Текст книги "Год кометы и битва четырех царей"

Автор книги: Альваро Кункейро

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)

– Как тебя зовут?

Одной рукой женщина обхватила Паулоса за талию, другая ее рука опустилась еще ниже. Паулос увидел, как ее губы приближаются к его губам.

– Муж не вернется до утра! Как тебя зовут? Если не скажешь, я не буду твоей!

И она пыталась втащить его в окно, под которым была мраморная балясина. Паулос, испугавшись такого натиска, старался высвободиться, уклониться от этих губ, искавших его губы, и, когда вдруг послышались чьи-то шаги, отпрянул, и в руке у него остался перевитый зеленой лентой фальшивый локон, какие изготовляют в Лионе. Женщина отошла от окна и стала посреди комнаты, раскрыв объятья, Паулос отчетливо видел ее при свете луны. И тогда, прежде чем уйти восвояси от приближавшихся шагов, он сказал самым трагическим тоном, на который был способен, подражая синьору Каламатти, декламировавшему монолог Фабрицио дель Донго из «Пармской обители»:

– Я – Бельтенеброс[82]82
  Букв.: «Темный Красавец» (исп.) – прозвище Амадиса Галльского.


[Закрыть]!

И повторил еще раз по слогам, чтоб она поняла значение этого прозвища, позаимствованного у знаменитого любовника, который прославился ночными похождениями:

– Бель-те-не-брос…

– Бро-ос! – откликнулось эхо от находившейся неподалеку ротонды дворца, окруженного высокой глухой стеной.

Вернувшись домой, Паулос сунул зонтик в подставку, пошарил за пазухой, извлек фальшивый локон и поднес его к губам. Камердинер зубами водворил на место непослушный средний палец и, прижав правую руку ко рту, прошептал:

– Mamma mia!

– Гальван! – повторила старуха с писклявым голосом. – Помню, я подглядывала, прячась между самшитов зеленого лабиринта в саду, как ему подравнивали усы, перед тем как он должен был отправиться в дальние странствия. У каждого кончика помазали кожу чистым золотом, чтобы на чужбине усы не разрослись! Ну, они-то все равно росли, но казалось, будто бы и не растут, потому что кожа там, где было помазано, морщилась.

– Он умер! Ушел от нас!

Хриплый голос одной из женщин перешел в рыдание, как при словах заупокойной молитвы, голос словно исходил от земли, из-под земли, той земли, которая преждевременно приняла в свое лоно молодое тело, погасила взгляд карих глаз. Обе старухи подошли к картонной голове Гальвана Безземельного, гладили лоб и подбородок, красные губы. Вернулись к Паулосу, лица их были морщинистыми и желтыми, словно изъеденная шашелем древесина, но он на какое-то мгновение увидел их светловолосыми красавицами с тонкой и белой лебединой шеей, которые оплакивают гибель своего паладина. Только на мгновение. Они тут же снова увяли и вернулись штопать живот Галаора.

III

Паулос поднялся по лестнице на второй этаж, никого не встретив, и подошел к двери по левую сторону, как ему указал оруженосец Матиас. Это была массивная дубовая дверь, сколоченная бронзовыми гвоздями. Она была приоткрыта.

– Можно войти? – дважды спросил Паулос громким голосом и постучал костяшками пальцев.

Ответа не последовало, и он вошел, оставив дверь приоткрытой, как была. Комната оказалась гораздо больше, чем можно было предположить, и уровень пола – выше, чем на лестничной площадке: Паулосу пришлось подняться еще на три ступени, чтобы пройти в глубь комнаты, к королевскому ложу. По левой стороне шли окна, которые он видел со двора, на них были занавески, вышитые красными и желтыми цветами, а справа Паулос увидел густой лес. Под развесистым дубом спал после обеда молодой человек, прижав к груди большую, вроде бы серебряную флейту, а с ветки другого дуба на Паулоса смотрел ворон, смотрел презрительным взглядом, свойственным этим птицам, когда они сыты и дремлют на солнышке. В середине комнаты стоял стол, и на нем лежали прикрытые ковровой салфеткой шлем, меч, щит и шпоры короля Артура. Когда Паулос подошел к столу, из шлема выскочил мышонок и юркнул в дыру между досками пола. То ли он нашел в шлеме пристанище, то ли грыз баранью кожу подкладки, пропитанную королевским потом и поэтому особенно вкусную. Паулос остановился полюбоваться королевским военным снаряжением и благородным оружием, но тут из-под стола вылез тощий и костлявый карлик с приплюснутым носом и таким же лицом, изрядно облысевший. С редким проворством он посовал все предметы в соответствующие по размеру белые мешки, на каждом из которых красной краской была намалевана буква «А».

– Многие тут ходят, делают вид, будто любопытствуют, а сами запоминают, чтобы потом скопировать! – пронзительным голосом сказал карлик.

С неожиданной прытью он вскочил на стол и уселся на мешки с военными принадлежностями короля. И принялся ковырять в носу специальной маленькой лопаточкой.

– Ты уж извини, я это делаю не от недостатка воспитания, просто, если я не прочищу нос, мне трудно дышать. А нюха у меня нет совсем! Когда после битвы остается много трупов, то через неделю они вовсю гниют под жарким солнцем, и говорят, ни один человек такого запаха не выдержит, а я запросто могу обшаривать карманы убитых на тот случай, если кто из них взял с собой на войну полный кошелек.

– А часто бывают такие сражения?

– Да при мне-то не было ни одного, но я мог бы делать то, о чем говорю, раз у меня нет нюха, и пожива была бы немалая.

– Так ни разу и не пришлось поживиться?

– Я ж тебе сказал, что не было сражений! Вот и живу надеждой, что такой день настанет, а уж потом с богатой добычей я уйду на покой!

Говоря о покое, карлик вроде бы смягчился, и его пронзительный голос зазвучал подобрей.

– Когда король Артур выходил на бой, ему достаточно было сдвинуть корону набекрень, и враги знали, что он во гневе. Тогда они тихо-мирно отступали. Король Артур посылал глашатая, и тот кричал врагам, чтобы они бросали на дорогу какую-нибудь одежду или провизию или же оставляли треногу с разведенным под ней огнем, это, мол, будет знаком, что они отступают. Парсифаль, самый отчаянный и напористый из рыцарей, кричал, указывая на горящие под треногой угли: «Мы не оставили им времени, даже чтобы поджарить свинину!» Король смеялся, а с ним весь Круглый Стол; они усаживались на полянке и подкреплялись чем бог послал. Большинство войск, которые шли на Бретань, телегами везли нижнее белье, а потом оставляли его нам как военный трофей. Законники утверждали, что это дань нашему государю, чтоб он не шел войной на их королевство. За столько лет не было ни одного кровопролитного сраженья! Правда, я и без них наживался на трофеях больше всех, потому что враги тоже переживали трудные времена и привозили с собой больше детской одежды, чем мужской, экономили, как могли. Разбрасывали штаны и рубашки, кофты и юбки по всему Бросельяндскому лесу[83]83
  Сказочный лес в артуровских романах, в котором жили волшебник Мерлин и фея Вивиана (Хозяйка Озера).


[Закрыть], я их подбирал и вез в Камло. В каком-то году было два таких похода, и моя незамужняя сестра открыла на ярмарке лавку по продаже детского белья. Погляди на мою рубашку и штаны. Это трофеи последней битвы!

Паулос показал карлику, который, сидя на мешке с королевским щитом, подтягивал чулки, серебряную монету.

– Могу я поговорить с королем?

– Как посол или по своему делу?

– И то, и другое, дружище.

– Зови меня Проспером! Не очень-то это имя мне подходит[84]84
  Prospère – процветающий, благоденствующий (франц.).


[Закрыть], но так уж меня окрестили!

– Возьми эту монету, друг Проспер. Я хочу поговорить с королем тайно. Мог бы приехать в Камло и как посол, однако для всех будет лучше, если о моей миссии не узнает ни одна живая душа!

– Придется тебе дожидаться, пока он не проснется! Если повезет, его разбудит геморрой!

Проспер подвел Паулоса к королевскому ложу. Славный король Круглого Стола лежал ничком, повернув голову набок, белый ночной колпак с желтым помпоном свалился на спину. На лысой и костлявой голове виднелся лиловатый шрам, и Паулос подумал, что это след от ежедневно надеваемой короны. Король был закутан одеялами до подбородка. Исхудавшее и пожелтевшее лицо, орлиный нос, длинные нафабренные усы… Паулос внимательно вглядывался в лицо великого воителя. Чтобы он мог рассмотреть лицо короля, карлик немного отвел грязную и рваную простыню.

– У него зеленая борода? – удивился Паулос.

– Покрасили! Заезжал сюда один тосканец, который бог знает сколько дерет за портреты особ королевских кровей, и предложил покрасить бороду в зеленый цвет, чтобы король казался моложе. Ему доложили об этом, и он велел себя перекрасить. Мы нарочно подкладываем старые простыни, потому что ночью он потеет, и к утру все они становятся зелеными! Один французский предприниматель как-то предложил отрезать запачканную часть простыни и продавать ее больным, например, паршой, но для этого надо, чтобы гонцы во всех странах расхвалили лечебные свойства этих озелененных королем Артуром простыней. Но как пошлешь Парсифаля, Галаза или Галаора расхваливать товар? Не могли же они говорить, что сами запаршивели и вылечились Артуровой зеленью!

– Но они могли бы сказать, что покрылись паршой от зловонного дыхания дракона, а их добрый король вылечил их своим зеленым потом!

– Вот до такой рекламы никто у нас не додумался! – восхищенно воскликнул Проспер.

Король Артур мерно похрапывал, но вдруг начал стонать и как будто звал кого-то. Доподлинно известно, что росту в нем было семь футов, и на обыкновенной кровати ему приходилось подбирать ноги, тем более что тут он спал не на роскошном королевском ложе под балдахином, а на походной койке.

– Авиценна[85]85
  Авиценна (латинизированная форма имени Ибн-Сина; 980–1037) – ученый, философ, врач, музыкант; жил в Средней Азии и Иране.


[Закрыть]! – стонущим голосом позвал король.

– Ну, вот тебе повезло! – сказал карлик Паулосу.

Стал коленями на кровать, чтобы наклониться к самому уху короля.

– Авиценны нет, мой государь, он пошел собирать улиток!

– A-а, мне-то их уже и не хочется! А кто же мне помажет? Ой, как больно!

– Может, потерпишь, государь?

– Да на что тогда мазь? Пусть затрубят в рог и позовут Авиценну!

– Он не услышит, государь, пошел на дальнюю ферму собирать улиток с земляничных грядок.

– Кто же мне помажет? – стонал Артур. – Жена умеет это делать, но стесняется, придворный этикет, видишь ли, ей не позволяет! А у нее такие мягкие руки! Вот если бы геморрой был у Ланселота, она наплевала бы и на этикет!

Старый король рыдал, совал голову под подушку, размахивал руками, дрыгал ногами, высвободив их из-под одеял.

– Ой, не могу! Вчера поел наперченной колбасы!

Карлик подмигнул Паулосу и, гладя короля по голове, надел на него ночной колпак, потрепал по щекам и сказал:

– Авиценны нет, государь, но есть человек, который может его заменить, это чужеземец, он прибыл с тайной миссией к твоему величеству. А чтобы ты мог выслушать его спокойно, он помажет, где надо, будто он паж, разглядывать ничего не будет, а палец, как положено, обернет намоченным в воде шелковым платком.

– Пусть поклянется, что никому об этом не расскажет!

Король Артур приоткрыл левый глаз и посмотрел на Паулоса. Глаза у него были действительно красивые, цвета морской волны, круглые, влажные, блестящие. Можно сказать, что его левый глаз излучал свет, точно драгоценный алмаз, отшлифованный гранильщиками Великого Могола[86]86
  Титул правителей мусульманской империи в Индии, существовавшей до 1858 года.


[Закрыть].

– Клянешься?

Голос короля изменился и зазвучал торжественно, как у древнего оратора.

– Клянусь! – возгласил Паулос, покоренный королевским и в то же время человеческим голосом, так что вопрос короля долго трепетал в воздухе, точно крылья бабочек в лучах солнца.

– Так мужайся! – воскликнул Проспер.

Карлик отвел простыню и показал Паулосу круглые и гладкие, как у ребенка, ягодицы короля Артура. Подал ему мазь и шелковый платок, в который следовало завернуть палец. Шепнул на ухо:

– Крути тихонько против часовой стрелки! Девять раз!

Что Паулос и проделал с повелителем Круглого Стола.

По окончании лечения Проспер снова накрыл короля, который теперь повернулся животом кверху. Поглядел на Паулоса обоими глазами.

– Очень хорошо! Мне сразу стало легче! Кто ты?

– Меня зовут Паулос. Ваше Величество, я дипломированный астролог города, в котором есть красивый мост; чтобы скрыть, настоящее имя города, мы зовем его Люцерном.

– Если ты приехал искать должности при дворе, плохо твое дело, у нас сейчас вакансий нет. Скажу тебе по секрету: в Бретани все теперь картонное. Да и на картон казны не хватает. Было бы на чашку бульона – и то слава богу!

– Я не ищу должности, великий государь, я приехал просить тебя от имени города появиться на поле битвы.

На мгновенье голубые глаза короля загорелись, сверкнули золотыми, серебряными, красными искрами.

– На поле битвы! Но ты же видишь…

– Вам достаточно появиться на вершине холма в короне набекрень.

– В короне набекрень! Этому фокусу меня научил волшебник Мерлин! Я поворачивался спиной к солнцу, и корона держалась на голове одним краешком, но не слетала. Лучи солнца свободно проходили сквозь нее, отражались в полированном серебре, как в зеркале. И враги в изумлении отступали. Но в последний раз я четыре раза пробовал нацепить ее таким образом, и всякий раз она слетала. Чтобы держать ее в равновесии, я должен хорошо видеть кончик собственного носа, а глаза уже не те!

Взгляд короля потух, искорки в голубых глазах исчезли. В голосе зазвучало горькое смирение.

– В Бретани все теперь картонное! Рыцари, лошади! Приходится делать вид, что в Камло по-прежнему существует двор короля Артура! Видишь этот лес? Картон! И ворон тоже, он мой заместитель. Когда у меня каникулы или конец недели на английский манер, вот этого ворона представляют какому-нибудь гостю как короля Артура в лесу на острове Авалон.

Король протянул Паулосу правую руку, тот ее почтительно поцеловал.

– Что ж, добро пожаловать! – сказал Артур. – А кто враг?

– Какой-то восточный царь, он скачет, окруженный золотистым облаком пыли, и заявляет, что завоюет всякий город, где есть хотя бы один мост.

– Тогда нам ничто не грозит, у нас нет ни одного моста! Мы, кельты, вообще мостов не строим, потому что в совершенстве овладели искусством находить брод! А кроме того, мост по-своему изменяет то, что сотворил Создатель.

– У нас мост римской постройки, по нему проходил Юлий Цезарь, владыка urbi et orbi[87]87
  Городу (Риму) и миру (лат.).


[Закрыть].

– Юлий Цезарь?

– В битве он будет с нами!

– A-а, он из тех, кто воюет с налета[88]88
  Намек на знаменитую фразу Цезаря: «Пришел, увидел, победил».


[Закрыть]! Может, ты им и обойдешься?

– Твое появление на поле битвы – верный залог победы!

Король глянул на карлика Проспера и попытался присвистнуть.

– Оказывается, меня не забыли, Проспер!

– Про тебя написано столько книг!

– Это верно.

Король Артур обернулся к Паулосу:

– Как, бишь, тебя зовут?

– Паулос, государь!

– Так вот, Паулос, если речь идет только о том, чтобы я появился на вершине холма, пришли кого-нибудь сообщить мне о дне и часе битвы. Проспер, мой шлем!

Король сел на кровати и надел шлем. Но прежде аккуратно расправил наполовину съеденные молью и выцветшие перья, подув на них.

– Надо бы приделать новый султан! Я взъеду на холм, а вместо короны нацеплю шлем и сдвину его набекрень, благо подбородный ремень не даст ему свалиться. Только б геморрой не разыгрался или лихорадка не одолела, та, что приходит каждый третий день, но, даже если так случится, я все равно там буду. Подойди ко мне!

Приблизившись к кровати короля, Паулос преклонил колени. Артур положил руку ему на плечо и зашептал на ухо:

– Сейчас изготовляют мою фигуру из папье-маше! Рыцари уже готовы, все – с накладными волосами и бородами!

– Я узнал Гальвана!

– A-а, видать, по аккуратно подстриженным усам! Моя-то фигура будет огромная, двенадцати футов высотой, с короной; когда я буду сидеть в седле, корона сама по себе будет сдвигаться набекрень, швейцарский часовщик приделал к ней такую специальную пружину. Ну как восточному царю разглядеть издали, что я – это не я, а картонная кукла? Что же касается Юлия Цезаря, то пошлю к нему моего оруженосца и велю сказать, что, мол, после битвы я всегда уединяюсь, чтобы возблагодарить Господа за победу. Я, как-никак, христианский монарх!

– Значит, я могу послать городу известие о том, что ты примешь участие в битве?

– Посылай! Слово короля Артура!

Паулос извлек из кармана сюртука коричневый кожаный кошелек, похожий на кисет и завязанный белым шнурком.

– Великий король, заручившись твоим обещанием, я должен был преподнести тебе подарок в знак благодарности города, но по дороге не встретил ни одной открытой лавки. Поэтому покорно прошу принять этот кошелек, в нем двадцать четыре серебряных монеты, и на них ты велишь купить, что тебе захочется.

– Как деликатно! – воскликнул Проспер.

– Вот это подкрепление! – сказал король, прижимая кошелек к груди. – Мы с Джиневритой их пересчитаем хорошенько, когда вечером она принесет мне мясной бульон! Ты, конечно, зайдешь к ней перед отъездом. Она любит выслушивать комплименты от молодых людей!

Король Артур откинулся на подушки в изголовье постели, так что шлем съехал на лицо, закрыв его до кончика носа; тотчас он уснул и захрапел. Карлик снова уселся на лежавшие на столе мешки, в которых хранились меч, одна шпора и щит короля, а Паулос молча попятился к двери, оставаясь лицом к королевскому ложу, как того требовал придворный этикет. Ворон глядел на него со своего сука на дереве угрожающе и сердито. Поднялся ветерок, и листья деревьев заколыхались. Какой-то дрозд летал туда-сюда, подыскивая место поудобней.

Паулос спрашивал себя, как же послать в город весть о том, что можно рассчитывать на помощь короля Артура, властителя Бретани, не говоря уже о Давиде, царе Иерусалима.

С верхней площадки лестницы Паулос спросил у старух, которые уже подштопали Галаора и гуммиарабиком наклеивали ему брови, как пройти в покои королевы Джиневры.

– Третий этаж налево, – ответила та, что с писклявым голосом.

Красные занавески, как по волшебству, сами разошлись в стороны, и Паулос, держа шапочку в руке, преклонил колени перед королевой Джиневрой. В глубине комнаты царил полумрак, и разглядеть черты ее лица он не мог.

– Не приближайся, пока меня не напудрят! – крикнула королева.

Голос у нее был певучий, и говорила она, слегка шепелявя. Какая-то карлица пудрила ей лицо чем-то вроде белых блесток.

– Кто ты?

– Я – Паулос, самый молодой астролог одного из южных городов.

– Можешь подойти поближе. Чего тебе надобно?

– Я доставил королю Круглого Стола тайное послание и не мог уйти из Камло, не увидев красивого лица, черты которого навеки запечатлены в стольких влюбленных сердцах. Уйти, не повидав вас, госпожа, – это все равно что прожить всю жизнь в потемках, не имея понятия о том, что такое рассвет!

Королева помахала веером, и Паулосу показалось, что она улыбается. У нее было круглое лицо, на гладко зачесанных седых волосах – нечто вроде высокого чепца.

– Такие слова я прекрасно понимаю. А вот речей Ланселота я никогда понять не могла. Как-то он признался мне, что и сам их не понимает. Ближе не подходи, я сегодня не надела драгоценности. А ведь грудь в вырезе платья, украшенного драгоценностями, всегда была моим главным козырем в галантной игре, однако высшая милость, какой я одаривала рыцаря, – это погладить его по щеке кончиками пальцев.

– Как бы и мне хотелось хоть раз удостоиться этой милости!

– Подойди поближе, закрой глаза и стань на колени.

Паулос преклонил колени и закрыл глаза. Грудью ощутил колени королевы Джиневры. Она очень нежно провела подушечками пальцев по его левой щеке. На уровне губ пальцы задержались, Паулос поцеловал их. Джиневра вздрогнула, и с ее головы вспорхнули две птички. Паулос встал, шагнул назад и открыл глаза. Птички кружили над головой королевы, одна из них опустилась на веер и защебетала. Это был щегол.

– Я разрешила им свить гнездо у меня на голове, а чтобы они меня не пачкали, ношу вот эту круглую гипсовую тарелку! Самое трудное – держать голову прямо, когда они высиживают и вскармливают птенцов. Ступай и, как подобает благородному рыцарю, никому не рассказывай о милостях, которых был Удостоен! Здесь у нас шестая заповедь всегда блюлась свято, я была снисходительна лишь к велеречивым изъявлениям чувств!

Карлица свистнула, и красные занавески начали раздвигаться: две, пять, двадцать. Потом карлица сбросила юбки.

– Не удивляйся, Паулос, это все я, Проспер! Такое скотство быть маленького роста! С королем я карлик, с королевой – карлица, в шлеме арагонского короля – говорящая летучая мышь, а на королевской охоте – кролик! В один прекрасный день ружье у него выстрелит, и я получу заряд дроби!

У источника посреди двора по-прежнему будто бы пили картонные лошади, скакуны Галаза, Парсифаля, Гальвана, Галаора… Где-то вдали перекликались охотничьи рога, а на центральном балконе дворца показался королевский гончий пес Алар с короной Артура вместо ошейника, трижды гавкнул. По голосу Паулос узнал все того же карлика Проспера. Тот решил пошутить на прощанье!

У ворот Паулоса догнала закутанная в шаль женщина в деревянных башмаках, она так спешила, что один из них потеряла, и теперь из дыры в чулке выглядывал большой палец.

Взяв Паулоса под руку, женщина вполголоса поведала ему, что он, как чужеземец, не знает порядков при дворе короля Артура, а то, что у него произошло с королевой Джиневрой, хоть это и была их первая встреча, прошла она как второй акт в пьесе о любви – он поцеловал ее пальцы; в Камло, конечно, за любовь не платят, но взимают малую толику, как за кресло в театре, и с него причитается десять реалов.

Паулос вытащил из кошелька монету в десять реалов и еще одну – в четыре реала – на чай служанке и таким образом рассчитался за свидание с королевой Джиневрой.

Но смешней всего было то, что Паулос, когда проснулся, ощутил в сердце сладкую щемящую боль, какая бывает после любовных снов, будто он и в самом деле играл в любовь с особой королевских кровей. А вспомнив сцену со служанкой, получившей с него за встречу с королевой, подумал, что, пожалуй, это была сама королева Джиневра, она быстро спустилась по черной лестнице, чтобы догнать гостя и вытребовать свои десять реалов. Плохи дела с казной в Бретонском королевстве.