Текст книги "Выбитый генералитет"

Автор книги: Анатолий Корольченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 23 страниц)

На наблюдательный пункт командира полка прибыл командарм. Пилинога доложил ему о неудаче.

– Нужно послать в цепь штабных офицеров, – предложил начальник штаба Егоров.

Командарм не стал возражать, подозвал адъютанта майора Погребаева.

– Всех командиров в цепь, и танк сюда подтяните.

Майор сел в бронеавтомобиль, помчался к штабу передать приказ командарма.

Пилиноге генерал сказал:

– Готовьтесь к повторной атаке! В 13.00 начать! Резервный батальон посадить на автотранспорт для преследования противника.

Генерал был уверен, что на этот раз атака завершится успехом, и по овладению Старинкой враг пустится в бегство.

Подтянули орудия, минометы, пулеметы. Коротким огневым налетом подавили на окраине точки противника.

– Ура-а! – загремело в солдатской цепи. – Ура-а!

Где-то там бежал бригадный комиссар Колесников, офицеры штаба, стреляя на ходу из винтовок и пистолетов.

– Танк! – распорядился генерал.

Полковник по решительному виду командарма понял, что тот намерен поддержать атаку огнем своей машины.

– Товарищ генерал, может, воздержаться…

Но генерал не дал договорить. Ослабил на комбинезоне ремень, полез в люк.

«Тридцатьчетверка» вздрогнула и, выбросив сизый клуб газов, двинулась вдогонку солдатской цепи. Ведя огонь на ходу, танк догнал эту цепь, некоторое время двигался с ней вместе, а потом, когда огонь из деревни усилился, рванулся вперед, как бы увлекая за собой людей.

Подмяв пулеметную точку, танк ворвался в деревню. И скрылся в гуще строений. Лишь изредка оттуда доносились частая пальба, хлопки гранат, резкие, рвущие воздух выстрелы орудий.

Пехота рвалась к деревне, однако овладеть ею не удалось. Перед окраиной на пути цепи противник поставил огневую завесу, заставил красноармейцев вначале залечь, а затем и отступить. И новая попытка прорваться к танку не удалась. Оставалось одно: изменить направление отхода, прорваться в обход Старинки, по бездорожью…

А экипаж танка с генералом во главе продолжал сражаться. Яростно строчил пулемет, била пушка. Тогда немцы подтянули тяжелые орудия, выкатили их на прямую наводку. Но сталь башни выдержала удары, не поддалась и лобовая броня. Один снаряд угодил в гусеницу, разбил трак, танк потерял возможность двигаться, стал мишенью. На него обрушился град снарядов. Один угодил в борт, пробил броню и разорвался внутри.

Их всех вынесли из машины бездыханными. Один из погибших привлек внимание немцев: крупный мужчина со звездами на петлицах. Это был генерал Качалов. В тот же день жители деревни похоронили всех, не зная ни имен, ни фамилий.

Немногим тогда удалось вырваться из железного кольца окружения. Но в числе удачников нашелся один, который заявил, что командарм Качалов бросил всех и ушел.

– Как ушел? Куда?

– Известное дело, куда! Переметнулся к немцам! Сел в танк – и был таков.

Клевета в виде донесения легла на стол начальника Главного политического управления Красной Армии Мехлиса. Опять генералы-изменники! Да сколько же их! Недавно расстреляли командующего фронтом Павлова и вместе с ним группу высших чинов, потом была еще большая группа осужденных генералов. Теперь вот Качалов…

Мехлис не стал разбираться в обстоятельствах: было не до того. Зато он поспешил доложить Сталину еще об одном «генерале-предателе», приверженце тухачевщины. А уж о его умении преподнести дела в нужном свете многие знали. Ведь не один год Лев Захарович проходил в помощниках у Сталина.

– Разрешите подготовить о случившемся приказ?

– Не надо. Я сам напишу, – сказал вождь.

Не выпуская трубку из руки, Сталин степенно вышагивал по огромному кабинету.

– Некоторые большие начальники недостойно показали себя в бою, проявили малодушие и трусость, – диктовал он и подкрепил мысль фактом:

– Командующий 28-й армией генерал-лейтенант Качалов проявил трусость и сдался в плен, а штаб и части вышли из окружения.

Потом он высказал упрек двум другим генералам, якобы проявившим в бою малодушие.

– Это позорные факты. Трусов и дезертиров надо уничтожать. – Пройдя по дорожке к двери, он продолжил: – Приказываю: срывающих во время боя знаки различия и сдающихся в плен считать злостными дезертирами, семьи которых надлежат аресту как семьи нарушивших присягу и предавших Родину. Расстреливать на месте таких дезертиров.

Он бросил взгляд на стоявшего у стола помощника, торопливо записывающего его слова в тетрадь.

– Второе: попавшим в окружение – сражаться до последней возможности, пробиваться к своим. А тех, кто предпочитает сдаться в плен, – уничтожать всеми средствами, а семьи сдавшихся в плен красноармейцев лишать государственных пособий и помощи.

Так был рожден известный приказ № 270 от 16 августа 1941 года, получивший в армейских кругах название приказа отчаяния. По этому приказу находившаяся в эвакуации на Урале семья генерала Качалова незаслуженно испила до дна горькую чашу. Сам же генерал осенью того же года был заочно осужден и приговорен к расстрелу с конфискацией имущества и лишению наград и званий. Судили мертвого.

Лишь в 1956 году ему было возвращено честное имя с посмертным награждением орденом Великой Отечественной войны I степени.

Так сложилась нелегкая судьба военачальника, имя которого связано еще с далекого времени гражданской войны с тихим Доном, нашей донщиной.

И еще одно событие напомнило об этом мужественном человеке. Спустя полтора года после его гибели, в феврале 1943 года, наступавшие от Волги войска освободили Ростов. Первыми в город ворвались дивизии 28-й армии. Той самой, которая в суровую пору сражалась на трудных рубежах под командованием генерала Качалова.

П. В. Рычагов
1911–1941

Все началось с поступившей из Москвы телеграммы.

– Читайте, – подал Павлу синий бланк с наклеенными ленточками текста неулыбчивый и предельно исполнительный командир дивизии полковник Ванюшкин.

«Срочно командировать старшего лейтенанта Рычагова в распоряжение командующего ВВС страны. Прибытие…» Срок такой, что нужно выезжать немедля, чтобы успеть на проходящий поезд.

– Сдавайте немедленно дела и на станцию! Там обратитесь к коменданту, его предупредят, – приказал командир дивизии.

Всю дорогу Павла не покидала беспокойная мысль: «Зачем вызывают? Что ему, старшему лейтенанту, летчику-истребителю, скажут в штабе главного авиатора страны?»

Поезд прибыл в столицу ночью, а утром Рычагов уже был в наркомате, в кабинете самого командарма Алксниса. Слушая рапорт прибывшего, строгий латыш оценивающе оглядел его крепко сбитую фигуру, потом справился о здоровье, о летных делах, семье.

– Жены нет, холостякую, – ответил Павел.

– С этим успеется. – И спросил: – Вам, конечно, известно об испанских событиях? Так вот, правительство этой страны запросило у нас помощи. Ее армия нуждается в летчиках. Согласны вы добровольцем ехать в Испанию?

Предложение было столь неожиданным, что Павел оторопел: «В Испанию? Страну, о которой только читал, даже не мечтал побывать когда-либо в ней!»

– Кем? Летчиком-инструктором?

– Нет, боевым летчиком, истребителем.

– Я готов, товарищ командарм.

Через две недели он уже был в далекой стране, а еще немного спустя взлетел на курносом истребителе в синее небо.

Он хорошо помнил свой первый бой и сбитый им неприятельский самолет. Тогда их звено атаковали шесть итальянских «фиатов». Превосходство у противника полное, но тройка И-16 не отступила. Самолеты стрижами носились в небе, выписывали замысловатые виражи, чтобы уклониться от атаки «фиатов» и занять выгодное для стрельбы положение.

Павлу, наконец, удалось поймать момент, когда один из итальянских самолетов оказался в прицеле его пулемета. Нажав на гашетку, ударил очередью по стервятнику.

Но и его самолет оказался поврежденным. Мотор работал с перебоями, в нем что-то стучало, слышался подозрительный посвист. Летчик с тревогой вглядывался в горизонт: где-то за желтыми холмами лежал аэродром, с которого взлетел и на который должен возвратиться. О прошедшем бое не думал, в голове одна мысль: только бы долететь… Только бы дотянуть…

А на подлете, зайдя для посадки, холодея, подумал: «Выйдут ли из гнезд колеса шасси? Не заклинило ли их?» Но, слава богу, все обошлось. Круто спланировав, он посадил «ишачка» как надо.

Самолет оказался весь изрешеченный пулями. Пробоины были рассыпаны по всему фюзеляжу и плоскостям. Пара пуль угодила в бронированную спинку сиденья – единственную защиту летчика, оставив на металле глубокие вмятины. Немного повыше – и ему бы конец.

– Ну, Рычагов, не иначе как ты в рубашке родился, – покачивали головой летчики. – А может, кто-то здорово за тебя молился.

А кто молился? Разве что мать в Нижних Лихо-борах. Деревенька расположена у самой Москвы. Никого, кроме матери, у Павла нет. Жены нет, и семьей не обзавелся…

И был еще, шестой, сбитый им самолет: немецкий «мессершмитт». Эти узкокрылые и маневренные истребители появились позже. Когда он впервые увидел одного в небе, то подумал, что на стекла его очков попала соринка. Попытался смахнуть ее. Но ошибся.

Он долго с ним возился, пока не улучил момента и не ударил из пушки. «Мессер» упал неподалеку от аэродрома, и Павел побывал возле него. Долго ходил, разглядывал бронированный фюзеляж и удивлялся, что самолет цельнометаллический, и летчик в нем надежно защищен. «Нам бы такие», – подумал он.

Из Испании Рычагов вернулся в конце 1937 года с Золотой звездой Героя, двумя орденами Ленина, в петлицах две «шпалы» майора.

Вскоре в клубе подмосковного городка, где летчики нередко проводили вечера, он познакомился с Машей – будущей женой. Она стояла неподалеку в спортивном костюме, лыжных ботинках, белом беретике. Как бы не замечая его, с независимым видом смотрела в сторону. И Павел подошел к ней, чтобы пригласить на вальс.

Оказалось, что девушка пришла сюда прямо с лыжных соревнований, не успев переодеться. Голубоглазая, с застенчивой улыбкой, она походила на озорного подростка.

На следующий вечер он не узнал ее: Маша была в форме летчика – капитана, казалась строгой, недоступной.

– Это вы? Летчик? – не скрыл Павел удивления. – Летаете?

– Командир эскадрильи…

Мария Нестеренко мечтала об авиации со школьной скамьи. Закончив аэроклуб, поступила в летную школу. Летала она мастерски. Ее направили в авиаполк. Она была в числе немногих женщин, овладевших не без успеха мужской профессией.

Через неделю, в декабре 1937 года, Павел получил новое назначение: с группой воздушных асов улетел в Китай. Возвратился через год. На гимнастерке рядом с орденами Ленина красовался орден Красного Знамени.

А когда у озера Хасан разгорелись военные события, Павел Рычагов возглавил там авиацию. И снова награда – орден Красного Знамени.

На вызов в столицу он ехал с ожиданием не только разговора с наркомом обороны, но и встречи с Машей, с которой переписывался.

– Вы назначаетесь начальником Главного управления Военно-Воздушных Сил страны, – объявил ему Ворошилов. – Товарищ Сталин утвердил вашу кандидатуру. Будете самым молодым главнокомандующим.

Маша вскоре стала его женой.

В декабре 1940 года на большом совещании высшего командного состава Рычагов выступил с докладом об использовании авиации в современной войне. Перед ним выступали генералы армии Жуков и Тюленев, генерал-полковник Павлов. Опытные военачальники высказали немало ценных предложений для развития военной науки в преддверии войны. Генерал-лейтенант Рычагов, основываясь на личный опыт, изложил взгляды на способы завоевания господства в воздухе.

– Отличный доклад! – похвалил начальник Генштаба Жуков.

Однако столь лестная оценка не смогла погасить его волнения за то, что не сумел сказать правды о слабости нашей авиации, что недавняя восторженность рекордами наших летчиков не отражает истинного положения. Война в Испании показала, что советские самолеты по техническим и боевым качествам уступают немецким. Он не сказал потому, что в этом случае его ожидала участь его предшественников: Алксниса расстреляли, опытного командарма Локтионова арестовали, на Лубянке находится непревзойденный ас Смушкевич. Все они ранее пребывали на том посту, какой ныне занимает он, двадцатидевятилетний Павел Рычагов. Неизвестно, где находится многоопытный Туполев и другие авиаконструкторы.

А потом была война… Ночью и под утро 22 июня в штаб ВВС посыпались шифровки: одна тревожнее других. В них сообщалось не только о налетах немецкой авиации, но и об огромных потерях. Внезапными налетами врагу удалось уничтожить и повредить наши самолеты прямо на аэродромах, не позволив им подняться в воздух. Число потерь перевалило за тысячу, но Павел Рычагов понимал, что после уточнения их будет больше.

Последние дни и буквально вчера он просил, настаивал, чтобы самолеты переправили на запасные и полевые аэродромы, места, которые сохранялись в тайне, но сделать это ему не разрешили.

– Нельзя. Есть на то строгий приказ свыше.

Чей приказ – не говорили, но он догадывался, что приказ Сталина.

И тогда он, в недавнем прошлом боевой летчик, а ныне главный над авиацией, настоял, чтобы ему разрешили вылететь туда, где уже бушевала война.

Настойчиво зазвонил телефон.

– Вы в курсе авиационной обстановки? – услышал он голос Жукова.

– В курсе, – ответил коротко.

– Какой отдали приказ своим начальникам?

– Действовать по разработанным планам… Есть необходимость вылететь мне на Западный фронт. Уточнить обстановку на месте.

– Вылетайте. Наркома поставлю в известность, – с присущей ему решимостью сказал начальник Генерального штаба.

Сам Жуков по приказу Сталина вылетал на Юго-Западный фронт, к Кирпоносу, чтобы помочь ему организовать контрудар.

Павел Васильевич позвонил на квартиру, чтобы предупрёдить Машу о своем убытии. Но ее дома не было. «На аэродроме». И он позвонил туда. Мария Петровна служила в одном из столичных авиационных полков.

– Майор Нестеренко слушает, – послышался в трубке знакомый голос.

– Маша, я улетаю. Ненадолго. Ты не волнуйся. Звони в штаб, там будут знать, где я.

– До свидания, – подавив вздох, ответила она.

Прилетев на Западный фронт, Рычагов наблюдал с земли, как два немецких истребителя уничтожили четыре наших тяжелых бомбардировщика. Они вынырнули сверху, из облаков, юркие, стремительные. Генерал сразу узнал их, они запомнились ему еще по Испании, эти злосчастные «мессеры».

Они с ходу атаковали идущий последним наш бомбардировщик, хлестнули по нему очередями. Тот моментально вспыхнул и после взрыва стал в небе разваливаться. А «мессеры» уже били по второму, и тот с бьющим от моторов пламенем круто пошел к земле.

Потом Рычагов попал на главный аэродром, там должен был его встречать командир авиационной дивизии.

Рычагов с трудом узнал полковника Ванюшкина, того самого, который пять лет назад направил его, тогда старшего лейтенанта, в Испанию.

– Дивизии, товарищ генерал, нет. – Не глядя на него, полковник указал в сторону самолетной стоянки, где в беспорядке лежали искореженные и обгоревшие боевые машины. – Вот что осталось от дивизии.

Рычагов с трудом подавил в себе нарастающее бешенство.

– Так нужно было вчера перебросить их отсюда…

– Не разрешили.

Генерал Рычагов возвратился в Москву, и на аэродроме его предупредили, чтобы поспешил в Кремль, на совещание к Сталину. Он едва успел, вошел в кабинет последним.

Разговор, конечно, шел о безрадостном положении наших войск: над ними нависла катастрофа. Потом Сталин негромким голосом обратился к нему:

– Меня беспокоит еще и то, почему, товарищ Рычагов, наша авиация несет поражение не только на земле, но и в воздухе? Почему такие потери?

Рычагов поднялся. С молниеносной быстротой вспомнились проведенные им воздушные бои, всплыла недавняя картина расстрела «мессершмиттами» наших бомбардировщиков, промелькнула и бронированная спинка летчика со следами вражеских пуль.

– Так что вы скажете, товарищ Рычагов? – Сталин стоял рядом, держа у груди трубку. От нее тянулась едва видимая сизая струйка. – Почему такие потери? Долго ли они будут такими? Можете ли вы дать ответ?

Молчание становилось угрожающим.

– Могу, товарищ Сталин, – пересиливая в горле спазму, наконец, ответил генерал: – Потери будут до тех пор, пока летчики не пересядут на современные самолеты. Ныне они летают на гробах.

Вскинув голову, Сталин уставился на летчика, даже отступил. Остолбенел Молотов. Зловеще блеснули стеклышки пенсне Берии. Застыло испуганное недоумение на старческом лице Калинина. Окаменели сидевшие за столом военные.

Это был не просто ответ, в словах генерала звучал дерзкий вызов. Подобного еще никто не посмел допустить в разговоре с всесильным генсеком.

У Сталина глаза вдруг пожелтели – верный признак гнева. Он вонзил в генерала острый, неподвижный взгляд, казалось, сверлил его. И все увидели, как виски молодого генерала вдруг засеребрились.

– Молодой человек сказал нехорошо, – отведя взгляд и с хрипотцой в голосе, произнес Сталин. – Очень нехорошо.

В зловещей тишине он направился к двери, ведущей в его личную комнату. Дверь за хозяином кабинета бесшумно закрылась.

– На сегодня заседание отменяется, – сказал вошедший помощник генсека бритоголовый Поскребышев.

В подтверждение высказанного генералом сошлемся на авиационные авторитеты. Известный авиаконструктор А. Яковлев позже писал: «В воздушных боях наши истребители оказались хуже немецких, уступая им в скорости и особенно в калибре оружия и дальности стрельбы… Это был реальный факт: мы явно отставали в области авиации. Нашумевшие рекордные самолеты и самолеты-гиганты никак не могли заменить того, что требовали условия войны».

В тот день Машу с утра охватило недоброе предчувствие. Ей казалось, что сегодня должно что-то произойти. Может с Павлом, а возможно – с ней. Павла в Москве не было, улетел на запад, к линии фронта. У нее же в полку полеты не были запланированы.

Она позвонила к нему в управление, и там сказали, что командующий должен сюда вернуться. А когда вечером она снова справилась о нем, ей ответили, что Рычагов уже в Москве и сейчас на большом совещании, возможно, задержится.

Ночью он не появился, не явился и утром… Могла ли она предвидеть, что в это время в служебном кабинете Павла, заместителя наркома обороны, в его сейфе и ящиках стола неизвестные рылись в бумагах. Сослуживцы такое наблюдали в 38-м году, когда смещали командарма Алксниса, и в прошлом году, когда начальствовал Смушкевич.

А на следующий день к штабу ее полка подкатила черная «эмка». Сидевший в ней справился у дежурного, где заместитель полка Мария Петровна Нестеренко.

– Майор на летном поле руководит полетами, – ответили ему.

Увидев двух военных с малиновыми петлицами и знаком НКВД на рукаве гимнастерки, она сразу поняла, что приехали за ней.

– Вот ордер на ваше задержание. Следуйте за нами.

Она не стала возражать. Когда же предложили снять майорские знаки с петлиц, отказалась.

– Звания меня никто не лишал. Снимать не буду.

– Тогда это сделаем мы…

Путь до Лубянки был недалеким.

Создавая «дело» новой военной заговорческой группы, арестовали генерала армии Мерецкова, наркома вооружения Ванникова, начальника управления ПВО генерал-полковника Штерна, генерал-лейтенанта, дважды Героя Советского Союза Смушке-вича, командующего войсками Прибалтийского особого военного округа генерал-полковника Локтионова. В ту же группу включили и Павла Рычагова.

Искушенные следователи долго и терпеливо допрашивали генерала Рычагова, пытаясь получить нужное. Он же от всех обвинений отказывался, упорствовал. И тогда терпение палачей лопнуло: после очередного допроса Павлу сломали ребра, отбили почки, приволокли в камеру едва живого.

– Я ничего не подписал, – сказал он запекшимися от крови губами.

Когда в октябре 1941 года над Москвой нависла угроза немецкого вторжения, всех арестованных перевезли подальше от опасности, на Волгу. Там с прежним усердием следователи продолжали свое дело.

Утром 28 октября следователь Рейцис допрашивал Марию Петровну Нестеренко с целью выбить из нее компромат против мужа. Вошел доверенный Берии майор Родос. Наклонившись, тихо сказал:

– Кончай работу, отправляй ее в камеру. – Когда женщину увели, объяснил: – От шефа получено распоряжение…

Светя фарами, пять крытых брезентом машин выехали из ворот тюрьмы. Миновав окраину города, они направились к поселку Барбыш. Там, в глубине леса находился окруженный забором спецучас-ток НКВД. Въезд перекрывал полосатый шлагбаум, а вывешенное объявление предупреждало: «Опасная зона! Вход воспрещен!»

– Выводить пятерками! – скомандовал старший и стал выкликать:

– Штерн… Локтионов… Смушкевич… Савченко… Рычагов… Рычагов! – повторил он, повысив голос.

И тут в напряженной ночной тишине пронесся женский крик:

– Павел!.. Павел!.. Это я, Мария!

– Кто кричит? Молчать! – прикрикнул начальник в добротном полушубке.

Павел узнал ее голос. «Но почему она здесь? Ее-то за что?»

– Гражданин начальник, это моя жена, Мария Нестеренко! Позвольте проститься!..

– Нестеренко я! Мария Нестеренко, жена Рычагова! – в подтверждение назвалась она.

– Нельзя! Первую пятерку увести! – скомандовал старший, и охрана, окружив арестованных, подталкивая, увела их в темень ночи…

Женщин, а их было трое, увели последними. Спотыкаясь о смерзшиеся неровности дороги, они спустились в лощину, миновали горку, источавшую острый запах извести, когда оказались на поляне, слепя их, вспыхнул свет фар. И сразу ударили выстрелы…

В ту же ночь появился документ, названный актом. В нем сообщалось: «Город Куйбышев, 1941 год, октября 28 дня. Мы, нижеподписавшиеся, согласно предписанию Народного Комиссара внутренних дел СССР, генерального комиссара государственной безопасности тов. Берия Л. П. от 18 октября 1941 года за № 2756/Б, привели в исполнение приговор о ВМН (высшая мера наказания. – А.К.) – расстрел в отношении следующих 20 человек осужденных:

Штерн Григорий Михайлович, Локтионов Александр Дмитриевич, Смушкевич Яков Владимирович, Савченко Григорий Косьмич, Рычагов Павел Васильевич…

Розова-Егорова Зинаида Петровна, Фибих Александра Ивановна, Нестеренко Мария Петровна».