Текст книги "Выбитый генералитет"

Автор книги: Анатолий Корольченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 23 страниц)

Б. М. Шапошников
1882–1945

На суде находился и начальник Генерального штаба, командарм 1-го ранга Борис Михайлович Шапошников. Чтобы поддержать реноме заседателя, он даже задал два или три малозначимых вопроса подсудимым.

О его дальнейшей судьбе после того позорного судилища автору этой книги рассказал сподвижник будущего маршала Аркадий Федорович Хренов – генерал-полковник инженерных войск, Герой Советского Союза.

С ним я встретился в Лодейном Поле – небольшом городке на реке Свирь, где еще в петровские времена на верфях ладили корветы да фрегаты для российского флота. В городе проходили юбилейные торжества и туда съехались участники форсирования реки в 1944 году. Генерал Хренов в войну возглавлял инженерную службу Карельского фронта, а мне, лейтенанту, командиру роты, пришлось форсировать на утлой лодке простреливаемую вдоль и поперек полноводную Свирь.

Потом мы встречались не раз, и генерал рассказывал много нового, интересного. За свою долгую службу он побывал на высоких постах, встречался с большими людьми и был умелым рассказчиком.

Он участвовал в финской войне, защищал Одессу, Севастополь, Керчь, Волховские рубежи, Ленинград, Карелию, Дальний Восток.

Вспоминается последняя встреча. В телефоне услышал знакомый баритон.

– Так вы в Москве? Тогда приезжайте, завтра же, непременно! А я недавно выбрался из госпиталя, лежал с переломом руки.

В назначенное время я сошел на указанной остановке проспекта. Дверь отворил сам Аркадий Федорович. Небольшого роста, сильно сдавший, но с угадываемой армейской выправкой в свои восемьдесят шесть лет.

Вначале разговор зашел о его книге, которую он незадолго до того прислал мне. Посетовал на издательство, что сильно урезали, и многое не вошло в книгу.

– Войдет во вторую, – попытался я его успокоить.

– Поздно писать. Все, что мог, сделал.

Вспоминали эпизоды форсирования Свири, рассматривали фотографии. Запомнилась одна: солдат в полном снаряжении и в каске ухватился за борт перевернутой лодки, а течение гонит его. В глазах непередаваемое, пальцы судорожно сжаты, намертво вцепились в спасительный выступ посудины.

– Кто это? – спросил я, вглядываясь в глаза солдата.

– Телефонист. Наводил линию, а взрывом лодку перевернуло. Он даже катушку с проводом не успел сбросить с плеч. Видите, у него лямка.

– Спасли?

– Спасли. Даже к медали представили. А вы-то сами как переправлялись?

– Налегке: автомат, пистолет, еще пара гранат на поясном ремне, да командирская сумка.

– А противогаз?

– Их приказали сдать старшине. Иначе бы побросали.

Генерал понимающе улыбнулся, покачал головой.

Разговор зашел о маршале Толбухине, командовавшем фронтом на Миусе. Я спросил: знал ли он его?

– Тюню? А как же!

– Тюню? – не понял я. – Какого Тюню?

Он улыбнулся.

– В старину так ласково называли детей с именем Федор. Вот и его так называли, нашего Федора Ивановича. Мы с ним служили в одном батальоне.

Потом вспомнили генерала Хозина, под начальством которого мне довелось служить. Он и его хорошо знал.

– Михаила Семеновича помню по Ленинграду, он командовал военным округом, а я был начальником инженерной службы, имел звание комбрига, носил по ромбу на петлицах. До Хозина командующим Ленинградским округом был Борис Михайлович Шапошников. В мае 1937 года он убыл в Москву, принял Генеральный штаб, а Хозин вступил в командование Ленинградским округом…

Он неожиданно замолчал, будто споткнулся обо что-то незримое, тяжело вздохнул. После затянувшейся паузы продолжил глухим голосом:

– Тревожное, более того, смутное было время. Многое пришлось пережить, особенно начальникам, высоким чинам. Вы же помните, Наверное, что тогда суд был над Тухачевским и другими военачальниками, и коса Ежова работала во всю. Тогда уже и маршала Блюхера забрали и Егорова. И даже затеяли дело против Шапошникова…

– Бориса Михайловича?

– Именно!

– Но он же входил в состав военной коллегии, когда судили Тухачевского, – сказал я.

– Совершенно верно, входил, а на следующий год их всех, за исключением Буденного, арестовали.

– А Шапошникова?

– К Борису Михайловичу подбирались и тоже шили дело. Об этом он знал. Чесались по нем руки у Ежова.

Ежов в то время возглавлял НКВД и усердствовал вовсю перед Сталиным, стараясь доказать свою преданность.

– Борис Михайлович Шапошников в военных кругах занимал особое положение, – продолжал рассказ Аркадий Федорович. – Большинство военачальников родились и мужали в годы гражданской войны, военного образования не имели. А Шапошников – царский полковник Генерального штаба, военное дело знал в совершенстве, лучший штабник, не чета наркому Ворошилову. В первой мировой войне он занимал высокие посты в больших штабах, командовал дивизией. Перейдя на службу в Красную Армию, возглавил оперативное управление Полевого штаба Реввоенсовета Республики. По сути, его рукой разрабатывались главные стратегические операции. Таких военспецов, как Борис Михайлович, было немного. Раз-два и обчелся. Был Сергей Сергеевич Каменев, Вацетис, Шорин, Егоров. Даже Тухачевский не шел в сравнение, он-то всего-навсего поручик. Поэтому к военспецам не питали добрых чувств, относились настороженно, словно бы терпели до времени. И такое время в 1937 году наступило.

Я слушал генерала, боясь прервать, спугнуть неосторожным вопросом. Даже не решался записывать, надеясь это сделать на свежую память вечером, когда буду один.

– Одиннадцатого июня состоялся суд над Тухачевским и группой военачальников, – рассказывал Аркадий Федорович. – Через год из восьми заседателей того судилища оставались в живых лишь Буденный и Шапошников. Настала очередь Шапошникова…

И тут я, не удержавшись, прервал генерала.

– Но ведь Сталин Шапошникова уважал. Называл по имени-отчеству, никого другого, даже своих ближайших соратников, не удостаивал такой чести.

– Это так. Обращался, называя его Борисом Михайловичем. Но, зная вероломство Сталина, это ничего не значило. Помню, где-то в конце лета я получил распоряжение: срочно выехать в Москву, в Генеральный штаб. Прочитал и екнуло в груди. Все! Много было таких случаев, когда ехали по вызову – и не возвращались. И хотя стояла подпись начальника Генштаба, однако сомнение брало. – Генерал замолк, повертел в руках карандаш. – Жена тоже в панике: начала собирать вещи. Словом, в тот же день я выехал в Москву. Ночью не сомкнул глаз, одолевали мысли да догадки. Зачем понадобился Борису Михайловичу? Ну, если бы вызвали в инженерное управление, было бы объяснимо, но вызывал-то сам начальник Генерального штаба! Приехал – и прямо с вокзала на Арбат, в бюро пропусков. Там уже лежал на мое имя заказ на пропуск.

В приемной меня встречает порученец Бориса Михайловича. Он явно возбужден.

– Наконец-то! Командарм о вас уже справлялся.

– А сам он где? – Вижу дверь в кабинет раскрыта и там никого нет.

– Он на квартире, болен. Приказал, товарищ комбриг, немедленно ехать к нему. Вызываю машину. Сейчас сообщу Борису Михайловичу.

Открыла дверь молодая женщина с привлекательным, но встревоженным лицом.

– Мария Александровна, – назвала она себя и провела в большую гостиную. – Борис Михайлович, к тебе! Садитесь, отдыхайте…

Я сел, взгляд упал на фотографию на стене: молодой, лет двадцати, военный, на петлицах лейтенантские квадраты и эмблема инженерных войск. «Сын», – догадался я.

Из соседней комнаты вышел Шапошников: в форме, словно в своем служебном кабинете. Даже ворот кителя застегнут на крючки. Протянул руку, справился, как доехал.

– Не желаете ли перекусить? Мария Александровна быстро приготовит.

– Спасибо, товарищ командарм. – Вижу, что он взволнован, хотя и старается это скрыть. Конечно, ему сейчас не до распития чаев.

– Я вот зачем вас пригласил, Аркадий Федорович, – назвал он меня по имени-отчеству, усаживая против себя в кресло. – Помните, летом позапрошлого года после рекогносцировки пограничной зоны мы писали акт. Послали его на имя наркома, а к нему прилагали записку о необходимых работах в укрепрайонах. Вы еще составили расчет необходимых сил и средств.

– Помню, товарищ командарм. Только мы так и не получили на него ответ.

Будучи командующим войсками Ленинградского округа Шапошников проявлял особое внимание к укреплению пограничной зоны. Граница с Финляндией в непосредственной близости. В ясный день с Исааковского собора можно было наблюдать финские пограничные дозоры. Вблизи границы строились дороги, аэродромы, укрепления. Особенно большие работы проводились на Карельском перешейке. Наша разведка отметила нахождение там французских специалистов, которые помогали финнам возводить линию укреплений, наподобие созданной во Франции «линии Мажино». Естественно, мы проводили соответствующие меры, доносили в наркомат, предлагали, но с нами не всегда считались, а то и просто отмалчивались.

– Так где же копии этих документов? Сохранены ли? – Он смотрел на меня таким взглядом, будто заглядывал в душу.

– Так точно, хранятся в деле.

– Они у вас? В целости? Не изъяты ли?

– Никак нет, на месте.

Борис Михайлович откинулся в кресле, помолчал.

– Аркадий Федорович, голубчик!.. – Он имел привычку в обращении называть собеседника «голубчик». – Эти документы должны быть у меня! Как можно скорей!

– Переслать по почте?

– Нет, нет, только нарочным! Впрочем, и ему нельзя доверять.

– Я их сам вам доставлю.

– Да, да, конечно. Но сделать это нужно без промедления, как можно скорей… И еще, голубчик, о том никто не должен знать. Никто! Вы сейчас же возвращайтесь к себе. Билеты вам будут вручены на ближайший поезд. Я распоряжусь. И – назад! С документами! На «Красной стреле». Комендант будет предупрежден. Это очень важно и сделать нужно архисрочно.

Не теряя времени, я выехал в Ленинград. Я догадывался, чем вызвана такая поспешность: над Борисом Михайловичем сгустились тучи. Он, конечно, понимал, что на суде высветилось истинное состояние высшего военного руководства, его бездарность, о которой никто не должен был знать, прояснилась и неблаговидная роль Сталина. И потому были нежелательными свидетели, заседавшие на недавнем суде. В их числе оказался и Шапошников.

– И что же было дальше? – спросил я генерала.

– Дальше? Наутро я был в отделе, затребовал дело. Листал с волнением толстый подшив. Дрожали руки. А вдруг кто-нибудь документы изъял? «Не может того быть», – успокаивал себя. Наконец, нашел. Даже перевел дух. Я уже готов был ехать на вокзал, как вдруг звонок телефона. Адъютант командующего округом генерала Хозина.

– Вас вызывает командующий.

Вот уж некстати! До отправления поезда времени в обрез. Еще нужно предупредить коменданта. Решился с Хозиным объясниться по телефону. Услышав его глуховатый голос, сказал:

– Товарищ командующий, меня срочно вызвал начальник Генштаба. Через сорок минут отходит поезд на Москву.

– Зайдите! – телефон смолк.

– В чем дело, комбриг? – генерал Хозин принял меня сразу. – Зачем вызывают?

Помня предупреждение Шапошникова, я не решился рассказывать обо всем, слукавил:

– Не могу знать.

Командующий вскинул бровь.

– Что-нибудь серьезное?

– Да– У подъезда стоит моя машина. Воспользуйтесь. О деле потом, когда вернетесь.

И я поспешил на вокзал. В Москву приехал ночью, позвонил Борису Михайловичу.

– Немедленно ко мне! – последовала его команда.

Он взял привезенные мной бумаги, надел пенсне, стал их листать. Потом сел за стол и углубился в чтение, совсем позабыв обо мне. А я стоял, боясь о себе напомнить.

– Вы извините, голубчик, – вдруг произнес он, отрываясь от чтения. – Посидите. Если бы вы знали, как я_чвам обязан…

– Неужели такие важные документы? – спросил я Аркадия Федоровича.

– Важные. Но дело в другом: они опровергали обвинение в его вредительстве, будто бы он преднамеренно не занимался укреплением нашей гранит цы, когда командовал Ленинградским округом. Вот в чем смысл. А он-то делал все, что было в его силах. И не удалось кому-то состряпать против него дело. Не будь этих документов, наверняка с ним разделались бы, как поступили с другими.

И все же крыло репрессий задело маршала. Его сын Игорь Борисович Шапошников, генерал-лейтенант в отставке вспоминал: «В войну все помыслы нашего народа были направлены на скорейший разгром врага. Вносил свой вклад в это святое дело и мой отец, Борис Михайлович Шапошников, Маршал Советского Союза. Хотя, честное слово, диву даюсь, как он нашел силы плодотворно работать, после того, как по личному указанию Берии был арестован один из наших близких родственников…»

Маршал Шапошников не дожил до Победы всего сорок четыре дня. В те дни небо над столицей часто озарялось торжественными салютами нашим войскам. Прогремел он и 28 марта, когда Москва, прощаясь с ним, воздала покойному высшую воинскую почесть двадцатью четырьмя артиллерийскими залпами. Маршалу не было еще шестидесяти трех лет…

Его именем были названы Высшие стрелковотактические курсы нашей армии – «Выстрел», военное училище, улица в Москве. Но главное, он оставил о себе память замечательными военными трудами, создал «генштабовскую школу», в которой выросли такие выдающиеся военачальники, как Василевский, Ватутин, Штеменко, Антонов, Захаров и другие, внесшие неоценимый вклад в дело разгрома врага в Великой Отечественной войне.

Глава третья
МАРШАЛ ЕГОРОВ И ДРУГИЕ

В ноябре 1937 года нарком внутренних дел обратился с ходатайством:

«Тов. Сталину.

Посылаю на утверждение четыре списка лиц, подлежащих суду Военной Коллегии:

1. Список № 1 (общий).

2. Список № 2 (быв. военные работники).

3. Список № 3 (быв. работники НКВД).

4. Список № 4 (жены врагов народа).

Прошу санкции осудить всех по первой категории.

Ежов»

Первая категория означала расстрел.

Списки были рассмотрены Сталиным и Молотовым, и на каждом из них имелась резолюция: «За. И. Сталин. В. Молотов».

В результате массовых репрессий в 1937, 1938 и в последующие годы было устранено из армии около половины командиров полков, большинство военных комиссаров бригад, дивизий, корпусов. Такая же участь постигла почти всех командиров бригад и дивизий, всех командиров корпусов. Были физически уничтожены все командующие войсками военных округов.

Репрессированными оказались: 34 бригадных комиссара из 36, 221 комбриг из 397, 136 комдивов из 199, 25 корпусных комиссаров из 28, 60 ком-коров из 67, 15 армейских комиссаров 2-го ранга из 15, 2 флагмана флота из 2, 12 командармов 2-го ранга из 12, 2 командарма 1-го ранга из 4, 2 армейских комиссара 1-го ранга из 2, 3 Маршала Советского Союза из 5.

Председатель Военной коллегии армвоенюрист В. В. Ульрих докладывал: «За время с 1 октября 1936 года по 30 сентября 1938 года Военной коллегией Верховного суда СССР и выездными сессиями коллегии в 60 городах осуждено: к расстрелу – 30 514, к тюремному заключению – 5 643, всего – 36 157».

Далее он сообщал, что «в настоящее время имеется большое количество пересмотренных дел об участниках правотроцкистских, буржуазно-националистических и шпионских организаций: в Московском военном округе – 800 дел, Северо-Кавказском военном округе – 700 дел, Харьковском военном округе – 500 дел, Сибирском военном округе – 400 дел».

И он же, Ульрих, предлагал: в силу секретности не допускать защитников на судебные заседания.

Советский публицист Эрнст Генри писал: «Никакое поражение никогда не ведет к таким чудовищным потерям командного состава. Только полная капитуляция страны после проигранной войны может иметь следствием такой разгром. Как раз накануне решающей схватки с вермахтом, накануне величайшей из войн Красная Армия была обезглавлена».

После расправы над руководством Киевского военного округа туда был назначен членом Военного совета Щаденко.

– Ефим, ты должен навести в округе железный порядок, – напутствовал его Ворошилов. – Покажи, как ты умеешь это делать.

– Сделаю, – пообещал тот.

Спустя 2 месяца, в конце ноября 1937 года в Москву на армейское совещание съехалось с мест руководство. В разгар работы приехали Сталин и Молотов.

Как всегда, встреченный рукоплесканиями и долгими приветствиями, Сталин, явно играя в демократию, обратился к собравшимся:

– А как красноармейцы относятся к тому, что вот были командиры, им доверяли, а потом вдруг их хлопнули? – Скупым жестом он припечатал ладонью столешницу и тут же пояснил: – Арестовали?.. Как относятся красноармейские массы? Имеются ли тут факты потери авторитета партии, авторитета военного руководства? А возможно, говорят так: «Черт вас разберет, вы сегодня даете такого-то, потом арестовываете его. Кому верить?»

В зале зашумели. Вопрос, что называется, не в бровь, а в глаз. Послышались голоса:

– Такие разговоры, действительно, были…

– И записки такие тоже нам поступали.

Потянул руку с желанием выступить Щаденко.

Ворошилов кивнул, объявил:

– Слово комиссару 1-го ранга Щаденко. Уверен, что он внесет ясность о происходящих на местах делах.

Откашлявшись и придав голосу уверенность, тот начал со здравицы великому вождю и учителю, сумевшему присечь вражеские козни проклятых военных преступников, шпионов и диверсантов. Сказал, что он, Щаденко, был направлен партией на ответственный участок, где сидел в недавнем ярый враг Якир. Потом уже начал о деле.

– Военному совету округа предстояло провести ряд разъяснительных собраний. В Новгород-Волын-ске имелись два неправильных выступления, направленных на то, чтобы впечатление, которое было создано на собрании, смазать каверзными вопросами…

– И что же вы? – спросил из президиума Сталин. – Осадили?

– Нет, мы не осаживали, товарищ Сталин. Выступивший человек оказался врагом… Нас нарком предупреждал и говорил – вы там смелее действуйте. Корпусное звено на сегодняшний день поражено врагами у нас на 90 процентов, даже больше. В дивизионном звене не меньше 70 процентов. До полкового звена мы еще по-настоящему не добрались.

Неизвестно, кем и как определялась эта страшная «процентовка». Называя проценты, убежденный партиец как бы выпрашивал право беспощадной расправы над людьми. И такое право он получил. Мог ли возразить Сталин, когда он сам определил ликвидировать 80 процентов руководящего состава Красной Армии!

Раскручивать дела в округе Щаденко стал с таким рвением, что скоро сам командующий округом командарм Федько оказался в числе врагов и был расстрелян.

Начальник управления боевой подготовки генерал В. Н. Курдюмов докладывал: «Последняя проверка, проведенная инспектором пехоты, показала, что из 225 командиров полков, привлеченных на сбор, только 25 человек оказались закончившими военное училище, остальные 200 человек – это люди, окончившие курсы младших лейтенантов и пришедшие из запаса».

На нехватку офицерских кадров сетовал командующий Закавказским военным округом командарм Н. В. Куйбышев, брат известного партийного деятеля.

– Куда же девались командиры? – спросили его.

– Переведены в ведомство Наркомвнудел без занятия определенных должностей, – не скрыл досады командующий и продолжал: – Как может быть умелым командир Грузинской дивизии Дзабахидзе, который до этого в течение двух лет командовал только ротой и больше никакого командного стажа не имеет.

Буденный с места подал голос: «За год можно подучить».

Ворошилов: «Семен Михайлович считает, что если ротой умеет хорошо командовать, то и армией сможет».

Вот так! Через год каждый ротный может стать командармом.

Стоило ли после подобного высказывания маршала Буденного и наркома обороны Ворошилова искать причины слабости нашей армии!

В марте 1939 года состоялся XVIII съезд партии. С его трибуны Ворошилов, вызывая рукоплескания, докладывал об увеличении количества конницы в Красной Армии в полтора раза!

Полным ходом шло создание тачанок, их производство поставили на поток. Конница вооружалась пиками, для коней вместо подков разрабатывались галоши, прочность касок проверялась ударами клинка.

Всю боль и досаду за допущенный Сталиным произвол и беззаконие, дискредитацию демократии, за массовые репрессии ни в чем не повинных людей высказал один из старейших коммунистов и активных участников революции Ф. Ф. Раскольников. Выражая особую тревогу за истребление опытных военных кадров Красной Армии, при нарастающей угрозе войны с фашистской Германией, он, обвиняя Сталина, писал в знаменитом открытом письме:

«…Накануне войны вы разрушаете Красную Армию, любовь и гордость страны, оплот ее мощи. Вы обезглавили Красную Армию и Красный Флот. Вы убили самых талантливых полководцев, воспитанных на опыте мировой и гражданской войн, во главе с блестящим маршалом Тухачевским.

Вы истребили героев гражданской войны, которые преобразовали Красную Армию по последнему слову военной техники и сделали ее непобедимой.

В момент величайшей военной опасности Вы продолжаете истреблять руководителей армии, средний командный состав и младших командиров.

Где маршал Блюхер? Где маршал Егоров?

Вы арестовали их, Сталин!

Для успокоения взволнованных умов Вы обманываете страну – будто ослабленная арестами и казнями Красная Армия стала еще сильней.

Зная, что закон военной науки требует единоначалия в армии от главнокомандующего до взводного командира, Вы воскресили институт военных комиссаров, который возник на заре Красной Армии и Красного Флота, когда у нас еще не было своих командиров, а над военными специалистами старой армии нужен был политический контроль.

Не доверяя красным командирам, Вы вносите в армию двоевластие и разрушаете воинскую дисциплину.

Под нажимом советского народа Вы лицемерно воскрешаете культ исторических русских героев – Александра Невского, Дмитрия Донского, Суворова и Кутузова, надеясь, что в будущей войне они помогут Вам больше, чем казненные маршалы и генералы.

Пользуясь тем, что Вы никому не доверяете, настоящие агенты гестапо и японская разведка с успехом ловят рыбу в мутной, взбаламученной Вами воде, подбрасывая Вам в изобилии подложные документы, порочащие самых лучших, талантливых и честных людей.

В созданной Вами гнилой атмосфере подозрительности, взаимного недоверия, всеобщего сыска и всемогущества Народного комиссариата внутренних дел, которому Вы отдали на растерзание Красную Армию и всю страну, любому «перехваченному» документу верят или притворяются, что верят, как неоспоримому доказательству…»

Письмо Раскольникова датировано 17 августа 1939 года, а 12 сентября того же года он при странных обстоятельствах скончался в Ницце, во Франции, где жил в изгнании…

А расправа над генералитетом, меж тем, продолжалась. Маховик репрессий не сокращал обороты.