Текст книги "Игра в косынку. Практикум (СИ)"
Автор книги: Анастасия Зубкова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)
Слово Марго. Я – королева мира (проба сил и попытка выяснить, что с этим делать)
– Да не ори ты, – Анечка заклеивала мне рассеченную губу. Ее разбитую голову мы присыпали толченым стрептоцидом, перемотали бинтами, и вид у нее был довольно героический – как у красноармейца после боя – саблю бы ей и коня.
– Отойди, – взвыла я и отпихнула Анечку, с опаской ощупывая свою опухшую губу, – ну и дерешься ты, скажу я… Как гладиатор.
– Сама хороша, – отмахнулась Анечка, пристраиваясь рядом со мной. Некоторое время мы сидели молча на кухонном диване, изредка вздыхая. Тихо стрекотал холодильник, и горячее солнце тяжелой ладонью терзало затылок, было муторно и тяжко, во рту болтался металлический привкус крови, кругом было неприлично много горячего оранжевого света, ломило спину и вся квартира была завалена хламом под завязку. Различные предметы, напоминающие о моей прошлой жизни, продолжали появляться то там, то здесь, сначала мы ругали старые резиновые перчатки, распашонки, потрошенные кассеты, мятые журналы, игральные карты, потрепанные папки и цветочные горшки, валящиеся с потолка, но через пару часов попривыкли и реагировали на них стоически.
– Ну и дерьма ты накопила за свою жизнь, – буркнула Анечка, отправляясь ставить чайник, – молоко-то хоть у тебя есть?
– Гоша вроде привозил, – я неопределенно помахала рукой в сторону холодильника, – а насчет дерьма – в корне не согласна. Это все очень важные вещи, мне без них никак не прожить.
Как назло на кухонный стол вывалилась кипа старых истерзанных пакетов. Анечка обернулась и обречено покачала головой.
– Откуда пакеты?
– В супермаркете через дорогу на халяву выдают, – буркнула я, – незаменимая в хозяйстве вещь.
Анечка издевательски подцепила один из пакетов и с восторгом обнаружила, что в нем отсутствует дно.
– Одолжишь мне парочку? – прошептала она заговорщицки, – просто не знаю, как обходилась без них до сих пор…
– Пошла ты, – я сложила руки на животе и уставилась в потолок, – ты хоть понимаешь, что я – всемогуща?
– Понимаю, – пожала плечами Анечка, – потому и считаю, что у нас на повестке два вопроса.
– Каких? – со стоном я поднялась с дивана и сняла чайник с плиты.
– Элементарных. К примеру, я должна была появиться на работе часа четыре назад. Что скажешь?
– Ты хочешь мне предложить организовать тебе отгул? – я облокотилась на разделочный столик и задумчиво поковыряла его.
– Ну да, – кротко кивнула Анечка, – я делаю чай, а ты – отгулы.
– Сама предложила, – вздохнула я, направляясь в комнату.
– И с головой что-нибудь сделай!!! – закричала она мне вслед.
– В смысле? – к тому времени я уже успела рухнуть в кресло, предварительно стряхнув с него кипу потрепанных писем, и включить компьютер.
– В смысле, – возникла у меня за спиной Анечка, – болит ужасно – особенно после того, как ты меня об пол долбачила.
– Итак, – я открыла косынку и пасьянс разлетелся по монитору привычным треугольником, – я просто раскладываю карты и думаю, что головы у нас не болят, а на работе дали отгул?
– Не знаю, – бросила Анечка через плечо, отбывая обратно на кухню, – что ты в прошлый раз делала?
– В прошлый раз я ни хрена в эту штуку не верила – просто сидела, думала и косынку раскладывала.
– Вот и раскладывай, – проорала с кухни Анечка, – и думай.
– Тьфу, – поморщилась я и принялась за косынку.
«Головы не болят, – бормотала я себе под нос для упрощения процесса думанья, – и синяк Анечкин под глазом прошел, и губа моя затянулась. И вообще – ничего не болит. То есть, нет, болит, конечно, но то, что болело до драки. А все ее последствия аннулируем. И последствия падения «Дождливого Питера». Ага. А на работе понимают, что нас пора отпустить на пару дней. Но ни в коем случае ни у кого не возникает мысли о нашем увольнении, ни за что… Черт, как мелко… Пару дней… У меня в руках мощь всего мира, а я говорю: пару дней… – пальцы мои задрожали от сознания собственного величия, – на неделю пусть отпустят!!! Гады… – на глаза навернулись предательские слезы, стало очень, очень страшно, я закусила больную губу и заныла, – только пусть не увольняют…»
– Что ноешь? – Анечка шваркнула передо мной чашку и подкатила поближе второй стул, – от страха помираешь?
– Ага, – завыла я.
– Молодец, значит еще попроси чтобы никаких страхов, а то я тоже сейчас помру.
– Ты-то что, – презрительно спросила я, и Анечка, я думаю, уже заготовила достойный ответ, но в этот момент пасьянс сошелся со счетом 13243 очка и одновременно раздался звонок анечкиного мобильника и моего телефона. Я подхватила трубку, не вставая с кресла, а Анечка погнала на поиски своей сумки.
– Але, – бодро начала я.
– Марго? – поинтересовался из трубки мой начальник.
– Я, – гордо ответила я, ощупывая языком вроде бы как притихшую губу.
– А почему не на работе? – строго спросили меня с того конца провода.
– Не поверишь, – принялась я нескладно врать, – упала с утра в ванной… – тут меня прервал веселый и беззаботный начальственный смех:
– Ну ты даешь, – всхлипывало руководство, – умора… упала, говоришь, с утра? Начало отпуска что ли отмечала?
– Э-э-э… – продемонстрировала я свою глубокую осведомленность.
– Ладно, – начальство еще немного погоготало, а потом развздыхалось и затихло, – гуляй свою положенную неделю.
– Хорошо, – я с треском отлепила от физиономии Анечкин пластырь и швырнула его куда-то себе за спину, – уж погуляю так погуляю.
– Вот и молодец. Я тебе еще позвоню.
– Вот и молодец, – я попыталась изучить свое отражение в мониторе: крови, вроде бы, полно, а губа, вроде бы, целая, – пока.
– Пока, – тепло ответило начальство и положило трубку.
Некоторое время я смотрела на телефон с выражением величайшего недоверия.
– Кончай пялиться, – заявила Анечка, – прикинь, ты, как всегда, перестаралась.
– В смысле? – я зашарила по компьютерному столу в поисках телефона кадрового отдела нашей конторы.
– В смысле: меня на неделю отпустили, – ликовала Анечка, – нашли какую-то незакрытую неделю от отпуска и отпустили. Прям, и не знаю, как тебя благодарить.
– Поцелуй меня еще, – процедила я, набирая телефон кадровиков.
– О, господи, – возмутилась Анечка, – не приближайся ко мне.
– Очень надо, – начала я и тут закурлыкала, – Надюш… Ой, привет… А что там с моим отпуском? Неделя? Ой? И что, прям без заявления? И заявление, говоришь, есть? Ой! Да нет, решила подстраховаться… Ну спасибо… Хи-хи-хи… Хи-хи-хи… Прям уморила… Ну пока… Целую, ага.
Я положила трубку и снова принялась сверлить взглядом телефон. Состояние было спорное. С одной стороны, отпуск – вещь чудесная. С другой стороны – с чего бы это? А с третьей…
– Марго, – ткнула меня в плечо Анечка, – ты понимаешь, что происходит?
– Честно говоря, – неуверенно проговорила я, – все это больше похоже на какой-то сон.
– А я говорю, – зазвенела Анечка, – над отдупляться, пока не проснулись!!!
– С чего начнем?
– Водки, травы и денег! – выпалила Анечка и осеклась.
– Ты хотела сказать, – заржала я, – коньяка, шишек и платиновую визу?
– Только наличные, – категорически отрезала Анечка, – я не доверяю свои деньги пластику.
Я вскочила и заметалась по комнате, расшвыривая книги, поломанную мебель, старые дневники и открытки. Анечка присоединилась ко мне. Побегав по кругу и поломав руки, мы снова завалились обратно в кресла. Потом я медленно встала.
– Короче, – проговорила я, – коньяку, шишек… Да?
– Да! – заорала Анечка, – и бардак этот тут прибери заодно.
– Лады, – я разложила косынку, мышка прыгала в моих руках и не хотела наводиться на нужные карты. – Коньяк, шишки, деньги, говнище в одну коробку, а коробку на антресоли, – бормотала я.
– Слушай, – смущенно потрогала меня за плечо Анечка, – не могла бы я попросить у тебя новые стельки в кеды?
– Давай мыслить широко, – предложила я, – будем просить новые кеды, а?
– Ни-фи-га, – покачала головой Анечка, – старые мне вполне подходят, нужны новые стельки.
– Не вопрос, – пожала я плечами, – новые стельки, денег, и удлиняем мой палантин на полметра.
– Это на хрен? – опешила Анечка.
– А почему бы и нет? – ухмыльнулась я, не отрываясь от косынки.
– И сигареты, – добавила Анечка, покопавшись в своей сумке.
– И сигареты, – кивнула я, – Лады, 13450 очков.
Тут с потолка грохнулась огромная картонная коробка, и в нее поползли все дорогие моему сердцу предметы – первой на очереди была бесформенная куча пакетов. Пару секунд мы ошалело наблюдали как потемневшие от времени браслеты-недельки, позвякивая, прыгают в коробку сами, и тут раздался звонок в дверь. Я подскочила, опасливо обогнула коробку и погнала открывать.
На пороге стояла моя соседка, с которой я всегда здоровалась, но имя ее припоминала через раз.
– Э-э-э… – налепила я на физиономию приветливую улыбку, – здравствуйте.
– Марго, детка, – соседка обласкала меня взглядом, как родная мать, – я все жду, жду, когда ты заберешь у меня свой пакетик, а ты на идешь и не идешь. Сегодня думаю, отдам-ка я тебе его, пока не забыла…
– К-какой пакетик? – спросила я странным надтреснутым голосом.
– Да какой-какой, вот какой, – бабуля протянула мне непрозрачный и довольно увесистый целлофановый пакет. В глубине комнаты что-то загрохотало, я обернулась и увидела, как разбитая шкатулка скачет в коробку, но промахивается и оказывается на полу. С третьей попытки она перемахнула картонный бортик и скрылась из виду. Я поморщилась, прижала приятно зазвякавший пакет к груди и повернулась к соседке. Некоторое время мы тепло улыбались друг другу.
– Ну я пойду, – она как-то странно изогнулась и отвесила мне старообрядческий поясной поклон, – не поминай лихом.
– Чем? – прошептала я.
– Лихом, – сказала бабуля и отбыла.
– Дела, – пока я закрывала дверь, Анечка выхватила пакет у меня из рук и заглянула в него, – О, боже, – она резко закрыла пакет и спрятала его за спину, постояла немного, а потом заржала.
– Ты что? – я попыталась отнять у Анечки пакет, но она держала его крепко, так, что и не отнимешь.
– Я умру сейчас, – она опомнилась и ткнула мне пакет под нос, покатываясь со смеха, – ты смотри, там только пистолета для комплекта не хватает!
Я заглянула в целлофановое нутро и обомлела. Скажем прямо, я ожидала увидеть нечто подобное, но одно дело ожидать, а другое дело – видеть запаянный пакет с травой, бутылку коньяка и две аккуратных пачки долларов. Анечка с восторженным писком выудила коньяк из пакета, одним махом свинтила крышку и задумчиво отхлебнула.
– Слушай, – поперхнулась она, – а коньяк, судя по всему, настоящий.
– Ну, – гордо кивнула я, – фирма, понимаешь ли, веников не вяжет, – и тут же выпила. Коньяк пился как вода, так что вкуса его я не почувствовала, только приятная теплота в груди и легкое покалывание на языке.
– Коньяк ты, конечно, дерьмовый заказала, – прорезюмировала Анечка, принимая у меня бутылку, – могла бы попросить что-нибудь поприличнее.
– Нормальный такой коньяк, – я взяла бутылку обратно и вгляделась в этикетку, – «Московский» – если пять звездочек, то вполне приличный напиток.
– Во-первых, – менторски начала Анечка, – тут не пять звездочек, а три. А во-вторых – хватит глушить коньяк в коридоре, пошли на кухню, все обдумаем.
Я поплелась за Анечкой, бряцая пакетом и судорожно припоминая, чтобы соорудить такого на закуску. Ревизия не очень радовала: в холодильнике прописался недоеденный Гошин салат, остатки оливок, вечнозеленые соленые огурцы и попка от колбасы. В комнате зловеще грохотало говнище, сползающееся со всей квартиры к картонной коробке. Причем, я заметила, что кроме понавалившего сегодня с потолка хлама, прибрались сами собой пустые баночки от шампуней, развалившиеся босоножки, стопка рекламных листовок, которые я зачем-то приволокла из почтового ящика на прошлой неделе и (а вот это, кстати, вопрос довольно спорный) коврик из прихожей.
Кальян на кухне мы не нашли, зато под раковиной отыскалась пластиковая бутылка, заныканая фольга от шоколадки «Аленка» и катушка ниток. Мы пристроились прямо на кухонном полу, при помощи зажигалки, иголки и воспоминаний о бурной юности соорудили из всего этого могучий бульбулятор, распечатали пакет с травой, и уже через десять минут все происходящее с нами перестало казаться таким странным. Напротив – все вписалось на свои места, накатила приятная нега, захотелось вытянуть ноги, с хрустом потянуться и положить гудящую голову на что-нибудь более или менее мягкое.
– Напрягает фишка одна, – пробормотала Анечка, раскинувшись между раковиной и холодильником, – ерунда, однако достало.
– Что? – я лениво прикрыла глаза и теплый оранжевый свет мягко пульсировал, мешаясь с красноватыми всполохами, кругами и загогулинами. Гладкая прохлада пола успокаивала, баюкала и сообщала вектор сонного вращения по спирали.
– Да глупость – вот мы с тобой крутые и всемогущие, неделю отпуска нам дали, пакеты в коробку лезут сами, старуха принесла травищи, а пепельница, ты прикинь, пепельница вместо бычков полна сигарет – я сама видела, «Галуаз» твой термоядерный – гадость, конечно, однако, радует, когда курить нечего… Ну и скажи, тебе хочется еще чего-нибудь?
– Ничего-о-о-о… – провыла я радостно, не открывая глаз, – ничего-о-о-о-о не хочется… – и глупо заулыбалась.
– И я про то же, – вздохнула Анечка, – не хочется ни хрена: ну, казалось бы, становись Мисс Мира, накорми африканских детей, защити докторскую диссертацию, заведи собаку огромную какую-нибудь – а все, что мне хочется – это валяться тут и никуда не вставать…
В голове зашевелилась какая-то мысль, ее сменила другая, потом их накрыло третьей, почему-то вспомнились колышущаяся тень от занавески на полу в комнате и ветер в лицо от проезжающих машин, появилось хвостатое слово «русалка» и тут же пропало с тихим хлопком, зачесался нос и вдруг накатил зверский голод – в голову полезли округлые пирожные картошка, заварные пряники, помидоры и фасоль со сладким перцем…
– Получается, что мы с тобой стоим на таком низком уровне сознания, что нам проще всего не думать, закуклиться, влезть в какую-нибудь щель и сидеть там, не вылезая всю жизнь, чем украсить быт чем-нибудь пристойным, слышишь?
От Анечкиных слов я вздрогнула и распахнула глаза. С призрачным чмокающим звуком на меня накатила горячая оранжевость полуденной кухни. Я охнула и закрыла лицо руками – жрать хотелось так, что деваться некуда было от истекающих прозрачным соком отбивных в моей голове.
– Что? – Анечка потрогала меня за плечо и тоненько захихикала.
– Умру от голода, – выдавила я из себя, – умру от голода сейчас, вот что, – Анечка смеялась так заразительно, а мысли в голову лезли такие остроумные, что я тоже зашлась сиплым смехом. Далее мы ржали. Продолжалось это целую вечность. Потом Анечка спросила:
– В холодильнике?
– Ни-фи-га, – я поднялась на четвереньки, с усилием рванула на себя тепловатую белую дверцу и меня обдало холодильничной прохладой, – вот, – я с тоской продемонстрировала свой нехитрый запас провианта, – все, что Гоша привез, я съела, салат протух, колбаса кончилась, пирогов не было.
Анечка чуть не скончалась от моей тонкой шутки, и завывая: «Пирогов!», повалилась обратно на пол, с которого начала было приподниматься. Уже не знаю, что насмешило меня, но я рухнула вслед за ней и снова мы ржали целую вечность. Уже не помню, что мы там говорили потом, над чем смеялись, в какие стороны отползали, зачем все это нам было нужно, но через какое-то время Анечка изрекла очень умную мысль:
– Наколдуй еды, иначе я сдохну.
А потом мы еще триста лет, с перекурами, паданьем на пол и идиотским хихиканьем добирались до комнаты, включали компьютер и пытались открыть косынку.
– Знаешь что? – прошептала Анечка, понаблюдав некоторое время, как я таскаю мышкой туда-сюда карты, – надо зажигать.
– Да? – выдохнула я, сосредоточенно припоминая какая карта старше: дама или король.
– Да, – засияла Анечка и закинула ногу на ногу, – накупить нарядов и зажигать идти. Они все, наверное, так сначала делают.
– Кто: «они»? – почему-то испугалась я. Если бы не голод, меня начала бы бить нервная дрожь.
– Ну, – пожала плечами Анечка, – ты же не думаешь, что ты одна такая. Наверняка вас по всему свету уже до фига, и мне не хочется верить, что одни мы по такому убогому сценарию начинаем.
– Что же в нем убогого? – восстала я, – нам надо было немного расслабиться, иначе так и умом поехать можно, слышишь?
– Слышу, – покивала Анечка, – а зажигать все равно надо, так, чтобы пар из ушей.
Я кивнула и тут пасьянс сошелся со счетом 15689.
Некоторое время мы сидели молча, а потом между звонком водителя лимузина в домофон и его появлением на пороге квартиры, хряснули коньячку, чтобы чуть-чуть отпустило. Тут, спору нет, отпустило, но ноги стали предательски подводить и здоровенному негру в блестящей фуражке пришлось нести нас до машины на своих мощных негритянских плечах. Анечка пела что-то невразумительное и крепко прижимала к сердцу пакет с травой и деньгами.
В лимузине мы решили, что коньяк и трава должны находиться в крови в более или менее уравновешенных пропорциях, и покурили еще немного прямо с хромированного столика, помещавшегося посреди салона, втягивая дым через сложенные рупором ладони. Травы при этом мы пожгли где-то полстакана, но равновесие было достигнуто.
Дальше мои воспоминания тонут в тумане, но над его молочно-белой гладью высятся некоторые айсберги.
Еда. Много еды. Анечка впивается зубами в неочищенный ананас и ее заклинивает. Общими усилиями чешуйчатую тварь удается выдрать из Анечкиных челюстей.
Шампанское. Оно появилось еще в салоне лимузина и им мы залили все, что только можно.
Примерочные кабинки в каком-то торговом центре. Нетвердой рукой отодвигаешь шторку и видишь нервные лица продавцов, маячащие, как тревожные луны в призрачных оконных стеклах. Ворох тряпья, бесконечно много света, собственная физиономия, болтающаяся в зеркале, бледная, как молоко. Неуверенно встаешь на свои новые шпильки, тут же с них кувыркаешься, тебя поднимают и прислоняют к стене.
Массажный стол в сауне. Засовываешь лицо в специальную выемку, чтобы не помять нос, и вдруг накатывает липкий вибрирующий страх, что его не удастся вытащить. Где-то рядом слышны дикие Анечкины крики, которую мучает та же проблема. Хлопающие махровые простыни. Кто-то предлагает засунуть нас в бассейн с холодной водой, но засунули или нет – сказать трудно.
Распаренные тела в нервных всполохах. Потом приходит понимание, что музыка такая громкая, что мозг отказывается ее воспринимать. Напряженные пальцы на заднице, чье-то сосредоточенное лицо и собственный глупый-преглупый голос: «Деточка-а-а-а, а ты школу-то зако-о-о-ончил?».
Бесконечно много эха, огромное зеркало и интересное открытие, что обувь на мне отсутствует. Анечка говорит кому-то «Гар-р-р-рсон…».
Лимузин. Попытка закрепить зародившуюся с кем-то дружбу. Моя босая нога утыкается в оконное стекло и я мычу от наслаждения: оно такое прохладное. В голову приходит забавная мысль, что все это здорово смахивает на сцену с запотевшим окном из «Титаника», только вместо растопыренной пятерни Кейт Уинслет моя нога. Тут же озвучиваю эту мысль Анечке. Позабыв про новых друзей, мы начинаем ржать.
Танцы. Настолько странные, что и говорить о них не хочется.
Мы с Анечкой от кого-то убегаем. Странная фишка – бежим с дикой скоростью, а лимузин едет рядом ме-е-е-едленно.
Какой-то туалет, я зачем-то мою ногу в раковине, изогнувшись, как цапля.
Трап самолета. Анечка кричит, что боится летать. Куда мы летим? Говно вопрос! Конечно же в Питер!
Сияющие огни огромного проспекта. Рекламные транспаранты от дома до дома. Анечка бежит впереди меня, медленно удаляясь, и поет песню «И снится мне не рокот космодрома, \ Не эта ледяная синева…».
Омар. Возможно, краб. Я пытаюсь сбросить его на пол, потому что мне кажется, что он пошевелился.
Анечка повисает на какой-то портьере и медленно заваливается вместе с ней вниз. Лицо при этом у нее полно нечеловеческого напряжения: она силится понять, что происходит. Мой веселый смех, как в кино, когда главный герой вспоминает счастливое детство, и голоса его товарищей по играм мечутся где-то в пасторально-чистом небе. Ох.
Слово Марго. Цыганочка с выходом (у нас все ходы записаны!)
Единой волной накатили голоса и жаркий, душный свет. Я стиснула зубы и терпела молча. Странно, почему я раньше всего этого не замечала? Издалека, огибая тупую боль в неестественно вывернутой руке, пришла мысль, что сейчас заломит затылок. Откуда эта мысль взялась? Сказать сложно. Возможно она мелькнула еще перед засыпанием, а потом остался неясный ее отпечаток? Как бы там ни было, кроме руки пока ничего не болело. Мало не болело – не ощущалось в наличии. Сказать по правде, это пугало. Я закрыла глаза, попыталась подать голос и мелко задрожала от каркающего хрипа, который вырвался из моей глотки.
– Т-твою мать, – послышался страшный Анечкин голос, – Марго, поднимайся, приехали.
Я снова разлепила глаза и сразу покрылась испариной – душно, очень душно. Язык во рту еле ворочается, все липкое, и запах – он сводил с ума. Пахнет линолеумом, застарелым табачным дымом, масляной краской и поверх этого стелется какая-то тяжелая смрадная вонь. Серая стена. И толстые железные прутья. Тут в поле моего зрения впрыгнула Анечка – бледная, как смерть, с расцарапанной щекой, всклокоченная, помятая и удивительно собранная.
– Гульнули, бля, – прошипела она мне в ухо.
– Где мы? – выдавила я из себя, дивясь ее виду. О том, на что похожа моя собственная физиономия, я предпочитала не думать.
– Кажется, в обезьяннике, – простонала Анечка, обхватила голову руками и принялась раскачиваться из стороны в сторону.
Тут до меня дошло, что лежу я на самых настоящих нарах, на которых до меня…
Откуда такая резвость взялась, через пару секунд я была у решетки и попыталась за нее заглянуть. Ничего не получилось – стены, крашенные в муторный зеленый цвет, коридор, какие-то стенды, голоса, голоса и сизый табачный дым…
– Надо кого-нибудь позвать, – неуверенно проговорила я. Анечка рассеянно покивала, а потом вдруг вытянула шею и взвизгнула не своим голосом:
– Начальник! – и тут же зажала себе рот рукой. Голоса на секунду стихли, а потом полились снова.
– Интересно, – задумчиво проговорила я, присаживаясь рядом с Анечкой, – нас с травой брали, или как?
Анечка застонала и зажала свою голову между коленей.
– Нет, – задумчиво продолжала я, – траву мы еще в лимузине потеряли… Значит, дебош…
– Господи, – простонала Анечка, – и чего тебя гулять потянуло?
Я потерянно промолчала, тактично не припоминая, что «зажечь так, чтобы пар из ушей» было Анечкиной идеей.
– Э-э-э… – Анечка встала и попыталась просунуть голову между облупившихся прутьев, – мы хоть были благоразумны?
– В смысле?
– Ты понимаешь… – раздраженно обернулась ко мне Анечка.
– А… – я грустно вздохнула и поковыряла пальцем липкую стену, – какое там… Ты лучше скажи, я давно босиком хожу?
– Одним сапогом ты точно разбила стекло – помню железно, – засияла мутной улыбкой Анечка.
– Сапогом? – изумилась я, – откуда сапоги?
– Хрен знает, – пожала плечами Анечка и мы потерянно замолчали.
Так мы сидели до прихода какого-то сержанта. Потом лицо его начисто вымылось из памяти, запомнилось только, что смотрел он на нас с глубоким отвращением. Мы, в свою очередь, его презирали и сохраняли хладнокровие, достойное китайского мандарина. Хотя, должна сказать, хладнокровие начало медленно улетучиваться когда нас взяли под руки и повели по нескончаемому коридору, по вздутому линолеуму, по мрачной зелени стен, по колышущейся табачной пелене… Хладнокровие улетучилось совсем, когда нас втащили в маленькую каморку к какому-то смурному высохшему усатому мужику, чахнущему за мигающим монитором. Мужичок смотрел на нас с любопытством, замешенном на дремучем отвращении и молчал. Мы молчали тоже – если честно, говорить было нечего. У мужичка начла кривиться верхняя губа, постепенно обнажая зубы – получалось зловеще и совсем недобро.
– Инквизиция, – мрачно вздохнула Анечка.
– Простите, что? – наклонился к нам мужичок. Анечка неопределенно покачала головой. Тогда мужичок взял реванш. Он открыл какую-то папку, торжественно прокашлялся и медленно, очень медленно принялся рассказывать. С каждым его новым словом желание провалиться сквозь землю, призрачно маячившее на горизонте с момента пробуждения, крепло и оформлялось в конкретный план действий. Как бы там ни было, у нас с Анечкой в запасе всегда оставался суицид – о чем-то таком мы подумали, когда переглянулись и погрузились в безнадежное созерцание собственного падения.
Из захватывающего рассказа нашего мучителя стало ясно, что находимся мы в культурной столице нашей родины, городе Санкт-Петербурге. Это значит, что трап самолета не привиделся мне в бреду, а был совершенно реальным, и, чуть потеряв контроль над собой, мы с Анечкой осуществили золотую мечту каждого уважающего себя отстойного пионера. Такая мысль добила меня окончательно. К тому же, в городе на Неве порезвились мы от души. Тут, надо сказать, меня посетило предательское облегчение оттого, что о своих московских подвигах мы, дай Бог, не узнаем. А если и узнаем, то, по крайней мере, через пару часов.
Итак, мы были изгнаны из нескольких ресторанов, где что-то нарушали, хулиганили, портили имущество, сквернословили и обижали посетителей. Потом мы приставали к проезжающим машинам, но почему-то на нашу проверенную десятилетиями невинность никто не покусился. Потом мы танцевали на улице, так как ни в одну уважающую себя дискотеку нас не пустили. Кстати, мужичок изрядно удивился, что прибыли в его родной город мы на самолете, в который нас еще надо было пустить, а вот кто и за какие деньги совершил такую несусветную глупость – это вопрос отдельный. Окажись он сейчас в этой комнате, я бы плюнула ему в рожу – дома, понимаете ли, и стены помогают, а тут – сплошная депрессия, неподъемное чувство вины и глубокое похмельное раскаяние. Ну, это к слову. После танцевальных подвигов мы слегка подкрепили свои силы и принялись воодушевлено (мужичок так и сказал: «воодушевлено») бить витрины с криком «Не нравится!!!». Потом мы приставали к мужчинам, которых в Питере «уважают и прислушиваются к их мнению» с целью снять себе дружков на некоторое время, уверяя всех, что «бабок немерено». Чувство, посетившее меня с этими словами можно бы было назвать «полным отчаянием», если подобное выражение передают всю глубину пропасти, в которую я ухнула. Судорожные раздумья где сейчас находится Гоша, и может ли он сделать для нас хоть что-нибудь не принесли облегчения.
А мужичок пел соловьем. Он никуда не торопился и продолжал смаковать подробности минувшей ночи. Особенный акцент он сделал на том, что взяли нас при попытке купить оружие, причем, Анечка постоянно повторяла: «Марго, скинь траву, скорее, ну скорее, менты попалят!». Проявив недюжинный актерский талант, мужичок повторял ее золотые слова на все лады. Естественно, эту самую траву нашли у Анечки в кармане. Потом мы оказали сопротивление. Потом мы даже сбежали. Потом нас поймали. А мы снова сбежали. А нас снова поймали. А потом мы уже не сбегали, потому что вырубились на полуслове, синхронно, словно сговорились заранее, так что улов питерских блюстителей порядка был небогат – два тела, не реагирующих ни на какие внешние раздражители.
– Что вам теперь будет, – поставил эффектную точку мужичок, – не представляю, но могу обещать, что чертям в аду тошно станет. А всем нам и так тошно.
На сим красноречие мужичка покинуло и он свирепо уставился на нас из-за монитора. Мы потерянно молчали. Тогда нам предложили что-нибудь сказать. Мы предпочитали мучаться нечеловеческими угрызениями совести в полной тишине – внезапно накатила жуткая пульсирующая головная боль, притупившая боль душевную. С выражением героической скорби я окинула взглядом Анечку и с удивлением отметила, что раскаяние на ее лице сменяется какими-то мыслительными процессами. О их качестве судить не берусь, но Анечка судорожно шарила глазами по комнате, раскачивалась на стуле, и, судя по всему, заключала какую-то замысловатую сделку с собственной совестью. Я слегка подобралась – в конце туннеля замаячил слабый свет. Анечка же некоторое время размышляла, силясь облечь в слова свои открытия, а потом слегка подалась вперед и задушевно обратилась к мужичку:
– Скажите, процессор у вашего компьютера 486?
– Ну да, – подозрительно нахмурился мужичок. Доверия у него к нам не было ни на грош – умыкнуть полуубитый 486 компьютер для таких людей, как мы, – пара пустяков. Мужичок решил стоять за имущество насмерть.
– И стоит на нем виндоуз 95? – продолжала Анечка, обласкав нашего мучителя труднопередаваемым оскалом.
– Да, – мужичок начал нервничать, потому что злая судьбина решила добить нас до конца, и у Анечки начал дергаться глаз.
– А в «играх» «косынка» у вас есть? – продолжала допытываться Анечка, придерживая глаз рукой.
– Есть, – если было бы можно, мужичок расстрелял бы нас прямо на месте, по законам военного времени. К сожалению, у нас гуманное государство. Кажется, мы все еще считались подозреваемыми в пьяном беспределе, а не пьяными беспредельщицами.
– Оперативки не хватает, – гнула свое Анечка, – тормозит по-черному, да?
– Ну…
– Но «косынка» работает?
– Работает, – сказать по правде, я была поражена выдержкой мужичка и уже начала сомневаться в том, что за анечкиными расспросами стоит какой-нибудь план. Она развеяла мои подозрения, предложив выход простой как правда.
– Ну, Марго, – повернулась ко мне подруга, – я думаю, ты меня понимаешь: выбраться из этой могучей жопы и попить чего-нибудь холодненького…
– И горячую ванну, – покивала я, пораженная легкостью предлагаемого выхода, – только как?
– Не знаю как ты, а я свое дело знаю, – кротко выдохнула Анечка, мешком повалилась на пол и забилась в жутких конвульсиях.
Как это было отвратительно! Я прониклась к своей подруге глубочайшим уважением. Она гнулась, размахивала ногами, извивалась, крючила пальцы, воздевала их к потолку и пронзительно завывала. Устоять было невозможно. Если бы мне разрешили, я дала бы Анечке Оскара. Она принялась биться головой об пол, вопя:
– И голову мне залечи, залечи мою сраную голову!!! – эти слова подняли Анечкино выступление на новую высоту. Я ощутила себя бездарной неумехой.
Чуткие и душевные питерские менты некоторое время боролись с собой, для охлаждения помутившегося разума перечисляя наши непотребства мысленно, но надолго их не хватило. Волна сострадательного ужаса нарастала в комнате постепенно, ширилась, и в один миг затопила комнату. Под Анечкины апокалиптические завывания сержант с мужичком повскакивали со своих мест и как в замедленной съемке бросились к ней на помощь. Та же не замолкала ни на секунду, вопила так, что нервы натягивались и рвались, не выдерживая напряжения. Бледные, ополоумевший менты принялись орать вместе с Анечкой – сначала они просто матерились, а потом принялись драть глотки, упав на колени над Анечкиным извивающимся телом. Почему они не позвали на помощь – не знаю. Почему никто не пришел на помощь к ним – сказать трудно.
