Текст книги "Выбитый генералитет"

Автор книги: Анатолий Корольченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 23 страниц)

М. Н. Тухачевский
1893–1937

Войдя в кабинет, Михаил Николаевич распахнул окно. Утро было по-майски ясным, солнечным, и он ощутил свежесть чуть влажноватого после дождя воздуха.

Постояв немного у окна, Тухачевский сел за стол, перекинул на календаре листок: 11 мая, вторник. Потянулся за папкой с документами, которую положил адъютант. Он всегда просматривал бумаги с утра, чтобы они не залеживались. Но тут зазвонил телефон.

– Товарищ маршал, здравствуйте. – Он узнал порученца по особым делам наркома. – Вас вызывает товарищ Ворошилов.

Нарком был явно не в духе. Не ответив на приветствие, поднялся, уперся руками об стол.

– Принято решение об освобождении вас от должности моего заместителя, – произнес он глухим голосом и бросил короткий взгляд на стоящего перед столом маршала.

Воцарилось молчание. Его нарушил Михаил Николаевич.

– Могу я узнать причину отстранения? – Голос выдавал волнение. – В чем причина?

– Решение принято правительством. Для пользы дела. – Ворошилов вертел в руках карандаш и, отведя взгляд, будто бы читал лежавший на столе документ. – Вы назначаетесь командующим Приволжским военным округом. Завершайте дела и не медля отправляйтесь в Самару. Приказ о назначении и документы вам вручат. Есть вопросы?

– Вопросов нет. – Тухачевский повернулся и решительным шагом направился к двери.

Еще несколько дней назад на совещании он заметил подозрительную настороженность к нему наркома. Тот как бы его не замечал, словно первого заместителя в зале не было. Впрочем, отношения между ними всегда были официальными, без доверительной и полезной для дела близости. Обнаруживалась как бы естественная несовместимость, не позволявшая достигнуть взаимопонимания.

Они и в самом деле были разными людьми: и по интеллекту, и по профессиональному уровню, и по характеру. Все окружающие это видели, отдавая предпочтение не наркому, а его заместителю.

Приволжский военный округ – далеко не перворазрядный, командовать туда посылают чаще всего для стажировки, перед назначением на крупный пост. Или проштрафившихся. Но в чем он виноват?

Тухачевский шел по длинному коридору, не замечая вокруг никого. Один полковник обратился к нему с вопросом, но он ответил, что не может сказать ничего определенного, потому что он уже не заместитель наркома.

– Как? – воскликнул полковник, провожая маршала полным недоумения взглядом.

Михаил Николаевич опустился в кресло, осмотрел ставший сразу чужим кабинет, в котором проработал шесть лет. Какие здесь решались дела! Какие разгорались споры! И все – в интересах армии, укрепления ее мощи, боеспособности.

Да и сейчас у него непочатый край неотложных дел. Сможет ли его преемник продолжить начатое и успешно его решить? Надо позвонить Сталину. Не мог Ворошилов без санкции Сталина сместить его с должности. Сталин обязательно должен об этом знать.

Мысль о Сталине заставила вспомнить 1 мая 1937 года. Шел военный парад. Неожиданно он поймал на себе взгляд генсека. Как всегда тяжелый и холодный, на этот раз, казалось, он пронизал его насквозь, заставил насторожиться. Не подавав вида, Михаил Николаевич стал смотреть на людской поток, разлившийся на Красной площади. Однако до конца церемонии чувствовал на себе этот подозрительный взгляд.

Летом прошлого года между ним и Сталиным пролегла тень настороженности. Тогда на Военном совете решался вопрос: послать ли в Испанию войска.

– Непременно нужно послать, – изрек генсек.

Его тут же поддержал Ворошилов. Он не имел своего мнения и всегда соглашался со Сталиным.

Но Тухачевский тогда возразил:

– Если мы пошлем в Испанию войска, мы даем полное право Германии и Италии сделать то же, и война разрастется. Наше участие в военных действиях обнажит и покажет слабости Красной Армии, а их у нас предостаточно. На испанских полях мы потеряем лучшие кадры и ослабим армию.

– Что же вы предлагаете? – не без раздражения спросил Сталин.

– Ограничиться посылкой добровольцев и боевой техники.

Большинство членов Военного совета согласились с предложением Тухачевского, а не Сталина, что покоробило его самолюбие…

Рука потянулась к телефону правительственной связи.

– Тухачевский. Соедините меня с товарищем Сталиным.

– Сейчас, Михаил Николаевич, – отозвался помощник генсека Поскребышев. Он побаивался маршала. Однажды в разговоре с ним он назвал Сталина хозяином. «А мы, выходит, его холуи?» – строго спросил Тухачевский. И ему пришлось извиняться, а в дальнейшем проявлять осторожность.

Послышался характерный с акцентом голос:

– Слушаю.

– Товарищ Сталин, прошу вас принять меня для объяснения.

– Что случилось, товарищ Тухачевский? Вы чем то взволнованы?

«Зачем он спрашивает? Ведь все же знает!» – пронеслось в сознании маршала.

– Мне сейчас объявили приказ о новом назначении.

– Куда?

– В Самару, командующим округом.

В трубке наступило молчание.

– А вас это не устраивает? Что же вам надо, товарищ Тухачевский?

– Встретиться с вами.

– Хорошо, подъезжайте.

Сталин выслушал его. Подойдя почти вплотную, уставился в его глаза. Генсек смотрел не моргая, как бы пытаясь проникнуть в мозг маршала и узнать его мысли. Когда-то Тухачевский был по должности выше, теперь он в его, Сталина, власти и от него зависит судьба этого человека.

«Он просит защиты? Но, нет! После того, что сообщил в письме Бенеш, он пальцем не шевельнет, чтобы защитить этого молодого маршала, советского Бонапарта. От него можно ждать всего. Конечно, у него светлая голова и богатейший военный опыт, не то что у этого балабона, «первого красного офицера» Клима. Равных ему в армии нет. Но он опасен, опасен для него, Сталина», – размышлял генсек. Но сказал другое:

– Я вам верю, товарищ Тухачевский. – И неожиданно положил руку на его плечо.

Жест был проделан с такой участливостью, что дал полную уверенность в благополучном разрешении досадного недоразумения.

– Благодарю, товарищ Сталин! Спасибо.

– Не надо благодарности. Забота о человеческой судьбе есть обязанность каждого честного коммуниста. В Самаре, думаю, вы не задержитесь. Мы тут разберемся. Счастливой дороги…

Знал бы Михаил Николаевич, какие черные мысли затаил генсек!

Всего три дня назад произошла встреча Сталина с Ворошиловым, на которой решилась его судьба. Ежов только что доставил новое досье.

– Ну, Клим, ты и теперь будешь настаивать, что у тебя в армии порядок и нет предателей?

– Уверен, что таких нет.

– Но донесения оттуда утверждают обратное. По-твоему выходит, что Бенеш не прав, а ты прав. Ты пытаешься защитить Тухачевского. Говоришь, что он честный. Но мы имеем новые улики…

– Уж не те ли, что купил Ежов у немцев?

– А если и они? Улики убедительны…

– Для того, Коба, кто уже убежден. Ведь все это фотокопии. А сфабриковать их для умельца не составит никакого труда.

– Ты, Клим, защищаешь свое ведомство, а значит, и себя. А потому делай выбор: или признаешь улики, или объявляешь себя соучастником заговора…

Ворошилов молча развел руками…

В Самару Тухачевский уезжал с Ниной Евгеньевной. Дочь Светлана оставалась с бабушкой в Москве, ей предстояли годовые экзамены в школе.

Провожал их порученец Евгений Васильевич Шилов и шофер Иван Федорович Кудрявцев.

– Ну, Ваня, не поминай лихом, – обнял он на прощание шофера. – Если пришлю вызов, приедешь?

– Обязательно! Столько лет вместе. – Когда-то в 1918 году он помог Михаилу Николаевичу освободиться из-под ареста, и с той поры они не расставались.

Поезд тронулся, в окнах поплыли строения вокзала. «Надолго ли из Москвы?» Сколько в его жизни было таких неожиданных назначений, сборов, переездов. И сколько еще будет?

В Самару они прибыли утром. Едва поезд подкатил к платформе, в вагоне появился командарм 2-го ранга Дыбенко. Ему предстояло сдать командование округом Михаилу Николаевичу и выехать к новому месту службы.

– Куда предписание? – спросил тот.

– Командующим Ленинградским военным округом. – И осторожно спросил причину столь странного назначения.

– Мне самому непонятно. Но не будем об этом, Павел Ефимович. Время рассудит.

За эти дни он сильно изменился: похудел, голова засеребрилась, нервы натянуты, как струны. Но он сдерживал себя, старался быть спокойным, ровным.

26 мая проходило совещание политсостава округа. Тухачевский выступил на нем, определил, какие предстоит решать задачи в ходе летней учебы.

Его слушали внимательно. Перед собравшимися предстал высокообразованный человек, глубоко знающий теорию и практику военного дела, владеющий методикой воспитания и обучения.

– Объясните, почему вас сняли с должности заместителя наркома? – послышался из глубины зала голос. Наступила тягостная тишина. В который уже раз ему задавали этот вопрос, а ответа он так и не находил.

– Так решило правительство. Более ничего сказать не могу.

После совещания он и Дыбенко отправились в штаб. Они только приступили к деловому разговору, как в кабинет вошли трое в форме сотрудников НКВД.

– Гражданин Тухачевский, вы арестованы, – и старший в чине майора положил на стол листок. – Вот ордер на ваш арест. Пройдемте к машине.

– Павел, – обратился арестованный к Дыбенко перед тем как покинуть кабинет, – скажи Нине, чтобы она возвращалась в Москву. Помоги ей.

Дыбенко прибыл на квартиру Тухачевского бледный и взволнованный.

– Что случилось, Павел Ефимович? Где Миша?

– Пина Евгеньевна, случилось несчастье. Вернее – недоразумение: Михаила Николаевича арестовали. Вы сегодня должны вернуться в Москву. Билет доставят и вас проводят.

В тот же день она выехала в Москву. И этим же поездом в специальном вагоне под охраной везли ее мужа.

Пребывание в Самаре, действительно, было недолгим.

– Итак, гражданин Тухачевский, я – следователь Ушаков, – произнес сидевший за столом. Худое, с впалыми щеками лицо, глубоко запавшие глаза, голый череп. – Мне поручено провести следствие на предмет вашей враждебной деятельности.

– Вы несете чушь! – не сдержался Михаил Николаевич. – Так я арестован по этой причине?

– Давайте сразу условимся: вопросы буду задавать я. Вам дано право только на ответ. Итак, гражданин Тухачевский, продолжим. Чтобы не осложнять отношения, лучше будет, если вы во всем признаетесь сами.

– Я еще раз повторяю, что мне не в чем признаваться. Я честно исполнял свой воинский долг.

– Если бы… – многозначительно изрек следователь. – На вас имеется достаточно компромата. Вот заявление одного члена антисоветской организации. Оно подтверждает, что вы являетесь инициатором заговора… Вот и второе заявление…

– Написано под копирку.

– Зачем вы так? Они написаны в разное время, различными лицами… А вот любопытная информация секретаря парткома штаба Западного военного округа. Он обвинял вас в третировании коммунистов.

В памяти возникло лицо губастого партийного секретаря, бездельника и болтуна. Однажды Михаил Николаевич при всех упрекнул его в демагогии. Тот в отместку накатал в Москву донесение. На имя наркома Фрунзе.

Ознакомившись с письмом, Михаил Васильевич написал: «Партия верила тов. Тухачевскому, верит и будет верить». И вот этот «документ» приобщен теперь к делу.

– Так это же кляуза! – воскликнул подследственный. – Фрунзе не поверил, а вы пытаетесь ее использовать.

Следователь промолчал.

– Вот еще свидетельство. В нем прямо указывается, что в военных кругах готовится заговор против нашего правительства, против народа, и вы, Тухачевский, стоите во главе его.

– Я отказываюсь признать это. Все, в чем вы меня пытаетесь обвинить – ложь и клевета.

Но следователь будто не слышал, перевернул лист и продолжил читать.

Совсем не просто было опровергнуть подтверждаемую фальшивыми документами версию умельцев из НКВД.

Заплатив огромную сумму из средств своего ведомства за берлинское досье, Ежов делал все возможное, чтобы подтвердить достоверность немецкой фальшивки. На карту теперь была поставлена его, «железного наркома», карьера и жизнь. Сталин ошибок не прощал. Подручные Ежова стали спешно стряпать дело о военном заговоре.

Начали они с ареста заместителя начальника строительства столичной больницы Михаила Евгеньевича Медведева. Он был вне подозрений, но в прошлом комбриг руководил одним из управлений штаба РККА, который возглавлял Тухачевский.

Четыре года назад Медведева уволили из рядов Красной Армии.

– Арестовать, – приказал «железный нарком», когда кто-то услужливо донес, будто бы от него, Медведева, когда он еще служил в армии, слышали о каком-то заговоре. – Сейчас же арестовать!

И Медведева арестовали и начали кроить «дело».

– Когда вы услышали о заговоре? От кого?

– Кто-то мимоходом сказал, не помню уже кто. Дело-то было шесть лет назад, – признался комбриг.

Попытки навязать разработанную на Лубянке версию арестованным отвергались.

– Не церемониться! Уломать! – последовал приказ Ежова. И Медведева «уломали»: он безропотно стал подписывать все, что ему представляли.

К «делу» о заговоре подключили ранее арестованных военачальников Примакова и Путну. Оба они, герои гражданской войны, теперь в тюрьме переносили нечеловеческие мучения. Вскоре к ним присоединили и начальника главного управления кадров Красной Армии комкора Фельдмана. Не вынеся пыток, он написал письмо Ежову: «…Я готов, если это нужно для Красной Армии, выступить перед кем угодно и где угодно и рассказать все, что я знаю о военном заговоре…» Человека «сломали».

– Значит, вы отказываетесь давать показания? – со зловещим спокойствием спросил Тухачевского следователь.

– Мне не в чем признаваться. Никаких дел против народа я не вел.

– А вы подумайте. Добровольное признание смягчит вашу участь.

– Я вас не понимаю. Вы просите давать показания о делах, которые я не совершал.

– Не прошу, а требую, гражданин Тухачевский. И требую не я, а народ.

– Вы еще скажите – партия, – усмехнулся Михаил Николаевич.

– Не улыбайтесь! Именно партия требует.

– Партия не нуждается в измышлениях.

– Да, измышления ни к чему. Нужна правда, которую вы пытаетесь скрыть. Но вам это не удастся! Вы изобличены не только показаниями ваших сообщников, но и документами.

– У меня нет сообщников и нет документов.

– Хорошо. Это ваша подпись? – прикрывая текст рукой, следователь протянул переснятый на фотобумагу документ. – Нет, нет, в руки я не дам, смотрите так.

– Да, подпись моя. Но что это за документ? Ведь я подписывал тысячи.

– Потом покажем. Важно было установить подлинность вашей подписи… Так вы отказываетесь давать показания? – Следователь нажал под столешницей кнопку.

Вошел конвоир.

– Уведите арестованного.

Его отвели в камеру, где находился стол, пришел Ушаков, принес бумагу, чернила, стал уговаривать написать признание. В полночь его сменил другой следователь и тоже, не давая спать, требовал сделать признание.

А с утра опять продолжился допрос. Но он остался безрезультатным.

– Так продолжаться не может, – не скрывал раздражения следователь, и Тухачевского увели.

На этот раз Михаила Николаевича поместили в камеру с ярко светящимися лампами, свет которых жег каждую клетку тела. Единственный табурет. Спать не разрешали.

Утром его опять вызвали к следователю. И снова он отказался признать не существовавшее.

– Ну что ж, тогда я вынужден применить к вам другие меры.

Вошли два охранника и провели его к дверям соседней комнаты. Втолкнули внутрь и тотчас захлопнули дверь. Он успел увидеть трех бравых парней. И тут же удар свалил его с ног. Потом последовал жесткий удар в лицо, пах, живот…

Он не помнил, сколько времени был без сознания.

– Смойте с лица кровь, приведите себя в порядок, – приказал один из парней, когда он открыл глаза.

– Надеюсь, теперь вы согласитесь отвечать на вопросы, – не глядя на него, сказал следователь. – Пишите, как вам удалось связаться с польским агентом Домбалем…

– Поляком Домбалем? Он же был секретарем ЦК польской компартии.

– Не секретарем, а польским шпионом. Так и пишите – польским шпионом. И все такое прочее.

Склонившись над листом бумаги, он задумался, словно собираясь с мыслями. Две капли крови скатились по рассеченной брови и упали на бумагу. Он вытер лоб платком, а капли не стал смахивать.

– Возьмите, промокните, – протянул следователь промокашку.

Повинуясь, Михаил Николаевич взял ее, но не вытер кровь, а положил под влажную ладонь.

Эти два кровяных пятна так и остались на подшитом к делу 165-м листе допроса…

А где же была прокуратура страны, это недремлющее око справедливости? Что делал главный прокурор – совесть советской государственности? Должность эту в те трудные годы исполнял небезызвестный краснобай Вышинский. Получив юридическое образование и обладая эрудицией, он использовал их в своих личных интересах. В 1917 году, будучи председателем Якиманской районной управы Петрограда, он подписал распоряжение о розыске, аресте и придании суду как немецкого шпиона Ленина. Затем переметнулся от меньшевиков к большевикам. Был ректором Московского университета, потом стал работать в прокуратуре.

Став прокурором СССР, Вышинский в угоду сталинского произвола подменил вековые принципы законности порочной практикой насилия. Возведя критерий виновности в признании обвиняемого, он дал свободу применения к арестованным пыток и насилия.

Когда следствие по «делу» о заговоре было закончено, Вышинский пожелал с ним ознакомиться.

В присутствии Тухачевского полистал документы, сделал в тетради заметки. В заключение спросил:

– Вы признаете свою вину?

– Нет.

– Но тут же ваша подпись, удостоверяющая обратное… Я посоветовал бы вам не вступать в противоречие с теми показаниями, что давали на следствии. Признание ложных показаний лишь усугубит ваше положение. Надеюсь, жалоб нет?..

Весь разговор занял не более получаса.

И вот перед Вышинским восемь папок, восемь дел вчерашних военачальников, сегодня – врагов народа. «Нарушений в производстве следствия не установлено. Все обвиняемые признали вину. Можно судить».

За несколько дней до суда нарком Ворошилов вызвал к себе главного военного юриста Красной Армии Ульриха.

Небольшого роста, толстенький, светловолосый человек с пухлыми щечками, он всем своим видом показывал лакейскую преданность грозному начальству.

– На вас возложена честь председательствовать на судебном заседании, судить этих мерзавцев. В качестве заседателей будут назначены лица из высшего военного руководства. Завтра они будут здесь и вы проведете с ними инструктаж: расскажите им, как и что делать, какие вопросы задавать, как себя держать.

– Слушаюсь… Так точно… Есть… – поспешно отвечал военный юрист.

Он знал, что нарком говорит с голоса Сталина, что нерешительный Ворошилов почувствовал над собой угрозу. Особенно это стало ясно после похорон Орджоникидзе. Ульрих знал, что Серго застрелился после разговора со Сталиным. Ворошилов же не хочет такой участи.

– Суд военный и потому должен быть коротким, жестким. Все решить в течение дня, – назидал нарком. – Чтобы не было повадно другим, если такие еще появятся.

– А приведение в исполнение когда? Возможно обжалование…

– Никаких обжалований. Приведение приговора в исполнение – ночью.

– Слушаюсь.

А Михаилу Николаевичу, меж тем, вспоминалось далеко ушедшее прошлое, когда он был командующим Кавказского фронта.

В Саратов, где находился штаб Кавказского фронта, Михаил Николаевич прибыл ночью. У станционных ворот, через которые хлынула толпа приехавших, его остановил военный.

– Товарищ Тухачевский? Приказано вас сопровождать. Автомобиль на привокзальной площади.

И уже в этот день, 3 февраля 1920 года, он вместе с членом Реввоенсовета фронта Орджоникидзе и начальником штаба с головой ушли в дела предстоящей операции.

На приеме в Ставке перед отъездом из Москвы, главком Каменев его предупредил: «Главная задача вашего фронта – разгром войск Деникина. Вы, как командующий фронтом, должны сделать все возможное и даже невозможное, чтобы выполнить эту задачу. С Деникиным должно быть до лета покончено. Во что бы то ни стало его нужно разгромить».

Боевая линия Кавказского фронта на карте была обозначена красным карандашом. Она начиналась от устья Дона, продолжалась к станицам Багаевской и Цимлянской, далее тянулась вдоль Маныча и Сала на восток, к Астрахани.

– В нашем фронте четыре полевых армии и 1-я Конная армия, – докладывал начальник штаба Пугачев прибывшим. – На правом крыле, у Ростова находится 8-я армия Сокольникова, 9-я, 10-я и 11-я соответственно обороняются восточнее.

– А где Конная армия? – спросил Тухачевский.

– После неудачных боев у Батайска она сосредоточена в районе Багаевской. Приводит себя в порядок.

– Большие потери? – насторожился командующий. На 1-ю Конную армию он возлагал особые надежды. Это была та подвижная сила фронта, которая в предстоящей операции должна выполнить главную роль.

– Существенные, товарищ командующий, – ответил начальник штаба. – Но меры к ее пополнению приняты.

Орджоникидзе тактично молчал. От него не ускользнуло, что вначале в тоне начальника штаба угадывалась легкая снисходительность: ну как же, опытный полковник царской армии отчитывается перед вчерашним подпоручиком, к тому же намного моложе его! А Михаилу Николаевичу еще не исполнилось двадцати семи… Но разговор шел на равных.

Пугачев сообщил, что в настоящее время красные части потеснили деникинские войска, вышли к Манычу, а вот у Батайска потерпели неудачу. Более того, 30 января белогвардейские части сами перешли в наступление и вышли на подступы к Ростову.

Слушая доклад, Михаил Николаевич ловил себя на мысли, что прежнее командование не в полную меру оценивало силы противника, как бы занижало их, и что в действительности войска Деникина обладают боеспособностью, позволяющей не только отразить наступление красных войск, но и самим перейти в контрнаступление. И это контрнаступление, вероятно, произойдет не где-нибудь, а у Ростова, против войск 8-й армии, и что необходимо предпринять решительные меры. Но какие?

Ему представили сведения о деникинских войсках, против которых предстояло действовать. Сравнение их с силами Кавказского фронта было неутешительным: у белогвардейцев было превосходство и в пехоте, и в кавалерии. При равенстве орудий и пулеметов неприятель имел значительное количество бронепоездов, бронеавтомобилей, самолетов. У деникинцев сильная боевая линия, значительные резервы, в том числе кавалерийские, а резервы Кавказского фронта, направленные главкомом, еще в пути, они подойдут недели через две, никак не раньше.

Из представленных разведчиками документов явствовало, что неприятель непременно предпримет наступление. И в ближайшие дни, нанеся удар по ослабленным частям 8-й армии.

– В том, что это произойдет, нет никакого сомнения, – сказал начальник штаба. – А потому предлагаю Конную армию подтянуть ближе к Ростову. В случае опасности она сможет без промедления быть в нужном месте.

Возможно, командующий и согласился бы, но у него были свои соображения по использованию Конной армии. Она – главная, решающая сила в предстоящей операции.

– Когда можно ожидать наступление противника? – спросил Тухачевский начальника штаба.

– Полагаю, не ранее 15 февраля, – ответил тот и стал перечислять обстоятельства, по которым определил срок.

– Верно говорит, – согласился Орджоникидзе.

«Конечно, это так», – соглашается и командующий, но он думает о том, что нельзя допустить, чтобы противник перешел в наступление и тем самым навязывал бы свою волю войскам Кавказского фронта. Никак этого нельзя допустить! Нужно вырвать из рук противника инициативу.

– Если Деникин начнет наступать 15 февраля, то мы должны упредить его. Перейти в наступление раньше… На сутки раньше, 14 февраля.

– До подхода наших резервов? – в голосе начальника штаба слышалось недоумение.

– Именно так. Мы нанесем удар теми войсками, какими ныне располагаем. Резервы используем по мере их прибытия, для развития успеха. И еще: до настоящего времени главный удар нацеливался на Батайск. Я предлагаю иное решение. Нужно сделать так, чтобы главный удар был для врага внезапным не только по времени, но и по месту. Мы нанесем его в полосе 10-й армии, у станицы Платовской.

– А Конная армия? Где же она будет использована? – спросил Серго.

– Конечно, на главном направлении.

– Но к 14 февраля она не сможет там быть! – поддержал сомнения Серго начальник штаба.

Михаил Николаевич небольшим циркулем стал измерять по карте маршрут, что-то подсчитал, недовольно качнул головой: Конная армия и в самом деле не успевала к 14 февраля сосредоточиться у станицы Платовской.

– Может, начать наступать позже? – предложил Серго. – А я поговорю с Москвой, попрошу поторопить подход резервов.

– Нет, нет1 Всякая отсрочка нам во вред. Только 14 февраля!

– Но как же быть с Конной армией? – спросил начальник штаба. – Начинать без нее?

– Может, не стоит рисковать? – тревога передалась и Орджоникидзе.

– Без риска в нашем деле не обойтись. Тот не начальник, кто не рискует. А ответственность я. готов взять на себя.

– Зачем так говоришь? Мы все будем отвечать: и ты, и он, ия, – вспыхнул Серго. – Ну ладно, ты командующий, предлагай. Мы верим тебе.

Новый план операции существенно отличался от разработанного ранее прежним командованием. Удар из района станиц Великокняжеской и Платовской приходился на наиболее слабый участок белой армии и выводил красные войска в тыл вражеской группировки, к станице Тихорецкой. По выходу к ней отрезались пути отхода деникинским войскам, они оказывались в кольце.

– Идея замысла операции на первом ее этапе заключается в разгроме противника на передовых позициях, – объяснил командующий. – Затем в прорыв должна войти Конная армия и решительным наступлением развить успех.

Начальник штаба предложил включить в главную ударную группировку, которая должна нанести неприятелю поражение, четыре дивизии.

– Четыре дивизии мало, – не согласился командующий. – Необходимо добиться решительного превосходства, и четырех дивизий недостаточно. Нужно стянуть сюда другие дивизии.

– Но мы оголим другие участки фронта. Там будут пустоты.

– Пойдем на риск.

Для главного удара удалось сосредоточить тринадцать дивизий. Такого количества сил и средств еще никогда ранее не привлекалось. Тринадцать боевых единиц, стянутых к неширокому участку, где решался исход операции.

Развивая мысль, командующий объяснял Серго и начальнику штаба:

– Дивизии первой линии должны смять противостоящие неприятельские части, пробить в их расположении брешь. Следующие за ними части расширят участок прорыва, оттеснят силы белых к флангам, а заодно и углубятся в их расположение. А тогда уже введем в дело Конную армию. К этому времени она сумеет завершить переход и сосредоточиться в назначенном ей районе.

Рассуждения командующего были столь логично обоснованы и подтверждены расчетами, что против уже не возражал ни Орджоникидзе, ни начальник штаба, ни другие члены Реввоенсовета.

Но шла подготовка к наступлению и в штабе Деникина. Белогвардейской разведке удалось заполучить нужные сведения о частях Кавказского фронта, и специалисты скрупулезно изучали состав и состояние войск, анализировали и предугадывали возможные действия красных. Стало известно о переброске Конной армии Буденного на восток, к станице Платовской.

– Замысел большевиков ясен, – сказал Деникин. – Они хотят ударить по нашим силам с фланга, отрезать в тылу нашу основную коммуникацию. Но вместе с тем они ослабили ростовскую группировку. Мы этим воспользуемся.

Деникин давно вынашивал план отбить у красных Ростов, овладеть этими «воротами на Кавказ», а заодно захватить и столицу Войска Донского – Новочеркасск. После того, как он свершит это, перед ним откроется путь на Москву. И Антанта, он был уверен, окажет ему необходимую помощь.

Угадывая мысли главнокомандующего, генерал штаба Раковский стал излагать план наступления на Ростов. Две сильные группировки пехоты и кавалерии одновременно должны охватить город с запада и востока и выйти в тыл ростовской группировки. Город, таким образом, окажется в кольце.

– Ну что ж, пусть будет так, – дал согласие главнокомандующий.

– Кстати, Антон Иванович, у нас есть досье на нового командующего Кавказским фронтом красных Тухачевского, он сменил Шорина.

Раковский раскрыл папку и положил на стол. Среди офицеров Добровольческого корпуса нашлись такие, кто знал подпоручика Тухачевского, учился с ним вместе, а потом и воевал против германцев. Проворные контрразведчики сумели раздобыть его фотографию.

Деникин взял фото, всмотрелся в лицо молодого и полного уверенности человека. В прищуре глаз, решительном подбородке с ямочкой он угадал человека с сильной волей.

– У Тухачевского был чин гвардейского подпоручика, – пояснил штабник.

– Даже не поручика… Всего лишь взводный.

– Лет ему двадцать шесть. Кончил кадетский корпус и военное училище. Родом из дворян, начитан, весьма храбр. Участвовал в войне, удостоился шести орденов.

– Шести? Вы не ошиблись? – сообщение вызвало у него чувство уважения к противнику. Но он тут же отверг это чувство: отвага офицера отнюдь не равнозначна мудрости полководца. – Ну что ж, посмотрим, каков из него командующий. – Деникин отодвинул от себя папку-досье.

14 февраля войска Кавказского фронта перешли в наступление. И хотя в штабе Деникина ожидали от красных активных действий, но такой удар был для них полной неожиданностью, к тому же раньше намеченного срока. В наступление перешли сразу три армии: 8-я, 9-я и 10-я. Первые две атаковали белогвардейцев у Ростова, однако их удары были отражены, а в отдельных местах даже заставили красных отступить. Но зато успех выпал на долю 10-й армии, где наносился главный удар. Преодолев по льду Маныч, красные войска после упорных боев ворвались во вражеское расположение.

Находясь в отдалении от войск, Тухачевский переживал за исход сражения. Это была его первая фронтовая операция… Нет, на Восточном фронте, где он командовал 1-й, а потом 5-й армиями, он проводил операции и не без успеха. Даже не очень дружелюбный Сталин назвал его завоевателем Сибири и победителем Колчака. Но там были армейские операции, а здесь фронтовая, в ней участвуют целых пять армий. В его подчинении находились 22 стрелковых и 7 кавалерийских дивизий, да, кроме того, еще конный и экспедиционный корпуса, действовавшие в Прикаспии.

Почти все время он проводил у карты, на узле связи, получая от войск донесения и тут же передавая свои распоряжения. Однако связь работала плохо, несмотря на все старания телеграфистов.

Вглядываясь в выведенные на карте значки и линии, он видел не только штабы армий и корпусов, их начальников, но и лихих конников, трудяг-пехотинцев, неторопливых расчетливых артиллеристов. Видел боевые колонны и цепи, предугадывал действия сторон, разверЦувшееся сражение на огромном, почти восьмисотверстном пространстве…

Конная армия вошла в прорыв с опозданием. Находившаяся впереди 4-я кавалерийская дивизия Городовикова пошла не на запад, к станице Мече-тинской, как было определено планом и приказом, а повернула на юг, к Торговой (ныне Сальск). Там вели бой стрелковые дивизии 10-й армии. Поддержанные конниками, 16 февраля они овладели этим важным пунктом. Туда же направились и главные силы Конной армии. А между тем их ждали у Мечетинской. Там вели неравный бой с превосходящими силами врага стрелковые полки 28-й дивизии Азина и кавалеристы Кавказской дивизии легендарного Гая. Эти дивизии приняли на себя удар белогвардейских конников генерала Павлова. Часть их сил схватилась с кавказцами, а остальные обошли фланги пехотинцев и зашли в тыл. Азин находился в боевой цепи.