Текст книги "Песня для тумана (СИ)"
Автор книги: Анастасия Курленёва
Жанр:
Классическое фэнтези
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)
– Когда вы с золотоволосым уплыли, было тихо и мирно. Какое-то время. А потом к оленям стало приходить всё больше медведей. И оставаться. Кто-то женился, как дед, и входил в дом своей женщины, кто-то просто перевозил семью. Жаловались на своего нойда. При прежнем медведе жил тише воды ниже травы, но когда стало понятно, что вы с золотоволосым не вернётесь, сделался вождём. Он был жесток и, кажется, безумен. Но среди медведей тогда сильных нойдов не было – дедушка ещё не набрался опыта, прочих ты увёз.
Ульв, наконец, повернул голову, видимо заинтересовавшись рассказом.
– Но однажды безумный нойд умер, да?
Онни утвердительно наклонил голову.
– Никто не решался его хоронить. Все знают, что после смерти нойды становятся сильнее. И когда все медведи перебрались к оленям, Олли попрощался с бабушкой и дедушкой, оставил им заботу о людях, а сам…
– Это сколько времени прошло? – перебил Ульв. – Мертвец должен был уже встать!
– Да, – печально вздохнул Онни. – Так и было. Отчаявшиеся медведи пытались сами его похоронить. Но многого не знали. Когда труп поднялся, один из них ударил его ножом. И на следующую ночь у безумного нойда оказались железные зубы. Он рыскал по деревне, по лесу и убивал. Когда кто-то пытался спрятаться на дереве – перегрызал ствол.
– И Олли удалось его одолеть? – Ульв недоверчиво хмыкнул.
– Нет. Безумный нойд его убил. – Онни произнёс это просто и буднично, как будто речь шла вовсе не о его предке.
– Но после смерти нойды становятся сильнее, – задумчиво протянул Стейнсон. – Особенно те, кто попадают в Верхний мир…
– Так и было, – повторил молодой шаман и вежливо улыбнулся догадливости собеседника.
– И ты там бывал? В Верхнем мире, я имею в виду? Говорил с ним?
Онни снова кивнул.
– Нойд Олли представил меня оленю-предку Мяндашу. Сказал – я ему понравился.
– Тебя, должно быть, в будущие вожди теперь прочат? – усмехнулся Ульв. Его глаза весело заискрились золотом, но лоб всё ещё прочерчивала трещинка морщины. Казалось, он на минуту отринул от себя тяжёлые думы, чтобы умилённо взглянуть на играющего ребёнка.
– Нет, – ответил Онни и улыбнулся в ответ. – Я хороший нойд, но не лучший вождь. Слишком непоседливый. Когда отец уйдёт в другой мир, направлять саамов будет мой старший брат. Он достойный и рассудительный человек.
С каждой минутой Онни нравился Ульву всё больше и больше. Он даже подумал, что, задержись он тогда в Суоми подольше, этот мальчик-счастье* мог быть его внуком, а не медведя. Устыдившись этих мыслей, Стейнсон потёр лицо ладонями.
В этот момент в дом ворвался Альвгейр.
– Твоя чокнутая баба призвала берсерка и похитила мою дочь! – прорычал ярл.
– С Сигрид всё в порядке, – холодно произнёс Ульв, и не только глаза, но и кожа при этом у него стала отчётливо отливать зеленью. – И не говори о Сату таких слов. Поссоримся.
***
От запаха запечённой рыбы можно было захлебнуться слюной. Лосося, подпорченного Сигрид, женщины разделили на двоих, и саамка даже похвалила гарнир из запечённых овощей, приготовленный юной хозяйкой.
– Сату, – осторожно, не поднимая головы, заговорила дочь ярла. – Расскажи, пожалуйста, что… – Она густо покраснела и опустила голову ещё ниже, – что Ульву нравится?
– В еде? – невозмутимо осведомилась старуха, откидывая за спину седые косы.
– В… еде, – неловко подтвердила Сигрид, невольно покосившись на застеленное шкурами широкое ложе, видневшееся в приоткрытую дверь.
Саамка, пристально разглядывавшая девушку, только хмыкнула.
– Любишь его? – напрямик спросила она. Сигрид даже вздрогнула, отшатнулась. А потом осунулась, притихла.
– Я… не знаю. Я вообще-то Эрика люблю… – она растерянно поскоблила ногтем засохшее пятно на столе. – Вроде бы.
– Вроде бы? – Саамка прислонилась к стене и скрестила руки на груди. Ей было откровенно весело.
Сигрид убрала посуду со стола и решительно выпрямилась перед гостьей.
– Хочу, чтоб он меня любил, – уверенно заявила девушка. – А то женился и…
– И что? – Сату достала откуда-то из складок одежды небольшой бубен, разделённый на три части и расписанный множеством фигурок, уложила его к себе не колени и стала потихоньку ударять по нему.
– А ничего, – обиженно топнула ножкой дочь ярла. – «Ты не в моём вкусе» говорит!
Шаманка фыркнула, но некоторое время уделяла внимание только бубну. Сигрид хотела уже, было, рассердиться, но мерное постукивание успокаивало, расслабляло, создавало уют. Девушка присела рядом с гостьей и осторожно приткнулась к её боку:
– Поможешь, а?
– Помогу, – тихо сказала Сату и прижала ладони к светлой коже, натянутой на овальный каркас. Один конец бубна был уже другого, так что он походил на яйцо. – Я помогу, только не тебе, девочка, а ему, – сказала шаманка на языке Суоми, так что Сигрид ничего не поняла. – Для того и приехала. Сама хотела, да ты лучше подойдёшь – у меня трое сыновей и шестеро внуков. А ты молодая да трепетная, влюблённая…
– Что ты бормочешь? – нахмурилась дочь ярла.
– Дело, говорю, непростое, – отозвалась старуха. – Цверги – как земля, их породившая. Снаружи ледяным панцирем прикрываются, а сердца горячие, яростные. Видала когда-нибудь, как земля кровью через трещины вулканов истекает? Вот то-то… Сердце Короля-под-Горой весь Свартальфахейм согревает, освещает, в движение приводит. Мощные у цвергов сердца, сами они, бывает, не в силах с ними совладать. Ульв своё на далёком острове запер и неприступной стеной окружил. Никто не знает, почему. То ли спрятать решил, то ли наоборот, королеву туманов запереть хотел, да простого колдовства не хватило, вот сердце оставить и пришлось. Так, или иначе, а в груди у него камень пустой. Никого не полюбит, пока сердце на место не вернёт.
Сигрид сжала кулачки.
– Королева туманов? Это Мэб которая? Ух, я ей!..
– Тихо, – так властно шаманка это произнесла, что дочь ярла тут же замолчала и уставилась на гостью почти испуганно. – Слушай внимательно. Времени мало.
Старуха тяжело встала и неуклюже, заваливаясь на правый бок, двинулась к спальне.
– Ты шила? – указала она на рубаху, так и оставшуюся с утра валяться на полу.
– Я, – Сигрид проворно подхватила одежду и протянула Сату.
– Хорошо, – острый ноготь на сморщенном пальце пробежался по вышивке. – Добавить кое-чего надо. Нитки неси. Пяльцы, иглы.
Девушка метнулась за рукоделием, саамка же придирчиво выбрала небольшой остывший уголёк.
– Онни с твоим отцом не скоро Ульва отпустят, – говорила Сату, натягивая ткань на пяльцы, отчего рубашка стала подобием её бубна. – Бельтайн завтра.
– Бель… что? – не расслышала Сигрид.
– Граница на зачарованном острове истончаться будет, – сказала саммка, глядя в слюдяное окошко куда-то далеко, за бурное море. – В трёх местах слабину даст. Альвгейр с водой говорит, а она его через раз слушается. Его-то Волк в море и пошлёт. – Саамка уверенно чертила угольком замысловатые руны по выбеленной ткани. – Онни – сильный мальчик, молодой и горячий. Его Ульв отправит на готовый проснуться вулкан, через Нижний мир проведёт. Но всё это он так сделает, чтоб под ногами не мешались, нужными себя чувствовали.
Сигрид приняла у старухи пяльцы и стала сноровисто покрывать рисунок вышивкой – с рукоделием у неё с детства ладилось.
– А сам он что ж?
– А сам Ульв к чёрной воде потянется. К той, что подземными путями ходит. Там самая большая брешь и будет. Знаешь такое место поблизости?
– Знаю! Ой! – капля крови с уколотого пальца упала прямо на фигурку волка, за которую Сигрид принялась после рун.
– Это хорошо, – морщинистая ладонь шаманки накрыла ладонь Сигрид. – За ним побежишь. Утром, как развиднеет, он туда и бросится. При луне танцует королева, а к рассвету – на рубеже ночи и дня – к бреши придёт. Не до тебя Волку будет, да я ещё помогу. Глядишь, и проскочишь незамеченной.
Сигрид кивнула, и иголка в её пальцах засновала ещё быстрее. Надо успеть, пока муж не пришёл.
Глава 6. Бельтайн
Повелительница фей любит балы, но то, что бывает в Бельтайн, совершенно особенное действо. Танцев, впрочем, хватает: кобольды так мелькают маленькими ножками в хороводах, что дочиста вытаптывают траву, болотные огоньки кружатся искрящимся вихрем. Лепреконы убирают поляны золотой утварью и тончайшими тканями, цветочные феи – наполняют сладкими, терпкими и свежими ароматами, волшебные бутоны раскрываются на гирляндах, обвивших стволы деревьев, и из чашечки каждого цветка вылетает маленькая фея. Они роятся, как пчёлы над медоносами, поблёскивают прозрачными крылышками в свете праздничных фонариков, которыми наполнили лес гномы. Их остроконечные красные колпачки мелькают тут и там, тут и там раздаются стук крохотных молотков, визг рубанка и сварливая песня пилы – гномы готовят скамьи, столы и хорошенькие резные беседки, которые тотчас же затягивает диким хмелем. Но в том, что касается обновок, нет равных лепреконам, а вернее, их жёнам: благоухающие платья из лепестков роз, прозрачные туфельки из мушиных крыльев, строгие камзолы из ночной темноты и яркие колпачки из шляпок грибов – вот за чем идёт к ним волшебный народец.
И вот зазвучали первые волынки и скрипки, весело и тревожно застучал боуран, даже Геро достала маленькую флейту и поднесла к губам. Смех королевы фей рассыпался лесным водопадом. Волшебство разлилось в воздухе так обильно, что, казалось, вот-вот начнёт собираться на лепестках цветов, как роса. Носились тени, птицы и запахи, с гиканьем промчались ночные всадники Кенн Круаха, горячие и нетерпеливые, как их кони, лишь предводитель подъехал к окружённой хороводом фей Мэб, почтительно склонил голову:
– Моя королева.
Его глаза горели пронзительным синим пламенем сида, бледное лицо казалось посеребрённым светом луны, а белые невесомые волосы спадали на спину, на круп коня и растекались туманом.
Мэб кивнула и мягко улыбнулась.
– Веселись, дин ши. Сегодня твоя ночь: у народа холмов появился гость.
Предводитель всадников поклонился, тронул поводья, и его конь, в глазах которого плескался огонь, а из ноздрей валил пар, в несколько прыжков догнал остальных. Дин ши издал охотничий клич, напоминавший, скорее, крик перелётной птицы, чем человека, и трава вслед за ним всколыхнулась широкой волной.
Ночные всадники, изголодавшиеся по настоящей дичи, горячили коней и прочёсывали окрестности со всем тщанием. Но Пак был духом леса, самой его сутью, а потому тропинки сворачивали под немыслимыми углами, то разделяли преследователей, то сталкивали их между собой. Эрика с Пёрышком скрывал то внезапно разросшийся куст, то накренившийся дуб, то яма под исполинским корнем. Викинг был очень напряжён и то и дело хватался за меч, который Пак нашёл в своих владениях и вернул владельцу. Пёрышко дрожала, нисколько не сомневаясь, что как бы ни был смел и доблестен её избранник, против дин ши у него нет никаких шансов: бессмертный воин снесёт рыжую голову одним плавным, но незаметным глазу движением. Разве что, поиграть захочет, как котёнок с едой.
Однако ничего подобного не случилось. Дикая охота унеслась прочь, преследуя не то стайку болотных огоньков, не то собственные фантазии, беглецы же потихоньку пробирались вслед за провожатым. Эрик продолжал хмуриться: насмешливый паренёк не внушал ему доверия. Заметив это, Пёрышко успокаивающе сжала руку любимого и тихо произнесла:
– Я верю ему, Эрик. Пак родился не здесь, а на Туманном Альбионе, и был привязан к нему всей душой, пока не встретил Геро. Духу леса нелегко переменить дом – всё равно, что взрослое дерево пересадить на новое место. Но он это сделал, ради неё. А она… она…
– Сказала, что меня об этом не просила, – сказал Пак, не оборачиваясь. Пёрышко смущённо опустила глаза, Эрик же только тихо хмыкнул: такие страсти из-за бабы? Да ещё рогатой? «А сам-то? – подначил внутренний голос. – Не из-за Сигрид разве попёрся сюда» «Ага, из-за Сигрид», – сам себе подтвердил викинг и немного загрустил. «Ага, щаз-з-з! – ехидно заметили внутри, и Эрик с ужасом обнаружил, что у него целых два внутренних голоса. – Сигрид или не Сигрид, а из фюлька ярл тебя всё равно бы выпер. Или убил. Чтоб другим неповадно было дрянь всякую в дом тащить». Викинг угрожающе зарычал на оба голоса. Пак раздражённо шикнул.
***
Лепреконы выкатили бочки верескового мёда. Королева Мэб неторопливо вышла на залитый лунный светом круг камней. Движения её завораживали, как трепет ветвей на ветру, как плавно меняющиеся очертания облаков, как бегущая в ручье вода, как мечта…
Белая волчица весело скакала вокруг отца своих будущих щенят – праздничное настроение передалось и ей. А одноглазому волку было муторно на душе. Хотелось выть от тоски и печали, но голубоватая луна, прежде такая притягательная, теперь почему-то внушала ужас. Одноглазый забился в берлогу, в надежде, что здесь серебристый диск его не заметит, пройдёт мимо, оставит в покое. Подруга покладисто улеглась рядом. «Мужчины такие странные», – подумала она.
Ни одна из фей не заметила, как исчезла их повелительница. Взбежала ли по лунной дорожке, постукивая серебряными каблучками, растворилась ли в тумане, присоединившись к кавалькаде охотников, или улетела блестящей стрекозой – никто не мог бы сказать. Но так случалось каждый Бельтайн, а потому волшебный народец не взволновался. Королева здесь, её присутствие ощущалось как данность, Мэб разлита в воздухе, подобно аромату цветка или свету луны. И королева довольна происходящим.
***
– Здесь. – Пак раздвинул молодые рябинки, выжидающе поглядел на Эрика и протянул ему что-то зелёное.
– Что это? – Эрик подозрительно повертел листочек в руке.
– На удачу, – Пак хлопнул викинга по плечу. – Она тебе понадобится.
Рыжий подарком не впечатлился, а вот Пёрышко восторженно вскрикнула:
– Четырёхлистный клевер! Откуда он у тебя?
– Так… – уклончиво сказал Пак. – У лепрекона одного… одолжил.
Эрик только пожал плечами, одну руку положил на меч, второй сжал ладонь Пёрышко и решительно зашагал к узкому силуэту лодки. Фея шла неуверенно, будто с закрытыми глазами.
Пак следил, как две фигуры растворяются в непроглядном для жителей холмов тумане. Вещи, в отличие от волшебного народца, свободно проходили через грань, и лодка с мешком припасов на корме проплыла по подводной реке, а потом ткнулась носом в берег ровно в том месте, где должна была по прикидкам лесного духа, помнившего очертания острова лучше, чем собственное лицо.
Человек не расслышал бы приближения альвы, но Пак обернулся.
– Ушли? – Геро улыбалась.
Вечно юный проказник с необычной для себя серьёзностью кивнул.
– Кажется, они действительно… пара.
– Я пришла отдать долг. – Изящные рога при движении оставляли мягко светящуюся дорожку в воздухе.
Пак вдруг погрустнел, отвернулся.
– Не надо. Я не из-за этого. Просто хотел, чтобы королева снова улыбалась. Бард жестоко поступил с ней. Со всеми нами. Но особенно – с ней.
– А я не привыкла оставаться в долгу, – с лёгким раздражением заявила Геро, решительно шагнула вперёд и прижалась губами к губам Пака. Он не ответил, но и не отпрянул. Большие ореховые глаза стали невыносимо печальны, и альва отстранилась.
– Вот мы и в расчёте, – Пак вяло мотнул головой, и от его кудрей разлетелось облако пахучей пыльцы. Геро чихнула.
– В расчёте? Прекрасно! – весело воскликнула она, и прижалась к парнишке всем телом, обняла за шею и поцеловала одновременно нежно и страстно. Так, что лесной дух забыл, где он, кто он, и нужно ли ему дышать.
– Н-не понял, – заявил Пак, растерянно хлопая пушистыми ресницами.
– Дурак потому что, – фыркнула Геро и умчалась в лесную чащу, рассмеявшись точь-в-точь, как королева Мэб. А озадаченный юноша так и остался стоять, задумчиво рассматривая туманную границу холмов.
***
Повелительница фей протянула руку, и древесный паучок вложил в неё свою нить. Тотчас же от пальцев Мэб разбежались по сторонам светящиеся паутинки: тонкие и толстые, яркие и бледные, лунные и золотые. Королева выбрала две, и на конце каждой из них был Эрик: та, что заканчивалась в берлоге под старым дубом, была прочной, надёжной, как корабельный канат, но бледной, окутанной туманом. Вторая же горела ярким золотом, хотя и выглядела хрупкой. Тонкие пальцы королевы переплели обе нити, и вот они превратились в сверкающую дорогу, широкую, мощёную шлифованными каменными плитами. Дорога пересекала границу тумана, клубившуюся возмущёнными клочьями по сторонам от неё. Весело хохочущие кобольды, изрядно захмелевшие лепреконы, любопытные цветочные феи, сосредоточенные гномы хлынули по камням нескончаемым потоком.
***
Ульв пришёл перед рассветом. Торопливо обмылся холодной водой, не глядя влез в первую попавшуюся рубаху и выскочил из дома, не обратив на жену внимания, лишь улыбнулся старой саамке. Улыбка получилась печальной. Волку хотелось выть от нетерпения и дурных предчувствий. Но вместо этого он побежал.
Королева задумчиво перебирала восковые лепестки только что сорванной кувшинки и, кажется, не заметила влетевшего прямо в воду Барда. Ульв с трудом перевёл дыхание: наклон её головы, гибкий стан и задумчивое лицо просто ошеломили. Как бывало каждый Бельтайн.
Мэб повернула голову. В её волосах зажглось целое созвездие, но цверг знал, что это не брильянты, а капли чистейшей росы. Белоснежная паутинка кружевом оплетала её грудь и плечи, струилась вниз свободным потоком, постепенно темнея, так что шлейф платья был уже совершенно чёрным.
– Ты прекрасна, моя королева, – глухо сказал Бард. Как говорил каждый Бельтайн.
– А ты – жалкий льстец, – невозмутимо ответила Мэб и равнодушно бросила на землю цветок.
– Да, моя королева, – почтительно склонил голову Ульв.
– И низкий предатель. – Она не глядела в его строну, просто шла вдоль деревьев, едва касаясь стволов кончиками пальцев. Бард отметил, что она не носит больше длинных ногтей. Но вслух сказал только:
– Да, моя королева.
Воцарилось молчание, во время которого Мэб продолжала игнорировать собеседника, он же пожирал её голодным взглядом.
– Сама не понимаю, зачем каждый раз к тебе прихожу, – сказала она, наконец.
– Ты приходишь не ко мне, – в голосе Барда отчётливо слышалась боль, настолько сильная, что слова давались ему с трудом, – а к бреши.
– Брешь всегда рядом с тобой, – Мэб слегка поморщилась и отломила ветку ясеня, принялась обмахиваться ею, будто отгоняя от себя неприятный запах.
– Где тонко, там и рвётся, – приглушённо произнёс Ульв и порывисто дёрнулся вперёд, стараясь захватить движение воздуха, поднятое веткой в руке королевы. – Сегодня особенно. Я… чувствую твой запах. Твоё тепло.
Мэб усмехнулась, сорвала одуванчик и накрыла ладонью, оставив в ней поспевшие семена. Раскрыла руку и подула. Белые пушинки легко пролетели сквозь прозрачную, но непреодолимую для обоих собеседников, стену. Ульв повернулся боком, позволяя семенам, только что покоившимся на ладони Мэб, приведённым в движение её дыханием, коснуться его щеки. Когда это произошло, Бард накрыл пушинки рукой и закрыл глаза. Грудь его вздымалась часто и неровно, щёки покрыл лихорадочный румянец. Впрочем, такой же лихорадочный блеск таился и под сенью ресниц королевы, до срока утаённый от стороннего наблюдателя.
Она подошла к самой черте, где заканчивалась трава и начинался каменистый берег чёрного озерца, и подняла руку. Так, будто опиралась ладонью на стену. Ульв тоже сделал шаг вперёд, прижался к преграде щекой, отрывисто произнёс:
– Я… умер бы… за то, чтоб снова… прикоснуться к тебе.
Мэб в первый раз взглянула ему в глаза. И прошептала ласково, настолько ласково, что это звучало, как насмешка:
– Границу убери, дурак.
Ульв долго молчал, словно купаясь в сиянии её глаз. Рука его, вопреки воле хозяина, стала медленно подниматься, стремясь к открытой ладони королевы.
– Люблю… тебя, – прозвучало так, будто слова вырвались у цверга прямо из груди, разорвав её на части.
И тут Сигрид не выдержала. Она уже несколько минут наблюдала за разговором, хоть и не понимала ни слова кельтской речи. А, впрочем, чего там понимать? Сияющая волшебной красотой королева туманов (девушка при виде её даже зубами скрипнула: да уж! Ни с кем не перепутаешь!) явно издевается, а на Ульва смотреть жалко. Чуть на ногах держится. При последних словах Мэб лицо у него такое сделалось, будто она мужу Сигрид нож в сердце воткнула и повернула пару раз. Вот! Мужу Сигрид. Жена она ему или кто? Надо действовать, для того и пришла.
– Не отдам! – завопила дочь ярла так яростно, что Альвгейр мог бы гордиться её боевым кличем. И бросилась между Ульвом и Мэб, обхватила мужа за пояс, отпихнула в сторону, благо он и не сопротивлялся. То ли от неожиданности, то ли колдовство, которым Мэб его к себе тянет, на Сигрид не действует.
Тонкая бровь королевы издевательски изогнулась. Следующую фразу она произнесла на понятном Сигрид языке:
– Кошечку решил завести? Стареешь уже?
– Я – его жена, – огрызнулась дочь ярла и твёрдо встретила взгляд повелительницы фей. – И я его тебе не отдам!
Ульв дёрнулся и слабо застонал. Сигрид обняла его, прикрывая собой, хорошо, что худой да невысокий, уткнулась лбом в грудь и прошептала:
– Всё будет хорошо, слышишь?
Королева Мэб хмыкнула и поиграла пальцами в воздухе. Вышивка на рубашке Ульва тут же ощетинилась золотыми копьями-нитями, каждая из которых тянулась к Сигрид.
– Вот как, – произнесла волшебница, и Ульв опустил голову, ссутулил плечи, в одночасье будто состарился и высох. – Что ж, цверг, у тебя хорошая жена. Самоотверженная. Прощай. Мне больше незачем к тебе приходить.
Сигрид не поверила ушам. Она ожидала чего угодно: грома и молний, сгущающегося и душащего её тумана, страшных всадников с синими глазами, но никак не того, что Мэб развернётся и исчезнет. Вместе с белым маревом.
Они стояли так ещё некоторое время. Ульв молчал и не шевелился, девушка ласково гладила его по плечам и шептала утешения:
– Всё прошло! Она не вернётся! А если вернётся, я ей, знаешь, как? Ульв? Ты меня слышишь?
– Сигрид, – сказал вдруг Ульв, и в его голосе было что-то, чего раньше она в нём никогда не слышала. Сигрид подумалось, что это нежность.
– Что? – она прижалась к твёрдой груди ещё теснее, рассеянно отметив, что не слышит стука сердца.
– Если бы я не поклялся Вар защищать тебя, я бы сейчас тебя убил, – Ульв Стейнсон отстранил девушку от себя. – Уходи, – жёстко сказал он, глядя куда-то сквозь неё.
– Но… – начала Сигрид испуганно и непонимающе. Лицо мужа страшно исказилось, и он произнёс ещё одно слово на чужом, шелестящем языке. Ноги сами уносили прочь, глаза застилало слезами, а по пятам летел волчий вой, полный смертной тоски.
Ульв упал на колени, будто ему подрубили сухожилия, прижался лбом к выступу скалы. Порыв ветра ударил его в висок, но даже не пошевелил волос. Тёмные пряди застыли, будто высеченные из обсидиана, а бледная кожа стала медленно прорастать прихотливыми малахитовыми прожилками, всё сильнее наливаясь зеленью.
Где-то далеко одна за другой лопались струны трёхрядной серебряной арфы.