Текст книги "Выбитый генералитет"

Автор книги: Анатолий Корольченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 23 страниц)

В ответе Двинский сообщал: «…Маршал Кулик руководил всей операцией, для чего мы и считали его призванным, рассматривая, как безусловный военный авторитет. Я считаю, что он несколько суматошный человек, работает вразброс. В дальнейшем, в случае необходимости, следует послать другого, поспокойнее и рассудительней».

Не трудно было понять, что в последних словах дается оценка маршалу как военачальнику, организатору и руководителю боевыми действиями больших войсковых объединений. «Руководил… но он… суматошный человек… работает вразброс… следует послать другого, поспокойнее и рассудительней…» В этом смысл его «кипучей деятельности».

Тогда же пошла телеграмма в Москву и от командующего 56-й армией генерала Ремизова. Она явно с оттенком подобострастия: «Очень нехорошо, с нашей точки зрения, ведет себя Григорий Иванович, сегодня его жизнь неоднократно была на волоске». Комментарии, как говорят, излишни.

Несмотря на успех боев под Ростовом, где врага удалось выбить из города и отбросить назад к Миу-су, последовал вызов Кулика в Москву. Там потребовали отчета за поражение и оставление войсками Крыма. Расправа была суровой, жесткой. Указом Президиума Верховного Совета СССР от 16 февраля 1942 года Кулик был лишен воинского звания маршала, а также всех боевых наград.

Но не таков был этот человек, чтобы пасть духом и смириться с уготованной ролью неудачника. Ко всему боевые соратники по гражданской войне еще не утратили в Москве своего влияния. Он просит их о помощи, пишет пространное письмо Сталину, в котором скрупулезно доказывает правомерность своего решения по эвакуации войск из Крыма и тем спасения их. В письме осторожно просит, умоляет «Великого Вождя и учителя, выдающегося стратега нашего времени» вернуть его в армейский строй. Поддерживает просьбу и начальник Главного управления формирования и укомплектования войск Красной Армии, его старый приятель Щаденко. Просьбу удовлетворили. Он снова в мундире, но… генерал-майор и без наград.

Почти год Кулик находился в резерве в Ставке, терпеливо ожидая своего часа. В марте 1943 года уже в звании генерал-лейтенанта он вступает в командование 4-й гвардейской армией, ведет ее в Курское сражение. И снова его преследует неудача.

В своих мемуарах Г. К. Жуков пишет: «18 августа противник нанес контрудар из района Ахтырки.

Для его отражения в сражение была дополнительно введена 4-я гвардейская армия, прибывшая из резерва Ставки. Командовал ею Г. И. Кулик. К сожалению, он плохо справлялся со своими обязанностями, и вскоре его пришлось освободить от командования».

Злые превратности судьбы. Они неотступно преследовали, напоминали о себе неудачами, перечеркивая прошлые его заслуги… Впрочем, какие заслуги? Может быть, гибель 60 тысяч человек в 1918 году под Царицыным, о которых отнюдь не милосердный Ленин вспоминал с ужасом, осуждая дела Ворошилова и его приближенных? Или расстрелянные картечью орудий Кулика деникинцы, врангелевцы, белополяки? А может, тысячи замерзших в карельских лесах в суровую зиму, когда он там был представителем Ставки?

Нет, он никак не хотел трезво оценить свои возможности, определить их совсем невысокий потолок, притормозить свой бег по служебной лестнице, потому что каждая его ступенька была горестной для тех, кто находился у него в подчинении.

Первым, кто подметил и оценил его сомнительные способности, был Жуков. Еще в 39-м году на Халхин-Голе он понял его опасную самовластность, не дал подмять себя катком бездарности. Столкнувшись с ним под Ленинградом, он поспешил отстранить от командования незадачливого маршала. Не позволил стажироваться в неудачах и в Курской битве. Крут был Георгий Константинович в делах, но проявлять эту жестокую неумолимость требовали обстановка, интересы победы.

А между тем, Кулик вновь пребывал в распоряжении Ставки, пока ему не нашли место в Главном управлении формирования и комплектования. Вместо убывшего на фронт Щаденко, управление возглавлял генерал-полковник Смородинов. Не столь давно тот был всего лишь генерал-майором, когда Кулик носил маршальские звезды, теперь бывший маршал становился его заместителем. Иметь под боком такого зама – ох, как трудно!

Вот тогда-то, в весну 1944 года Кулик и выехал к Щелково и Ногинску на учение в дивизию, чтобы воочию поглядеть перед спланированной уже отправкой на фронт на гвардейское соединение…

Через полгода Кулику возвратили награды: два ордена Ленина, три Красного Знамени. В том же году он был удостоен еще одного боевого ордена. Но еще через полгода последовала следующая характеристика: «Генерал-лейтенант Кулик совершенно не работает над собой, не изучает опыт войны, потерял вкус, остроту и интерес к работе, вследствие чего не может обеспечить перестройку боевой подготовки запасных дивизий в соответствии с требованиями фронта и эффективно руководить ими… Поэтому считаю совершенно нецелесообразным и ненужным пребывание тов. Кулика в Главупрафор-ме. Бытовая распущенность, нечистоплотность и ба-рахольство тов. Кулика компрометирует его в глазах офицеров и генералов».

Прежде чем принять решение по данному рапорту, в Главное управление была направлена комиссия. Она подтвердила факты. Кулик был понижен в воинском звании, опять стал генерал-майором. Его направили помощником командующего Приволжского военного округа к генерал-полковнику Гордову.

– Тот мужик крут, не станет церемониться и с бывшим маршалом.

Так начался новый круг служебного марафона, на этот раз в Самаре, в штабе военного округа. Но в январе 1947 года на стол Сталину легла справка от председателя Комитета Государственной безопасности Абакумова. В ней сообщалось о зафиксированном оперативной техникой разговоре должностных лиц, имевших явно враждебную направленность против государственного строя и руководства страной. Указывались их фамилии, в числе которых был командующий округом Гордов, его жена, заместитель командующего Кулик. Такого Сталин никак не ожидал от боевого соратника по гражданской войне. Последовала команда: арестовать! 11 января 1947 года Кулик оказался в заключении по обвинению в антисоветской враждебной деятельности.

Суд состоялся 24 августа 1950 года. Военная коллегия Верховного суда СССР приговорила бывшего маршала к высшей мере наказания. В ту же ночь его расстреляли.

А. А. Новиков
1900–1976

Александр Александрович Новиков – крупнейший военачальник, возглавлявший в годы Великой Отечественной войны Военно-Воздушные Силы СССР. Начав войну в звании генерал-майора, он закончил ее Главным маршалом авиации, получив это звание первым. В разработке важнейших операций он принимал самое непосредственное участие. Дважды за личное мужество при проведении операций был удостоен звания Героя Советского Союза.

В июне 1944 года, награждая его высшим американским орденом, президент США Франклин Рузвельт отмечал: «Маршал Новиков проявил выдающиеся способности, усердие и принципиальность в деле руководства успешными операциями Красной Армии. Его гибкий подход к разрешению сложных вопросов в сочетании с редким качеством руководителя и большим умением использовать воздушные силы дали ему возможность внести выдающийся вклад в дело союзников».

Новиков был назначен командующим ВВС в трудное время – в апреле 1942 года. Он осознавал техническую отсталость советских самолетов и полную несостоятельность организационной структуры военной авиации, не отвечающей требованиям войны. По его инициативе в ходе непрекращающихся сражений началась коренная организационная перестройка, выразившаяся в создании крупных авиационных объединений. А в следующую весну 1943 года в сражениях было завоевано стратегическое господство в воздухе советской авиации.

И вот война кончилась. Вдруг в апреле 1946 года Главного маршала Новикова арестовывают. И не только его, но и членов Военного совета ВВС: Н. Шиманова, А. Шахурина, А. Репина и многих других. Началась новая волна репрессий.

Для Новикова это было второе судебное испытание. Первое в 1937 году, когда в авиабригаде, где он служил, за короткий срок было арестовано более 70 человек. Тогда ему объявили об отстранении от должности и увольнении из армии. Решение об исключении его из партии коммунисты организации отклонили. С этим решением был согласен и член Военного совета. Но его самого вскоре забрали и расстреляли. Лишь случай спас молодого талантливого командира от увольнения из армии и ареста.

Теперь его обвиняли «за злоупотребление властью и халатное отношение к службе». Но это было ширмой. Позже Александр Александрович писал: «Арестовали «по делу ВВС», а допрашивали в основном о другом. Им нужен был компрометирующий материал на одного из маршалов (Жукова. – AJC.). Допрос шел с 22 по 30 апреля ежедневно. Потом с 4 по 8 мая. Был я у Абакумова не менее семи раз как днем, так и ночью. Присутствовавший при этом следователь Лихачев любил повторять: «Выл бы человек, статейка найдется». Методы допроса Абакумова: оскорбления, провокации, угрозы, доведение человека до полного изнеможения, морально и физически…»

Почти шесть лет по сфабрикованным обвинениям провел разжалованный маршал в строгой изоляции. Путем явных фальсификаций, подтасовок фактов от него добились нужных показаний против маршала Жукова.

А меж тем, время шло, авиация развивалась, она настойчиво требовала крупных знающих руководителей. И в 1952 году Сталин вспомнил о маршале Новикове: «Где он?» – «В заключении». – «Хватит ему сидеть! Делом нужно заниматься!»

Его полностью реабилитировали, назначили командующим Дальней авиацией, приказали наверстать упущенное в ее развитии. Но время-то было упущено.

Такова была судьба первого Главного маршала авиации.

С. А. Худяков
1901–1950

Дом, который я искал, находился на широком столичном проспекте. Огромный, серый, многоэтажный, он занимал едва ли не весь квартал. Завернув за угол, я увидел на стене мемориальную доску: «Здесь жил маршал авиации С. А. Худяков».

В 1945 году этот военачальник бесследно канул в неизвестность. Говорили о нем разное и недоброе. И вдруг – мемориальная доска…

Впервые о маршале, а тогда еще генерал-майоре, мне довелось услышать от генерала Н. Л. Солдатова. Зимой 1942 года он командовал десантным полком, и по приказу Жукова полк высаживался в немецкий тыл.

– Ответственность за организацию переброски полка по воздуху Георгий Константинович возложил на Худякова, – рассказывал Николай Лаврентьевич. – Это был энергичный, лет сорока человек, с хваткой делового и опытного начальника. С ним мне пришлось решать многие вопросы по подготовке личного состава, его вооружения, снабжения. И потом, когда мы действовали во вражеском тылу на Западном фронте, он поддерживал с полком постоянную связь. Однажды объявив мне боевую задачу, генерал Жуков спросил: «Есть ли какие вопросы? Может, просьбы?» И тут находившийся в кабинете командующий авиацией, генерал Науменко сказал, что разыгралась непогода, метель и что выброска десанта может сорваться. «Тогда вы полетите с полком, – резко ответил Жуков. – А здесь за вас останется начальник штаба». Генерал, конечно, не полетел, но вскоре получил новое назначение. Его же место занял Худяков.

Подлинное имя Сергея Александровича Худякова – Арменак Артемович Ханферянц. Родился он в селе Нагорного Карабаха. Шестнадцати лет вступил в Красную гвардию. Был рядовым, потом командовал взводом, эскадроном, полковой школой. В 30-е годы перешел в авиацию.

В 1943 году Худяков занял высокий пост начальника штаба Военно-Воздушных Сил. Тогда же координировал боевые действия авиации Воронежского и Степного фронтов в Курской битве и в битве за Днепр.

В 1944 году Сергей Александрович удостоился звания маршала авиации. Командуя воздушной армией, участвовал в разгроме японских милитаристов на Дальнем Востоке. В ее составе находились тринадцать авиадивизий, которые поддерживали наступление войск фронта в Хингано-Мукденской операции. В период военных действий летчики 12-й воздушной армии совершили свыше 5 тысяч самолето-вылетов. Действиям воздушной армии и ее командующего маршалу Худякову дал высокую оценку главнокомандующий войсками Дальнего Востока Маршал Советского Союза А. М. Василевский.

А потом был арест и многосуточные допросы.

– Рассказывайте о связях с английской разведкой! Какие вели разговоры с маршалом Жуковым?

Сам на допросы он ходить не мог и его волоком доставляли в тюремный кабинет.

В тот 1946 год арестовали не только Худякова, но и других руководителей авиации страны во главе с наркомом авиационной промышленности А. Шахуриным и командующим Военно-Воздушными Силами Главным маршалом авиации А. А. Новиковым.

Против них в кадрах военной контрразведки «Смерш» сфальсифицировали так называемое «авиационное дело», обвинив арестованных в антигосударственной деятельности. Будто бы они по сговору выпускали и протаскивали на вооружение моторы с браком или с серьезными конструкторскими и производственными недоделками.

Это обвинение, однако, явилось ширмой, которой подручные Берии пытались прикрыть фальсификацию дела против Жукова и набиравшего силу секретаря ЦК ВКП(б) Г. М. Маленкова, отвечавшего за авиапромышленность. На него сфабриковали не одно, а целых три «заявления». Он был выведен из секретариата ЦК партии и отправлен из Москвы в Среднюю Азию для восстановления сельского хозяйства. Возвратился из командировки лишь через два года.

Вспоминается эпизод из «авиационного дела», рассказанный известным конструктором самолетов А. С. Яковлевым.

Проводя совещание с руководством авиации страны, Сталин посетовал на отсутствие нужных кадров. Дементьев (замнаркома авиационной промышленности. – А.К.) шепнул мне:

– Давай попросим за Баландина…

– Товарищ Сталин, вот уже больше месяца, как арестован наш замнаркома по двигателям Баландин. Мы не знаем, за что он сидит, но не представляем себе, чтобы он был врагом. Он нужен в наркомате, – руководство двигателестроением очень ослаблено. Просим вас рассмотреть это дело, мы в нем не сомневаемся.

– Да, сидит уже дней сорок, а никаких показаний не дает. Может, за ним и нет ничего… Очень возможно… И так бывает… – ответил Сталин.

На другой день Василий Петрович Баландин, осунувшийся, остриженный наголо, уже занял свой кабинет…

С того дня, как я увидел ту мемориальную доску, прошло немало лет, но в памяти сохранилось свежее сентябрьское утро, шелест позолоченной листвы близкого бульвара, перезвон недалекой церквушки, сохранившейся от московских «сорока сороковж Вижу литую синеву металла с навечно высеченным текстом, посвященным тому, кто в суровые годы войны завоевывал в небе Великую Победу. Доска на доме № 13 столичного Ленинского проспекта словно легендарные скрижали немеркнущей торжественной и печальной военной российской истории.

Н. Г. Кузнецов
1902–1974

Николай Герасимович Кузнецов – выдающийся советский флотоводец, Герой Советского Союза. Начав флотскую службу матросом, он дослужился до высшего воинского звания адмирала флота СССР. Этого звания он удостоился трижды, потому что судьба его была нелегкой, и не раз он испытывал ее превратности.

Наделенный недюжинным талантом военачальника и мощным интеллектом, Кузнецов рассказал о своей жизни в четырех книгах, десятках статей. Предлагаемый отрывок – из его последней неопубликованной повести.

«Как варится кухня…»

В деле «крутых поворотов» моим злым гением как в первом случае (отдача под суд), так и во втором (уход в отставку) был Н. А. Булганин. Почему? Когда он замещал фактически наркома обороны при Сталине, у меня произошел с ним довольно неприятный разговор из-за помещения для Наркомата ВМФ. Он беспардонно приказал выселить из одного дома несколько управлений флота. Я попросил замену – отказал. Согласиться я не мог и доложил Сталину. Сталин встал на мою сторону и сделал упрек Булганину: как же выселяете, не предоставляя ничего взамен? Булганин взбесился и, придя в свой кабинет, пообещал при случае вспомнить. Вскоре проходила кампания о космополитах, и ряд дел разбирался в наркоматах. Некий В. Алферов, чуя обстановку (конъюнктуру), написал доклад, что вот-де у Кузнецова было преклонение перед иностранцами, и привел случай с парашютной торпедой. Булганин подхватил это и, воодушевившись, сделал все возможное, чтобы «раздуть кадило». В тех условиях было нетрудно это сделать. Действовали и решали дело не логика, факты или правосудие, а личные мнения. Булганин был к тому же человеком, мало разбирающимся в военном деле, но хорошо усвоившим полезность слушаться. Он и выполнял все указания, не имея своей государственной позиции, – был плохой политик, но хороший политикан.

…Вызванный из Ленинграда вместе с Л. М. Галлером, я не знал, в чем дело. Помнится, в поезде мы с Львом Михайловичем гадали о причинах вызова и не угадали. Оказалось, нам предстоит дать объяснение, почему было дано разрешение передать чертежи парашютной торпеды англичанам. Чертежи не были секретными…

Было решено судить нас «судом чести». Во главе суда был поставлен маршал Л. А. Говоров. Порядочный человек, по «свое суждение иметь» не решился и по указке Булганина, где можно, сгущал краски. Нашли врагов народа! Все четыре адмирала честно отвоевали – и вот, пожалуйста, на «суд чести». Но и на этом дело не кончилось. Было вынесено решение передать дело в Военную коллегию Верховного Суда. Это уже поразило не только нас, «преступников», но и всех присутствующих. До сих пор звучит в ушах голос обвинителя Н. М. Кулакова, который, уже называя нас всякими непристойными словами, требовал как можно более строго наказать.

Мы вышли из зала с мыслями о возможном аресте нас тут же, и, помнится, всю ночь я прислушивался к подъему лифта. Нервы были напряжены. Однако не арестовали. Через несколько дней состоялся суд Военной коллегии под председательством Ульриха. Ульрих – слепое орудие в руках вышестоящих органов – ничего вразумительного нам не предъявил, и коллегия быстро ушла на совещание. Я понимал, что совещаться-то нет нужды: доложат Сталину, и будет сказано, как поступить с нами.

Томительное ожидание до двух часов ночи. Нас поили и кормили за счет Наркомата ВМФ и носили оттуда бутерброды, но уже на улицу не выпускали. «Это плохой признак», – поделился со мной В. А. Алафузов, стараясь сохранить чувство юмора. Смех сквозь слезы! Курили непрерывно. Закурил и я, до этого бросивший вредную привычку.

Поистине как после затишья перед бурей началось оживление в коридоре. Появились часовые, затем ранее не известные нам люди. Я увидел медсестру с ящиком «скорой помощи». «Пахнет порохом», – подумал я, но положение старшего обязывало меня сдерживаться и даже приободрять своих адмиралов.

Почему-то думалось, что «идет охота за мной» – именно так выразился Алафузов накануне у меня на квартире, и я имел основания полагать, что приговор начнется с меня.

Если до этого мы неорганизованно входили в зал и занимали места на скамьях подсудимых, то теперь нас вызывали и с часовыми сопровождали на свои места по старшинству. Я был в первом ряду. Со мной Галлер. Во втором ряду стояли адмиралы Алафузов и Степанов. «Сесть на скамью подсудимых» уже было пройденным этапом. Теперь мы стояли между скамьями подсудимых, а на флангах – часовые с винтовками. До сих пор не знаю как, но в зале оказались какие-то человек 5–6, которых раньше не было. Видимо, им было положено присутствовать на этом заключительном «представлении».

Первым читалось дело Алафузова. Обтекаемое обвинение и приговор – 10 лет. У меня пронеслось в голове, что если пойдет по восходящей, то мне возможна «высшая мера наказания». Терпи, казак! Следующим был Степанов – ему также дали 10 лет. Ребус еще не был разгадан. На очереди был Галлер, ему вынесен приговор – 4 года. Ну, значит, двоим по десять и двоим по 4 года, решил я. Итого 28 лет. Вот что сделала записка карьериста Алферова и пакость Булганина. Но я ошибся. Меня «освободили» от суда, но предложили снизить в звании до контр-адмирала.

После команды коменданту: «Исполнить» – меня оставили в зале суда, а остальных увели одеваться. Я было рванулся к ним проститься, но меня не пустили…

Среди весьма печальных воспоминаний из этого эпизода я был удовлетворен лишь тем, что всегда брал вину на себя и не обвинял никого из своих адмиралов. Об этом мы говорили с ними (Алафузовым и Степановым), когда они, выпущенные после реабилитации в 1953 году, обедали у меня на квартире и на мой вопрос, чем я повинен перед ними, адмиралы сказали: я вел себя не только достойно, но и в высшей степени отважно, рискуя своей головой.

Некоторое время я походил без дела на правах «неприкасаемого» и стал просить использовать меня на какой-нибудь работе. Но сразу решил этот вопрос только лично Сталин. Он послал меня в Хабаровск заместителем главкома по Дальнему Востоку к Р. Я. Малиновскому. Встретивший меня случайно в Кремле Молотов (ведь я оставался членом ЦК) иносказательно произнес, что «придется на некоторое время съездить туда».

Несколько лет спустя, когда я был снова министром ВМФ Сталин однажды у него на ближней даче за столом как бы невзначай бросил: Абакумов предлагал ему арестовать меня – «дескать, тогда он докажет, что мы шпионы». Сталин не согласился и ответил: «Не верю, что Кузнецов враг народа». Я-то не знал, что был в такой опасности.

…Когда в 1951 году (летом) меня вновь назначили министром ВМФ, я стал думать о том, как выручить оставшихся в беде товарищей. Написал два письма. Как потом мне рассказывали Алафузов и Степанов, они знали о моих шагах, но, кажется, единственным облегчением был перевод их из одиночек в общую камеру. (Л. М. Галлер умер в тюрьме в 1950 г.).

Они благодарили меня, но я откровенно сказал, что события более высокого порядка не позволили им досидеть свой срок. Мы хорошо простились, но какая-то тоска одолевала меня, как будто я в чем-то виноват…

…И все-таки верю, что хороших людей больше, чем плохих. Если бы я пришел к другому выводу, то по логике рассуждения потерял бы основу, для чего стоит и нужно жить, за что стоит бороться. При этом должны быть грани, за которые не следует переходить, чтобы не оказаться простаком, над которыми обычно смеются даже те, которым ты делаешь добро и которым веришь. Всякая крайность, говорят, граничит с глупостью.

Мне думается, человеку, соприкасающемуся с политикой, нужно быть особенно осмотрительным и осторожным. Политика дело безжалостное, и если, как говорят, даже война есть политика, лишь иными средствами, то тем более она не считается с отдельными людьми, коль этого требуют интересы политики.

Что кажется немного обидным, но, видимо, неизбежным в наш суровый и бурный век, так это то, что ушедшие быстро забываются: новое сменяет все старое, и то, над чем трудились люди честолюбивые и думавшие оставить о себе «завидный след», не оправдалось. Их след замело быстро, и в этом никого винить не следует – такова жизнь.