Текст книги "Должница (СИ)"

Автор книги: Амина Асхадова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)

Глава 22.

Я отшатываюсь от клубка внезапно вспыхнувшей агрессии. Связанные руки простреливает болью, но я упорно сжимаю челюсти.

Господи, малыш, мы обязаны выжить. Выжить и быть вместе.

Все будет хорошо. Непременно. Послушай свою маму.

– Одним выстрелом я убила двух зайцев. И мужа бывшего, и тебя убью. Только сначала ты выносишь ребенка, чтобы я получила все наследство.

Вика продолжает распаляться. Ее макияж течет от собственной возбужденности. Руднев не говорил, что она психически больна.

– Почему же ты сама не родила от него? И почему вы развелись?

– А ты не понимаешь?

Качаю головой. А затем замираю, прищурившись. Вика усмехается.

– Ты угадала. Он был жесток ко мне. Ревновал, приказывал, напирал. Я была марионеткой в его руках. Вы оба – были теми, кого я сильно ненавидела. И я вас свела, чтобы вместе убить. Это я подложила тебя под него, Аля.

– И неужели ты полюбишь этого ребенка так, как люблю его я? – дергаю руки, но вновь обжигаюсь болью.

– Глупая! Да как ты можешь любить этого ребенка, зачатого по принуждению?!

– Разве ребенок в этом виноват? Не нужно губить его жизнь, одумайся... – прошу я.

Ее лицо становится злым. Краски сгущаются. Меня бросает в дрожь.

– Я бы не хотела оказаться на твоем месте. Таких наивных, как ты, жестокий мир сметает не глядя.

В коридоре зазвонил мой телефон. И сердце сжалось в предвкушении. Это Артем. Он едет. Вот только почему-то Вика не спешит бежать отсюда.

Она подает знак, и телефон подносят к моему уху.

– Видишь, какая я у тебя добрая сестренка?

Закрываю глаза, а сердце бьется в ожидании быстро-быстро. Но надежда разбивается вдребезги сиюминутно.

Это не Руднев. В телефоне раздается возбужденный голос Вероники, и сердце снова сжимается. Почему Руднев больше не звонил? Неужели появление Вики в моей жизни ознаменовало его смерть?

– Да?

– Я беременна, Аля. Беременна от Макара…

– Ника, ты совсем не вовремя с этими шутками.

Шепчу на грани жизни и смерти.

– Какие шутки, Аля?.. Аля?

Я не успеваю ответить. С грохотом мой телефон разбивается об стену, заставляя меня зажмуриться. Это конец.

– Лимит доброты исчерпан. Не заслужила, дрянь. Герман, уходим отсюда.

Я вздрагиваю, когда на мою голову опускается темное полотно. На меня надели мешок.

Делаю глубокий вдох, а затем еще и еще…

Страшно. Куда она увезет меня? Смогу ли я сбежать или мой ребенок навсегда останется без матери, растущим с ненавидящей его тетей?

– Вика, ты не учла еще одного человека. Одумайся, – громко шепчу я.

– Ты о Давиде? Да чтобы он помог Артему, должна Земля перевернуться! – хохочет она.

Обстановка накаляется. Я зажмуриваюсь, глотая слезы. Чувствую мужские руки, которые хватают меня за плечи.

– Вставай! – грубо подталкивают.

– Запомни этот дом, сюда ты больше не вернешься, – хладнокровный голос сестры.

Не сестры. Дьявола.

Меня толкают в плечо, но я не вижу, куда иду. Шагаю, гонимая пистолетом и не чувствуя пола. Мне страшно не за себя. Страшно за ребенка.

Я спотыкаюсь, но вновь иду. Мы в коридоре. Понимаю это по телу – холодному и твердому, оно лежит на полу. Это был Михаил.

Тысяча вопросов роется в моей голове. Это правда, что между братьями Рудневыми есть война? Правда, что все кончено?

Холодный воздух простреливает меня насквозь. Только лицо не трогает, на нем плотный мешок. Я мелко дрожу, гонимая грубыми толчками в спину.

– Пошевеливайся!

И в один момент я не выдерживаю. Спотыкаюсь, теряя равновесие. Меня хватают за волосы, чтобы не упала, но эта боль – выше моих сил. Я вскрикиваю и балансирую на грани. Лишь бы не упасть на живот, лишь бы не...

Мой крик заглушается пулями. Несчетным количеством пуль, которые гуляют в стороне и рядом, пробирая меня до дрожи. До костей. Лишая дыхания.

И вот уже рука Германа не держит мои волосы. Я чувствую стену дома и прислоняюсь к ней, медленно оседая на землю. Не понимаю, что происходит, но пытаюсь успокоиться.

Руднев говорил, что надо успокоиться. Надо заткнуться и не плакать. Такова цена быть рядом с ним. И я пытаюсь переключиться: что там сказала Вероника? Она беременна?

Серия выстрелов завершается также резко, как началась. И тогда меня оглушает тишина.

В ушах стоит лишь звон и мое тяжелое дыхание.

И лишь спустя время звуки доносятся до меня. Это не звуки, а судорожный женский крик. Не мой.

Следом я слышу мужской голос. Тот самый, пробирающий до дрожи и мозга костей. Голос, от которого волосы встают дыбом. И сердце замедляет ритм в ожидании приговора. Приговора не мне.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍– Мой брат щедр, и напоследок он передал тебе большой привет, Вика. Лови его подарок.

И раздается заключительный выстрел. А затем истошный женский крик. Снова не мой.

Прошла секунда, минута или час. Я не знаю. Но кто-то подошел ко мне и коснулся моего живота.

Меня начинает трясти. Эти руки еще никогда не трогали меня.

Они поднимают меня и уносят оттуда, где я до сих пор слышу непрекращающиеся рыдания Вики вперемешку с истошными криками. Он не убил ее, он не убил ее… Он оставил ее умирать.

Где-то совсем рядом слышится звук заведенной машины. Сильные руки больше не прижимают к себе мое тело, и я тут же вновь оседаю на землю. Ноги не держат совсем. И тогда с меня стягивают мешок, взъерошивая волосы и ослепляя солнечным светом.

Глаза в глаза. Ни миллиметра в сторону. Они у него янтарные, но совсем чужие. Незнакомые. Но такие же опасные.

– Так вот ты какая, Аля…

Лицо Руднева Давида медленно приближается. В его руках я улавливаю металлический блеск ножа. Я дергаюсь, но тут же морщусь от боли. Он тянется к моим рукам и резко отрезает впившуюся в кожу веревку.

Также медленно он отстраняется, не сводя с меня изучающего взгляда.

Он сидит передо мной на корточках. Такой высокий и большой. Опаляет меня своим дыханием. Разглядывает словно диковинку, попавшую ему в руки.

А затем припечатывает:

– Артема убили. Я его брат, а ты, кажется, носишь его ребенка?

Этот мужчина с глазами Руднева улыбается мне, но я ему не доверяю. Как говорил Артем, доверие – это слишком дорогой ресурс в наше время.

Я вцепилась в него настороженным взглядом. И все не могла прийти в себя. В голове до сих пор звучит череда выстрелов.

Этот человек убил всех в этом доме, кроме… Вики. Я осторожно скольжу взглядом выше, за спиной – его люди. И много черных больших автомобилей, брошенных кое-как и явно в спешке.

Это брат Руднева, которому нужен мой ребенок. Он явно не простой человек, и он точно не позволит мне сбежать.

– Ну и сестрица у тебя, – он пытается выцепить мой взгляд.

Но я смотрю мимо него и до сих пор слышу ее крики. В моих глазах стоит соленая пелена от жалости к ней.

Ты точно глупая, Аля, ведь она собиралась тебя убить, а теперь ты ее жалеешь?

– Ну и брат… у вас, – хрипло в ответ.

Он смеется. Тихо. Хрипло. Но глаза его остаются серьезными и хладнокровными. В них нет огня, который моментально вспыхивал в глазах Артема.

Ловлю себя на мысли, что сравниваю их не в первый раз. И зажмуриваюсь.

Брат Артема поднимается в полный рост, заслоняя собой солнце. И смотрит на меня сверху вниз в ожидании.

Я не понимаю, что он от меня хочет. На секунду кажется, что я даже не помню, кто он. Я только вижу его рубашку, залитую кровью – прямо как у Руднева, когда он убил Кирилла.

Они ничем не отличаются. Давид также жесток, а я все также схожу с ума. Это мой личный фильм ужасов, и я в нем – главная героиня.

– Чего сидим, Аля? Поднимайся и садись в машину. Тебе нужно в больницу, да и мне… не помешало бы.

Я вскидываю взгляд и почти задыхаюсь, когда замечаю рану на его плече. Именно оттуда струилась кровь, застывая вместе с кровью тех, кто похитил меня.

Не дожидаясь, пока я приду в себя, его руки ловко поднимают меня на ноги.

– Стоять можешь?

Заторможенно киваю, смахивая слезы. Его человек молча распахивает передо мной дверь другого автомобиля. Там внутри – темнота и неизвестность.

Я оборачиваюсь, привлекая взгляд янтарных глаз. Давид вопросительно приподнимает бровь, стягивая с себя рубашку прямо здесь – на октябрьском холоде.

– Постойте. Мы можем ей помочь?

– Помочь?

Смех Руднева начинает гулять по округе. Сначала тихо, затем все громче и громче. Словно я сказала что-то смешное. Глупое. Абсурдное. Только человек без сердца может смеяться столь откровенно с пулей в плече.

На лицах его охраны появляется усмешка, и поначалу они умело ее маскируют, а затем с разрешения босса начинают смеяться в голос. Очень громко.

Еще никогда я не чувствовала себя столь унизительно.

Кусаю губы, прикрывая живот в защитном жесте. Мне не нравится его брат. Совсем не нравится. С ним страшно.

– Довольно, – приказывает Давид, взмахом руки заглушая общий смех, – в машину, Аля. И без глупостей.

Этой фразой он кого-то мне напомнил. Так любил говорить Руднев. Руднев, которого уже нет в живых.

– Помочь ты должна только своему ребенку. Забирайся в салон.

Глава 23.

Давид садится рядом со мной. Далеко и в то же время очень близко. Его тело обнажено, а рубашка в крови лежит на коврике в ногах.

– Черт, это моя любимая рубашка. Мама подарила, – с досадой говорит он.

Я удивленно смотрю на него. А кровь его не волнует? А смерть брата – не волнует?

Всю дорогу он вытирает салфетками свои руки. Почти все они становятся алыми. Еще одну упаковку протягивает мне.

– Вытри слезы. Как себя чувствуешь?

Я пожимаю плечами.

Давид надевает на свое натренированное тело чистую черную рубашку. Черную, будто знал, что придется пачкаться в крови.

– Ну, как себя чувствуют, когда там что-то плохо с беременностью? И хватит меня бояться.

– Я не знаю. Я никогда не была беременна, – тихо отвечаю я.

Давид щурится и приказывает водителю ехать быстрее.

Он привозит меня в ту же клинику. Минуя регистратуру, сразу заводит меня в тот же кабинет. Мама Макара совсем не удивляется тому, что вместо Руднева я приезжаю с его родным братом. Мужчина тепло обнимает женщину, но сперва она занимается мной.

– Девочка стресс испытала. Нельзя потерять ребенка, Василиса Павловна, – с нажимом говорит Давид.

Давид – старший или младший?

– Я слышала, все новостные заголовки об этом трубят. Приношу вам свои соболезнования, – приговаривает мама Макара.

Выглядела она неважно.

– А что случилось? – уточняю я.

Давид поворачивается ко мне, пристально вглядываясь в мое лицо. А я и правда не понимаю, что случилось. Только помню эти выстрелы и еще… истошный женский крик.

– Что с ней? – хмурится Давид.

– Переволновалась. Тихо, Давид.

Василиса Павловна укладывает меня на кушетку. Быстро включает аппаратуру. И только через несколько минут, лежа на кушетке и слушая указания врача, я вспомнила.

Руднев не приехал за мной, потому что не смог. Его убили.

– Руднев умер? Это конец? – шепчу я, глядя в потолок.

– Буквально несколько часов назад. Он был в дороге, когда раздался выстрел.

За мной выехал. Меня спасать выехал. А его убили.

Вика все предусмотрела. Она знала, что Артема уже нет в живых.

– Главное, что плод не пострадал. Сейчас как раз пройдем плановое обследование, а затем я проведу тебя к другим специалистам. Ты выглядишь неважно. Кстати, мамочка… на твоем сроке я уже могу сказать тебе пол малыша.

– Скажите...

– Мальчик у тебя, дорогая. Наследник Артема.

Давид приближается, заглядывая в экран. Явно ничего не понимает, но лицо его преображается. Я тоже улыбаюсь, когда после всех пройденных врачей и сданных анализов Василиса Павловна вручает мне фотокарточки, где можно увидеть развивающуюся во мне жизнь.

– Мальчик – это замечательно, – говорит Давид.

– Да, племянник твой, – расцветает женщина, – перейдем в другой кабинет, Давид. Я вижу, что тебя беспокоит. Рубашка, хоть черная, но кровоточит на правом плече. Я проведу операцию и наложу тебе швы.

Кажется, что Василиса Павловна знает этих братьев намного лучше, чем может показаться на первый взгляд. Словно она выручает их не в первый раз.

Давид и мама Макара уходят. Стеречь меня остается половина десятка его охраны. Я держу в руках фотокарточку и чувствую слезы вперемешку с улыбкой.

– Я не позволю тебе забрать у меня ребенка, Руднев Давид. Даже если ради этого мне придется свернуть горы и убежать на другой конец света, – обещаю я.

Вскоре они возвращаются.

– Отвези ее домой и не оставляй без присмотра. О ней кто-то должен заботиться, Давид, – указывает Свиридова.

Прямой намек на Давида. Вот только и без Василисы Павловны было понятно, кто станет моим надсмотрщиком на оставшиеся четыре месяца беременности.

– Конечно. Я позабочусь о ней, – обещает Давид.

Его заботу я почувствовала сразу, как только он привез меня в свой дом и вручил пакет с окровавленной рубашкой. Моя рука дрогнула.

– Мамин подарок. Если хоть раз появлюсь не в ней, она меня убьет. Отстирай.

– Отстирать? Ее уже невозможно отстирать! – прожигаю его взглядом, едва не сжимая кулаки.

За кого он меня принимает?!

Давид, встретившись со мной взглядом, усмехается и бросает по пути куда-то:

– Дитя 21 века. А ты попробуй.

И откуда он такой взялся? Из эпохи динозавров?

– Сколько же тебе лет? – прищуриваюсь, упираясь взглядом в его спину.

– Старше брата, – краткость – сестра таланта.

– Вообще-то я хочу есть. И отдохнуть, – нагло высказываю свои желания, едва не загибая пальцы.

– Отстирай, и будем есть.

И вот мы ненадолго встречаемся взглядом перед тем, как он уйдет восвояси. И оставит меня с окровавленной рубашкой один на один.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Знакомство с братом Руднева началось весьма не сказочно. Более того, его поведение было непонятным мне. Однако, я сразу уловила тонкую нить, за которой шутки с Давидом лучше было не шутить.

Да, он был непробиваем, но кто знает, что будет, если стену все-таки пробить? Потоп? Цунами? А может, и вовсе нагрянет конец света? Для меня разумеется.

Поэтому я выбрала другой путь. Ведь я хочу сбежать. А это значит, что нужно придерживаться его правил, всячески отвлечь его чуйку и отвести от себя подозрения. Пусть расслабится, пусть доверится. Ведь я для него – тоже должница. И если ради свободы мне нужно будет стирать его окровавленные рубашки и готовить еду, то я сделаю это.

Потому что это цена нашего с малышом счастья.

Первым делом я нахожу ванную в этой огромной квартире. В ванной – отыскиваю тазик, сыплю немного порошка и вытрясаю из пакета тяжелую из-за влаги рубашку.

Хочется и плакать, и смеяться.

Подарок мамы. Взрослый мужчина, повязанный в криминале, ровно, как и его братец, боится показаться маме не в ее подарке. Это вызывало во мне странные ощущения. И даже притупляло чувство страха, которое всегда должно было присутствовать. Железно. Всегда.

Потому что страх – это уровень, это грани, которые не позволят выйти за рамки дозволенного.

Так можно уберечь свою жизнь. И надеяться на скорую свободу.

Вскоре я понимаю, что и Давид, и Артем жили так, как могли это себе позволить. И даже выше. Больше. Эта квартира явно отличается от той однушки, которую мы снимали с Кириллом. Но она совсем не отличается от того временного жилища, в которое меня отвез Артем в последние месяцы… своей жизни.

Там все было также. Дорого, как они привыкли жить. Много пространства – светлого, но столь нерационально использованного. Много зеркал, заполнивших ванную. Здесь даже ванная состояла не из стен, а из прочного матового стекла, и получалось, что ванная встроена в спальню. В спальню Давида.

Если мне предстоит здесь жить, то я очень надеюсь, что здесь есть обычная человеческая ванная. А не эта странная «пристройка» в стиле новой современной ванной комнаты.

И я была бы рада не познавать эту роскошь, лишь бы вернуться в свою тихую размеренную жизнь. В университет, из которого мне пришлось отчислиться – на год, два или больше. Я не знала когда, но я пообещала себе вернуться туда вновь и продолжить обучение.

Мои мысли прерывает холодный голос за спиной:

– Где ты жила до этого?

Вздрагиваю, резко выключая горячую воду. Я слишком много думаю. Рубашка давно была замочена. Кристально чистая вода, лившаяся из крана, моментально становилась алого оттенка в совершенно белом тазу.

Оборачиваюсь. Сзади, прислонившись к косяку плечом, стоял Давид. Он переоделся вновь.

– Солнечная семь, – отвечаю я.

Рубашка замочена, но по-хорошему ей нужно полежать в растворе с порошком.

– Вечером вернемся туда за вещами. Затем сдадим ключи, – решает Давид.

– Зачем? – хмурюсь я.

– Зачем? – поднимает бровь, – а ты думала, что будешь жить одна?

Впопыхах разворачиваюсь к нему лицом. Ужасно хотелось принять душ, ведь еще никогда я не чувствовала себя такой убитой, грязной и уставшей. Но я не осмеливалась спросить, есть ли в квартире еще одна, но уже нормальная ванна.

Мыться фактически в его спальне я не хотела. Стекла ничего не скрывали, за ними я с легкостью углядывала даже формы кровати и телевизора.

– Я буду жить с тобой?

– Разумеется, – он бросает взгляд на таз с рубашкой, – молодец, оставь это пока. Пойдем что-нибудь поедим. Я голодный, как волк.

С этими словами он прошелся янтарным взглядом по моему телу, оценивающе разглядывая угадывающиеся формы под одеждой. От этого взгляда мое платье словно прилипло к каждой частичке моего тела. Меня бросило в дрожь.

Глава 24.

– Похоже, что еда подождет. Тебе нужно в горячую ванну и переодеться в чистое. Дрожишь вся, – в голосе Давида чувствовалось недовольство.

– А у тебя в этой квартире… – я замялась, пытаясь быть более лояльной, – есть другая ванна, м?

Давид усмехается. И складывает руки на груди.

– Я холостяк. Меня устраивает эта ванна. А ты в мои планы не входила.

– Твой брат тоже не входил в мои планы, – ощетинилась я.

Этими словами он сжег мое равнодушие к чертям, заставив меня чувствовать себя не то, что бы неловко. А даже каплю виноватой. Хотя уж точно не я должна была испытывать это чувство.

– Я понимаю, что я тебя веселю. И что ты считаешь меня виновной в смерти своего брата. И что ребенок для вас был и есть… не более, чем ценный продукт. Но для меня все иначе.

– Никто не считает тебя виноватой. Мой брат допустил ошибку. А этот ребенок, – он холодно бросает взгляд ниже, – мой племянник. И сейчас ты не веселишь меня, Аля.

– Почему Марина?

– Что? – хмурится он.

– Мне сказали, что Артем хотел назвать дочь Мариной. Почему?

Давид замолкает. И сверлит меня задумчивым взглядом прежде, чем ответить.

– Нравилось ему это имя. Не ищи здесь подвохов. Имя может нравиться также, как нравишься мне ты. Или кактус за твоей спиной. Все, что угодно.

– Он правда умер? – тихо спрашиваю я.

Пользуюсь его сговорчивостью, пока есть возможность. И пусть стою вся уставшая и грязная перед ним. Было все равно.

– Не могло быть иначе. Ты сама это знаешь, Аля. Через несколько дней я оставлю тебя. Будут похороны.

– Я не поеду?

– Нет. Нельзя. Ты беременна.

Давид замолчал, пронзая меня взглядом. А затем развернулся на пятках и ушел. Мне приходится следовать за ним, чтобы не потеряться в этой пока малознакомой мне квартире, но в голове так и звучат его слова.

Руднева больше нет. И я пока не понимаю, что я чувствую.

Однозначно мне не стало легче. Возможно, что груз в моей душе стал только тяжелее, и я совсем не знаю этому причину.

– Оставайся дома. Я привезу вещи из твоей квартиры. А пока я закажу еду, привезут как раз к моему возвращению, – отдавал приказания Давид.

– И даже не заставишь меня готовить? – искренне удивляюсь я.

– Я же не изверг.

Открываю рот, чтобы вставить свои пять копеек, но не успеваю ничего сказать.

– Я чуть лучше, – улыбается он.

В прихожей Давид протягивает мне руку. Я молча достаю ключи из куртки и вкладываю в его ладонь.

Он запирает меня без шанса покинуть квартиру на седьмом этаже. И я пользуюсь этими минутами одиночества – ухожу в ванну, чтобы смыть с себя грязь.

В ванну, которая расположена в его комнате. Я и не думала раньше, что современные дизайнеры могут сделать ЭТО.

Стоп. А как же тогда пользоваться туалетом? Ох, черт!

Хочется проклинать того, кто все это придумал.

Я закрываю стекло длинной плотной шторой – на всякий случай, мало ли Давид вернется раньше? И быстро залезаю в ванну. Некогда нежиться, стараюсь просто смыть с себя всю грязь и кровь, которую я не видела, но точно чувствовала. Мне казалось, что я погрязла в ней вся. И смерть Кирилла – была только началом.

В квартире Давида было все несколько иначе. Тоньше, утонченнее, меньше. Больше пространства. В доме и квартире Артема, даже в его машине все было совсем наоборот. Все было таким грубым, темным, большим. Точно как сам хозяин.

И хоть пока мне не удается понять натуру Давида, я понимаю его по квартире. Он тише и хладнокровнее. Холоднее. Здесь все было напитано сдержанностью и прозрачностью.

Выхожу из ванной спустя полчаса. Я лишь успеваю накинуть полотенце за неимением ничего большего, как выхожу в коридор и слышу звуки ключа, пытающиеся проникнуть в замочную скважину. И я была бы уверена, что это Давид, если бы дверь не открывали так долго. И если бы незадолго до этого дня меня не пытались похитить.

Но теперь я была готова ко всему. И первым делом я побежала на кухню.

Кто-то долго копошился в замке уже не первую минуту. С нехорошим предчувствием я схватила в руки первое, что попалось – а попалась мне хорошая такая сковорода. Жаль, что не чугунная, а обычная, антипригарная. Модная в наше время.

С ней я иду в прихожую. Медленно, потому что ноги подгибаются от страха. Других ключей у меня нет, замок заблокировать нечем. Прятаться в квартире и бездействовать тоже не вариант, найдут.

Нужно защищаться самой. Это я уже усвоила.

Подкрадываюсь на цыпочках все ближе к двери. Холодными пальцами перехватываю рукоять сковороды покрепче. Приготавливаюсь делать замах. В замке все копошатся, копошатся… но не успеваю я посмотреть в глазок, как вскоре слышится щелчок. Дверь, наконец, открыта. Долгожданный щелчок прозвучал для тех, кто пришел за мной.

Страшно? Страшно.

Но в этот раз я не позволю себе отступать. Не позволю себя похищать. Сделаю все, что в моих силах. И руках.

– Эх, ну и где моя чугунная сковорода? – шепчу я безнадежно.

Все происходит за считанные секунды. Дверь распахивается настолько быстро, что я не успеваю среагировать, разглядеть фигуру и подумать. Я просто замахиваюсь и огреваю сковородой человека, явно не ожидающего такой подлости. Он падает, а я готовлюсь к следующему похитителю, вылетаю в подъезд, вот только в нем я не обнаруживаю никого. Ровным счетом.

Сердце бьется сильно-сильно.

Похититель был один? Или?

С нехорошим предчувствием я оглядываюсь на тело, лежащее наполовину в коридоре, наполовину в подъезде. Мужская рука начинала шевелиться. Рядом с ним было много сумок и пакетов, из-за которых, видимо, Давид столь долго и открывал дверь. Слышу шевеления, от которых душа уходит в пятки.

– Хорошо, что у тебя все-таки не было чугунной, – бормочу я.

Я только что чуть не убила Давида Руднева.

И кажется, что теперь за это убьют меня.