мне вот лично такие люди, как брат Феодор, не нравятся. Я люблю открытость во всем, а так и не знаешь, чего от такого человека можно ждать и как он поведет себя в той или иной ситуации.
– Ты же сам говорил, что монахов все наше, мирское, не должно интересовать и волновать. Вот брат Феодор и старается ни во что не ввязываться и не говорить ничего лишнего, ибо и слова имеют большую силу. А так спокойнее хранить мир в сердце и мыслях и творить Иисусову молитву.
– Да, может, ты и права... Ты в людях лучше разбираешься... А я, знаешь, если честно, живого-то монаха впервые в жизни так вот близко и увидел...
– А я тебе нравлюсь? – вдруг спросила Пашка и при этом даже не смутилась, а сделала вид, будто отгоняет от себя назойливую муху.
– В смысле? – насторожился я.
– Ну, как человек.
– Нравишься.
– Почему?
– Потому что ты простая и открытая, и с тобой легко общаться.
– И с тобой тоже... – отозвалась девчонка и тут же быстро сменила тему разговора. – Просто не верится, что клад отца Иоанна найден и лежит у нас за спинами.
– Да, что-то уж больно легко и быстро мы нашли его... А ведь сколько копьев сломали люди, разыскивая эти сокровища... Выходит, что мы оказались достойнее всех, что ли?
– Выходит, что так. Мы ведь для общего дела старались, а все те искатели только и желали, как бы набить себе карманы чужим добром. Вот им Господь и не дал раскрыть тайну отца Иоанна. Ты же просил Бога, чтобы Он вразумил тебя насчет клада, вот и получил ответ! Господь ведь всегда скор на помощь в нужных, добрых и полезных делах, особенно, когда стараешься не для себя, а для других! Да ты и сам это знаешь, так ведь?
– Конечно! – отозвался я и подумал: «Как же мне не знать? Ведь там, в уральской тайге, Он вернул мне тебя живой и здоровой, услышав мои убогие молитвы... И, страшно подумать, как бы я смог жить дальше, если бы тебя никогда больше не было...»
Брат Феодор прибыл, когда в лагере, видимо, уже подавали ужин.
– Ну, брат Георгий, показывай, до чего ты докопался! – весело сказал он, озаряя свое лицо все той же невозмутимой улыбкой, так что нельзя было понять – радуется ли он искренне нашей находке или просто лицемерит, черно завидуя нам, а то и упрекает за наше своеволие.
Мы проводили монаха в храм и представили клад отца Иоанна. Брат Феодор, увидев находку, сразу же оживился и принялся бегло осматривать предметы. Особо его интересовали иконы. Он бережно гладил ладонью по доскам, протирал рукавом пыль, тщательно вглядывался в лики святых, что-то искал на обратной стороне икон, наверное, автографы мастеров-иконописцев. Иногда вздыхал, то качал головой, а то и улыбался как-то загадочно.
– Ценные? – спросила его Прасковья.
– Еще бы! XVIII-XIX века! А может, есть и постарше! Это клад так клад!
Когда брат Феодор разобрался с иконами, мы предложили ему ларчик. Он осторожно осмотрел его, счистил пыль и плесень.
– А ключей не было? – спросил монах.
– Не-а! – ответил я.
– Ну ничего... что-нибудь придумаем... – брат Феодор завернул свою рясу и извлек откуда-то связочку ключей, часть из которых напоминала более различные воровские отмычки. Повозившись минут десять с замочком, монах все-таки открыл его. Когда поднялась крышка, мы все заглянули внутрь ларца. Там, на бордовом бархате, лежали золотые и серебряные цепочки, крестики, браслеты, кольца, кулоны, монеты, а также всякие бусы, колье, броши с самоцветными камушками, тускло блестящими в сумраке мертвого храма. Под украшениями оказались четыре пачки ассигнаций довоенного образца, свиток облигаций и какая-то записка. Развернув бумажку, брат Феодор дал ее прочесть Прасковье. Девчонка негромко зачитала: «Тем, кто придет сюда после меня. На благо Преображенского храма. От православных христиан тридцатых вам, благодарным потомкам! Отец Иоанн, осень 1938 г.».
– Здорово! – сказал я.
– Да, пришло время возрождения, – вздохнул брат Феодор, закрывая ларец. – Радуйся, отче Иоанне, снизошла вновь благодать на землю Российскую. И клад твой послужит делу духовного возрождения. А когда у нас есть такие помощники, – он обнял нас, – нам нечего унывать и бояться! Вновь засияют храмы во всем своем великолепии... – монах перекрестился и положил три глубоких поклона в сторону несуществующего престола. И мы сделали то же самое.
– Ну, дорогие мои, крепитесь, нас ждут теперь великие дела! – оживленно заговорил брат Феодор, вновь обнимая нас за плечи и прижимая к себе. – Надо срочно переправить эти сокровища в лагерь, пока до них не добрались злые силы. Враг не дремлет! У Кривого кругом свои осведомители... Надо быть настороже. О таком кладе он мог только мечтать и если узнает, то не остановится ни перед чем, чтобы завладеть богатством. Это же сущий ирод, да воздаст ему Господь по делам его! Вот что мы сделаем, ребятки. Вы побудьте здесь еще немного и посторожите клад отца Иоанна, а я пойду в Никольское и добуду какой-нибудь транспорт, чтобы все это нам успешно переправить. Я знаю здесь двоих нормальных мужиков, у которых имеются лошадка и «Газель», уверен – они нам с удовольствием помогут и без лишнего шума. Насчет Людмилы Степановны не беспокойтесь, я сказал ей, что мы задержимся, может, даже и допоздна... Ничего, милые, потерпите еще самую малость, но зато каков будет результат! Сколько удивления и радости принесет всем эта находка! А вы тут, пока совсем не стемнело, упакуйте обратно все добро, чтобы было легче его погрузить. Да и, пожалуйста, поосторожнее с иконами... Это ведь такая старина! Им и цены нету!...
Мы согласно кивнули.
– Вот и славно, держитесь! Все будет хорошо! – снова сказал монах, благословляя нас.
Мы проводили его до выхода. Солнце садилось, и по оврагам и зарослям уже стали сгущаться фиолетовые сумерки. Брат Феодор вновь завернул свою длинную черную рясу и извлек откуда-то два ржаных сухаря.
– Поешьте вот, а то ужин-то мы прозевали... Ну, не скучайте, я быстро.
Однако, отойдя на два шага, монах быстро вернулся и обнял меня:
– Прости, брат Георгий!
А затем прижал к себе и Пашку.
– Прости, сестрица! – и поцеловал ее в макушку.
Мы так и не поняли, что означали эти его действия. Потом монах быстро повернулся и бодро зашагал в сторону села. Мы вернулись в храм. Пока внутри еще был свет, вновь упаковали все найденное и перенесли в притвор, сложив все одной приличной кучкой. Потом кое-как заделали нишу, вернули назад землю и положили на место оторванные доски. Все, теперь оставалось только дождаться брата Феодора, погрузить клад в машину или на подводу и отправляться в лагерь с чувством выполненного долга.
Мы вышли на свежий воздух и, отдышавшись от дурных запахов, вновь уселись под грушей. Стали грызть сухари. И я впервые пожалел о том, что отказался от обеда. Сильная усталость разливалась по телу, ноги гудели, да и в животе не больно-то были довольны скудной монастырской провизией. Время летело быстро. Брат Феодор еще не возвращался. Мы сидели плечо к плечу и как-то безучастно наблюдали за тем, как догорает закат.
– Наверное, лучше было ему сходить в лагерь и позвать «зернышек». Они мигом бы утащили все по вещичке! – усмехнулся я. – А лисичек-то мы так и не набрали...
– Людмила Степановна рассердится, так как догадается, что мы солгали ей и ушли искать клад, а не грибы... – вздохнула Пашка.
– Ничего, когда она увидит клад, уже будет не до таких мелочей! А грибы никуда не денутся, завтра соберем...
Прошел еще целый час.
– Кушать хочешь? – спросил я.
– Так, немножко.
– А я, пожалуй, побольше твоего...
Стадо уже вернулось с лугов, а в храме стало темным-темно, но брат Феодор так и не появлялся.
– Куда же он запропастился?! – недоумевал я. – Слушай, Паш, а чего это он прощения у нас просил, а?
– Наверное, это у них так принято. Вдруг взболтнул чего лишнего и ненароком обидел чем кого-то. Да мало ли что... Ты вот сердишься на то, что он скрытный и заставляет нас долго ждать. Он, видно, был уверен, что быстро не управится, вдруг мужиков тех дома не окажется, поэтому вот заранее и извинялся.
– Да, странный, странный он человек... – произнес я и нервно прошелся около храма.
Сумерки стали сгущаться. Зазвенели комары. Потянуло свежестью. Мы вернулись в притвор и уселись рядом с кладом. Насекомые сюда не залетали. Запахи, видно, были им не по нутру. Вверху шуршали и копошились голуби, уже устраивающиеся на ночевку. Через пустые окна лилась какая-то призрачная синева. В ее свете паутины под сводами храма приобретали холодно-ледяные очертания и покачивались, словно странные внеземные существа... Снаружи доносилось пение вечерних птиц, под худым полом попискивали мыши. А время все шло и шло... Мы стали всерьез волноваться, куда же пропал брат Феодор? Прасковья несколько раз звонила ему, но абонент оказывался недоступен. Что могло это все означать? Ведь за то время, когда мы проводили его из храма, он вполне мог обойти уже все дворы в Никольском и даже добрести до лагеря и вернуться обратно! Я уже начал роптать на безответственного монаха, а Прасковья защищала его, опасаясь, что брат Феодор мог случайно столкнуться с бандитами, и те причинили ему зло. Как бы то ни было на самом деле, но нам все же надо было что-то предпринимать, чтобы не остаться ночевать в этом темном, холодном помещении, пропитанном ядовитыми запахами. Пашка позвонила отцу Григорию. Тот по-прежнему оставался недоступным.
Я предложил перепрятать клад в зарослях, вернуться в лагерь и там все рассказать о случившемся, а рано утречком вернуться сюда всем вместе и забрать церковное добро. Ночью-то вряд ли уж кто сунется к Никольскому храму, а уж тем более никто ни за что не полезет в кусты, в которые и днем-то забраться очень мало желания. Прасковья была в растерянности. Она не знала, как нам лучше поступить: оставаться здесь мы больше не могли, но она все еще надеялась, что брат Феодор вот-вот вернется, и поэтому не хотела подводить его. Дав монаху еще 15 минут, я вышел из храма и отправился поискать подходящее местечко для перепрятывания сокровищ. Ночь была прозрачная, вполне можно было различать всякие более менее крупные предметы: дома, деревья, столбы, кусты, заборы... Среди зарослей, образованных бузиной и акациями, я, подсвечивая себе мобильником, обнаружил неплохое местечко. Там было большое углубление в земле, окруженное вьюнками и огромными лопухами. И если клад сложить туда, то даже и днем не всякий сразу и обнаружит это захоронение. Высоченная лебеда и глухая крапива надежно прикрывали все подходы. Я пошел обратно к храму, чтобы сообщить Прасковье о своей находке и начать переправку вещей на новое место. И тут отчетливо услышал чьи-то шаги и голоса, доносившиеся с противоположной стороны храма. Из туманной дымки вынырнули два черных силуэта. Первым человеком, скорее всего, был брат Феодор, а за ним следовал кто-то высокий и плотный, наверное, какой-нибудь мужик, обладающий недюжинной силой и которого монах привлек для погрузки наших богатств. Так как звуков мотора я не слышал, то решил, что грузить клад будем, скорее всего, на подводу. Люди шли ко входу в Никольский храм. Увидев меня, они резко замерли, вглядываясь в мой силуэт, будто определяя, что же тут стоит: человек или столб какой-то? И вдруг позади тоже послышались быстрые шаги. Я вздрогнул и обернулся. Еще кто-то шел вдоль стены прямо на меня.
– Жора? – спросил незнакомый голос.
Человек этот был какой-то приземистый, коренастый, экипированный под охотника, во всем защитном и в сапогах. Я был уверен, что вижу его впервые в жизни, но он откуда-то знал меня по имени, а это значит, что и я должен был быть с ним знаком. Пока я вглядывался в остановившегося неподалеку незнакомца, стараясь узнать его, другие подошли ко мне почти вплотную. Я повернулся и хотел сказать: «Брат Феодор, ну наконец-то!», но речь моя оборвалась на полуслове. Чья-то крепкая рука уперлась мне в лицо, надавив на него чем-то мягким, влажным и остро пахнущим. В подсознании стрельнула мысль: «Все, это конец! Здесь бандиты!» Теряя сознание, я дернулся изо всех сил и закричал: «Паша, беги!», но рот был зажат этой гнусной тряпкой, и тогда я только громко промычал, точно убиваемая на бойне корова. И еще мне то ли послышалось, а может, и почудилось, как в глубине храма испуганно вскрикнула девчонка...
* * *
Я пришел в себя от того, что меня сильно трясло. Открыв глаза, я ничего не увидел. Дышать было тяжело. Пахло пылью и бензином. Руки находились подо мной и были крепко связаны, так что я не смог вернуть их в более привычное положение. Ноги тоже что-то удерживало. Откуда-то доносилось натруженное урчание мотора и приглушенная музыка лилась из невидимых колонок.
– «Отель «Калифорния» группы «Иглз» – сделал я заключение.
Постепенно я понял, что нахожусь в каком-то грязном и пыльном мешке, брошенном в кузов автомобиля, и меня везут в неизвестность по весьма труднопроходимой дороге. Иногда на меня накатывалось что-то длинное и мягкое. Сталкиваться с ним было гораздо приятнее, чем с жестким металлическим бортом. Вскоре до меня дошло, что этот мягкий предмет не что иное, как... Пашка! Тоже закатанная в странный удушливый кокон. Одно было ясно: мы стали легкой добычей Назара Кривого! Но как это могло произойти, и как бандиты смогли выйти на нас, это просто не укладывалось в голове, тем более что от хлороформа и запахов удобрений она сильно кружилась, так что порой я то ли забывался, то ли вновь засыпал до тех пор, пока меня не подбрасывало вверх на каком-нибудь крутом вираже. Сколько длилось такое малоприятное путешествие, которое и в кошмарном сне-то не увидишь, я не знаю. «Калифорния» сменилась композицией «Падает снег» Сальвадора Адамо, потом группа «Оз гартен» спела нам про «Лимонное дерево», а еще я, в перерывах между провалами памяти, слышал «Ма бейкер» группы «Бони М», группу «Айс Брейхер» из Германии, «Ленинград» и про «Черный бумер»... потом, наверное, музыку отключили. А вскоре закончилось и это страшное путешествие. Мотор внезапно заглох, и кочки перестали играть моим телом в футбол. Сквозь пыль и выхлопные газы стали пробиваться иные запахи: хвои, мха, брусничника... Меня подхватили чьи-то крепкие руки, точно рога автокары, и бросили на землю. Я сжался, ожидая тяжелого удара о сухой грунт, но приземление получилось мягким. Похоже, меня кинули на мшистый полог соснового леса. Только треснули кое-где сухие шишки и хвоинки. Через пару минут меня, точно чурбан, взвалили на плечо и понесли высоко над землей. Пахло смолой и табачным дымом.
С разных сторон доносились приглушенные голоса, но смысл слов и их значение было очень трудно определить. Минут через 10 мое путешествие на чьем-то горбу прекратилось, и меня вновь водрузили наземь, поставив теперь прямо на свои ноженьки. Правда, после всех этих поездок я едва держался на них... И еще очень хотелось есть и пить... И сильно кружилась голова, здорово не хватало кислорода. Что стало с Пашкой, я пока не знал, но почему-то думал, что она находится где-то поблизости. Где-то высоко весело пела лесная пташка. Что окружало нас: ночь или уже день, было неведомо, меня по-прежнему угнетала опостылевшая темнота душного мешка. Я сделал несколько шагов в неизвестность, но крепкая рука остановила меня, и раздался глухой бас:
– А ну, стой! Ишь ты, какой прыткий!
ВОЛЧЬЯ ЯМА
Когда с меня сорвали пыльный балахон, то я первым делом сделал несколько глубоких глотков свежего воздуха и лишь только после этого осторожно осмотрелся. Оказалось, что мы находимся на неширокой лесной поляне, окруженной высоченными и толстенными соснами, у подножия которых теснился кривой молодняк да какие-то чахлые кустики вперемешку с сушняком. Пашка стояла рядом и тоже тяжело дышала. Руки у нас были связаны за спиной, а на ногах путы отсутствовали. Утро еще только зарождалось, поэтому в лесу царили липкие сине-сиреневые сумерки. Справа от меня находился охранник: здоровенный мужик не менее 2-х метров в высоту и косая сажень в плечах, руки – кувалды! Физиономия красная, густо покрытая застаревшей щетиной. Увидев его, я даже отшатнулся, так как показалось, что передо мной не кто иной, как сам сасквач![8] На ногах верзилы были мокрые от росы «кирзачи», а одежда состояла из брюк защитного цвета и ватника, надетого поверх тельняшки. На бритой голове красовалась черная кепочка, надвинутая прямо на глаза. В руках мужчина держал обрез винтовки, тускло поблескивающий в предрассветной мгле. На другом конце поляны стояли еще трое. Один был невысокий, худой, в потертых джинсах, штормовке, полусапожках и тоже в кепке. Он не спеша раскуривал папироску. Другой, видимо, старший из всех, был мужчиной лет пятидесяти с лысоватой и седеющей головой. Одежда его выглядела поприличней всех остальных его товарищей: модная кожаная куртка с замочками и заклепками и с поднятым высоким воротником; почти новые штаны цвета хаки; на ногах – туфли. Лицо незнакомца было отталкивающим, я бы даже сказал – безобразным. Всю левую щеку, часть лба и глаз пересекал глубокий лиловый шрам, частично скрываемый щетиной, а глаз наполовину затягивало отвратительное бельмо, и, видел ли он что или нет, трудно было сказать. Просто глядеть на этого человека и то оказалось неприятно: он вызывал какой-то ужас и отвращение, точно киношный монстр, восставший из ада. И тут меня посетила мысль, от которой спина враз покрылась холодными мурашками: а уж не сам ли это Назар Кривой, расхититель храмов? Если это так, то мы, кажется, приплыли, попали точно в пасть зверю! И еще я подумал, как же все-таки они смогли на нас выйти-то?! Как вычислили? Ведь никто ничего не... Но я не додумал, так как внезапно получил жесткий ответ на все эти вопросы! Четвертый незнакомец, до того стоявший за спинами товарищей, сделал шаг вправо и открылся нашему взору. Я даже ахнул, узнав в нем... брата Феодора! Тот, заметив это мое неожиданное открытие, смиренно сложил руки на груди и расплылся в своей безразличной ухмылочке.
– Брат Феодор, да как же так?! – невольно вырвалось у меня.
– Заткнись! – осадил меня охранник и замахнулся обрезом.
Я отшатнулся, но гнев и недоумение будоражили все мое существо.
– Видала?! – сказал я Пашке, кивая на монаха. Та ничего не ответила. Лицо ее было бледным, губы дрожали, а в глазах блестели слезы. И мое сердце сжалось от боли и бессилия изменить что-либо. Я напряг руки так, что даже путы затрещали:
– Иуда! Так это ты! Как же ты смог-то? – крикнул я.
– Я сказал, не дергайся! Не то – получишь! – снова наехал на меня верзила.
Мои возгласы, похоже, мало трогали душу брата Феодора. Он стоял и безучастно улыбался, глядя себе под ноги и вяло перебирая четки. И я, снова с колючими мурашками на теле, подумал: «А не является ли этот братец основным наводчиком банды Кривого? Везде же свой нос сует, по разным храмам ходит, вот и присматривает, где что поценнее... Ах, Иуда-Иуда... Ну надо же нам было так опростоволоситься: сдали свой клад прямо в лапы бандитов! Да кто же мог такое подумать-то! Брат Феодор... Монах… м-м-м, – я застонал от боли, пронзившей все мое существо. – Какую змею пригрели «зернышки», а! Ну надо же... Не успел я его расколоть, а ведь чуял недоброе...»
В лесу заметно светлело. Мужчины засуетились. Старшой что-то быстро сказал худому. Тот согласно кивнул пару раз, потом, ткнув в нас пальцем, спросил:
– А что с этим?
– С ними потом разберемся... Это все мусор, сейчас главное – вывезти товар! Мы с Федькой едем в город и там все организуем. Этот клад многого стоит! Пристроим его, и можно спокойно сваливать отсюда, пускай «менты» ищут ветра в поле.
– Ай да дядя Феодор! Ай да охотник! – шутливо произнес худой и похлопал монаха по спине. Потом добавил, вынимая двумя пальцами папироску из губ: – А мы как же, Назар?
– Вы останетесь здесь, с товаром и с этими (старшой кивнул на меня и Пашку). Как что делать – сам знаешь, не впервой.
– Будь спок, Назар, все будет чисто...
– Я на тебя надеюсь, Ржавый, смотри тут, особо не озоруй! – и главарь мягко пожал руку худого чуть выше локтя.
– Ах, басурмане! Ироды! – воскликнул я в себе. – Ведут-то себя как вольготно. Думают, Господь их совсем не накажет. Хотя, что для таких монстров Господь Бог!.. Только деньги и нажива – вот их божки. И я гневно и брезгливо сплюнул. И тут вдруг я почувствовал, что путы мои ослабли. Отчего – не знаю: то ли веревки сами как-то развязались от моих потуг, то ли Пашка незаметно потянула за их кончики. Еще мгновенье, и руки мои стали свободны! Но я не показал вида, что лишился пут.
– Слон, обыщи их! – приказал старшой и сунул свои ладони в карманы кожанки.
Охранник грубо облапал меня. Я задергался, издавая вопли и хохот:
– Э-э, полегче, я щекотки боюсь!
– Спокойно! Стой и не дергайся! – прогремел верзила, отбирая у меня мобильник и походный ножичек. А больше у меня ничего не было с собой. Наброситься на охранника и завладеть его оружием я не решился: уж больно неравны были силы! Но, когда Слон двинулся к отпрянувшей от него Пашке, я не выдержал. Жар праведного гнева ударил мне в голову, ослепил, но в тоже время и придал духу! Я решил действовать. Пока вся банда в сборе и они еще не увезли бесценные сокровища, надо было попытаться помешать им осуществить задуманное и как-то положить конец их преступной деятельности. Как и что я смогу предпринять после захвата оружия, я плохо представлял, но считал – это будет первый шаг и к нашей свободе, и к делу разоблачения коварных бандитов. Чтобы обыскать девчонку, Слон переложил обрез в левую руку и, как я успел заметить, держал оружие некрепко, не ожидая от нас каких-либо решительных действий. Он был вполне уверен, что у нас с перепугу трясутся все поджилки и что мы полностью в их власти. Посмотрим еще, басурмане, кто – кого! Я резко обернулся и сделал верзиле подножку. Тот споткнулся и едва не упал, при этом глубоко прогнулся вперед. Пашка взвизгнула и отскочила в сторону. Я тут же всем своим телом прыгнул на спину мужику и окончательно поверг Голиафа наземь. Он всей своей грузной массой рухнул в траву, ломая своим лбом сухую толстую ветку, торчавшую из папоротника. Еще через пару мгновений обрез оказался у меня в руках. Патрон был в стволе, отметил я, судя по положению затвора. Только нажимай на курок!
– Стой! – взвизгнул худой и кинулся ко мне.
– Стоять! ОМОН! – гаркнул я, вскидывая вперед руки с оружием.
Ржавый (кажется, так величали его подельники) сразу осекся, но быстро взял себя в руки.
– Ну ты, сопля, оборзел, что ли? – прошипел он и медленно двинулся ко мне. – А ну, брось пушку, не то я тебя на кусочки изгрызу!
– Стоять, я сказал! Еще шаг – и я стреляю! – произнес я, стараясь придать своему голосу нотки строгости и решимости. Пашка быстро спряталась у меня за спиной. Кривой нервно огляделся: он явно не ожидал такого вот поворота событий. Лишь один брат Феодор стоял, как и прежде, лукаво подсмеиваясь.
«Ах ты, Иуда, лупануть бы тебе прямо в лоб! А еще крест на себе носишь!» – гневно подумал я.
Слон, потирая ушибленный лоб, попытался встать на ноги.
– А ну лежать! – крикнул я, бряцая обрезом. – Лежать! Руки на затылок! Мне терять нечего!
Верзила снова, хотя и нехотя, улегся, но рук на голову не положил, а вытянул их перед собой, точно собирался плыть по волнам росной травы. Через плечи он косился на своих товарищей, ища у них поддержки. Большой, но трусливый, отметил я, это неплохо, что ж, не так страшен бес...
– Ну, стреляй, стреляй! – взвизгнул Ржавый и распахнул штормовку. – Убей человека! Ну! Что стоишь? Давай, пали!
– Стоять! – снова произнес я, но уже не так уверенно и отступил. Ржавый становился опасен. Он продолжал шаг за шагом приближаться и давить на психику.
– Давай, сынок, бросай «пушку», поиграл и хватит! – худой выплюнул окурок. – Пока дяденька добрый... ну, будь умничкой. Не забывай, ты же не один... подумай и о девочке. Каково ей-то будет...
– Я ведь выстрелю! – снова отступил я. – Мне терять нечего!
– Да что ты, родной! – тихо говорил Ржавый, ехидно ухмыляясь. – Да разве ж вам, верующим, разрешается стрелять в человека? А как же заповедь Боженьки: «Не убий!», а?
– В человека нельзя, верно, но во врага веры...
– А как же Господь, Он ведь простил врагов своих... Возлюби врага своего! – продолжал язвить Ржавый.
«Уж больно ты много знаешь, «праведник», блин, прости Господи! – подумал я, – уж не брат ли Феодор вам тут проповеди почитывал, отдыхая от трудов неправедных...»
– Все, еще шаг и стреляю! – сказал я спокойно и поднял ствол на уровень груди бандита. Тот вновь взорвался:
– Ах же ты, твою так.., стреляй! Или я тебе сейчас башку откручу. Ты меня уже достал. Убей человека, благочестивый юноша, ну, смелее! – и он сделал шаг в нашу сторону
«А ведь и ты боишься получить пулю в лоб, приятель, вот и выпендриваешься тут перед нами и перед дружками, чтобы скрыть свой страх!» – подумал я и, поняв это, вместо того, чтобы отступить, наоборот, шагнул навстречу бандиту и решительно сказал:
