Текст книги "Песня для тумана (СИ)"

Автор книги: Анастасия Курленёва

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц)

Ульв выполнил своё обещание. Зима прошла пусть не сытно, но без потерь: медведи не нападали, да и волки больше не беспокоили. Даже снег сошёл раньше обычного. Олени довольно пофыркивали, выискивая куцые остатки прошлогодней травы. Берёзы робко выпустили клейкие ладошки листвы. Олли проводил взглядом божью коровку, деловито сползавшую по его ноге.

Зима кончилась. Волшебно красивый корабль покачивался на рейде. Не сегодня – завтра гости покинут оскудевшие берега Суоми. И кто знает, как скоро жажда крови сотрёт следы их пребывания? Когда снова нападут медведи? Этой зимой? Или следующей?

– Сату! Подойди сюда.

Востроглазая девчонка подбежала к отцу, блеснула улыбкой, наполнив Олли отеческой нежностью. В последнее время она часто улыбалась: то весело, то мечтательно, то задумчиво. Особенно, когда на Ульва глядела. Первый страх давно прошёл, Сату ходила за волком, как привязанная, совершенно позабыв об оленях. Впрочем, ни один из них не отбился и не занемог.

Иногда Олли спрашивал себя: что бы он сделал, если бы его Сату ходила за золотоволосым? Альвгейр был капризен, надменен и высокомерен. Для него одного возвели целый дом на берегу, похожий на жилища саамов не больше, чем чудесный корабль – на лодку-долблёнку. Шаман сквозь пальцы глядел, что то одна, то другая женщина всходила на резное крыльцо. Сначала потихоньку, согнувшись в три погибели. К концу зимы – гордо, уже не таясь. Золотоволосый был переборчив, а шаман знал: среди людей-оленей осталось слишком мало мужчин. Скоро все дети станут друг другу родственниками, начнут слабеть и умирать уже во чреве матери. Нужна, ох как нужна была новая кровь. У золотоволосого она была сильная, горячая, как подземный источник, бурная, как горная река. Породниться с сильным нойдом – большая удача. Вот только жениться Альвгейр тут ни на ком не собирался – это Олли понимал. Ну и пусть его. С таким зятем – только горя хлебнуть. Женщины выходили из гостеприимного дома счастливые, лучащиеся радостью – стало быть, не обижал их чужак. Трое к весне уже понесли. Но когда Олли увидел Альвгейра, шмыгнувшего в шатёр Сату… на месте оцепенел. Сердце отцовское велит за ним ринуться, взашей вытолкать, пусть даже дочь сама золотоволосого позвала. Вот только что скажет Волк на такое обращение с его спутником? Да что Волк! Олли и с самим-то Альвгейром не справится: к духам взывать некогда, а сам чужак молодой, сильный, смертоносный… проверяли уже некоторые. Из тех, чьи жёны к золотоволосому наведывались. Калечить никого не стал. Но скрутил – шутя. Будто ребёнка отшлёпал.

Пока Олли размышлял, Альвгейр вылетел из шатра без его помощи. Белоснежный черноголовый олень, степенно переставляя длинные ноги, вышел за ним и гордо повёл головой, поглядел на Олли из-под полуприкрытых век. Нойд почтительно поклонился предку:

– Здравствуй, Мяндаш. Спасибо тебе.

Олень покровительственно кивнул, только золотые рога блеснули, и неторопливо удалился, медленно растворившись в рассветном тумане. Олли с золотоволосым долго ещё всматривались в густую дымку даже после того, как звуки мягко опускающихся копыт потерялись где-то вдалеке.

– Пожалеешь ещё, – едко, но без особой угрозы сказал Альвгейр, поглядывая на шамана. – Я хоть наполовину человек. А Стейнсон сердце из груди выдрал, а камень вместо него вложил. Гляди, утащит Ульв твою красотку в Нижний мир. Из тамошних он, ты разве не понял? – Золотоволосый тяжело встал, даже слегка покачнулся. Видно, здорово Мяндаш ему рогом наподдал. – Будешь на себе шкуру рвать, что мне не отдал, а поздно будет.

Олли ничего не ответил. Какой смысл говорить с этим сильным, но таким глупым нойдом? Пусть есть в нём кровь духа, как и в самом Олли, но не видит, не понимает золотоволосый, кто рядом с ним. Не нойд, не полукровка, и не бесплотный дух предка, залетевший вмешаться в дела живых. Волк – это просто волк. Не принадлежит он ни одному из миров. Его дело – наблюдать. И блюсти равновесие.

Ульв не требовал себе дом. Он приходил и уходил, когда ему вздумается. Когда хотел, спал в шатре Сату, когда хотел – заходил к Олли. С другими он почти не разговаривал. Да и побаивались его. Даже золотоволосый. Хорохорился, говорил нарочито громко и нагло, пытаясь громовым голосом напугать страх, загнать его поглубже. Иногда удавалось. Но Олли видел.

Однажды он застал их в лесу. Сату спала, уткнувшись в тёплый бок огромного чёрного зверя. Волк медленно поднял голову, окинул Олли яркими смарагдовыми глазами, снова опустил морду на сложенные лапы. Ни угрозы, ни обещания. Только бескрайнее, как зимнее небо, спокойствие. Вдруг вспомнилось, как женщины судачили: в местах, где отдыхает Ульв, трава растёт быстрее, сочнее и гуще. Вот только как он на мёрзлой земле лежит? Холодно же.

Шаман перестал переживать за дочь.

***

– Сату… – Олли не знал, как ловчее начать разговор. Но его девочка умная – сама всё поняла.

– Золотоволосый достроил корабль, – девушка глядела на чудесное творение с плохо скрываемой ненавистью. – Скоро Волк поведёт его в Исландию.

Шаман вспомнил, с какими горящими глазами Сату наблюдала за рунами, которые Ульв небрежно чертил прутиком на песке. Их тут же смывало прибоем, и он рисовал новые. Вспомнил, как заворожённо девушка обводила пальчиками надписи, появившиеся на скале после прибытия лодки, слегка посмеивающегося Волка, толкующего рисунки на старом, ещё дедушкином бубне, по форме напоминающем утиное яйцо.

– Ты станешь сильным нойдом, Сату, – уверенно сказал Олли. – Сильнее, чем я. Пока он здесь – попроси его. Попроси научить тебя ходить по мирам так легко и так далеко, как я никогда не смогу. Ты ему нравишься. Он не откажет.

Кучевое облако набежало на низкое ещё солнце. Только что нежившаяся в его лучах девушка зябко подёрнула плечами. Опустила лицо, тихо произнесла:

– Да, думаю, в этом он мне не откажет…

***

Сату не помнила, чтобы когда-нибудь ландыши цвели так рано. Но весь берег маленького озера был усыпан будто снегом. Чёрное пятно выделялось на их фоне так резко, что заслезились глаза. Ульв лежал на спине, следил за тяготеющим к горизонту солнцем. Тень Сату накрыла его лицо, и лишь тогда он перевёл глаза на неё.

– Ты такая серьёзная сегодня, маленькая Радость, – сказал он нарочито торжественным тоном. – Не иначе, у тебя есть ко мне серьёзный разговор. И Большая Просьба. Говори, чего ты хочешь. Серьёзная Радость – это так забавно.

Сату долго размышляла над тем, что скажет Волку. Но сейчас все слова будто вытекли у неё из головы, как вода вытекает из треснувшего кувшина. И остаётся только сухое, саднящее от утраты дно.

– Меня… прислал к тебе отец, – глухо сказала Сату. – Велел попросить показать мне другие миры. И научить ходить туда самой. Если… тебе это не запрещено.

Среди одуряющего аромата ландышей пахнуло вдруг горечью полыни. Ульв встал.

– Нет никого, кто мог бы мне что-то запретить, – сказал он с усмешкой, больше напоминавшей волчий оскал. – Но ты пришла сюда не за этим, маленькая Радость.

Шаманка вздёрнула подбородок и упрямо встретила взгляд зелёных глаз, ставших вдруг тёмными, как зимняя хвоя.

– За этим, – протянула бубен. – Научи. Чтоб… – голос чуть дрогнул, – я одна…

Ульв молча рванул её трёхцветный, увешанный кольцами шаманский пояс, оставив оба конца у себя в руках, притянул за него девушку к себе так близко, что Сату через одежду почувствовала, какое горячее у него тело.

– Что это? – Ульв обернул полотно пояса вокруг руки так, что виден остался только чёрный цвет.

– Н-нижний мир, – запинаясь, ответила Сату. Что-то странное было сейчас в его взгляде. Что-то звериное. А она только-только перестала видеть лохматую шкуру…

Ульв поднёс пояс поближе к её глазам.

– А ещё?

Сату облизнула пересохшие губы.

– Земля. Земные воды.

– Ещё, – Ульв прижимал её к себе всё крепче. Его грудь и руки были непоколебимы, как скала.

– Скала. Гора. Камень.

– Ещё!

Он опустил узкое, будто волчья морда, лицо. В колдовском сиянии глаз проскальзывали золотые искорки.

– Золотой Полоз! – выкрикнула Сату прямо в эти глаза. – Мировой Змей!

Тонкие губы шевельнулись. Но саамка не услышала:

– Ещё.

Слово потонуло в раскате грома, а лицо Ульва – во вспышке молнии.

– Укко.

_____________________________________

У́кко (фин. Ukko) – верховный бог, громовержец в карело-финской мифологии. Представлялся стариком с седой бородой, разъезжающим по небу на колеснице, мечущим молнии и производящим гром. Известен как покровитель скота и урожая.

Здесь всё блестело, искрилось и скрежетало. Звон оружия, исполинских мечей и копий, маленьких дротиков, тонких спиц… Вертелись колёса, то тут, то там, загорались огни. Сату испуганно жалась к своему спутнику, но по сторонам глядела во все глаза. Мимо проносились невиданные повозки, невозмутимо прополз толстый, в обхват руки змей, в сопровождении трёхглавого пса. Люди попадались бородатые, низкорослые и с тёмными лицами.

– Где мы?

– В Свартальфахейме. По-вашему – Нижний мир. Часть его. – Чуть помедлив, Ульв добавил: – Я здесь родился.

«Вот почему ему так нравится закат», – подумала шаманка, разглядывая величественные своды всех оттенков от алого до бордового.

Справа полыхнуло огнём. Сату вскрикнула и спрятала лицо у Ульва на груди. Тот только рассмеялся.

– Не бойся, глупая. Это фонтан.

Девушка с любопытством оглянулась, заинтересовавшись незнакомым словом. Языки пламени действительно не выглядели опасными. Напротив, свивались замысловатыми фигурами, будто танцуя друг с другом над озером лавы.

– Дворец Короля-под-Горой, – сказал Ульв и указал рукой куда-то вдаль, за струи огненного фонтана. Когда они обогнули пламя и глаза Сату привыкли к новому освещению, она тихо ахнула. Дворец был полностью выполнен из драгоценных камней, подогнанных и огранённых так искусно, что казалось, будто стены сотканы из радуги.

– На вид – эфемерный, – прошептал спутник ей на ухо. – Но во всех трёх мирах нет камней прочнее, чем эти.

– Это самое прекрасное, что я когда-либо видела, – выдохнула Сату. Ульв только усмехнулся.

– Идём.

На первый взгляд в этом камне не было ничего особенного. Просто очень больший, гладкий и ярко-белый. А ещё горячий. Это заметно даже издалека: над камнем колыхалось марево, какое в жаркий день бывает над большим костром. Но чем-то камень притягивал взгляд. Смотреть на него было приятно, отводить глаза не хотелось. В груди становилось тепло и спокойно.

– Он… оно… бьётся, – с удивлением заметила Сату. Ульв медленно кивнул. Его взгляд тоже был прикован к белому горячему камню. – Это сердце? Твоё сердце?

Щека Ульва болезненно дёрнулась.

– Нет. Не моё. Это сердце Короля-под-Горой.

– А твоё где?

– Далеко. – Его лицо вдруг словно окаменело, почернело, прорезалось не то морщинами, не то трещинами.

– Пойдём отсюда. Здесь слишком много тьмы. Я покажу тебе… свет.

В руках у него снова оказался пояс, о котором Сату совсем забыла, но теперь Ульв повернул его жёлтой полосой.

– Золото. Солнце. Желток.

***

Свет прорезал чёрное небо россыпью алмазов. Это было ошеломляюще, потрясающе, непостижимо. Сату летела, или падала, или растворялась. Она не могла понять. Грудь наполнял ветер, и песня, и радость до того, что стало трудно дышать. Её несла на себе спица огромного колеса, вокруг было множество спиц, сплетающихся, будто нити… а потом мир вращался вокруг неё, обрастая скорлупой исполинского яйца, снова потрескавшегося от множества гвоздиков-звёзд, и Сату поняла, что она внутри чудесной мельницы-Сампо, и смерти нет, нет беды и опасности, есть только счастье, полное и безграничное, а то, что люди принимают за смерть, на самом деле просто…

***

Ландыши щекотали шею, слегка покалывали крохотными зубчиками. Ульв медленно, до чего же медленно, проводил веточкой вдоль её скулы, вдоль шеи, опускался ниже, между ключицами. Сату вдруг поняла, что лежит на земле без одежды, но ей не холодно. И это даже не было странно.

– Кто ты, Волк? – спросила шаманка, глядя в травянистые, как листья ландыша, глаза.

Он только пожал плечом.

– Ты только что сама сказала.

– Когда я в первый раз увидела тебя, я увидела волка. А сейчас вижу другое. Почему? Кто ты на самом деле?

– Я на самом деле волк, – веточка ландыша сделала петлю вокруг её пупка и неторопливо, будто гусеница, поползла вверх. – В том числе и волк тоже. Нойды привыкли встречать людей среди животных, а животных – среди людей. Поэтому ты видела то, что видела.

– Кто ты… ещё?

– Камень. – Ландыш переместился ей на грудь и начал вырисовывать круги.

– Ещё?

– Золото в пустой породе.

– Ещё… – Сату уже не спрашивала, а просила.

– Змей. – Цветок отброшен в сторону, а его путь повторяет горячая, чуть шершавая ладонь.

– Ещё, – простонала девушка и закусила губу.

– Я гром. И молния. – По позвоночнику Сату пробежала горячая волна, бросило в дрожь. – Я ручей. И реки. И океан… – То место, где её касались ласковые, словно летний дождь, пальцы, действительно обильно увлажнилось.

– Я ветер в твоих волосах, – прошептал Ульв ей на ухо, отчего выбившиеся несколько прядей с готовностью шевельнулись. Он протянул руку и одним движением развязал ленту, которую должен был снять жених на свадьбе, а невеста – подарить младшей родственнице. И в этот момент девушка обняла его за шею.

– Ты – мужчина, – сказала она, заглянув в искрящиеся золотом зелёные глаза. – А я – Сату. Твоя маленькая радость.

***

Теперь она знала, почему средняя полоса, полоса Мидгарда, на шаманском поясе – красная. Красный – цвет крови. Не только той, что проливает мужчина, отнимая жизнь. Но и той, что проливает женщина, когда её дарит.

Впрочем, это открытие было не единственным. Ещё Сату видела, как был создан мир. Не просто видела – ощущала. Чувствовала чудовищное напряжение, ожидание, будущее, рвущееся на свет из когда-то уютной, но ставшей тесной темноты… Ульв был зелёным ростком, прораставшим внутрь неё. Было больно, но до того желанно, что боль оборачивалась радостью и восторгом. Его корни дробили камни глубоко в темноте, а листья ловили свет далеко в вышине, сам же он рос и твердел, твердел и рос… пока не стал мировым древом, связавшим собой все три мира, а Сату – крошечной белкой, скользившей по его стволу то вверх, то вниз, и снова вверх…

А потом мир наполнился светом, и звуком, и смыслом. Стал завершённым и совершенным. Когда Сату, наконец, справилась с этим новым ощущением, Ульв уже был на ногах и полностью одет. Она провела ладонью по низу живота и подняла на мужчину глаза, полные слёз: хотелось плакать от счастья.

Но Ульв лишь отрицательно покачал головой.

– Нет, Акка. Там теперь никого нет. И не будет. Ни этим летом, ни следующим. Дальше – как сама решишь. Ты снесла своё яйцо, Уточка. Земля Суоми снова оживёт.

Ручейки слёз всё-таки прочертили её щёки.

– А… ты?

– Я показал тебе, как это делается, – его голос звучал не холодно, но как-то отстранённо, будто издалека. – Ты умница. Быстро учишься.

Через несколько дней Ульв отправился на последнюю охоту. И такой охоты не видели ещё люди-олени. Десятки озверевших волков гнали перед собой десятки же бурых медведей, испуганно поджимающих куцые хвосты. Какие-то пытались огрызаться, но волки так лязгали зубами, что косолапые шарахались, покорно позволяли вести себя, куда положено.

Ещё два дня и тех, и других грузили на корабль. По сходням поднимался медведь или волк, на палубу же ступал человек. Последним, даже после Альвгейра, шумного и счастливого, поднимался Ульв. Сату схватила его за рукав. Тот самый рукав, что сама соткала и покрыла вышивкой. Выглядело… неприлично. Кто-то даже неодобрительно хмыкнул. Но отец промолчал. А даже если бы и нет – ей было всё равно. Ульв обернулся, долго смотрел на неё, а потом поцеловал. По-настоящему, прижавшись губами к губам, а носом к носу, вовсе не так, как понарошку целовал своих женщин золотоволосый.

Сату вцепилась руками в яркую ткань, уткнулась лбом в твёрдую, будто каменную, грудь. Нойдам не положено плакать. Но она плакала и не стыдилась своих слёз.

– Я буду ждать тебя, – пообещала едва слышно, но твёрдо. – Пять, десять, двадцать лет. Сколько понадобится, слышишь?

– Не жди, Акка, – Ульв нежно коснулся губами её лба. – Я не вернусь никогда.

Глава 5. Накануне

Повелительница фей летящей походкой шествовала вдоль границы холмов. Её длинные волосы струились на ветру, будто водоросли в неторопливом ручье, сплетались и расплетались, пряди льнули друг к другу, и вновь отдалялись, окружая голову королевы тёмным ореолом. Прохладные пальцы Мэб небрежно касались стволов, листвы, щербатых серых камней и того, чего не было видно глазу. Граница всё ещё крепка. Но это ненадолго. Уже завтра…

Королева вошла в полуразрушенный каменный круг, босая ступня скользнула по тёплому серебру разбитой арфы, пальчики коснулись струн. Те отозвались чуть слышно, печально. Мэб прижалась спиной к остаткам стены и медленно сползла вниз, уселась, поджав под себя ноги. Прикрыла глаза и подставила лицо свету. На её губах играла пугающе-нежная улыбка: королева воскрешала в памяти то, что произошло здесь много лет назад.

***

К утру он остался один. А вода в ручье стала розовой, как облака. Облака были длинные, тонкие. Как струны.

Тетива – та же струна. Звучит на одной пронзительной ноте. Щёку обожгло болью. «Уходи!»

Бард не знал, откуда прилетела стрела: глаза были закрыты. Но ему и не нужно знать.

Струи тумана зазмеились по земле. Туман сбрасывал кожу. «Я шёл много дней, душа моя».

Люди, прятавшиеся в ветвях, разрисовывали лица яркими красками в надежде напугать неприятеля, если всё же придётся столкнуться с ним лицом к лицу. Напрасно. Лишённая покрова плоть впечатляет сильнее. Голоса стрел затихали, но упрямо шелестело по камню разбитое древко: «Умерли все, кто шёл за тобой».

Бард не ответил, не удостоив изрешечённых стрелами, сражённых из засады короткими мечами спутников даже воспоминанием, лишь взмахом руки закрутил туман, и тот поднимался выше, выше, скользил вдоль стволов. Маленькие люди скатились к корням деревьев. Больше не шевелились. А стрелы – не пели.

Теперь он пел сам.

Простой бард – лишь пыль под ногами филида, принявшего в себя прошлое, прозревающего будущее. «Я принесу твоей земле процветание».

Облака спустились ниже, набухли и округлились. Ветер бил в лицо: «Ты лукавый чужак, что думает покорить душу Ирландии».

Голос филида наполнил землю жаром, а небо холодом. Дышать сделалось тяжело. Но он пел: «Душе нужно тело, земле – хозяин. Я подарю тебе счастье».

Одна за другой небо прорезали молнии. Это тоже струны. На них можно играть. Если знаешь, как. «Кенн Круах – золотой бог. Под кем ещё вскрикнет камень Фаль? Перед кем разойдутся скалы? Кто ещё может стать тебе мужем?»

Громовые раскаты разбили мелодию. Не просто смеётся королева фей: хохочет. Заливается ливнем. «Кровавый жрец кровавого бога, пожирающего собственных детей! Уходи».

Ветер стих, и серебристые струи дождя падают отвесно. Друид бережно, осторожно перебирает их, заставляя звенеть нежно-нежно: «Золотой бог дарит жизнь за смерть. Он будет ласков. Ведь не пытался взять душу силой, а моими устами поёт о любви к тебе».

Дождь прекратился. В журчании ручья снова раздался смех:

«Ты не друид, мальчик, ты дурак. О любви ко мне? Тебя околдовала собственная арфа. Ей ты поёшь, не мне. Передай Сокрытому в Тумане, что проиграл».

– Проиграл? – Великий Бард оборвал песню на полуслове. Долго молчал, поглаживая гриф… В последний раз его рука нервно дёрнулась. Он поднял свою серебряную трёхрядную арфу и с размаху швырнул на камни.

Когда порванные струны обиженно отзвенели, в кругу каменных стен стояли двое. Мужчина и женщина. Их окружала Тишина.

***

С победным рыком викинг отвалился в сторону и перевёл дух. Первая связная мысль, посетившая его после этого, была о Сигрид. О том, что дочери ярла придётся делить с наложницей не только Эрика, но и крышу над головой – такого чудесного утра у викинга не было ещё никогда. И он намеревался это повторить. Конечно, и с женой можно бы… тут Эрик хмыкнул. Представить, чтобы Сигрид, суровая, своенравная Сигрид, пребольно ткнувшая его в рёбра, когда рука воина всего-то, почти случайно, легла на девичью талию, делала то, что сейчас проделывала фея, было невозможно. Или чтобы позволяла воплощать свои фантазии рыжему викингу. Нет-нет! Из Сигрид выйдет прекрасная жена, которая будет следить за слугами и домом, об руку с которой можно заявиться хоть к конунгу, но в постели… Эрик ласково потрепал по бедру лежащую тут же, на земляном полу, Пёрышко.

Фея потянулась плавно, как кошка, и даже тихонько замурлыкала. Она с подобной страстью тоже столкнулась в первый раз – викинг мало походил на виденных ею прежде мужчин. О Фрейя! И как же он ей нравился! Было в Эрике что-то живое, сильное, яростное, из-за чего обитатели родного леса по сравнению с ним казались медлительными растениями. Пёрышко таяла от одного его взгляда, жадные поцелуи заставляли задыхаться от восторга, и даже то, как сноровисто и по-хозяйски викинг наматывал на кулак золотистые волосы, приводило её в неимоверный восторг.

– Надо найти Болли, – сказал Эрик и встал. Будь на месте рыжего викинга ярл Альвгейр или хотя бы старый Ауд, он мог бы задаться вопросом, отчего лишение глаза и висение на дубе наполнило молодого воина такой кипучей энергией, какой он не ощущал в себе никогда прежде.

Но Эрик не имел обыкновения усложнять себе жизнь досужими размышлениями. Он просто знал, что тут, с Пёрышко, ему хорошо. Так же, как точно знал: нужно возвращаться домой, к Сигрид. То, что вернуться удастся, сомнений не вызывало. Главное – пса разыскать.

***

Одноглазый волк довольно заворчал и чуть отстранился, не переставая, впрочем, тесно прижиматься боком к светлой волчице. Та потёрлась мордочкой об основание его уха. Волк игриво куснул подругу в плечо. Он был уже удовлетворён, но взаимные ласки доставляли не меньшее удовольствие.

Внимание привлёк необычный для леса шум. Кажется, человек кричал. «Болли, Болли!» На секунду крик показался волку смутно знакомым, даже захотелось вскочить и мчаться туда, к зовущему мужчине. Но белая волчица положила голову одноглазому на спину, и направление мыслей сменилось: он стал гадать, какого цвета будут их первые дети.

***

– Не ори. А то тебя кто-нибудь услышит.

От неожиданности Эрик действительно замолчал и заозирался в надежде углядеть говорившего. Тот обнаружился довольно быстро: худенький курносый паренёк восседал верхом на поваленном дереве и смотрел на викинга с забавной серьёзностью.

– Ну что уставился? – ухмыльнулся он Эрику в лицо. – Псина твоя давно уже семейством обзавелась. Не докричишься. Впрочем, – тут облачённый в травянисто-зелёный камзольчик незнакомец лукаво сощурился на болотный огонёк, нервно мельтешащий перед викингом, – я гляжу, и ты не отстаёшь.

– Пак! – Пёрышко снова обратилась девушкой и заломила руки. – Не выдавай нас! Я что хочешь для тебя сделаю!

– Поцелуешь? – с готовностью отозвался Пак и вытянул губы трубочкой. Фея покраснела, а Эрик почти по-звериному зарычал и за руку дёрнул её себе за спину. Угрожающе надвинулся на щуплого нахала.

– Ладно-ладно, – Пак предупредительно выставил ладони перед собой. – Остынь, большой рыжий мальчик. Ты меня напугал.

– Пак… – простонала Пёрышко, и в её голосе послышалось неподдельное отчаяние. Парнишка демонстративно приложил палец к губам.

– Ти-ше. Я же сказал. Королеве сейчас не до вас, но есть тут одна рогатая особа…

– Ты не расскажешь Геро? – Болотный огонёк заискрился недоверчивыми переливами.

Пак поджал губы.

– Нет. Даже больше. Я вам помогу.

– Но почему?! Ты же… она же…

Насмешливая рожица парня вдруг сделалась серьёзной.

– Потому что она очень красивая, Пёрышко. Очень умная. Очень гордая. Почти как королева фей.

– И?

– Ну а я решил взять пример с Барда – Великого Предателя, – пожал плечами Пак. – В конце концов, чем я хуже?

– Ты лучше! – восхищённо воскликнула фея-огонёк. – Ты такой, такой…

– Знаю, – отмахнулся тот и показал Эрику язык. – Я лучше всех.

Пак махнул рукой, приглашая следовать за ним, Эрик на мгновение заколебался, покосился на всё уплотняющийся туман, в котором стали, вроде бы, даже различаться какие-то фигуры, и решительно зашагал за провожатым. Болотный огонёк не отставал, наворачивая спирали вокруг обоих мужчин. Мысли всей троицы были заняты будущим, а потому никто из них не оглянулся, не вспомнил и не увидел как…

***

Королева фей разлеглась на своём широком троне, покрытом дёрном и увитом диким хмелем. Задумчиво подперла рукой подбородок, согнула ногу в колене, пошевелила пальцами.

– Спой мне, – приказала она, не глядя на стоящего перед ней мужчину.

– Великий Бард сам решает, когда ему петь. – Его поза была не менее расслабленной, чем её, но смарагдовые глаза вызывающе сверкали из-под соболиных бровей.

– Ты больше не Великий Бард, – сказала Мэб, разглядывая крону дуба. – Ты – мой придворный певец, пока я тебя не прогнала. Пой.

Мужчина наклонил голову к плечу и с минуту разглядывал королеву. А потом, действительно, запел.

Бард пел про Альвиса*. Но вовсе не так, как поют обычно на северных берегах. В его устах эта история рассказывала не о хитроумии Тора. Теперь это был гимн несчастной любви, поэма о страсти и преклонении, о самопожертвовании, доходящем до самозабвения.

Когда он замолчал, вокруг воцарилась тишина. Феи и эльфы, тесно столпившиеся кружком, кажется, не дышали. Не шумел ветер в ветвях, молчали птицы, и даже ручей забыл журчать, прислушавшись к чарующему голосу.

Восторженная тишина завершилась единым вздохом подданных Мэб. Многие вытирали слёзы. Даже королева выглядела задумчивой. Ободрённый произведённым впечатлением, бард приблизился к трону и произнёс:

– Придворным певцам полагается награда за труд, о прекрасная. Я предпочёл бы поцелуй.

Мэб обратила на барда насмешливый взор.

– Я тебя выслушала. Ты мне ещё и должен остался.

Мужчина тряхнул головой, в сияющих изумрудах мелькнули золотые искры.

– К тому же, и пел ты какую-то чушь, – продолжала королева, – цверги не каменеют на солнце.

– На солнце – нет, – ответил бард, изрядно подпортив почтительность голоса выражением глаз, – цверг каменеет, если его сердце разбито и перестало биться.

Мэб внимательно поглядела на него. Встала и подошла вплотную. Бард замер, употребив все силы на то, чтобы согнать с лица дерзкую усмешку. Не до конца преуспел.

Отточенный ноготь провёл по его щеке, и певец подумал, что ногти королевы скорее напоминают когти – так длинны и остры.

– Ты не похож на цверга.

Неуловимым, стремительным движением бард обнял повелительницу фей, его тёплый, чуть шершавый палец обрисовал её высокую скулу, тонко очерченные губы, точёный подбородок, спустился во впадинку шеи.

– Ты не похожа на фею.

Королева Мэб улыбнулась и нежно произнесла:

– Ещё раз так сделаешь – останешься без рук.

________________________________

*Альвис (др. – сканд. Alviss – «всезнающий») – в германо-скандинавской мифологии упоминается как самый мудрый из цвергов. Возгордившись, он решил породниться с асами и переселиться в Асгард. Посватался к дочери Тора Труд. Тор придумал хитрость: сказал, что перед свадьбой желает проверить, так ли мудр цверг, как об этом говорят. На первый вопрос, об устройстве мира, Альвис отвечал более двух часов, на второй вопрос, о всех существах, Альвис отвечал ещё дольше и когда закончил – небо стало светло-серым. Тогда Тор попросил его назвать все звезды на небе, и увлечённый цверг начал отвечать, но наступил рассвет, и он обратился в камень. Так он был наказан за свою дерзость.

***

Пир был в самом разгаре, когда в медовый зал влетел запыхавшийся Бьорн.

– Что? – Альвгейр, нахмурившись, встал из-за стола.

– Я… – запинаясь, произнёс юноша, вдруг осознавший, что его сочтут трусом, если он расскажет, как позорно бежал от старухи, ехавшей верхом на медведе. – Она… – Бьорн вспомнил насмешливый, пронизывающий взгляд шаманки, полученный напоследок. Она знала, что юноша прячется там, в кустах. Видела, как трясутся поджилки при одном взгляде на исполинского зверя, чьё имя он с гордостью носил всю жизнь. И тогда Бьорн побежал.

Альвгейр, сообразивший, что в таком состоянии от мальчишки толку не добьёшься, ухватил его чуть не за шиворот и потащил вон, небрежно бросив собравшимся:

– Пир окончен. Но кто хочет – может продолжать.

Ульв тоже встал и обратился к Онни:

– Идём. Пришло время поговорить.

Ярл макнул юношу в бочку с водой. И подержал там подольше, поэтому потребовалось ещё какое-то время, чтобы Бьорн отфыркался и продышался.

– Говори, – жёстко произнёс Альвгейр, и юноша попятился. Он слышал, конечно, истории о том, с какой доблестью и жестокостью золотоволосый расправился с прежним ярлом. Но только теперь, кажется, окончательно в них поверил.

***

Ульв же отвёл молодого шамана в стоявший тут же, неподалёку, дом Альвгейра.

– Что Акка рассказывала обо мне? – Стейнсон указал Онни на лавку и сел сам.

– Почти ничего, Волк. – Гость воспользовался предложением и с любопытством огляделся. – Говорила, что это только её. Да и дедушка при твоём упоминании каждый раз принимался рычать. Олли поведал немного. Про то, как воевали олени и медведи, а вы с золотоволосым приплыли в маленькой лодке, идущей против ветра. И как ты собрал своих слуг, загнавших окончательно озверевших из рода медведей на корабль Альвгейра, построенный руками людей-оленей.

Ульв задумчиво закопался пальцами в густой мех шкуры, валявшейся на лавке. Альвгейр не отказывал себе в роскоши.

Молодой шаман некоторое время изучал лицо собеседника, но, наконец, не выдержал:

– Ты любил её? Бабушку.

Ульв потёр подбородок и бросил на Онни быстрый взгляд.

– Она ведь всё ещё в Срединном мире. Так что – нет.

– А она… – молодой шаман невольно запнулся. Начал с другого конца. – Дед просто взбесился, когда она плыть к тебе решила. И его с собой не взяла. До сих пор боится, что ты её заберёшь. Как прочих. Потому и через Нижний мир прошёл. Ты… не сердись на него.

Стейнсон оскалился по-волчьи, но уже через мгновение глядел спокойно. Даже с любопытством.

– Хотел бы забрать – ты бы на свет не родился. Чуткий такой. Я и сам едва медведя заметил.

– Я следил, – со сдержанной скромностью пояснил Онни. – Знал, что дед следом пойдёт.

– Всё равно.

– Я сильный нойд. Сильнее всех, после бабушки. – И тут же молодой шаман поправился: – Из живых.

Ульв слегка поморщился и развалился на широкой лавке, как на ложе, полуоблокотившись о стену.

– Где ты вырос? У медведей или оленей?

– После того, как нойд Олли ушёл в Верхний мир, саамы живут вместе, не делая различия между предками, – вежливо ответил гость.

– Как это произошло? – в голосе Ульва прозвучал интерес, но глядел он не на собеседника, а в бревенчатый потолок, хмурился, постукивал пальцами по согнутому колену.