Текст книги "Должница (СИ)"

Автор книги: Амина Асхадова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 17 страниц)

Глава 28.

И все-таки я сдаюсь первая. Сдаюсь, вспоминая о том, что я ношу под сердцем ребенка другого мужчины. Давид этого добился – я осознала, и меня пробили слезы.

Наконец, мужчина отстраняется. Его взгляд проясняется.

– Не вытянешь игру – не суйся в нее, поняла?! – его хриплый шепот на выдохе был полон эмоций.

Он схватил меня за подбородок, заставляя посмотреть на него. В моих глазах стояли слезы. Я думала, что я вытяну. И сейчас я тоже уверена в этом, но мимолетная слабость…

– Ты поняла меня, Аля?!

– А что, боишься не остановиться в следующий раз? – со злостью сжимаю кулаки, ведь я тоже умею злиться.

– Ты нарываешься.

– И что ты сделаешь? Отберешь у меня ребенка?! Так ведь и так сделаешь это… – шепчу я.

Желваки играют на его скулах. Туман в глазах еще не развеялся. Сосредоточенность не вернулась. Он был в омуте.

– Я запру тебя в номере, будешь сидеть там и думать над своим поведением.

– Разве что с тобой. Буду ждать, когда ты вновь сорвешься.

Отталкиваю его руки, вцепившиеся в меня клещами. Давид часто дышит и смотрит на меня почти свирепо. Выхожу из небесного цвета воды, уходя прочь.

Мы жили в одном номере из-за соображений безопасности, но внутри номер был поделен фактически на два. Это было удобно, навряд ли я смогла бы жить с ним вдвоем еще и здесь.

Я переодеваюсь в сухое и ложусь на постель с желанием хорошо все обдумать. У каждого было свое пространство, поэтому я была удивлена, когда Давид пришел почти следом за мной, но вместо того, чтобы перейти в свой номер, он зашел ко мне.

– Ты просто не понимаешь, как ты будешь жалеть об этом, – обещает он.

Я не успела среагировать, как он размашистыми шагами сократил между нами расстояние и впился в мои губы таким же диким и жадным поцелуем.

Под напором этого бешеного ненасытного поцелуя я не смогла ничего ответить. Я поглаживала его плечи, словно гладила раненого зверя, к которому испытывала лишь сочувствие. Потому что ничего иного к нему я не могу испытывать, и от этого мне становится плохо.

Я не понимала, почему мое сердце молчит. И неужели каждый поцелуй с Давидом будет восприниматься как нечто должное?

Я распахнула глаза в изумлении, едва почувствовала его руки на своей груди. Она прикрыта лишь сухой футболкой, в которую я переоделась после пляжа. Я слышу полурык, из моих губ вырывается полустон. Я пытаюсь отстраниться, но его тело уже вжимает меня в кровать. Осторожно и особо нежно, не углубляя ласки, а лишь поглаживая и без того чувствительную грудь.

Его губы сминают мои в страсти и боли, а мое сердце колотится от того, как же все чертовски далеко зашло.

У меня с трудом получается перехватить его руки. И остановить их.

Затуманенный взгляд Давида смотрит на меня из-под прищура. И я уже не уверена, что смогу остановить того, с кем я так долго играла.

– Нет, Давид. Ничего не будет, – мой голос полон решительности.

Я думала, что Давид будет не в настроении. Что его не устроит такой резкий откат после всего, что творилось между нами в последние минуты.

Однако, холодная улыбка касается его губ, и он резко убирает от меня руки. Я удивленно вскидываю взгляд, и у меня перехватывает дыхание от того, что я прочла в его глазах.

Что-то нехорошее. Совсем не доброе для меня.

– Нельзя играть с тем, кто решает твою судьбу. Нельзя играть с тем, кому ты заведомо проиграешь, потому что ты не сможешь переспать с его братом. Верно, Аля?

– Ты знал и все равно поддался?! – резко сажусь на постели.

Ярость охватывает меня.

Я почувствовала себя маленькой уязвимой девочкой.

Это не я играла. Это со мной играли.

Давид вмиг оказывается рядом. Но его взгляд уже не такой теплый, а руки совсем не горячие. Они больно хватают меня. Теперь кажется, что все это было притворством – от и до. Лишь для того, чтобы проучить меня.

– Не с теми людьми ты решила поиграть.

– Нет, это не с той вы связались.

Давид прищуривается, а я объясняю:

– Странно, что с таким влиятельным человеком, как Артем Руднев почти никто не пришел попрощаться. Я слышала, что его похороны прошли очень тихо. Странно, что ты не сильно горюешь по его смерти. Это правда, что вы с ним враждовали? Что между вами случилось?

– Это не твои заботы, милая, – холодная улыбка касается губ Давида.

Он поднимается и уходит прочь. Я пытаюсь вздохнуть полной грудью, но ничего не выходит. Рядом с Давидом сложно было морально, он гасил каждое мое сопротивление одним лишь взглядом. Взглядом, который невозможно прочесть.

Я погружаюсь вглубь своих мыслей, и поэтому резко вздрагиваю от телефонной вибрации на полке рядом. Мой номер знает только Вероника, но дурное предчувствие подсказывает мне, что это вовсе не она.

Беру телефон в руки. Неизвестный номер. Все звуки вокруг заглушаются так, что я начинаю слышать свое участившееся сердцебиение. Предчувствие меня еще не подводило.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Может, не стоит брать? Да, однозначно лучше не отвечать.

Именно поэтому палец сам нажимает на зеленый значок ответа, а руки, совсем не слушаясь хозяйку, подносят телефон к уху.

– Да? – мой голос охрип от волнения.

В трубке звучит лишь гробовое молчание. Пугающее до дрожи. И какое-то… показательно-нравоучительное. Осуждающее. Злое.

Хочу положить трубку, но руки совсем не слушаются. Все мое тело отказывается подчиняться мне.

Даже голос.

– Говорите, я слушаюсь... слушаю! – срываюсь на шепот.

Но в трубке раздается лишь тяжелое молчание. Я слушала его минуту, две, три, но не могла отключиться. Будто неведомая сила заставляла меня быть на связи и слушать гневное молчание.

И я бы слушала его часами, если бы на том конце не раздался тяжелый вздох, после которого трубку резко положили.

Вместе с этим мне почему-то вспомнился диалог:

«– Твой брат – какой он?

– Ты хочешь знать, такой же ли он ублюдок? Не совсем. У него есть морали, но эти морали не помогут тебе сбежать, они помогут ему выполнить передо мной его братский долг.

– Но он не связывается с такими, как ты. И семья ему не нужна. Даже не мечтай о том, что после меня ты сможешь быть с ним.

– Вернешься и убьешь меня? – поднимаю бровь.

– Вернусь и убью…»

Больше в этот день я никуда не выходила. Этот молчаливый разговор убил меня догадкой о том, кто это мог быть. Все тело сковало в страшном ожидании бури.

Глава 29. 31 декабря, Новый год

– А если я здесь умру?!

В моих глазах стояли слезы. В руках я комкала тонкую ткань своего платья, так и не смея заглянуть в глаза Давида.

Сегодня Давид преподнес мне «подарок» в виде ужасной новости. Прямо на 31 декабря. Когда до родов оставалось буквально несколько месяцев.

– Мы вынуждены остаться здесь до рождения ребенка. И некоторое время после.

– Ты прячешь меня?! Мне и ребенку угрожает опасность, да?

– Не истери.

Нам точно угрожает опасность, но Давид упорно это скрывает. Несмотря на то, что я должна знать правду.

Судорожно всхлипываю.

– Не истери, я сказал, – Давид сжимает губы в тонкую линию, – ты находишься в райском месте. Рожать будешь в одной из лучших клиник мира. Язык английский знаешь, в клинике не растеряешься. К тому же, я буду рядом.

– Но почему ты меня скрываешь? Я хочу вернуться домой… Хочу рожать в России, – реву.

Реву откровенно.

Тогда Давид не выдерживает, подлетает близко, вплотную и дергает меня на себя. Обнимает. Пытаюсь его оттолкнуть.

– Поверь, мой бизнес тоже страдает. Но я дал слово брату оберегать вас лично.

– От кого оберегать?

– Послушай! Сейчас не время возвращаться в Россию. Родишь здесь, дальше посмотрим.

Вот тебе и Новый год.

Спустя почти месяц пребывания в отеле Давид занялся поисками квартиры для нас, а на мой вопрос о том, зачем нам перебираться из отеля в квартиру он сказал мне правду. Мы остаемся здесь до весны.

Пока в Москве шел самый разгар зимы, мы ежедневно нежились в горячей воде и белых песках, но все это время меня невыносимо тянуло в Россию. Я не знала, что происходило у Вероники, и я ужасно по ней соскучилась.

Да и вовсе я не собиралась рожать здесь. Это был удар эффекта неожиданности. Но действительность была такова – мы переехали в квартиру, в которой проведем всю зиму, и вернемся в Россию не раньше весны.

Давид заботливо отодвигает стул, но это лишь подбивает меня на эмоции. На нехорошие эмоции. Вытираю слезы и сажусь за стол. Вид из панорамного окна лишает дыхания, и лишь уют нового места жительства заставляет меня прийти в себя.

Происходит что-то серьезное, но Давид скрывает это.

Какая опасность ждет меня и моего ребенка по возвращении в Россию?

И вообще, вернемся ли мы? А вдруг здесь что-то случится? Вдруг здесь опаснее?

Лишенная фундамента дома и семьи, я чувствовала себя совсем не защищенной в этом мире. Лишь Давид пытался восполнить этот фундамент, но тщетно. У меня нет семьи.

– С Новым годом, что ли?

Поднимаю взгляд. Давид сидит напротив и протягивает руку с бокалом шампанского. Поднимаю свой – с соком.

– Улыбнись, Аля. Я понимаю, что мой брат сделал тебе больно. И мне жаль, что все вышло так.

Откровения от Давида я слышала не так часто. Все основное время он был холоден и неприступен, но порой он мог рассказать мне больше. Были такие моменты, и этот вечер – такое же исключение.

– Почему тебе жаль?

– Ты мне нравишься.

Что?

Распахиваю глаза в удивлении, даже забывая о том, что увидеть Россию я не смогу еще много месяцев. Что так и повисну здесь, в неизвестности.

Давид улыбается уголками губ.

– Ты мне врешь. Врешь, чтобы заставить меня поверить в это и улыбнуться! – шепчу я.

Но улыбка все равно трогает мои губы.

– Отчасти. Я действительно хочу, чтобы ты улыбнулась. Но лгать тебе я бы не стал.

Прищуриваюсь. Отпиваю сок, чтобы остудить свои нервы. Атмосфера становится более теплой. Я, наконец, замечаю не только ужасные перспективы будущего, но и свечи, зажженные на панорамном балконе, и приглушенный свет, и романтику.

Романтика, которая ни к чему не обязывает и не принуждает. Она просто создает прекрасную атмосферу, и мне становится легче воспринимать действительность.

После того случая я поняла, что мы с Давидом просто несовместимы. И тот поцелуй – был ошибкой.

– Ты мне нравишься. Но, к сожалению, у нас другая судьба, Аля. И я хочу, чтобы ты не беспокоилась. После рождения ребенка у тебя будет своя квартира, свой автомобиль, свой бизнес. Я помогу.

Давиду хотелось верить.

Его взгляд искрил добротой. Но доброта эта была связана с жалостью, я чувствовала. С жалостью к моей судьбе.

– Жизнь наладится, Аля. Я не брошу тебя, пока ты не встанешь на ноги.

Ставлю бокал на столик. Отвожу взгляд, переводя взор на остров с высоты тринадцатого этажа. Невероятно красиво. И очень больно.

– Мне ничего не нужно, Давид.

– У тебя это будет, – обещает настойчиво.

Мы встречаемся глазами. Мне было нужно только одно, и он знает об этом, но все равно пытается загладить вину своего брата деньгами.

– Мне нужен мой ребенок. Позволь мне быть рядом с ним. Я его мать.

Давид замолкает. Отпивает шампанское. Отводит взгляд. И печально молчит.

Глава 30.

Девять месяцев назад я не представляла, как круто изменится моя жизнь. Как стремительно люди, без которых ранее я не представляла свою жизнь, исчезнут. И как стремительно – появятся другие.

Среди других – мой сын. Мой ребенок. Новый человек в моей жизни, любви к которому хватит для того, чтобы осветить любовью и светом всю планету.

Зима уже подошла к концу, когда я впервые взяла на руки эту крошечную новую жизнь. Только эти ощущения помогли мне забыть о том, как мне досталось это счастье.

И я надеялась больше никогда об этом не вспоминать, вот только разговор с Давидом так и крутился в моей голове. Я нутром чувствовала, кто дышал в трубку так свирепо тем знойным жарким летом. Я понимала, в чьих руках и в чьих силах находился главный вопрос, который тревожил меня.

Просто я решила забыть об этом и не думать. Именно в последний день зимы, когда родился мой сын. Руднев Богдан… Артемович.

– Богдан! Его будут звать Богдан, – шепчу, прижимая маленький комочек к себе.

Вместо приветствия Давид дарит цветы. Пионы чистого белого цвета. Где он их только достал?

Обводит взглядом палату, находит вазу и помещает туда букет пышных вкусных цветов. Как бы не перевернулась ваза от обилия цветков…

Давид молчит. Присаживается рядом весь такой красивый, статный, в рубашке. Давид подходил ответственно к каждому событию.

– Хорошо. Значит, Богдан, – коротко соглашается, – как ты себя чувствуешь, Аля?

Он не в настроении. Что-то случилось. Хотя глаза его горят жизнью при взгляде на родного племянника.

– Спасибо, хорошо.

– Как тебе врачи?

– Я зря переживала… – улыбка трогает мои губы.

Но его губы не двигаются. Тонкая линия, взгляд без эмоций. Сухие короткие новости:

– Я уже поговорил с врачами. Скоро мы вернемся домой.

– В Россию? – вскидываю взгляд.

Вот Вероника будет рада! Она, наверное, заждалась. Все грозится затискать своего племянника – именно так она его называет.

– Нет, пока обратно в квартиру. Дай мне его, Аля.

Поднимаю глаза, бросая на Давида взгляд исподлобья. Крепче прижимаю к себе Богдана. Пусть пока еще неофициально, но я уверена, что его будут звать именно так. Все двенадцать часов, что длились роды я думала только о том, что я дам ему имя. Сама.

– Дай мне его. Просто подержать в руках, – нетерпеливо протягивает руки.

При взгляде на Давида с племянником на руках я подумала о том, каким бы он был отцом. Вероятно, чрезмерно ответственным. Строгим. И ужасно дотошным. В хорошем смысле.

А вот каким бы отцом был Руднев?

И почему Артема мне легче назвать по фамилии, чем по имени? Всколыхнулся внезапный вопрос.

Я не видела его много месяцев, но этот человек, кардинально изменивший мою жизнь, постоянно напоминает мне о себе. Я даже не уверена, что он действительно мертв. После звонков, которые оглушали меня молчанием, после некоторых фраз Давида, сказанных словно самим Артемом, я начала сомневаться в собственной действительности. Давид часто проговаривался, но далее замолкал, давая понять, что разговор окончен.

И я вновь начинала бояться. Бояться, что он вернется за своим ребенком.

Но затем я вновь старалась об этом забыть. И убедить себя, что все кончено.

…В конце концов, следующий месяц после родов мне было не до этого. Я привыкала к новой роли в своей жизни. К роли матери.

В этой роли мне удалось пробыть ровно месяц.

Ровно через столько времени моя жизнь, едва нормализовавшись, рухнула.

В этот день Давид уехал в магазин. Я написала ему список необходимых вещей и продуктов для Богдана. Я не совсем понимала, кем мы с Давидом приходились друг другу, но первое время я даже не представляла, как бы я управилась без Давида. Одна, в чужой стране, имея за спиной лишь какой-то счет на мое имя, который еще при жизни открыл Руднев. Я лишь знала, что там огромная сумма денег. Но ни разу ими не пользовалась.

Дверь хлопнула, оповещая меня о приезде Давида. Довольно быстро, но я не успела подумать об этом, потому что тотчас же комнату, обустроенную под детскую, заполонил плач. Давид разбудил ребенка.

Устало вздыхаю, негодуя. Богдан только-только уснул, позволив маме побыть в тишине и спокойствии, а что теперь?

Беру на руки проснувшегося бунтаря.

– Ну-ну, тихо… Дядя Давид просто забыл, что нужно быть тише, да? – укачиваю Богдана на руках, заглядывая в его глазки.

Заглядывая в эти безумно похожие глаза. Если и было в Богдане что-то еще похожее на Руднева, то все это затмевалось схожестью цветом и формой его глаз. Словно сам Руднев смотрел на меня.

– Сейчас дядя Давид принесет нам вкусняшек… и еще кое-что. Да, дядя Давид?

Из-за плача Богдана я не слышу шаги Давида за спиной, но прекрасно их чувствую. Я оборачиваюсь, чтобы отчитать Давида за то, как сильно он громыхнул дверью, но при взгляде на вошедшего я обрываю свою речь на полуслове.

– Давид, я безумно рада тебе, но не мог бы ты быть потише? Богдан только уснул и…

Я проглатываю слова, потому что более не могу дышать. В легких катастрофически не хватает кислорода, и вдохнуть его совсем не получается. Я будто падаю в небытие.

Я отворачиваюсь обратно к сыну, но заглядываю в его такие же светлые глазки и понимаю, что не ошиблась.

Буквально за моей спиной стоял совсем не Давид. А тот, кто подарил моему сыну эти глаза.

Я прикрываю рот ладонью. От шока я все еще не могу вдохнуть кислород.

В спальне повисает убивающая тишина.

Даже мой сын перестает плакать, его глаза лишь непонимающе смотрят на свою взволнованную маму. Он сладко посасывает свой пальчик, даже не представляя, что происходит прямо в эту минуту.

– Долго так сидеть будешь?

Прижимаю Богдана к груди. На его пухлую щечку падает слеза, которую я тут же вытираю. Я делаю вдох, и на секунду мне кажется, будто я снова могу жить и уже вовсе не умираю.

– Собирай свои вещи, Аля. И отдай мне моего сына.

Нет, я ошиблась. Я снова умираю.

Глава 31.

Откуда-то берутся силы, чтобы ответить простое, но четкое:

– Нет.

– Аля…

В его до боли знакомом голосе слышится предупреждение.

– Не отдам, – повторяю уже настойчивее.

Я улыбаюсь Богдану, играя с ним. Делаю вид, что ничего не произошло, хотя и трясутся руки. Хотя и спирает дыхание. И несмотря на то, что страшно очень. Но сыну всего этого не показываю.

Где же Давид? Хотя едва ли он бы помог мне, когда теперь на чашу весов встал его родной брат.

Слышу шаги. Руднев подходит совсем близко, останавливаясь за моей спиной. А затем обходит меня спереди и присаживается на корточки перед Богданом.

Мне невыносимо хочется спрятать его от глаз Руднева. И уж точно не хочется отдавать Богдана в его руки. Но в который раз я убеждаюсь в своей незащищенности здесь, в чужой стране.

Да и вообще где-либо, если рядом есть – Руднев.

– Я знаю, ты хорошая мать. И ты не хочешь, чтобы я забрал у тебя его силой.

Предупреждение. До боли знакомый голос. До боли знакомые воспоминания. Сила всегда была на его стороне.

Я поднимаю на него свои глаза и просто не могу поверить в то, что он жив. Но в то же время на грани подсознания я определенно в это верила. Я это знала. И мысль, что у Богдана жив отец… эта мысль делает со мной что-то невероятное. Ведь у меня никогда не было полной семьи, а у него… пока есть.

Поэтому, когда Артем протягивает руки, молчаливо приказывая мне отдать ему Богдана, я делаю это. Сопротивление бесполезно. И даже опасно. Я нахожусь в стае волков, где бегство было равно смерти.

Сердце колотится сильно-сильно при виде сына на чужих для него руках. Богдан сначала не понимает, почему он отдаляется от мамы, а затем, когда его глаза и вовсе теряют меня, он начинает плакать.

– Он плачет, видишь… – встаю следом, пытаясь дотянуться до ребенка.

Но Руднев стремительно поднимается на ноги и не позволяет даже посмотреть на Богдана. Он отдаляется от меня с моим ребенком.

– Не делай этого! – прошу я.

– Ему нужно привыкать, – незыблемо и отстраненно.

Так отстраненно, словно Руднев надел маску или выпил тысячу таблеток успокоительного. Так, словно он не был живым человеком. Или нарочно не хотел ничего чувствовать, забирая у меня Богдана.

Я плачу вместе с сыном. Чертовы эмоции, против них не попрешь. При виде того, как чужие руки прижимают к себе моего сына, мне хотелось кричать в голос. Как Богдан.

Что он делает?!

Неужели он сможет нас… разлучить?!

– Тебя не было так долго! Я была счастлива! А теперь ты снова хочешь разрушить мою жизнь?! – мой голос надламывается.

И лишь тогда, когда в моих глазах появляются слезы, Руднев садится на кровать с сыном на руках. Когда я появляюсь в поле зрения Богдана, он резко замолкает и успокаивается. Мое сердце тоже начинает биться медленнее.

Мы встречаемся взглядом с Рудневым. И вся моя жизнь идет под откос, я это чувствую.

– Сегодня ты соберешь вещи и вернешься в Россию.

– Я никуда не уеду. Без своего сына.

Взглядом, которым я награждаю Руднева, можно было убить. Я уверена в этом. Но его это не трогает, он остается также холоден и серьезен в своих намерениях.

– К сожалению, ты сделаешь это. У тебя будет квартира и другая недвижимость, а также счет, открытый на твое имя. А также…

– Иди к черту, – шепчу, чтобы не пугать Богдана, – я никуда не уеду. Где Давид?!

– Давид тебе не поможет. Если ты об этом.

Руднев делает кивок кому-то за моей спиной. Я оборачиваюсь и шумно выдыхаю при виде четырех мужчин, зашедших в квартиру. И среди них не было Давида. Это была новая охрана Руднева.

Все они пришли за мной, чтобы разлучить мать с ее ребенком.

Я перевожу растерянный взгляд на Артема, в руках которого был Богдан. Совсем маленький и беззащитный. Крохотный и лишенный настоящей семьи.

Но не это убило меня. Не люди, пришедшие за мной.

Звук каблуков по паркету раздавался все ближе, вызывая во мне табун мурашек. Здесь была женщина, она с Рудневым.

Догадка пронзила меня моментально. Новая мама для моего сына, да?

– Твое время пребывания в стране закончилось. Тебя депортируют.

Но план Руднева оказывается еще более жестоким. Меня клонит в сторону при взгляде на густые светлые волосы. Я больно ударяюсь плечом об стену, а ноги перестают меня держать, когда я вижу ее.

Легкой поступью в комнату вошла Виктория. Грациозная, одетая в короткие шорты и будучи на шпильке, она совсем не олицетворяла эту жаркую страну. Моя сестра, которую я ненавидела все больше и больше с каждой минутой. О существовании которой я успела пожалеть не единожды.

К черту трясущиеся руки и ноги, что едва держали меня. Куда больше меня заботило мое сердце, готовое вылететь из груди тотчас же.

Я неосознанно прижала руку к груди. Во мне что-то надломилось. Что-то хлестко и больно сломалось, едва Вика подошла к Рудневу и положила свою тонкую кисть на его плечо.

Двусмысленно. Пошло.

Рядом с моим сыном.

Они хорошо смотрелись вместе. Оба высокие и статные.

И совсем никаких шрамов на ее лице не осталось. Наверное, Давид даже не стрелял в нее. Меня обманули. Жестоко развели.

Давид обманул меня…

– Спасибо нам за сыночка, сестренка! – ее улыбка была подобна оскалу.

В попытке отыскать что-то святое в этом месте, я перевожу взгляд на Руднева. Мне становится совсем плохо от жалости, таившейся в его янтарных глазах.

Руднев нахмурился, отвел взгляд и кивнул своим людям. Они начали приближаться ко мне.

– Но ведь это мой сын… – шепчу я.

Я кусаю губы и щурюсь, пытаясь не потерять его взгляд. Пытаясь откопать в нем что-то живое.

– Я всегда любил Вику. Такова жизнь, Аля, – его заключительные слова.

Я понимаю одно. Если бы только у меня был пистолет в руках, я бы убила их обоих. Видимо, вот на что способна мать.

– Тебя депортируют, Аля. Если в России ты попытаешься заявить в полицию и забрать моего сына, я сделаю так, что остаток жизни ты проведешь в психиатрической больнице в самой далекой глубинке страны. Там, где тебя уже никто не найдет.

Один кивок Руднева, и его охрана окружает меня. Краем глаза я нахожу пистолет в кобуре у одного из его людей. Не раздумывая ни секунды, я делаю то, что не сделала бы никогда в нормальном состоянии. Все происходит быстро и в состоянии аффекта.

Все происходит в этом чуждом для меня состоянии. В реальности я бы так не поступила.

Один выстрел пугающий. Чтобы Вика отскочила от Руднева в сторону, и чтобы мне ничего не мешало. Как я успела подумать об этом так расчетливо и быстро – я не знала.

В реальности я бы не нажала на курок. И не прозвучала бы в квартире серия выстрелов в ту, что оказалась мне родная по крови. В эту суку, лишившую меня жизни.

Говорят, что мать без своего ребенка может сойти с ума. Вероятно, со мной это уже произошло. Ведь иначе почему ее крики, вызванные диким неистовым страхом, приносили мне удовольствие?

Почему я не слышала приказы Руднева остановиться? Почему не видела его яростный, но беспокойный взгляд? Я видела только мишень с белыми волосами и стреляла только в нее, но не уверена, что попала хоть раз…

В один момент все прекратилось, почти не успев начаться. Пули закончились вместе с тем, как меня схватили. Пистолет выпал из рук, и только истошные крики сестры не переставали звучать в полной гробовой тишине этой квартиры. Она забилась в угол подобно собаке, и этот вид удовлетворил меня.

Меня схватили и заставили посмотреть на него. На лице Руднева проблеснула злость. Только он и малыш остались нетронутыми.

– Увести, – его голос звенел от ярости.

Я закричала, но было поздно. Я заплакала, но было поздно.

И даже просить Давида о помощи – было поздно, ведь он видел мое сумасшествие. Я столкнулась с ним в дверях квартиры. Его взгляд походил на сумасшедший. Как и мой.

– Пожалуйста, верни мне моего ребенка!

– Аля, наберись терпения… – шепнул Давид.

В его глазах отразилась боль. В эту секунду, даже если он невыносимо хотел мне помочь, он не помог.

В этот день меня сдали властям. Под кучей снотворных усадили в самолет и отправили в Россию, наверное, навсегда разлучив меня с моим сыном.