Текст книги "Выбитый генералитет"

Автор книги: Анатолий Корольченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 23 страниц)

– Конечно, в моей работе были ошибки, недостатки, большие и малые, не признать их нельзя. И я признаю за это вину. Но никак не могу согласиться с тем, что они сделаны умышленно, что причислило бы меня к шпионам, предателям, врагам народа. Пусть люди знают, что я честно жил и честным приму каким бы оно ни было обвинение настоящего суда.

Он сел, чувствуя в теле такую слабость, словно сбросил с плеч стопудовый груз.

И выступления остальных были короткими. Даже Эйдеман, признанный поэт и умница, который часами мог декламировать с легким латышским акцентом свои стихи, на этот раз оказался косноязычным и сдержанным.

– Прошу сохранить жизнь.

Стрелки часов показывали 23 часа 36 минут, когда Ульрих закончил читать приговор.

– Приговор окончательный и обжалованию не подлежит, – висело в мертвой тишине пустого зала.

Было слышно, как Ульрих захлопнул папку, кто-то из сидевших за длинным столом громыхнул тяжелым стулом, кто-то с опозданием подавил вырвавшийся сон.

– За что? – Якир непонимающе уставился на военного юриста. Но его не слышали.

В окружении конвойных осужденных вывели из-за барьера, провели отдельным ходом к «черному ворону».

Они сидели, ошеломленные произошедшим, никто не проронил ни слова. Лишь когда автомобиль остановился и снаружи послышался металлический лязг открываемых тюремных ворот, кто-то определил:

– Лефортово.

Это была знаменитая московская тюрьма, известная строгостью режима и глухотой каменных стен.

И была последняя ночь.

Тухачевского провели в камеру с решетчатым окном, заделанным снаружи металлическим щитом, с парашей у двери и топчаном со свалявшимся матрацем. Под потолком ярко светила лампочка.

Он лег на топчан, пытаясь осмыслить пережитое. «Высшая мера наказания… Расстрел… Приговор окончательный, обжалованию не подлежит… Не подлежит…» – остро били слова приговора.

Это конец. Его уже никто и ничто спасти не сможет. Теперь он весь – в прошлом. И прошлое, вся его жизнь, волнения, тревоги, дела – стали неожиданно далекими, серыми, будничными.

Назойливо светила лампочка, и он прикрыл лицо руками, призывая самого себя к успокоению, к, возможно, еще зыбкой, как огонек свечи, надежде, что все обойдется, что кто-то внесет ясность. Ведь миновала же его смерть, когда он поднимал в атаку солдатские цепи! И в побегах из плена косая пощадила его. В 18-м году он был бы расстрелян, но остался жив.

Потом он впал в забытье и ему почудилось, будто лязгнул засов двери и кто-то вошел и остановился подле него.

Он отвел от лица руку, огляделся: нет, камера пуста. «Неужели галлюцинация?..»– «Сын мой, послушай меня, внемли Божьей воле». – «Кто ты?» – спросил он склонившегося над ним в черной сутане. Длинные седые волосы обрамляли немолодое благообразное лицо. Серебрился большой крест с изображением распятого Христа. «Кто ты?» – спросил он снова. «Я тот, кто по воле Божьей пришел, чтобы облегчить твою душу. Настал час избавления от грехов, лежащих тяжким камнем. Покайся, сын мой, в грехах своих, отрекись от них, и ты избавишься от страдания, пред уходом в мир иной». – «Мне не в чем каяться. Я жизнь свою и помыслы отдал великому делу освобождения народа от…» – «Не надо громких и фальшивых слов, они не твои, не повторяй чужих мыслей. Внемли моим словам: отрекись от того, что терзает совесть и душу. Очисти душу свою от скверны, и тебе станет легче». – «Я не творил ничего грешного». – «О, нет! Творил, сын мой! Были! И малые грехи, которых ты не замечал, и тяжкие, с людской невинно пролитой кровью. Их трудно простить, но Бог простит, если ты покаешься».

Незримый пришелец говорил с такой убежденностью, что противиться было невозможно.

«Хорошо, святой отец, я попытаюсь. Только мне тяжко. Я устал за эти дни. Трудно вспомнить».

Повинуясь странному пришельцу, Михаил Николаевич затих, стараясь вспомнить прошлое. И тут вдруг перед ним замаячил образ большеголового, с чуть пробивающимися усиками юнкера Яновского, балагура и любимца роты. Он стоит перед ним, фельдфебелем роты Тухачевским, одногодком и в прошлом товарищем, и просит его дать увольнение в город.

«Я прошу вас отменить отданное вами наказание. Готов потом нести вдвое большее, но разрешите сегодня увольнение в город».

«Нет, – отвечает Михаил с решительной непреклонностью. – Я лишен права отмены наложенного мной взыскания».

«Но это же совсем не так! Именно, только вы имеете такое право. Поймите, в город приехала моя сестра, всего на три дня, она проездом. Мы не виделись более двух лет».

«Не хочу вас отпускать, юнкер Яновский. Это мое право, и я им пользуюсь. – Он торжествует, что этот лихой гимнаст и насмешник вынужден подчиняться ему, и готов на все, что заблагорассудится ему, ротному фельдфебелю. – Пройдут две недели, и тогда можете обратиться ко мне с просьбой».

«Но сестра не может ждать! Поймите же! Вы, господин Тухачевский, без души, вы начисто лишены чувств…» Никто не слышал выстрела. Лишь после вечерней проверки нашли тело юнкера Яновского.

Начальник училища генерал Геништа тогда заметил: «Ревностность в службе, фельдфебель Тухачевский, отнюдь не исключает человечность».

Юнкера не простили ему смерть товарища. Написали оскорбительное письмо, назвали его холодным и расчетливым служакой, для которого личные интересы превыше всех человеческих чувств.

«Господи, прости меня… Прости тяжкий грех», – произнес глухим голосом Михаил Николаевич.

А потом явился образ жены Машеньки, Марии Владимировны, его первой любви. Он тогда был в Ростове, командовал Кавказским фронтом, когда получил от нее последнее письмо. «Я ухожу из жизни, продолжая тебя любить. Простить измену не могу…» Он Явственно почувствовал укол в сердце.

«Господи, прости… Прости».

Образ круглолицей женщины со спадающей с плеча косой сменился мужчиной в казачьей, с заломом папахе: Думенко – командир конного корпуса.

Его обвинили в измене, судили и суд вынес приговор: расстрел. Дело представили на утверждение командующему Кавказским фронтом Тухачевскому.

Он нехотя перелистал вшитые в папку показания с корявыми подписями: Буденный, Ворошилов, Щаденко. Вчерашние вахмистры и неучи, едва умеющие скрипеть пером, в один голос чернили лихого командира. Он мог тогда отвергнуть навет, и передать Думенко в соседний, Южный фронт. Об этом просили Сталин и Егоров, но он этого не сделал. Демонстрируя принципиальность и твердость большевика, он утвердил смертельный приговор. Росчерк пера стоил командиру жизни.

«Господи, прости меня… Господи, это в твоей воле…»

Потом припомнился Кронштадт: множество тел в солдатских шинелях и матросских бушлатах, они впаяны в лед, а между ними полыньи с черной водой. Снаряды с крепости крушили лед и валили людей, чтобы защитить засевших в фортах вчерашних мужиков. Они возмущались неприкрытым грабежом советской властью сельского люда.

Бывшему комфронта Тухачевскому была поставлена Вождем задача: уничтожить тех, кто осмелился выступить против новой власти! И он со свойственной ему точностью и непререкаемой исполнительностью выполнил приказ Вождя, заслужив за тысячи смертей благодарность из Кремля.

А вскоре последовало новое чрезвычайное поручение: ликвидировать на Тамбовщине мужичью смуту, уничтожить их отряды и принудить несогласных к неукоснительному исполнению высылаемых из Москвы директив. Он справился с этим заданием с блеском. О, сколько тогда было побито мужиков! Сколько семей лишились своих кормильцев!

«Господи, прости…»

Неужели пришел час расплаты? Неужели наступило время Божьего назидания: мне отмщение и аз воздам?

Но, ведь, он не виноват. Он исполнял чужую волю, потому что присягал на верность, был предан тому, кто диктовал…

Словно в тумане всплыл профиль Вождя: вздернутый крутой подбородок, большой лоб. Он даже вздрогнул от явственного видения человека, с которым встретился в Кремле в далеком 18-м году.

И тут осужденный и кающийся услышал внутренний голос: «А если бы тебе поручили убить царскую семью, исполнил бы ты этот приказ?» Он попытался не отвечать, но почувствовал от самого себя укор: «Отвечай же, кайся. Ты сам себе судья». И он признался, что исполнил бы это, как делали тогда другие: не щадя ни женщин, ни детей, если бы ему приказал Вождь.

«Господи, прости меня… Суди меня за все грехи тяжкие. Суди полной мерой…»

Отрешенный от всего, он не слышал ни шагов, ни голосов за дверью камеры. Только лязг замка и тяжкий скрип двери прервали его сон.

Вошли двое военных. Еще один в дверях.

– Одевайтесь.

С тревожным предчувствием он натянул сапоги. Неторопливо застегнул пуговицы гимнастерки. «Неужели опять допрос?» – промелькнула догадка.

В щель окна виднелась на черном небе одинокая звезда. «Тогда… Нет, не может быть… Какая нелепость…»

– Руки за спину! Выходите! – приказал щуплый человек в серой коверкотовой гимнастерке. Словно капельки крови на петлицах алели три квадратика.

«Щуплый» вышел из камеры первым. За ним, заложив руки за спину и твердо ступая, шел Тухачевский. Сзади следовал долговязый военный, с плоским лицом и тоже в форме, но без знаков различия в петлицах. Дежурный по коридору быстро захлопнул дверь.

Они прошли мимо освещенного стола дежурного, где лежала большая, раскрытая и исписанная чернилами конторская книга. Спустились по лестнице.

«Да, на допрос… Возможно, возникли сомнения в деле».

Прошли этаж… Еще один… Спустились еще… Путь преграждала решетка во всю ширину коридора. Завидя их, дежурный поспешил отомкнуть в решетке дверь, и тот маленький, с тремя «кубарями» в петлице, остался у двери, пропустив Михаила Николаевича.

Далее они шли уже вдвоем: впереди он, а за ним «долговязый».

Коридор неподалеку круто изгибался, и шедший сзади скомандовал:

– Налево! Не оглядываться!

По коридору гулко разносились шаги, казалось, их было не двое, а шел целый взвод.

Он не видел, как долговязый заученным движением поспешно вытащил из кобуры револьвер, выбросив вперед руку, навел оружие в затылок идущему.

Выстрел с треском разорвал тишину подземелья. Но Михаил Николаевич выстрела не слышал.

И. Э. Якир
1896–1937

В фальсифицированном сценарии Якиру отводилась роль первого помощника руководителя заговора. Он – командарм 1-го ранга, чуть ли не маршал, командующий войсками наиболее сильного, Киевского военного округа, как и Тухачевский был ярым противником развития конницы и сторонником всемерной механизации армии. «Будущая война – война моторов», – утверждал он.

Его дело вел тот же следователь, что и Тухачевского, а именно – изощренный Ушаков.

Расправившись с Тухачевским, палачи пришли к нему.

– Одевайтесь!

Накануне суда он упросил прокурора Вышинского передать письмо Ворошилову.

– Передадим непременно, – пообещал тот.

Обращаясь к Ворошилову, Иона Эммануилович писал:

«В память многолетней в прошлом честной работы моей в Красной Армии я прошу Вас поручить посмотреть за моей семьей и помочь ей, беспомощной и ни в чем неповинной». Командарм предвидел, чем закончится это судилище.

Прочитав письмо, Ворошилов написал в верхнем углу листа, как привык ставить на документах резолюцию: «Сомневаюсь в честности бесчестного человека вообще».

Якир был эрудированным и весьма грамотным в военном отношении начальником. Родившись в Кишиневе, он учился в Базельском университете в Швейцарии, затем в Харьковском технологическом институте. Вспыхнувшая мировая война заставила его идти на военный завод, где он овладел специальностью токаря.

В родном Кишиневе Якир в декабре 1917 года был избран членом Бессарабского совета. Через два месяца возглавил красногвардейский отряд, выступивший против румынских оккупантов. С июля 1919 года – начальник 45-й стрелковой дивизии. Попав в окружение, принял командование Южной группой войск 12-й армии и вывел ее из опасности. В 1919–1920 годах командовал группами войск 14-й армии на Юго-Западном фронте. В 1921–1923 годах – командующий войсками Крымского района. С 1923 года – командир 14-го стрелкового корпуса, а затем помощник командующего вооруженными силами Украины и Крыма. С ноября 1925 года – командующий войсками Украины, позже – Киевского военного округа.

Будучи командующим, Якир сделал многое, чтобы создать сильную группировку войск на вероятном направлении главного удара предполагаемого противника. Он был одним из тех военачальников, которые стояли у истоков зарождения воздушно-десантных войск. Идея об использовании в будущей войне воздушных десантов возникла после долгих размышлений, научных споров с военными учеными, теоретических разработок. Он полностью разделял мнение Тухачевского, что по мере развития техники на смену кавалерии придут броневые машины, танки. Семимильными шагами развивается и авиация. Самолеты становятся более мощными, увеличивается дальность и высота их полетов, растет грузоподъемность. «Пройдет не столь уж много времени и будут созданы такие образцы самолетов, которые сумеют вместить в себя целую роту солдат и в короткий срок перебросить их на сотни километров».

Все эти новшества не могли не отразиться на характере будущей войны, на способах проведения боевых операций. Зарождалась новая военная теория, в которой боевые действия приобретали новые черты. Увеличивался размах операций, во много крат шире становился фронт боевых действий, возрастала глубина операций. Противник подвергался ударам средств подавления не только на переднем крае и в ближней глубине, но одновременно нес поражение от авиации и в дальней своей глубине.

Развивая теорию, маршал Тухачевский заверял, что в недалеком будущем появятся роты, батальоны и даже полки воздушной пехоты. В отличие от обычных стрелковых войск, действующих с фронта, новые формирования, переброшенные самолетами, будут решать большие задачи в далеком неприятельском тылу.

– Без артиллерии? Неужто одними винтовками? – возражали противники новой теории.

– Нет. Десантники будут вооружены автоматическим оружием, гранатометами, облегченными пулеметами, непременно артиллерией, автомобилями и даже танками.

– И все будет сброшено на парашютах? Это сколько ж надо их иметь? А самолетов? Парашютов у нас и летчикам не хватает, – не сдавались противники.

Да, действительно, не хватало многого. Страна испытывала серьезные трудности, после мировой и гражданской войн народное хозяйство было полностью разорено. Однако мыслящие военачальники оставались при своем мнении и верили в прогресс.

Наступила осень 1935 года. По настоянию Тухачевского было решено провести учения в Киевском военном округе с использованием большого воздушного десанта. Руководить учением предложили Якиру.

О-о, он помнит этот день во всех деталях!

Он проснулся раньше, чем дежурный заявился в палатку.

– Прошу прощения, товарищ командарм. Вы приказали разбудить…

– Благодарю. Как погода?

– Отличная, товарищ командарм.

– Тогда совсем хорошо.

Он вышел из палатки. Рассветало, над землей курился легкий туман, в частых его разрывах виднелось белесоватое небо.

Погода беспокоила всех. Накануне метеослужба обещала чистое небо и безветрие, но синоптики не боги, ошибались и они… Но нет, на этот раз не промахнулись. Сегодня от погоды зависело многое. Предстояла непростая для авиации задача, и от погоды зависел успех: целая дивизия должна быть переброшена по воздуху. Никогда, ни в одной армии мира такое еще не проводилось.

Зазвонил телефон.

– Это Тухачевский. Какая обстановка?

– Все в порядке, Михаил Николаевич. Войска действуют по плану. Десантники в готовы к посадке. Самолеты ждут, у авиаторов полный порядок.

– Напомните всем парашютистам, чтобы не мешкали при десантировании. Выброска должна быть плотной, иначе не миновать большого рассеивания на земле.

– Непременно, – отвечал Якир. Голос у него был спокойный, уверенный, с легкой картавинкой.

А на аэродромах, где находились десантники и самолеты, давались последние указания.

В строю – рослые парни, облаченные в комбинезоны, матерчатые шлемы. У каждого, кроме парашюта, оружие, боеприпасы, нож, лопатка, фляга.

Вдали слышался рев моторов. Шло последнее опробование моторов.

Но вот прозвучала команда:

– По самолетам! – И десантники направились к тяжелым бомбардировщикам.

В небо взвилась красная ракета. Один за другим самолеты поднимались в воздух и ложились на курс. Они летели к месту выброски десанта, к Броварам, звено за звеном, эскадрилья за эскадрильей.

Самолеты обладали большой грузоподъемностью, но не были приспособлены для перевозки людей. Во время полета парашютисты размещались в крыльях за бензобаками, в проходе между кабиной летчиков и радиорубкой, у бомболюков, где было неудобно. Прыгать же приходилось не только из дверей, но и с плоскостей самолета, добираясь до назначенного места ползком, цепко удерживаясь за протянутый металлический трос.

Где-то внизу пролегала «линия фронта». Опережая десант, первыми к месту выброски прилетели самолеты-штурмовики и бомбардировщики. Они нанесли удары по противовоздушным орудиям «противника», командным пунктам, узлам связи, нарушив систему управления.

В ожидании прибытия наркома, командарм Якир был у центральной трибуны, где находились командующие всех военных округов, а также зарубежные гости.

Ворошилов приехал не один. С ним были его заместители, руководители Украины: Косиор, Постышев, Петровский.

– Начнем, – сказал нарком, выслушав рапорт Якира.

К большой, вывешенной перед трибуной схеме вышел помощник руководителя учения, комдив: в петлицах гимнастерки алели два ромба. Водя указкой по схеме, он стал объяснять сложившуюся в ходе учения обстановку.

Западной стороне удалось оттеснить «восточных» и, имея превосходство, добиться успеха на главном направлении. С целью задержки подхода их резервов командование «восточных» приняло решение на выброску воздушного десанта. Задача его заключалась в захвате переправ через Днепр и удержание их до подхода своих наступающих главных сил.

– В настоящее время, – говорил комдив, – самолеты с десантом в воздухе. Они поднялись с аэродромов, находящихся от места десантирования почти в трехстах километрах. Ровно в двенадцать ноль-ноль они достигнут назначенного района и приступят к выполнению боевой задачи.

Находящиеся на трибуне и вблизи ее военные взглянули на свои часы. Стрелки показывали одиннадцать тридцать.

– Самолеты с десантом имеют надежное прикрытие истребителей, – продолжал объяснение комдив. – Они сопровождали их на всем пути. А другая группа самолетов уже наносит удары по наземным целям «западных».

В том направлении, куда указал помощник руководителя учения, все увидели кружившие самолеты. Оттуда доносились глухие взрывы бомб и частые строчки пулеметных очередей. Там находились зенитные батареи, и самолеты «уничтожали» их.

Последовательность действий войск руководителю учения Якиру известна до мелочей. В подготовительный период она неоднократно выверялась и уточнялась. И теперь, слушая помощника, он с удовлетворением отмечал согласованность войск и точность расчетов.

Он поглядывал то на часы, то в небесную даль, где должны появиться самолеты с десантом. Он знал, что на каждом воздушном корабле находится до трех десятков человек, что на парашютах будет сброшено тысяча двести десантников и всего за несколько десятков минут.

Вслед за первым эшелоном подойдет второй, который доставит тяжелое вооружение. А потом на захваченный аэродром приземлятся самолеты с посадочным десантом и высадят целую стрелковую дивизию с орудиями, танками, автомобилями…

В ожидании самолетов руководитель учения испытывал волнение. Где они? Когда появятся?

– Якир, где же ваши самолеты? – взглянув на часы, спросил Ворошилов.

– На подлете, товарищ нарком, – ответил он, предупрежденный радистом. Авиационная рация находилась неподалеку от трибуны. И тут все услышали далекий, едва различимый мерный гул, исходивший от множества самолетов. Якир вгляделся в небо, потом поднес к глазам бинокль и увидел черточки широких плоскостей бомбардировщиков. Черточек было множество, их невозможно было сосчитать. Шел десант.

И все, кто находился на трибуне и подле нее, устремили взгляды в сторону приближающихся самолетов. Они летели тройками, словно стая птиц. От мощного гула сотен моторов воздух упруго вибрировал, в мелкой лихорадочной дрожи, казалось, билась земля.

Первое звено приближалось, в бинокль были видны колеса шасси, надписи на плоскостях, проем распахнутой двери на фюзеляже. И вдруг из этого проема, плоскостей, густо посыпались точки.

– Прыгают!.. Началось!.. Пошли!.. – послышались голоса наблюдавших.

Десантники падали не долго, потом над ними вырастал длинный шлейф строп и еще не распустившегося шелка купола. В следующий миг они оказывались под куполом. Подошла вторая волна самолетов и с них снова посыпались точки, а распустившиеся купола составили как бы второй ярус. Не успели первые десантники достигнуть земли, как подлетела третья волна самолетов.

Якир наблюдал эту картину с волнением. Он более всего боялся, что десантирование затянется. Но нет, опасение оказалось лишним: оно продолжалось в точно назначенные минуты.

– Они прыгают, как боги! – донесся чей-то восторженный возглас.

Запрокинув голову, застыл французский генерал, пытаясь сосчитать купола на небосклоне. Рядом с ним, надвинув на лоб фуражку, вглядывался в необыкновенное зрелище высокий чех. Экспансивный итальянец восторженно восклицал:

– Колоссаль! Брависсимо! Мольте бено!

Не мог скрыть своего восхищения и Якир, руководитель учения. Он воочию видел, как то, что еще было теорией, теперь воплотилось в реальность, что перед всеми – новый род войск, рожденный в Красной Армии, сильный, дерзкий, неустрашимый.

Его внимание привлекли действия приземлившихся воинов. Сбросив с себя парашюты, они объединялись в подразделения и спешно выдвигались к указанным рубежам. Неподалеку находился полевой аэродром, и они должны были его захватить, чтобы принять посадочный десант.

– Господин генерал, – обратился к Якиру англичанин. – Какова численность посадочного десанта?

– Более трех тысяч человек. Кроме того, в их распоряжении находятся танки и артиллерия.

Спустя немного времени Якир направился к Ворошилову.

– От командира дивизии получена радиограмма: «Десантировались в расчетной численности. Потерь нет. Отразив с ходу контратаку противника, дивизия овладела мостом через Днепр. Аэродром готов к приему посадочного десанта».

– Хорошо, командарм. Объявите от моего имени благодарность своим войскам. Они действовали отлично.

В конце мая 1937 года в Киев прибыл новый командующий войсками округа, командарм Федько. Нарком Ворошилов сообщил по телефону Якиру, чтобы тот не задерживался со сдачей должности и поспешил с отъездом в Ленинград: он назначается туда.

– Советую ехать без семьи: там пока туго с квартирой.

– Если надо поспешить, то я вылечу самолетом, – предложил Якир.

– Нет, нет! Поезжайте поездом. На сей счет уже дано распоряжение.

– Занимай, Иван Федорович, хоромы. А моей половине да сыну Петру достаточно и комнаты, – сказал Якир новому командующему.

Они были знакомы еще с гражданской войны. Не однажды вместе решали боевые задачи.

Его служебный вагон подцепили в голову состава, вслед за почтовым вагоном, у паровоза. Прощаясь с сыном, командарм строго сказал:

– Петя, будь мужчиной! Настоящим мужчиной! – Юноше показалось, что отец вложил в эти слова какой-то затаенный и понятный только ему смысл.

Поезд подошел к Брянску глубокой ночью. Салон-вагон, в котором находился Якир с адъютантом, быстро отцепили от состава и отогнали на отдаленный путь.

В вагон поднялось несколько сотрудников НКВД. Один из них, войдя в купе, запустил руку под подушку спящего, вытащил пистолет.

– Вы – арестованы, – объявил он командарму и предъявил ордер. – Одевайтесь в гражданское платье.

Якира провели в отдаленную часть станции, где в тени тополей стоял похожий на фургон, без окон, «черный ворон». Едва командарм оказался в нем, автомобиль помчался по шоссе в сторону Москвы.

Незадолго до суда Якир написал письмо Сталину: «Я честный и преданный партии, государству, народу боец, каким я был многие годы. Вся моя сознательная жизнь прошла в самоотверженной, честной работе на виду партии и ее руководителей… Я честен каждым своим словом, я умру со словами любви к Вам, к партий, к стране, с безграничной верой в победу коммунизма».

Прочитав письмо, Сталин начертал на нем: «Подлец и проститутка». Ворошилов добавил свое: «Совершенно точное определение». Он боялся Сталина и теперь из кожи лез вон, чтобы отгородить себя от недавних соратников и подчиненных. Одно неосторожное слово и он может вызвать подозрение и гнев вождя.

После такого беспощадного единодушия судьба командарма и остальных подсудимых была предрешена.