Текст книги "Песня для тумана (СИ)"

Автор книги: Анастасия Курленёва

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)

Глава 7. Жизнь и смерть

Ночь была безлунной, тихой. Но Сигрид будто в бок кто-то толкнул: проснулась рывком, пошарила рядом с собой. Так и есть! Место, где лежал Ульв, успело остыть. Впрочем, в последнее время его тело такое холодное, что едва ли нагревает подстеленную шкуру.

Далеко уйти он не сумел. По стене, сжав зубы, ещё пробирался, целую вечность потратил, чтобы отодвинуть щеколду и, вымотанный этим подвигом, выпал за порог лицом вперёд.

Так и лежал, не в силах приподняться, когда из пасти дверного проёма выпорхнула Сигрид. С трудом перевернула неподатливое тело, устроила голову у себя на коленях, ласково отирала разбитые губы, ссадину на скуле. И не могла подобрать слов. А также объяснения, почему нежно любимый супруг, ради которого дочь ярла изображала из себя образцовую хозяйку, сбежал в ночь. Ульв ответил на её незаданный вопрос:

– Душно. Давит. Дом. И ты.

Глаза сделались тусклыми, будто угли залили водой. Супруг смотрел сквозь Сигрид, не замечая, что Фрейя исполнила свою угрозу: его жена сияла красотой, как никогда. Сосредоточить внимание на окружающих предметах и людях с каждым днём цвергу становилось всё сложнее. Серый туман затягивал мир, и лишь редкие искры пробивали его толщу. Ульв ещё видел Онни, когда тот приходил, но не узнавал: нойд представлялся высокой сальной свечой, немного разгонявшей муть вокруг. Тогда Бард думал о Сату.

Сату…

Маленькая радость.

Сату не была солнцем. Она тоже пылала свечой, горевшей ровно и ярко, не обжигая чувствительную кожу цверга. Можно ли было жить в этом уютном свете, не вспоминая о ночи или тумане?

Можно было. Но Брокк из-под Чёрной Горы не смог жить в пещере, однажды увидев солнце. Его сын зажёг свечу и оставил гореть для тех, кто в этом нуждался, а сам шагнул в свою личную безлунную ночь, не задерживаясь, не давая себе передышки в уютном чуме. Потому что сам он был кузнечным горном, в одночасье расплавил хрупкий источник света, от которого, правда, оставался уже скромный огарок. Бедная добрая Сату… не стоило тебе искать встречи с проклятым. Но она его пожалела. В Суоми знают, что такое по-настоящему долгая ночь. Однако там за ней приходит длинный день, когда солнце забывает прятаться за горизонт.

Год Ульва состоял из двух ночей, и длились обе по полгода: от Бельтайна до Самайна и обратно. Два дня, разделявшие их, могли быть длиннее или короче, в зависимости от настроения Мэб. Она не пропустила ни одной бреши. Каждый раз, когда изнанка мира соприкасалась с его лицом, повелительница фей оказывалась поблизости. Ульв ни разу не позволил разрыву разойтись. Конечно, он мог бы изначально упрочить границу миров. Огня сердца цверга хватило бы на то, чтобы бреши не образовывались вовсе. Наверное, мог бы.

Но тогда она перестала бы приходить. А жизнь, больше напоминавшая тягостный сон, прекратила бы прерываться краткими пробуждениями встреч.

В первый раз Мэб пообещала его убить. Не в порыве гнева – времени с бегства Барда до Самайна прошло достаточно, чтобы она успела взять себя в руки и произнести это просто и буднично.

– Обрежь струны арфы, – ответил Бард, прижимаясь лбом к прозрачной стене. – Граница падёт, когда моё сердце остановится.

– Зачем ты оставил на моём острове эту дрянь? – Черты прекрасного лица исказило брезгливое выражение, но Ульв находил, что даже теперь его Мэб неотразима.

– Я… не хотел, – он виновато опустил голову, но всё же украдкой продолжал рассматривать складки ультрамариновой ночи, окутавшие бёдра королевы туманов, намертво запечатлевал в памяти расположение звёзд на её шлейфе. – Я должен был уйти. А оно не пожелало следовать за мной, потому что принадлежит уже не мне, а тебе.

– И ты не придумал ничего лучше, – её слова принесло холодным порывом ветра, – чем выдрать его из груди и запихнуть в арфу?

Бард кивнул и, наконец, набрался смелости вглядеться в лицо королевы фей. У великой сидхе не было постоянного тела. Она могла предстать гигантом, возвышающимся выше вековых елей, или крохотной букашкой с прозрачными крылышками. Прогуливаясь по дорожкам сида с предводителем Ночных Всадников, Мэб становилась статной дамой, которой цверг едва доставал до груди. И это приводило его в ярость. Когда-то.

Но к Ульву она всегда приходила маленькой женщиной с грозовыми глазами. Той, кого Бард увидел, разбив свою арфу. Той, что держал на руках, прижимая к груди, как величайшее сокровище. Той, которую…

– Я просил своё сердце позаботиться о тебе. Защитить от любого, кто может причинить тебе вред. В первую очередь, от меня.

– Дурак, – ответила Мэб и ушла. Но Ульв знал, что в Бельтайн его солнце, пусть ненадолго, но снова взойдёт.

Цверг лежал на спине и разглядывал звёзды, вспоминая, как королева украшала ими платье. Это требовало терпения и ловкости. И как бы ни был холоден тон повелительницы фей, какими бы насмешками не осыпала она беглого Барда, он видел, что Мэб старалась ради него. И был за это благодарен. Он тратил месяцы, а то и все полгода, чтобы разгадать тайное послание, заключённое в сочетании созвездий или прочитать руны, в которые складывались ягодки омелы, рассыпанные небрежной рукой. Как правило, это была ещё одна насмешка. И снова он был этому рад. Потому что это предвещало ещё один рассвет.

Не будет больше восходов. Сожги Ульв хоть тысячу свечей, это не разгонит ночь. «Мне незачем больше приходить к тебе», сказала она так, что Бард понял – это конец. Конец затянувшейся игре косых взглядов и двусмысленных слов, конец предвкушениям, надеждам на очередную встречу. Грань между мирами пала. И значило это, что воля королевы фей оказалась сильнее сердца цверга. Или что сам несчастный бард стал ей безразличен, а потому и не опасен. В любом случае, Мэб действительно больше нет надобности приходить. Как же повезло Альвису! Отобрав у него Труд, ему, по крайней мере, позволили окаменеть!

Из этих размышлений Ульва вывел удар ногой в рёбра. Альвгейр сдавленно прошипел ругательство: палец зашиб.

– Погоди каменеть, урод, – сказал он, будто прочитал мысли цверга, – я тебе сначала все кости переломаю!

Ульв не ответил, хотя и перевёл на ши безразличный взгляд.

– Зачем? – бесновался Альвгейр, в кровь сбивая костяшки пальцев об острые скулы цверга. – Зачем ты заколдовад мою дочь? Ладно, меня ненавидишь, так мстил бы мне, ребёнок-то тут причём? Гад ползучий, ты ей жизнь поломал! Вот так, ради забавы!

– Я? – удивление цверга оказалось таким искренним, что остановило заново занесённую ногу ярла.

– Я ведь в самом деле их с Эриком поженить думал, – Альвгейр тяжело опустился на землю. Поёжился от сырости и мимолётно позавидовал неприхотливому Брокксону, с одинаковым удобством устраивавшемуся и на пуховой перине, и на голом камне. – Они друг друга любят… любили. Пока ты не вмешался. Походя, не задумываясь. Что тебе, альву, чувства какой-то девчонки? Сказал слово – вот она по тебе сохнет. Так хоть бы отпустил теперь, когда нет нужды при себе держать дольше. Сердца у тебя нет!

– Сердца нет, – глухо согласился Ульв. – Сам бы рад от Сигрид избавиться. Душно с ней. Не могу.

– Да уж вижу, – зло выплюнул ши-полукровка. – Ты и встать-то не в состоянии, куда уж тут петь! И, знаешь, поделом!..

– Нет, – цверг продолжал безучастно глядеть на звёзды.

– Нет?

– Никогда не умел вызывать или гасить чувства. Ты меня с богиней любви спутал.

– А Хельга? – Альвгейр вцепился в рубаху зятя и приподнял его над землёй. Швы жалобно затрещали. – А… я?

– Ты ей и так нравился, – Ульв поморщился. – Этого слепой только не заметил бы. Ну или ослеплённый страстью.

– Тогда почему замуж отказалась идти? Я же… три раза.

– Да дурак ты потому что. Свататься не умеешь. Надо было к родителям с подарками идти. И хирд чтоб за спиной стоял. И земля своя… любовь любовью, а Хельга была девушка практичная.

– Да она мне чуть глаза не выцарапала, когда…

– Ты её отца убил.

Альвгейр разжал пальцы. Ульв брякнулся головой оземь.

– Так Сигрид… сама, что ли?

– Я пел, ей, но… для неё и Эрика. Работало. Ты прав: они друг друга любили. Тогда.

– А сейчас?

Бард вдруг хрипло рассмеялся. Зло и страшно, так, что Альвгейр даже отодвинулся.

– Думаю, нет. Любовь на расстоянии долго не живёт. Особенно женская. Кто под руку подвернулся, того и осчастливила. Не викинг, так цверг, не цверг так… найдёт себе кого-нибудь ещё. – Он даже попытался приподняться, чтобы взглянуть на ярла. – Друида какого-нибудь королевской крови, – Ульв снова зашёлся смехом, – Рыжего! – упал на камни, скорчился, будто хотел свернуться кольцом, как змея. Альвгейр попытался его развернуть, но встретил неожиданное сопротивление. И понял, что враг детства попросту прячет лицо, а точнее, стекающие по щекам слёзы. – Рыжего…

***

По щекам девицы текли слёзы, но, странное дело, это её не портило, даже напротив.

– Отчего ты плачешь, красавица? – заботливо спросил Рене, не покривив душой – такой дивной фигурки ему не приходилось видеть ни разу в жизни. Оценить её он мог в полной мере, потому что незнакомка была облачена в одну сорочку, к тому же развязавшуюся на груди. И хоть лето ещё не пошло на убыль, а всё-таки ночь! Рене самого бросило в дрожь. Хотя, возможно, дело и не в холоде.

– Расчёску! Я потеряла свою расчёску! – всхлипнула девица, напоказ просеивая пальцами длинные, до пят, тёмные пряди – в свете луны не разглядеть, какого они цвета. Что-то такое про расчёску рыжий коротышка говорил… отдать ей надо было? Или самому расчесать? Расчёски при себе у епископа, разумеется, не оказалось – не будет же церковник, образованный человек, всерьёз принимать болтовню какого-то ирландца! Но и не до кладов теперь. Да что там, такая девица – сама клад! И нет, Рене даже в мыслях не имел продавать красотку этим варварам-викингам! Разве что заупрямится… насилия епископ не любил. И, будучи мужчиной довольно привлекательным, в отношении женщин себе не позволял.

– Идём, дитя моё, – глубоким, хорошо поставленным на проповедях голосом произнёс Рене, – я провожу тебя в наш лагерь. Тебя нужно согреть…

– Согреть? – просияла незнакомка, быстрым движением отирая слёзы. – Зачем же далеко ходить?

***

Сначала Теодор вполголоса костерил дезертиров. Но теперь, когда маленький отряд сбился вокруг него, а вместо блаженной сонливости на лицах оставшихся солдат читался неприкрытый ужас, поменял мнение о пропавших подчинённых. Кольчуги, которые натягивали на себя христиане, и мечи, опоясывавшие их, словно прочищали мозги, отгоняя туман спокойствия. И теперь поредевшее воинство сплотилось вокруг храмовника в белом плаще, как будто именно он, а не Папа Римский был воплощением святого Петра на грешной земле. «Папа – в Риме» – эта мысль отчётливо выгравировалась на радужках глаз, в отражениях на лезвиях мечей.

– Этот туман, мес-сир… – икая от волнения, монах сам не заметил, как повысил Теодора до магистра тамплиеров, – туман…

– Что с ним не так? – рявкнул рыцарь, которого странное поведение подчинённых тревожило едва ли не сильнее пропажи епископа.

– Мы слишком близко к Холмам, мессир, – срывающимся шёпотом сообщил местный уроженец. – Не следовало нам идти через лес…

– Не следовало, – угрюмо подтвердил храмовник, мрачно оглядывая построение. Чтоб ты пропал, упрямый осёл епископ! Впрочем, чего это он? Упрямый осёл действительно пропал. А отвечать за это придётся Теодору. «Если Теодор отсюда выберется», – мелькнула малодушная мысль, но рыцарь усилием воли отогнал её от себя. Чего-чего, а воли и гордости храмовнику не занимать. – Прорвёмся, – процедил он, едва разжимая зубы. – И не в такие передряги попадал.

И уже в голос добавил:

– Сомкнуть строй! Полукругом, плечо в плечо. На полшага друг от друга не отходить! Смотреть в оба! Через одного нести горящие ветки. Остальным держать оружие наготове. По моей команде сомкнуть кольцо вокруг лучников. Лучникам стрелять подожжёнными стрелами. Ясно?

– Ясно!!! – радостно гаркнул отряд. Сейчас они готовы были расцеловать самоуверенного франка. И именно за эту уверенность, которой теперь отчаянно не хватало. Лишь один лучник, уже пожилой, но до сих пор сохранивший зоркость глаз и силу рук, сказал тихо: «Что им огонь? Тут железо нужно». И Теодор его услышал.

– Железо?

– Волшебный народец не любит железа, – глядя в землю, пробубнил лучник. – Ваша милость, вон, облачился в него с ног до головы, дык к вам и туман близко нейдёт.

Рыцарь, действительно успевший надеть и шлем, и кольчужные шоссы, оглядел своих более скромно экипированных соратников. Впрочем, хоть что-нибудь железное теперь на каждом было. Маленький народец, волшебная страна… сказки? Может, и сказки. Но Теодор по опыту знал: местные легенды возникают не на пустом месте. В подвале Тампля скрывалось много такого, что иначе как колдовством не объяснить. Недаром некоторые из братьев носили только почётное звание рыцаря, а кольчуги в жизни не надевали. Кстати, сейчас Теодор вспомнил, как брат Руфус строго отчитал его, молодого тогда ещё тамплиера, за то, что вошёл в коридоры алхимиков с оружием. Теодор действительно забыл сдать небольшой нож, заложенный за голенище сапога, и очень удивился, что алхимик об этом догадался. Пронёс-то без злого умысла, просто не думал о нём, как об оружии, поскольку использовал этот нож для хозяйственных нужд: отрезать верёвку, срубить ветку – мало ли, что нужно в дороге? Руфус хмуро выслушал объяснения и проворчал, что запрет относится к любому железу, оно, де, вносит искажения. Теодор поинтересовался тогда, куда именно железо вносит искажения, но старик окинул юношу скептическим взглядом и сказал:

– Зайдите лучше к брату Жофруа. Он прочитает вам краткий курс практической медицины. Наши друзья сарацины неплохо продвинулись в борьбе с лихорадкой и заражением крови, которое может вызвать маленькое пятнышко ржавчины на клинке, которым вам нанесут рану. Яды, опять же…

– Наши враги сарацины, – робко поправил собеседника юный рыцарь. Тот улыбнулся тонкими сухими губами, отчего сделался похожим на живые мощи, и сказал:

– Когда дело касается передовых достижений, это одно и то же.

Теодор понял, что старик имел в виду, только в Палестине.

***

Ярл Альвгейр на руках внёс закутанного в меха зятя на драккар. Задумчивая Сигрид поднялась по сходням вслед за ним. Не менее задумчивый шаман тоже взошёл на корабль и молча сел у руля. Саама и без того сторонились, а теперь ещё и Альвгейр махнул рукой, приказывая оставить нойда в покое и позволить ему править, куда заблагорассудится.

– Зачем? – тихо спросил зеленоглазый, когда ярл заботливо пристраивал его голову к изящно изогнутому носовому борту длинного корабля.

– На всякий случай, – нарочито сухо ответил Альвгейр. – Может, конечно, Сигрид к рыжему при встрече и снова воспылает, но для надёжности ещё раз споёшь. В твоих же интересах, кстати. Сам на Изумрудный остров просился.

– Долго собирался, – Ульв устало прикрыл глаза: дневной свет раздражал его. – Не довезёшь. Мне уже недолго осталось.

– Ничего, тогда в море сброшу, в жертву морским богам, – Альвгейр ободряюще похлопал зятя по плечу. – Не каждый день им достаётся высокородный альв. Пусть и тёмный.

Цверг слабо усмехнулся:

– А с чего ты решил, что Эрик всё ещё в Ирландии? Если и остался чудом в живых, улепётывает оттуда со всех вёсел.

– Нойд зуб даёт, – сообщил ярл, хотя о зубах Онни ни слова не говорил.

– О, ну раз нойд…

Ульв завозился, устраиваясь поудобнее, и, к удивлению Альвгейра, довольно быстро уснул.

Сигрид наблюдала, как ровно вздымается грудь спящего, и тихонько вздохнула. Отец был откровенен с ней, в кои то веки, и не скрывал, с какой целью берёт с собой дочь. А она… предстоящая встреча с Эриком пугала и тревожила. «Проклятый колдун! – раздражённо подумала Сигрид, с невольной нежностью разглядывая тонкие черты зеленоватого лица. Всё было так просто, пока ты не вошёл в мою жизнь. Эрик – самый сильный, смелый и удачливый из хирдманов отца. Он стал бы хорошим вождём и хорошим мужем. Я гордилась бы им перед другими женщинами, хвасталась бы нарядами и украшениями, помыкала бы трэлами, которых он привозил бы из набегов… и, наверное, – откровенно добавила дочь ярла, не привыкшая лукавить наедине с собственными мыслями, – в кровь искусала бы губы и украдкой рыдала ночами, когда муж уходил бы к очередной наложнице, ненавидела бы их детей, даже если нарожала бы синеглазому законных наследников. И презирала бы его. За грубость, за жестокость, за то, что насиловал женщин, оправдываясь правом победителя, за равнодушие… но разве ты лучше? – убеждала себя юная валькирия, подставляя лицо морскому ветру, и без того солёному, охотно вбиравшему в себя бессильные слёзы. – Разве ты не был груб, жесток и равнодушен ко мне? Разве не взял в жёны силой?»

Сигрид смотрела на спокойное лицо уснувшего мужчины и вспоминала медовый запах его губ. Золотистые искры в малахитовых глазах. Руки – твёрдые, горячие и надёжные. Когда он брал её ладонь, Сигрид чувствовала себя окружённой непробиваемой стеной, крепкой, неприступной. Разве сможет она забыть его голос, сладким ядом струившийся по телу? Ульв просил поставить поближе жаркое, а у неё мурашки пробегали по коже просто от удовольствия слушать его. Он видел это. Конечно, видел, малахит его глаз обнажал душу Сигрид, как другие мужья обнажают тела своих жён: привычно и без особого интереса. Хотя Ульва в ней что-то забавляло, потому что, бывало, он сажал Сигрид к себе на колени, аккуратно отрезал небольшие куски и кормил, будто она была несмышлёным ребёнком, не способным самостоятельно есть. Или гладил шею… бездумно, даже рассеянно, как человек ласкает кошку: без какой-либо цели, без страсти. Просто потому, что у кошки мягкая шкурка, и она приятно мурлычет под хозяйской рукой. Наверное, если бы кто-нибудь это видел, Сигрид было бы стыдно. Но в доме кроме них никого не было: ни болтливых слуг, ни внимательных охранников. И она позволяла себе эти маленькие наслаждения, эти затянувшиеся обеды, плавно перетекающие в ужины, когда она, будто случайно, вместо кусочка еды ловила ртом подносившие её пальцы и не торопилась выпускать. Слизывала мясной сок, а Ульв в отместку поглаживал её саднящие от желания губы. Ни разу не поцеловал. Сигрид гордость не позволяла попросить, или самой прижаться к тонкому, дразнящему медовым запахом рту. Теперь, должно быть, и не придётся.

Дочь ярла присела рядом с мужем, поправила съехавшую шкуру, мимолётным движением погладила мужчину по щеке. Ульв улыбнулся и пробормотал пару слов. Вполголоса и на чужом языке. Но Сигрид расслышала, и знала, что это значит: спросила как-то у отца.

– Нет, милый, я не твоя королева, – печально прошептала девушка. – Я тебе уже даже почти не жена.

Сердиться на спящего, умиротворённого и тихого Ульва было слишком сложно, но негодование всё же требовало выхода, и Сигрид подошла к отцу. Альвгейр уже приказал поставить парус, сплетённый из длинной шерсти северных овец, жирной и непромокаемой. Гребцы оставили вёсла и расположились для отдыха.

– Отец, зачем ты выдал меня за Стейнсона, если теперь везёшь к Эрику? – попутный ветер играл золотыми прядями мужчины и девушки, похожими, будто лепестки одного цветка. Сигрид слегка хмурилась и плотно сжимала губы, отчего стала ещё сильнее походить на валькирию – в отличие от Ульва, Альвгейр преображение дочери не оставил без внимания.

– Мы с Эриком хотели защитить тебя, девочка. От Мэб.

Сигрид фыркнула.

– Что, и Эрик знал? – Сразу вспомнились глупые предсвадебные мысли о том, как будет ревновать рыжий викинг, увидев её женой мерзкого карлика. «Неужели это была я? – неудержимо краснея, подумала Сигрид. – Та глупая маленькая дочь ярла?»

– Нет, свадьбу… это я сам, потом, – смутившись, поправился Альвгейр. – Эрик в поход отправился ради тебя. Чтобы туман…

– Ладно, Эрика куда послали, он туда и пошёл, – отмахнулась девушка. – Но ты, отец? Разве разумно было делать меня соперницей королевы туманов, чтобы от неё защитить?

Тут уже покраснел Альвгейр.

– Да откуда ж я знал, Сигрид?! Думаешь, этот гад ползучий со мной делами сердечными делится? Он Мэб на её собственном острове запер, откуда я мог знать, что это любовь у цвергов с великими сидхе такая? Расхохотался, конечно, когда я его жениться заставил, но так он по любому поводу смеётся, горе у него, или радость, гадость ближнему сделал, или от смерти спас. Это ж цверг, они добро от зла вообще не отличают!

– А ты? Ты отличаешь? – всхлипнула Сигрид, когда отец крепко прижал её к себе.

– Прости меня, маленькая, – прошептал Альвгейр ей на ухо. – Я для тебя всё сделаю. Всё, чтобы ты была счастлива, моя валькирия. Ну, не думал я, представить не мог, что такая, как ты, может полюбить такого, как он. После Эрика-то!

Сигрид отстранилась, резким движением вытерла слёзы.

– Пап, а ты мою маму любил?

– Больше жизни, – осторожно ответил ярл, подозревая подвох.

– А до неё у тебя женщины были? Были ведь, мне Сату рассказывала. И много.

«Вот шаманка проклятая!» – помянул про себя покойницу Альвгейр. Но вслух примирительно сказал:

– Да это… другое совсем. Твоя мать особенная была. Единственная.

– Ну вот и у меня, – передёрнула плечами Сигрид, остановив взгляд на меховом мешке с Ульвом внутри, – другое совсем.

***

– Всем стоять! – прогремел голос тамплиера, когда двое из его людей с остервенением вцепились друг в друга. – С места не двигаться, читать Pater Noster!

Франк, на которого туманное наваждение действовало гораздо слабее, чем на других, сам разнял драчунов. Нескольких экономных движений – и оба лежат на земле. Один из воинов оказался легко ранен в бедро, и тут тамплиеру в который раз пригодились лекции брата Жофруа, второй отделался лёгкими ушибами, нанесёнными самим Теодором. Рыцарь отметил для себя более ловкого бойца и отправился обновлять построение. Как оказалось, пока он приводил в чувство дерущихся, один из лучников (тот, кто не знал слов молитвы, и только притворялся поющим, время от времени открывая рот), дико метнулся в сторону, будто увидел что-то чудовищное, и, не разбирая дороги, ломанулся в лес. Теодор скрипнул зубами, но наказывать никого не стал: в конце концов, он сам приказал не двигаться с места.

– Рот и нос закрыть тканью, смоченной в воде, – скомандовал он. – Кажется, от болота идут ядовитые пары. Вот и чудится… всякое.

Ещё какое-то время удавалось передвигаться вперёд. Почему вперёд? Теодор давно потерял направление в этой неверной мгле. Ни одного ориентира. Решение покинуть укреплённый лагерь и отправиться на поиски епископа он признал глубоко ошибочным. Сейчас достаточно было бы найти безопасное место, где земля не уходит из-под ног, ветви не заплетаются вокруг ног и не сводят с ума болотные огни. К тому же, поблизости постоянно кто-то выл.

– Когда уже кончится эта проклятая ночь! – в сердцах пробормотал рыцарь, а старый лучник, шагавший рядом с ним, тихо ответил:

– Она не закончится, мессир. По нашему времени уже три часа как рассвело. Это Долгая Ночь по ту сторону Холмов. Она прервётся только если…

Теодор не дослушал.

– В круг! – рыцарь поразился, с какой сноровкой отряд выполнил построение. На тренировках такой слаженности и проворства ему ни разу не удавалось добиться от своих людей. – Огонь потушить.

Тамплиер, скорее почуявший, чем расслышавший неясное движение неподалёку, ждал, что по ним будут стрелять. «Бей и беги» – излюбленная тактика дикарей этих лесов. Эффективная, надо признать. Местность они знают как собственный дом. Да, по сути, это их дом и есть. Найти затаившегося в ветвях, обряженного в шкуры и размалёванного ирландца почти невозможно. А его стрела с тридцати шагов уверенно пробивает кольчугу. По крайней мере, такую кольчугу, которых не пожалело аббатство для своих олухов. Его, рыцарская, с тайными добавками орденских мастеров попрочнее бу…

– Не стрелять! – глухо, не своим голосом, произнёс Теодор, хотя луки поднимать никто и не думал. Это для него, франка, появление из ниоткуда десятка конных рыцарей оказалось просто неожиданностью. А ирландцы сразу заприметили и горящие синим пламенем глаза, и туманом струящиеся по плечам длинные волосы.

– Ночные Всадники! – побелевшими губами прошептал бывалый лучник и подался вперёд: страшно, конечно, но когда ещё такое увидишь?

Теодор не торопился обнажать меч, но рука сама сжалась на рукояти, словно испрашивая совета у испытанного в боях соратника. Меч подсказывать не торопился, и храмовник медлил. Молчаливые, будто призраки, рыцари не думали, кажется, нападать, или даже окружать отряд Теодора. Впрочем, какой смысл окружать ощетинившийся щитами строй? У него нет фланга, который можно смять, нет тыла, с которого можно ударить. Зато вот такой клин закованных в броню лошадей с разгона раскидает их, как деревянных солдат. Были у маленького Тео такие в детстве. Господь Вседержитель, о чём он думает?

– Я – Теодор де Милли, – голос тамплиера прозвучал ровно и громко, в клочья разорвал застилающую незнакомцев туманную дымку, – милостью Господа рыцарь Ордена Храма!

– Заче-е-ем! – простонал лучник. – Зачем вы назвали своё имя, мессир?! Теперь мы точно погибли!

Но те, кого он именовал Ночными Всадниками, переглянулись, и, неожиданно, разомкнули клин, рассыпались, а их предводитель спешился и вышел чуть вперёд. В том, что это был именно предводитель, Теодор почему-то не сомневался, хотя на всех рыцарях были одинаково богатые доспехи, нарочито ярко блестевшие в ночной тьме, а меч, который держал в руке человек с неестественно синими глазами без зрачков, казался и вовсе простым. Только очень длинным. Теодор даже подивился, как тот умудряется без видимого напряжения держать такое оружие одной рукой.

«Добро пожаловать, Теодор де Милли, – губы незнакомца не шевелились. Как и у его спутников. Однако приветствие, причём на родном франкском наречии, Теодор расслышал отчётливо, будто его произнесли прямо в ухо. – Добро пожаловать на Изнанку Холмов».

– Я сопровождаю епископа Рене в аббатство Клевер, – сообщил Теодор, внимательно следя за реакцией незнакомого рыцаря, стараясь отгадать его намерения. Особой враждебности тот пока не проявлял, однако и прятать оружие не торопился. – Вы не встречали его… в лесу?

На этот раз предводитель Ночных Всадников утвердительно наклонил голову и разомкнул губы. Произнёс, правда, по-ирландски:

– Да. Ваш епископ зашёл дальше, чем хотел. Как, впрочем, и вы.

При последних словах он широким жестом обвёл отряд Теодора.

– Он предлагает вам сразиться с ним в поединке, мессир, – горячо зашептал лучник, имя которого рыцарь так и не запомнил, и сейчас, почему-то, об этом пожалел.

– Я понял, – напряжённо процедил он. И в самом деле, синеглазый незнакомец, державший себя так, будто христиане нарушили границу его суверенных земель, очень недвусмысленно скинул на землю роскошный тёмно-багряный плащ. «Неужто шёлковый?» – подумал тамплиер, глядя на изящные складки, которыми ткань задрапировала ближайший пень.

– Условия? – коротко бросил он слово вместе со своим белым плащом.

– Выживешь – выведем к монастырю, – сказал так и не представившийся рыцарь, легко, будто в танце, вставший в незнакомую Теодору позицию.

– Всех? – хмуро уточнил тамплиер. Он умел оценивать противника. По плавности движений, по спокойствию взгляда, по экономному движению запястья, которым тот изменял положение своего непристойно длинного клинка. И Теодор был отнюдь не уверен в победе. Но… тем более не стоит скромничать. – И епископа?

Синеглазый чуть замешкался, задумавшись.

– Да.

А тамплиер не стал терять времени.

Его рывок был стремителен и точен, но длинный меч из подозрительно яркого и светлого металла не подпустил Теодора на ближнюю дистанцию, ослепив снопом искр, брызнувших от соприкосновения двух лезвий.

– Лунное железо! – услышал храмовник восклицание лучника, но не придал этому особого значения. Он и сам уже понял, что оружие соперника, несмотря на длину, много легче его собственного, а из чего там оно выковано… Теодор же не алхимик.

Несколько раз поединщики сходились, прощупывая слабые места друг друга, и снова сыпались искры, слепившие синеглазого не хуже, чем Теодора. Ещё он заметил, что соперник старается держаться как можно дальше и реализовать преимущество в длине клинка. Тамплиер ринулся в ближний бой, ушёл от выпада и позволил синеглазому перехватить свою руку в жёстком захвате, так что рукоять его короткого оружия ткнулась сопернику в плечо, как раз в сочленение сплошного панциря с наплечником, вскинул левую руку и ударил по маленькой эмблеме ордена на крестовине меча.

Казалось, крик Ночного Всадника разорвал ночь, как ветхую тряпку. Или это от чудовищного удара головой у Теодора звёзды заплясали в глазах. Об дерево, кажется. Если бы не шлем, прощай череп! Сколько же силы в этом ублюдке, чтобы экипированного рыцаря как комнатную собачонку отшвырнуть?

Глаза заливало кровью и потом… вот дьявол! Голову всё-таки разбил, не видно ничего. Тамплиер сбросил покорёженный шлем, чтобы оглядеться. Конечно, отравленный стилет в рукояти – не самый честный приём. Но Палестина быстро учила разнице между рыцарским турниром ради улыбки прекрасной дамы и настоящим боем. Он ведь специально спросил об условиях, верно? Остаться в живых… больше никаких ограничений не прозвучало. Но вот интересно, что думают об этом остальные Ночные Всадники?

Красивые лица с нечеловечески правильными чертами оставались спокойны. Они даже не смотрели на Теодора, взгляды скрещивались где-то там, на другой стороне поляны, видимо, на мёртвом предводителе…

– Вы ранили его, мессир, – радостный горячий шёпот встряхнул рыцаря, заставил всмотреться в рассветную дымку. Проклятый туман! Становится плотнее!

– Как… ранил? – тупо переспросил Теодор. Кажется, у него что-то с глазами. Вон та высокая фигура стоит слишком прямо для мертвеца. Яд должен действовать мгновенно, уже не раз и не два проверял. И он попал, попал в узкую щель между двух пластин чудесно-лёгкого металла, иначе с чего бы синеглазому так орать?

– В плечо, мессир, видите, он меч в другую руку перебрасывает? Ух, теперь вы его!..

Тамплиер переступил с ноги на ногу. В голове всё ещё шумело. Брат Жофруа, нет вас здесь, чтобы «сей любопытный феномен» объяснить! Да и ваше счастье, что нет. Мессир Великий Магистр за грехи тяжкие послал, видно, раба Божьего Теодора прямо в ад.

«Мертвец» повёл мечом, и было не заметно, что левой рукой он владеет хуже правой. Рана, кажется, его всё же беспокоила, но вряд ли сильнее, чем храмовника – разбитая голова. Теодор двигался тяжело, будто в воде, самому себе казался медлительным и неповоротливым. Синеглазый приближался.

– Credo in unum Deum, – произнёс рыцарь Храма и поудобнее перехватил верный меч, -