Текст книги "С миру по нитке"

Автор книги: Анатолий Эйрамджан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц)

Форпост

В конце сороковых – начале пятидесятых годов в пионерском движении появилась новая форма – форпосты. Они организовывались во дворах жилых домов – нечто вроде пионерского лагеря для детей, оставшихся летом в городе. Пионеры жили у себя дома, а целый день проводили в форпосте – играли, занимались и даже совершали экскурсии. Я в форпост не входил – мне он был не нужен. Мое неприятие пионерских лагерей распространялось, очевидно, и на городскую их форму. И, кроме того, в нашем форпосте была, в основном, одна малышня – лет по девять–двенадцать, а мне тогда уже было четырнадцать. Я самостоятельно ездил на рыбалку на Шихову косу со своими сверстниками, и, когда мы возвращались с уловом (обычно это были бычки и креветки), форпостовцы смотрели на нас с явной завистью.

И вот однажды руководительница форпоста (уже не помню ее имени, назовем ее Таня), очень нравившаяся мне тогда пионерка лет семнадцати-восемнадцати, предложила мне возглавить пеший поход форпоста на Шихову косу.

– Говорят, что туда можно пройти через Волчьи Ворота? – спросила она меня. – То есть, если идти напрямик через горы, то не так уж и далеко, верно?

– Да, должно быть близко, – сказал я. – Ведь шоссейная дорога, идущая вдоль моря, делает огромный круг. А любая дуга длиннее хорды, – привел я постулат из геометрии.

– Ты сможешь отвести нас на Шихову косу? – спросила Таня.

– Запросто! Выйдем на улицу Кецховели и, если прямо по ней идти, в конце концов придем к морю, – уверенно сказал я.

– Хорошо, тогда я назначаю поход на понедельник, – сказала Таня. – На семь утра, чтоб идти не по жаре. Там выкупаемся и на попутной машине назад. До полудня управимся?

– Думаю, да, – солидно сказал я.

В понедельник в семь утра весь форпост построился у нас во дворе и меня разбудила мама:

– Там тебя все ждут! Вставай! Ты обещал их куда-то отвести…

Я уже забыл об этом походе, но, услышав звук горна, все вспомнил, быстро умылся и, схватив что-то со стола и жуя на ходу, выскочил во двор.

– Веди нас! – сказала Таня.

– Пошли, – сказал я барабанщику и пошел впереди, а весь отряд под звуки барабана и горна потащился за мной.

На улице я решил, что идти впереди барабанщика и горниста не совсем для меня прилично – мои сверстники из соседних домов могли решить, что я тоже член форпоста, и это могло подорвать мой авторитет «нормального пацана». Я пошел по тротуару, как будто просто прохожий, а барабанщику и горнисту сделал знак, чтобы они не шли за мной по тротуару, а шли как и шли до этого – по мостовой.

Так я вывел всех на улицу Кецховели и повел по ней в сторону гор, что начинались на окраине города. По моим расчетам, перевалив через гору, мы сразу должны были оказаться на Шиховой косе. Во всяком случае, со стороны Шиховой косы гора эта имела ту же конфигурацию, что и со стороны улицы Кецховели, только в зеркальном отображении. Так мне казалось.

К сожалению, мои предположения оказались абсолютно неверными. Когда мы с большим трудом взобрались с улицы Кецховели на гору, то нам не открылся, как я предполагал, прекрасный вид на Шиховский пляж – перед нами стояла новая гора почти с теми же очертаниями.

– А где море? – спросила меня Таня.

– За той горой, – уверенно сказал я. В самом деле, море должно быть в той стороне – в этом я не сомневался.

Под руководством Тани дети затянули популярную тогда пионерскую песню о дружбе и взаимовыручке, которая должна была поднять общий моральный дух:

Кто в дружбу верит горячо,

Кто рядом чувствует плечо,

Тот никогда не упадет,

В любой беде не пропадет.

А если и споткнется вдруг,

То встать ему поможет друг...

Всегда, везде, во всем, повсюду

Друзья протянут руку!

Во второй половине дня мы перевалили через вторую гору, а моря не было – стояла еще одна гора. Вокруг были одни горы, ни одного деревца, травинки – горы и больше ничего – самый настоящий космический пейзаж. Некоторые дети стали плакать, Таня как могла их успокаивала, да и я был растерян, но не показывал виду. Барабанщик и горнист давно перестали оглашать пустынную местность своими бодрыми звуками.

– Куда ты нас завел? – строго спросила меня Таня.

– Там должно быть море! – показал я на следующую гору. – Я в этом уверен, – говорил я тоном Магеллана, предрекающего наличие в океане Вест-Индии. – Вы сделайте привал, перекусите, отдохните, а я за это время поднимусь на гору и дам вам знать, что там дальше…

– Учти, если за той горой не будет моря – мы повернем назад, – сказала Таня. – В горах с детьми я ночевать не собираюсь. Здесь могут быть волки – не зря ведь назвали, Волчьи Ворота!

– Там будет море, за этой горой! – твердо сказал я и пошел взбираться на эту гору. Я тоже хотел есть, пить, хотел передохнуть, но об этом не могло быть и речи – я чувствовал, что не имею на это права. Я взобрался на гору и увидел море: оно не было близко – это был явно не район Шиховой косы, но зато под горой начиналась долина, ведущая к морю, видна была железная дорога и шоссе с машинами, короче, цивилизация. Я, как мы договорились с Таней, протрубил несколько раз в горн и услышал в ответ через некоторое время барабанную дробь.

Уже было часов пять вечера, когда отряд, возглавляемый Таней, достиг вершины горы, где я их поджидал. Вниз спускаться было легче и веселей, но кое-кого из малышей уже приходилось временами нести. Когда мы достигли автомобильной дороги, Таня объявила, что никакого купания в море не будет – до него нужно еще час добираться, что лучше постараться засветло вернуться домой, чтобы среди родителей детей не началась паника, и вообще, черт ее дернул связаться с таким безответственным человеком, как я.

Она остановила автобус – выяснилось, что мы, оказывается, находимся рядом с Лок-Батаном, а это намного дальше от Баку, чем Шихова коса.

– Ты бы еще нас в Тбилиси привел! – раздраженно сказала Таня, усаживая детей в автобус. – Садись! – чуть ли не приказала она мне. – Несчастье наше!

– Нет, я должен выкупаться в море, – сказал я независимым тоном. – Не для этого я тащился в такую даль, чтобы сразу уехать…

– Ну, как хочешь! – Таня села в автобус, и автобус укатил.

Я остался один на дороге, мне стало грустно, и я почувствовал себя чуть ли не осиротевшим. Но предаваться унынию было нельзя, а поехать за ними следом и того хуже – с каким лицом я войду во двор вскоре после их приезда?

И я хорошим шагом направился в сторону моря, хотя, честно говоря, в тот момент мне было не до купания. Но я нутром чувствовал, что только достижение конечной цели может оправдать глупость и трудности всего этого нашего похода.

Я добрался до моря, поплавал, снял вроде всю дневную усталость, но какая-то противная тяжесть на душе все же оставалась и я никак не мог понять ее причину. Теперь я знаю, что причиной такого временного «унынья» бывает резкий переход от активной деятельности с группой людей к одиночному вялому существованию. Сейчас я к этому привык и как можно быстрей гашу «в душе побег унынья», как говорил Хайям. И в тот раз я попытался настроить себя на победный лад и бодро зашагал в наступающей темноте к шоссе, остановил попутную машину (тогда попутки подвозили бесплатно) и поздним вечером вернулся домой. Во дворе никого из ребятни не было – они, видно, зализывали дома раны. А родители мои были очень встревожены и места себе не находили – все вернулись, а меня нет!

Прошли годы, и, как ни странно, многие из тех «форпостовских» ребят при встрече со мной охотно предаются воспоминаниям о нашем беспрецедентном походе к морю через Волчьи Ворота, явно преувеличивая трудности, которые мы мужественно преодолели, иронизируя по поводу впавших тогда в уныние товарищей и приходя в конечном счете к выводу, что этот поход – одно из ярчайших событий нашего детства. А пионервожатая Таня, которую я как-то встретил на вечере у себя в институте, увидев меня, радостно вскрикнула:

– Привет, Сусанин! Ты на меня не в обиде?

– За что? – удивился я.

– Я простить себе до сих пор не могу, что оставила тебя одного черт-те где! Как вспомню – переживаю. Простишь меня?

– Ерунда! – успокоил я ее. – Я там отлично искупался. Ты прости меня – я ведь в самом деле чуть не стал для всех Сусаниным!

В последнее время я все чаще вспоминаю эту историю с форпостом. Думаю, наверное, потому, что в работе режиссера очень часто возникают ситуации, когда надо уверенным тоном сказать: надо это делать так! Хотя, если спросить каждого члена группы в отдельности, все наверняка критически отзовутся о моем решении. Да и у меня самого не всегда бывает стопроцентной уверенности в безошибочности выбранного пути. Но, как показал мой жизненный опыт, только так, как ни странно, можно что-то сделать. Ведь вышли мы все же к морю, идя по улице Кецховели!

Ау-у!

После окончания Высших сценарных курсов мне не удавалось долго сидеть в Москве – не было денег и я уезжал в Баку к родителям, писал сценарии, рассылал их веером по разным студиям и ждал, чтобы кто-то заинтересовался ими и меня вызвали бы на заключение договора.

И вот в один из таких моих приездов в Баку раздается вдруг звонок.

– Здравствуйте, с вами говорит режиссер Горковенко. Я хочу поставить фильм по вашему рассказу «Что наша жизнь?», напечатанному в «Литературке»!

– Очень приятно, – отвечаю. – А Слава стоит рядом с вами?

– Какой Слава?

– Ладно, не Слава. Значит, Валера! – Мне было ясно, что надо мною решили подшутить мои друзья, оставшиеся в Москве.

– Вы, видно, меня не расслышали, моя фамилия Горковенко! – продолжал человек в трубке. – Я выпускник ВГИКа и выбрал ваш рассказ «Что наша жизнь?» для своего дипломного фильма. Худрук у меня Ролан Быков, и он предлагает вам написать сценарий по вашему же рассказу. Вы ведь закончили сценарные курсы?

– Да, закончил, – ответил я, понимая, наконец, что это не шутка моих друзей: «дипломный фильм», «худрук Быков» – такое им не пришло бы в голову.– Извините, я думал, что это мои друзья решили подшутить надо мной...

– У вас хорошие друзья, – сказал Горковенко. – Когда вы будете в Москве?

– В любой момент! – ответил я.

– Нужно как можно быстрей, – сказал Горковенко. – Завтра можете вылететь?

– Нет, – твердо сказал я. – Я буду в Москве послепослезавтра. Раньше никак не получится...

Почему я назвал Горковенко такой срок, я сейчас объясню.

В год окончания курсов мы с моим сокурсником и соседои по комнате в общежитии Мишей Пташуком встретили в городе его знакомую цыганку и та сказала мне, чтобы я не летал в ближайшее время самолетами.

Я к этому не отнесся в тот момент серьезно, а когда настала пора лететь в Ереван на заключение договора на мой дипломный сценарий, вдруг вспомнил гадание этой цыганки и поехал поездом. А это три дня пути. Чтобы скрасить длительное путешествие я купил билет в спальный вагон, взял с собой транзисторный приемник, книги... Полдороги я ехал в купе один и наслаждался покоем, видами за окном, стуком колес, а после Ростова все переменилось: ко мне в купе проводница подселила безбилетника и как позже выяснилось, с экземой. Все видимые части его тела были покрыты розовыми шелушащимися пятнами. И хотя он убеждал меня, что его экзема незаразная – я вдруг стал чесаться. У меня чесалось все тело и я ничего с этим не мог поделать. И плюс жара в вагоне, отсутствие душа, который смог бы смыть, как мне тогда казалось, эту заразу. И когда за окном заплескалось Черное море у меня появилась навязчивая идея выкупаться в море, тем более, что дорога шла временами прямо по кромке берега и поезд то и дело останавливался, пропуская встречные составы. И вот в какой-то момент, когда поезд остановился почти у самого моря, я спрыгнул в одних трусах с подножки и бултыхнулся в морскую волну. В этот момент мне казалось, что соленая морская вода уничтожает всех микробов экземы на моем теле, смывает их, я очищаюсь от этой скверны. Я неистово бултыхался в море и вдруг услышал крик проводницы:

– Эй, сумасшедший, мы едем уже!

В самом деле, поезд медленно тронулся, из окон на меня с завистью смотрели пассажиры, и я босиком по гальке развил бешенную скорость, догнал свой вагон и сел...

В Ереване на худсовете мне сказали – немедленно надо лететь обратно в Москву и получить в Министерстве Газовой промышленности письменную консультацию по поводу ситуации с газопроводом, описанной в моем сценарии.

Директор киностудии выделил мне свою «Волгу», чтоб я заехал в гостиницу за вещами и успел бы к вечернему рейсу на Москву.

Мы заехали в гостиницу, я собрал свои вещи и, вспомнив слова цыганки, попросил шофера отвезти меня на вокзал. И трое суток пилил в духоте до Москвы, представляя, что обо мне сейчас говорят на ереванской студии. И опять по дороге ко мне в купе подселили безбилетника – пожилого горца в бурке и с кинжалом. Он, как объяснила мне проводница, ехал на свадьбу родственика в Ростов. И, что странно, всю дорогу до Ростова горец сидел на верхней полке на корточках, не сняв бурки, из под которой торчал кинжал. Меня это стало беспокоить, особенно ночью... Я не мог уснуть, часто вставал и делал вид, что иду в туалет, а на самом деле хотел убедиться, что делает горец. Он сидел все в той же позе, всю ночь, очень похожий на летучую мышь. Только после Ростова я смог уснуть после почти 24 часов нервного бдения.

И так продолжалось больше трех лет: невзирая на невзгоды и неудобства железнодорожного сообщения, я ездил в поездах, покрывал огромные расстояния и мечтал о дирижаблях, которые наверняка в будущем заменят опасные самолеты.

Так вот, как я обещал Горковенко, так я и приехал в Москву. Двое суток пилил поездом в купейном вагоне. Мы встретились с ним – Горковенко Юра оказался симпатичным и простым в общении парнем и мы быстро нашли общий язык, что, как выяснилось позже, с режиссерами у меня получалось крайне редко. Мы целыми днями бродили по городу, обсуждая будущий фильм, прикидывая, на какую роль взять какого актера. Юра называл известные имена, одно значительней другого и я осторожно высказывал мнение, что вряд ли эти актеры захотят сняться в короткометражке, дипломной работе... Юра возражал: хоть и короткометражка, а снимается на «Мосфильме», а это определенный уровень. И притом, эта короткометражка будет в киноальманахе, рядом с другими дипломными работами... Получится нормальный для проката фильм. Так что пригласим тех, кто нам понравится, – уверенно говорил Юра. Попутно выяснилось, что Ролан Быков – худрук Юры во ВГИКе, а киноальманах будет сниматься на «Мосфильме» в комедийном объединении, руководимым известным комедиографом Георгием Данелия. И тот, и другой худрук дали нам добрые напутствия, и я сел писать сценарий.

Рассказ «Что наша жизнь?» был напечатан в «Литературной газете» в «Клубе 12 стульев» в 1972 году, и я за него получил премию «Золотого теленка». Он напечатан также в альманахе-сборнике «Клуб 12 стульев» за 1972 год, эта дефицитная в свое время книга стоит в моем книжном шкафу на видном месте. А подарил мне этот сюжет московский театр им. Станиславского: как-то в морозный вечер я попал в полупустой зал этого театра на спектакль из заграничной жизни, сел в первый ряд. Пьеса уныло развивалась, актеры называли все друг друга «сэр», «лорд», «милорд», а мне из первого ряда было видно, что один актер с трудом держится на ногах, путает реплики, и товарищи по сцене давятся от хохота, а один специально уронил со стола что-то, полез за этой вещью под стол и мне с моего места было видно, как он от души там нахохотался, невидимый зрителями. И вот я написал после этого рассказ, суть которого в том, что в театре во время действия пьесы из жизни французского двора во времена Людовика ХIV актер по фамилии Пташук (привет моему соседу по комнате в общежитии), исполняющий роль слуги, пришел в театр смертельно пьяный и потому не мог своевременно выйти на сцену. Действие стало буксовать на одном месте, актеры явно тянули время, говоря несуществующие в пьесе реплики, чтобы зрители не поняли, что ситуация на сцене близка к катострофе. И когда актера привели в чувство и он наконец появился на сцене, король Людовик (в быту председатель месткома) устроил разбор его поведения прямо на сцене, старясь, чтобы зрители продолжали думать, что это и есть спектакль. И труппа поддержала его, да и сам пьяный актер тоже, так как понимал, что нельзя сорвать спектакль. Зрители, скучавшие на спектакле из жизни французского двора, вдруг заинтересовались неожиданным поворотом сюжета, им куда ближе была проблема пьянства, неожиданно поднятая Королем, чем тайны и козни французских вельмож, и в конце-концов зрители не выдержали, включились в действие и стали хором скандировать:

«Брось пить! Брось пить!» И актер, занятый обычно на маленьких ролях, вдруг почувствовал себя главным действующим лицом на сцене и дал клятву, что не будет пить. Такого успеха у театра сроду не было.

Тут мне хочется сделать небольшое отступление и рассказать, как я стал автором «Клуба 12 стульев» «ЛГ», главного еженедельника всей интеллигенции СССР.

Газету, выходящую по средам, все начинали читать с 16 страницы, где находился «Клуб 12 стульев». В законспири-рованной форме, в намеках, аллюзиях и сложных ассоциациях на этой странице доказывалось обратное тому, что доказывали молодые конкуренты ребусника Синицына из «Золотого теленка». Помните, «с помощью простейших арифметических действий они доказывали преимущество совесткой власти перед всеми другими властями».

На газету невозможно было подписаться, хорошо, если удавалось с нагрузкой, например, с «Социалистической индустрией», в придачу. В киоски она поступала ограниченно и раскупалась моментально. И вот, учась на крусах, я написал 3 рассказика и, собравшись с духом, отнес их в «Литературку». По телевизору я знал Виктора Веселовского в лицо, но в этот день в комнате сидел всего один сотрудник и это был не Веселовский.

– Что там у вас? Рассказы? Давайте посмотрю. Посидите, если есть время.

Я прямо сейчас, не отходя от кассы прочту, – сказал этот человек и стал читать первый рассказ. Пару раз он хихикнул, но поскольку мне с дивана не видно было его лицо, я решил, что может быть он просто покашлял. Но хихиканье раздалось еще несколько раз, и я уже точно был уверен, что это не кашель.

– Вот эти два рассказа беру, – сказал этот человек. – А вот этот возвращаю. Можете опубликовать в другом издании. Вполне...

Пишите, приносите, меня зовут Виталий Резников.

После окончания работы над «Ау-у!» я пригласил Виталия на банкет в «Славянский базар», где собралась вся съемочная группа и актеры. И весь вечер «стол вели», как говорят на Кавказе, Виталий Резников, Владимир Басов и иногда к ним подключался Савелий Крамаров. Ни один эстрадный концерт юмористов не идет с этим вечером ни в какое сравнение – это был конкурс отточеннейших шуток, имеющих марку «Сделано в 12-ти стульях», Виталия Резникова, актерского мастерства, под-крепленного остротой языка Владимира Басова и умнейших феерических эскапад Савелия Крамарова (а многие ведь считали, что он и в жизни придурок).

Виталий Резников пришел в юмор после того, как был официантом у Хрущева.

А жена его была поварихой, как он выразился, «Генерального секретаря коммунистической партии Советского Союза». Он заполнял шестнадцатую страничку веселым беззаботным духом человека из ресторана и был явным украшением газеты.

Он мог в «Полезных советах» предложить что-то вроде, например, такого: «Если хотите, чтобы молоко долго не скисало, бросьте в него парочку позитронов». Тут же приходил мешок писем:

«Где купить позитроны?» Приходилось давать ответ: «В хозяйственном магазине купите небольшой синхрофазатрон и у вас будет полно позитронов». Как-то я спросил Виталия: как я выгляжу с точки зрения официанта?

– Минуточку! – посмотрел на меня внимательно Виталий и потом сказал: – Сколько скажу – столько дашь!

Этот приговор я вспоминаю каждый раз, когда имею дело с российскими официантами. Виталий познакомил меня с Вагричем Бахчаняном, талантливым художником-коллажистом (кстати, Вагрич сделал рисунок к рассказу «Что наша жизнь?»), остроумнейшим человеком, которого чуть не исключили из команды «клуба» за хохму, возмутившую определенную часть читателей «ЛГ». Вагрич сочинил такую штуку: «Раз, два, три... и т.д. до двадцать три, двадцать четыре, двадцать пять – вышел зайчик погулять». Этот материал обсуждали на уровне Чаковского, и Веселовский заверил начальство, что такое больше не повторится. Так мы жили.

Вагрич эмигрировал вскоре в Америку, в Нью-Йорке был своеобразным гуру всех творческих людей-эмигрантов, начиная с Довлатова и кончая своим другом-земляком Савенко, которому именно он придумал псевдоним Лимонов.

Ну так вот, я написал быстро сценарий по этому рассказу, и мы приступили к выбору актеров. И тут Горковенко преподнес мне урок, который я надолго запомнил: к нам на пробы приходили лучшие актеры СССР (большинство из них остались в картине, притом иногда на карликовых ролях: например, Спартак Мишулин пробовался на Короля, которого в картине сыграл Басов, но остался в картине и сыграл небольшую роль в свите короля). Пришел Куравлев, которого я очень почитал после фильма «Живет такой парень», попробовался и был утвержден на роль Пташука единогласно. А кроме него в картине приняли участие Владимир Басов, Людмила Шагалова, Валентина Титова, Гурген Тонунц, Николай Парфенов, уже упомянутый Спартак Мишулин, Савелий Крамаров, Эммануил Геллер, Сергей Филлипов, Ирина Муравьева... Кстати, Муравьева тогда не была такой известной, нам порекомендовали посмотреть ее в спектакле «Чинчирака» в Центральном Детском Театре, и нам она сразу понравилась. На эту же роль приходила пробоваться, я помню, Ахеджакова. Сергей Филлипов приехал из Ленинграда и без всяких проб был утверджен на роль герцога Лавуазье. Герцог Лавуазье должен был танцевать, и, как мы знали, Сергей Филиппов окончил балетную школу и потому идеально подходил для этой роли. Но первый же съемочный день показал, что мы ошиблись: для короля и его свиты были сшиты великолепные наряды из специальных тканей, расшитых металлическими нитками, – за эти наряды художник картины получил мосфильмовского Оскара. Но костюмы были очень тяжелые. Так вот, как только Филиппов начал танцевать в костюме герцога, всем стало ясно, что долго он не выдержит: в Москве в то лето стояла жуткая жара, дублей с танцами должно было быть большое количество, потому что сюжет на сцене должен был пробуксовывать из-за «неявки» слуги и действие потому повторялось многократно. Плюс естественные дубли. Плюс то, что у Филиппова оказалась небольшая фляжка с коньяком, к которой он время от времени прикладывался и вскоре был в таком состоянии, что плясать ему уже было никак нельзя. Вечером после съемок мы с Горковенко ломали голову, как выйти из создавшегося положения. Ясно, что отказываться от такого актера нельзя, и в то же время ясно, что сыграть роль герцога Лавуазье Филиппову физически не удастся, он может просто получить инфаркт после очередного дубля. И нам пришла в голову спасительная идея: поменять местами Крамарова, (который играл Короля Абабуа и должен был только время от времени появляться с песней на сцене) с Филипповым.

Позвонили Крамарову – он не возражал против такого плана.

Осталось получить добро от Филиппова. Рано утром, взяв бутылочку коньяка мы пришли к нему в номер гостиницы «Россия».

– Ну, рассказывайте, почему пожаловали в такую рань? Небось с какой-то гадостью? – встретил нас настороженно Филиппов.

– Ну что вы, Сергей Николаевич?! – от души сказал Горковенко. – Какие пакости?! Мы вас так любим! И потому хотим вам предложить поменяться с Краморовым ролями – у него роль короля Абабуа!!!

Как нам потом объяснили, Филиппов не очень-то жаловал Крамарова и потому буквально пришел в ярость:

– Что?! Вы хотите предложить мне роль этого советского Чарли Чаплина?!

Ни за что! Тоня! – позвал он жену (кстати, известную писательницу, Антонину Голубеву, автора очень популярной в моем детстве книжки про Кирова «Мальчик из Уржума»). – Немедленно собирай вещи, мы уезжаем обратно в Ленинград!

И тут Горковенко преподнес мне второй урок «работы с актером» – он упал на колени перед Филипповым:

– Сергей Николаевич! Не губите! Это – мой диплом, если вы уедете, бросите меня – мне конец! Прошу вас как отца!

Филиппов тут же смягчился:

– Тогда беги за коньяком!– сказал он.

– Уже есть! – улыбаясь, встал с колен Горковенко и открыл портфель.

За коньяком Филиппов поведал нам смешную историю, как Крамаров раз подвез его с «Мосфильма» до гостиницы.

– Он тогда купил себе «Фольксваген»-букашку и был этим очень горд. Везет меня и все время оборачивается: «Ну как, Сергей Николаевич, нравится? А?! Какой ход, чувствуете?! Что значит импортная, а?!» И все время смотрит на меня. Я ему говорю:

«Савелий, ты лучше на дорогу смотри!» А он мне, не поворачиваясь, отвечает: « А я смотрю!» Вот что значит косой глаз иметь!

По задумке Горковенко спектакль, идущий на сцене театра должен был быть музыкльным. Музыку к фильму написал Геннадий Гладков. Музыку этого композитора я очень люблю. Такую я сам не сочиню!

А говорю я так потому, что слушая современные песни по ТВ, я часто говорю жене – такую песню и я могу сочинить. А вот как Гладков – никогда.

Вместо Филиппова в фильме поет Александр Градский – тоже заслуга Горковенко. И как видите, все звезды, один к одному, «олл старс», как говорят в Америке. Даже в кордебалете у нас снялся, как выяснилось позже, Владимир Винокур – он был в то время актером Театра опереты, никому неизвестным.

Фильм наш имел успех, им заканчивался киноальманах «Ау-у!» (название придумал Георгий Данелия и говорили, что он же решил поставить нашу новеллу в конец альманаха, чтобы зрители уходили с кинофильма довольные).

Директор киностудии «Мосфильм» Николай Трофимович Сизов, просмотрев наш фильм, сказал, что тема серьезная – борьба с пьянством, а вот решается она как-то уж очень легковесно. И предложил в сцене, где Пташук дает клятву зрителям, что бросит пить, дать пару крупных планов женщин-зрительниц, со слезами на глазах.

Нам не понравилось это предложение – делаем все же комедию, а тут вдруг такие трагические нотки! Но, делать нечего – рекомендацию директора студии надо выполнять. Накапали женщинам под глаза глицерин и получились вполне естественные слезы. И что интересно, – этот монтажный эффект я запомнил на всю жизнь, как подтверждение «Эффекта Кулешова», – громче всего по децибеллам смех зрителей возникает именно в этом самом месте, на женских слезах. Мы бы до такого комедийного приема ни за что не додумались бы с Горковенко, нам бы это просто в голову не пришло! И мы благодарны Сизову за такую ценную подсказку, сделанную на полном серьезе и с идеологической подоплекой.

Я еще раз работал вместе с Горковенко на телефильме «Песни над облаками». Фильм был задуман Горковенко вместе с Максимом Гетуевым, известным балкарским поэтом, лауреатом, депутатом и пр. Геннадий Гладков написал песни на стихи Гетуева, мы вместе с Горковенко сценарий. Несмотря на то, что фильм снимался не на «Мосфильме», а на Северокавказской Студии Телевидения, Юра опять привлек звезд – Ию Нинидзе, Сергея Филиппова, Спартака Мишулина, Алексея Смирнова (помните, актер из новеллы про хулигана в «Операции Ы» Гайдая). Мое участие в фильме было законспирировано, я выступал в качестве «негра» -помог написать сценарий и получил деньги за свою работу, а в титрах стояли фамилии Горковенко и Гетуева, как авторов сценария.

И вдруг произошел несчастный случай с Горковенко – уже заканчивая картину, он по неосторожности попал ладонью в ветродуй (огромный вентилятор), и ему перебило пальцы на руке – а ведь Юра играл отлично на баяне, закончил даже консерваторию как «народник». Его отвезли на операцию в Москву, вставляли в пальцы металлические спицы, лечили... Я был тогда в Баку, и вдруг мне позвонил председатель Северо-Кавказского Телевидения Агузаров. Я с ним не был знаком, но слышал о нем разные истории, вроде тех, которые рассказывают о Сталине, не в смысле репрессий, а как о волевом, сильном человеке, железной рукой руководившем вверенной ему областью и не терпящем никаких возражений.

Он рассказал мне, что случилось с Горковенко, а потом предложил мне приехать в Орджоникидзе, чтобы помочь режиссеру студии Рафику Гаспаряну закончить фильм.

– В каком качестве? – поинтересовался я.

– В качестве сценариста. Ведь не Гетуев же писал сценарий?!

– Но и не я, – сказал я. Мы ведь договорились с Юрой, что я «негр» и потому должен был им оставаться.

– Ладно, можете не сознаваться, – сказал Агузаров, – но вы ведь сценарист по специальности, верно?

Этого я не отрицал.

– Так вот, я приглашаю вас как специалиста-сценариста. Оформим вас на три месяца главным редактором нашего комитета и вы поможете Гаспаряну, своему сородичу, закончить фильм.

Это предложение я принял. Была зима, я приехал в Орджоникидзе, посмотрел отснятый материал – многого не хватало и явно требовались досьемки, притом необходимо было дождаться лета, вызвать этих известных актеров... Короче, положение казалось безвыходным. Мы с Рафиком Гаспаряном помногу раз прокручивали оставшийся от монтажа материал, в надежде на то, что вдруг мелькнет какая-нибудь искра спасительной идеи. Все было глухо. И вдруг в один из дней я проснулся в своем номере, озаренный находкой. В полудреме (или во сне, как у Менделеева с его таблицей) мне пришла спасительная мысль, как можно по-новому закончить фильм, не дожидаясь лета и досьемок. Просто прийти к финалу другим путем, используя имеющийся материал. Я тут же вскочил и понесся к Рафику, рассказал ему и он сразу все понял: так бывает, когда люди думают об одном и том же и, чтоб подхватить новую идею, достаточно одного-двух слов. Тут же смонтировали фильм и показали в таком варианте концовки Агузарову.

Агузаров обрадовался не меньше нас, на прощание еще раз попытался выудить у меня признание, что я писал сценарий, но я держался как молодогвардеец, и он отпустил меня, выплатив обещанные деньги. Вот в таком качестве мне пришлось еще раз поработать с Юрой Горковенко.

После этого Юра снял по сценарию Василия Аксенова фильм «Пока безумствует мечта», по задумке – мюзикл, музыку написал Геннадий Гладков, в нем опять снялись «олл старс», но фильм получился неровным и, к сожалению, редко (как и наш киноальманах «Ау-у!») показывается по ТВ. Потом, после долгого перерыва, Юра снял телефильм о Вилли Токареве, и я смотрел этот фильм с интересом.

И должен сказать, что почти всегда после того, как я напишу сценарий и приступаю к выбору актеров, я вспоминаю Юру Горковенко, как он собирал звездную команду на каждый свой фильм и, вспомнив это, приглашаю «самых-самых». И мысленно посылаю Юре мессидж: «Спасибо, Юра!»