Текст книги "Мой дом - пустыня (сборник)"

Автор книги: Аллаберды Хаидов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 17 страниц)

9

Возвращение Юсупа-ага на кош чабаны отметили как праздник. В марте начинается окот, у земледельцев тоже горячая пора – посевная, в колхозе каждый человек на счету, – может, поэтому все были рады приезду Юсупа-ага? И поэтому. Но лишь отчасти.

Профессия чабана не так проста, как может показаться горожанину. Она требует множества самых различных знаний, чутья, сноровки, опыта. Всего этого у Юсупа-ага хоть отбавляй. И всегда он щедро делился с молодыми, всем, что имел. Но в колхозе немало других знающих чабанов. Значит, не только из-за опытности Юсупа-ага обрадовались ему в песках.

Так в чем же главная причина общей радости?

А почему ликуют дети, когда приходят родители, чтобы забрать их из садика домой? Ведь в детском саду есть все, что надо для ребят: вкусная пища, множество игрушек, друзья-товарищи заботливые, ласковые воспитатели. И все же, завидев мать или отца, ребенок вне себя от счастья бросается в их объятия.

Чабаны знают, что овцы, пастбища, колодцы, чабанский посох, костер в степи существовали задолго до появления на свет Юсупа-ага, испокон века, можно сказать. И тем не менее им почему-то всегда казалось, что все это создано Юсупом-ага, его руками, трудами и заботами...

В первые годы существования колхоза общественный скот составлял всего одну отару, и старшим чабаном при ней был Юсуп-ага. Чабаном был его первый сын, Торе, подпаском – второй сын, Курбан. Оба они ушли на фронт в начале Великой Отечественной войны, и оба пали смертью храбрых. Наверное, поэтому колхозным чабанам и казалось, что все пошло от Юсупа-ага и что всем он вроде отца. С самых дальних колодцев явились они, чтобы приветствовать своего патриарха. Поздравив с возвращением, спешили назад на свои коши: овец нельзя бросать без присмотра. С Юсупом-ага остался один Салих. Он первый заметил вдали черную точку и указал на нее старику.

– Нуретдин, наверное, едет, – предположил тот. Черная точка приближалась, росла, вскоре стало можно определить председателев газик. Нуретдин приехал в сопровождении завфермой мелкого рогатого скота и счетовода. Они сообщили, что правление колхоза назначило Юсупа-ага старшим чабаном прежней его отары.

– Яшули, пересчитай овец и прими. Составим акт,– сказал председатель Нуретдин.

– Составляй свой акт, братец. Я принимаю отару.

– Быстро ты как! Неужто уже сосчитали?

– Юсуп-ага не считал, он осмотрел отару, – сообщил Салих.

– Между осмотром и пересчетом большая разница, – сказал завфермой.

– Настоящий чабан с первого взгляда увидит, каких овец не хватает, – возразил ему Юсуп-ага. – В моей отаре не хватает десяти... нет, двенадцати штук.

Даже Салих был изумлен.

– Верно, двенадцати не хватает. Неужели вы знаете каких, яшули?

– Конечно, знаю. Нет старого барана номер пятьсот двенадцатый, по кличке Бесноватый. Вечно отбивался от отары и бегал один. И любил, как собака, обнюхивать новых людей. Где он?

– Его ужалила змея, – сказал Салих.

– Да, барана под номером пятьсот двенадцать ужалила змея, и он издох, – подтвердил счетовод. – Шкуру оприходовали.

– Нет овцы, похожей на зайчиху. Какой же у нее номер?.. Одна из тех, что приносила ягнят со смушкой сур.

– Овца номер пятьсот тридцать первый околела, поев ядовитой травы, – сообщил Салих.

Счетовод снова подтвердил его слова.

– Ну, а остальных десять, видно, взяли на мясо, – предположил Юсуп-ага – они были в возрасте.

– Верно. Десять штук из этой отары забрали в счет мясных поставок.

– Все остальные, кажется, в наличии. Так что пиши свой акт, председатель. Укажи, что я принял девятьсот сорок восемь овец, двух коз, одного козла.

После того, как с делом было покончено, сели пить чай. Юсуп-ага угощал начальство по всем правилам кумли. У председателя было отличное настроение, и он шутливо сказал старому чабану:

– Юсуп-ага, вы полгода прожили в городе, наверное, видели там немало интересных вещей, познакомились с умными людьми, слышали мудрые речи. Городская культура пока еще выше сельской. Может, есть у вас какие-то пожелания, наставления нам?

– Есть, как не быть.

– Какие же?

Достав из кармана кожаный бумажник, подаренный

Майсой, старик извлек из его глубин кусочек асфальта и протянул Нуретдину.

– Асфальт? Зачем вы мне его даете?

– Этой штукой следует покрыть все наши дороги. Ну, если не все, то хотя бы главные. Это мое первое наставление.

– Очень скоро мы его выполним, яшули, – с улыбкой сказал председатель. – С нового года начнем асфальтировать дороги. Говорите второе наставление.

– Второе, братец мой, будет такое: доставь воду прямо в дома. Пусть по одной трубе течет холодная, по другой горячая. Это очень удобно, избавляет от многих хлопот, бережет время.

– Согласен, яшули. Выполним и второе ваше наставление, только попозже. В следующей пятилетке.

– Третье наставление: вот в этом доме установи для нас телевизор. С его помощью можно увидеть, как живут люди всей земли, что они делают, что поют, на каких музыкальных инструментах играют... Много чего можно узнать... Я-то, невежда, думал, что телевизор – коробка, в которую кладут кино, оказывается, это совсем другая штука. Она может связать тебя с любой частью мира. Великая вещь.

– Обязательно приобретем хороший телевизор для Центрального пункта, – пообещал председатель. – Еще будут наставления?

– Будут, только не сейчас. Потом, когда я вспомню. Сейчас у меня вопрос к тебе есть, Нуретдин.

– Спрашивайте, яшули.

– У Берды двое сыновей, одного я уговорил стать подпаском.

– Вот и хорошо.

– Раньше я тоже так думал, а теперь сомневаюсь.

– Почему?

– Один человек в городе – дураком его не назовешь, наоборот, он так много всего знает – сказал мне, что уже есть машины, которые делают искусственное молоко и мясо.

– Возможно, и есть.

– Но если машинами делать мясо, бараны будут не нужны, а стало быть, и чабаны тоже. Значит, я уговорил своего внука выбрать профессию, которая отживает век?

– Да что вы, яшули! Вовсе нет! – И Нуретдин пустился в длинный разговор о различиях между искусственными и натуральными продуктами. И очень убедительно доказал, что надобность в натуральных продуктах, в настоящем молоке и мясе, никогда не отпадет. – Разве может деланная, фальшивая улыбка заменить искренний и жизнерадостный смех? – сказал он под конец, и Юсуп-ага совершенно уверился в его правоте.

– Значит, овцы так же вечны, как пустыня и небо?

– Да!

Уже садясь в машину, председатель сказал:

– У вас в поселке есть дом и меллек. Надо бы вспахать его и посеять что-нибудь. Весна ведь.

– Разве мой меллек не передали другому человеку, когда я уехал в город?

– Нет.

– Почему?

– У нас оставалась слабая надежда на ваше возвращение, – улыбаясь, ответил Нуретдин.

– Брат мой, не нужны мне ни дом, ни меллек. Вся пустыня – мой меллек. Солнце – моя печка, звезды – свечи, а также подобие городских светофоров для машин – они тоже указывают путь. Если мой дом – вселенная, зачем мне те четыре стены в поселке?

Отара ввалилась в загон. Женщины принялись доить овцематок. Ягнята, почуяв запах молока, пронзительно заблеяли. Как отрадны были для взора и слуха Юсупа-ага эта картина и эти звуки!

– Вот и опять ты с нами, – сказал Салих.

– Да, опять я с вами... Ты вернешься на старое место?

– Нет, я буду пасти поярков дальше, на западе, там вырыли новый колодец. Перебирайся и ты туда после окота. Будешь досматривать свои сны.

– Я их уже досмотрел.

– Да? Что же было после того, как красный командир сказал тебе «товарищ»?

– Я его тоже назвал «товарищ». А потом заговорил молодой туркмен-джигит: «Товарищ Борисов сказал, что ты обязательно выздоровеешь. И он обещает возвратиться, чтобы помочь вам построить колхоз». Это не сон, Салих. Я вспомнил – красного командира действительно звали Борисов, и туркмен-переводчик действительно сказал те слова.

– И Борисов возвратился?

– Нет. Передавали, что он убит в бою с басмачами.

Доярки, прослушав концерт, который передавали по радио, улеглись спать. Велев и помощнику спать до восхода солнца, Юсуп-ага погнал отару на ночной выпас. Лежа на макушке бархана и глядя на яркие звезды пустыни, он вспомнил городского друга Оруна Оруновича. Тот говорил: «Хотя человек и не вечен, как звезды или пустыня, он должен жить столько, сколько сам захочет, пока ему не надоест». Еще Орун Орунович говорил, что жизнь человеческую укорачивают болезни и, чтобы не болеть, человек должен работать. Работать в семьдесят, в восемьдесят и в сто лет. Работать, чтобы не давать покоя сердцу, чтобы оно не заснуло.

Чтобы не заснуло сердце чабана, он должен день и ночь бродить за отарой. Ноги его по щиколотку утопают в сыпучем песке, но тем не менее он легко взбирается на верхушку бархана с новорожденным ягненком на руках. На лбу его появляется легкая испарина. Эта испарина – доказательство того, что сердце чабана не спит, работает.

Перевод Н. Желниной.

ПОРТРЕТЫ ПАДИШАХОВ
(рассказ)

В тени толстой узловатой шелковицы сидел Алла-кули и пил чай, наслаждаясь каждым глотком, как страстный любитель музыки нежнейшими звуками саза. Пот каплями выступал на лбу, щекочущими струйками стекал под халат, и от этого сухой, теплый ветер казался прохладным, освежающим. Нудная головная боль наконец прошла, мысли сделались отчетливыми, воспоминания тоже.

Вот этот чай (хороший чай, очень хороший чай!) – подарок Сапы-мирахыра (Мирахыр – одно из высших воинских званий в Бухарском эмирате). Вернее, плата за услугу. Щедро платит мирахыр. Деньги не горбом зарабатывает. Да и услуга, по правде говоря, не пустячная. Если б не он, Аллакули, пропали бы в песках мирахыр и его люди. Два дня вел он их через Кизылкумы. Первый день еще ничего, а во время вчерашнего урагана пропали бы.

Словно опять воочию увидел он безумство пустыни. К закату близилось, когда понеслись вдруг по песчаным увалам клубки перекати-поля, – оказывается, ветер набрал силу. Постоянно дует он в это время года, но тут так рванул, что пески потекли, как вода. Сразу стало темно, будто солнце давно уже село (на самом-то деле еще горизонта не достигло), но и свети оно, все равно никто ничего не увидел бы, потому что глаза засыпало, и рот, и нос, и уши.

Да... Ни зги не видать, дышать нечем, ноги вязнут. Но люди еще так-сяк. Кони вот чуть не взбесились. Целую ночь люди с ними промучились, а утром обнаружили – они помяли, потоптали бурдюки, и вся вода вылилась. «Что делать, а? Что делать? На тебя надежда, Аллакули-хан, выручай»,– говорил взгляд мирахыра.

Нужно по холодку (утро было прохладное, после бури это уж всегда так) добраться до приюта Ялнызак-Баба (Одинокий дед), ответил Аллакули. И впрямь другого выхода не было.

– Там колодец?

– Колодец выкопаем.

Сапа, наверно, подумал в тот момент, что проводник шутит, может, даже обиделся: нашел, мол, время... Но ничего не сказал, боясь раздражить нужного человека. Сам он был беспомощен в пустыне. С рождения жил бок о бок с нею и ничего о ней не знал. Наедаться на тоях жирной бараниной до отрыжки – это он любил. А пустыню, которая баранов выращивает, не любил. Еще любил байский сын джигитовать да палить из винтовки – мирахыр!

После того как эмир бежал за границу, баям стало скучно. В селах объявили советскую власть. Кто знает, что это такое... Хотя, кажется, справедливая власть. Во всяком случае, истина тоже получила дорогу. Не то что прежде – одна взятка. Вот Сапа – и дня не был на военной службе, а мирахыром стал, отец частенько подношения слал эмиру.

Эмир, похоже, мечтает вернуться, недаром людей засылает и сюда, на Лебаб, тоже. К мирахыру нашему явился же человек: «Их эмирское высочество передают привет верному слуге и приказывают, собрав как можно больше нукеров, готовиться к решающему сражению». Сапа собрал отряд в тридцать конников. Людям нужны бараны и хлеб, лошадям – ячмень. Где взять? Разбоем добыть? Но нельзя до бесконечности грабить свое село и соседние. Мирахыр решил добраться до узбекских кишлаков на востоке Кизылкумов. Тогда и вспомнил про него. Привел Аллакули в свою кибитку (большая такая, богатая), усадил рядом с собой, и начался между ними разговор.

– Аллакули, друг, по велению их эмирского высочества я собрал нукеров и стал сердаром. Но у нас не все благополучно. Нет человека, который знает пустыню. Короче – не хватает тебя. Шел бы к нам в нукеры...

– Спасибо за доверие, мирахыр, но я не могу стрелять в людей.

– А ты и не стреляй, только будь с нами. Если заблудимся, укажешь дорогу – и все. Ты ведь знаешь, сколько шагов от одного колодца до другого, по звездам найдешь и Хиву, и Бухару, и Мекку с Мединой. Нам говорили – с пятнадцати лет мотаешься по Кизыл-кумам.

– Эй, сердар, не трогай меня. Я живу по пословице: «В желудке пусто, зато уши не болят от брани».

– Приказываю именем эмирского высочества!

– Эмирское высочество отреклось от престола и сбежало. Теперь хозяева Советы.

– Эмир скоро вернется с большой силой. А флаг твоих Советов я сегодня сжег на костре! Видел?

– Сколько я буду получать?

– Получишь свою долю добычи.

– Нет.

– Ай, проси сколько хочешь. Авось найдем, что тебе потребуется.

Красный отряд, прискакавший в село, чтобы ликвидировать банду Сапы-мирахыра не нашел здесь басмачей. Всех следов – пепел от костра, на котором сгорел флаг. У командира Кучеренко был с собою кусок кумача, сделали новый флаг, повесили над домиком сельсовета. Но где же бандиты? Через переводчика спрашивали жителей, те высказали самые различные предположения, но сведений более или менее точных никто дать не мог.

Четверо парней вызвались быть проводниками, отряд двинулся в Кизылкумы. На бескрайнем просторе следы басмаческих коней то сходились в одно русло, то расходились множеством протоков, вели вперед, потом вспять. Распутать этот хитроумный клубок никто не сумел, ни свои следопыты, ни местные. Переждав в глубокой лощине уже упомянутый ураган, красный отряд вернулся в село.

Кучеренко снова призвал актив. Снова думали-гадали, куда подевались басмачи, строили предположения, опровергали друг друга. Обрывки их споров долетали до ушей Аллакули, расположившегося с чайником под могучей шелковицей. Он слушал и не слушал, думал о своем и нисколько не беспокоился за мирахыра и его людей. Никому из односельчан в голову не придет указать на приют Ялнызак-Баба. Все считают то место безводным, непригодным для мало-мальски долгой стоянки. Меж тем он, охотник Аллакули, именно там спрятал своих подопечных. В зарослях созена он попросил нукеров спешиться и копать землю в нескольких местах. Едва успели вырыть ямы в рост человека, показалась вода. Правда, солоноватая, но кони припали к ней с жадностью. Попробовали люди – можно пить. Аллакули получил от мирахыра по два фунта чая за каждый из двух дней и теперь вот вкушает блаженство. Честно заработал, совесть не мучит. И страх тоже. Никто не узнает о его содействии мирахыру. Они поклялись хранить в тайне: Сапа и его люди – то, что охотник помогал им, Аллакули – место где их спрятал. Если кто либо проговорится, смерть на его голову, а имущество будет разграблено...

К Аллакули подошел односельчанин:

– Охотник, тебя зовет красный командир.

Сказав это, он хотел уйти, но Аллакули удержал его:

– Для чего я ему понадобился?

– Ищут человека, знающего пустыню.

– Хорошо, сейчас приду.

Кучеренко встретил его стоя, уважительно приветствовал. Охотник подумал: «Совсем молод, хоть и командир. Однако в наших краях долго живет». Лицо Кучеренко, прокаленное азиатским солнцем, понравилось ему, понравился и взгляд, светлый, твердый, прямой. «Видел смерть, бился с нею и не лжет, наверно, никогда».

Его пригласили в глубь комнаты, поставили перед ним чайник. Командир заговорил, красноармеец-туркмен стал переводить.

Конечно, они запутались. Сколько ни рыскали по Кизылкумам, ничего не поняли, а потом ураган и вовсе следы уничтожил, пришлось вернуться несолоно хлебавши.

– Ты, говорят, великолепный охотник и следопыт,– закончил Кучеренко,– у тебя есть конь и собака. Дадим тебе еще пару бойцов в компанию, установите местонахождение басмачей, а наш отряд их уничтожит. Идет?

Молодые годы Аллакули провел, можно сказать, под землей: рыл и ремонтировал колодцы и сардобы (мало в Кайрачоле колодцев, в которые бы не спускался), а глаза и душа тосковали по свету и ветру. Скопив денег, купил он коня, терпеливого к зною и холоду, купил гончую и ружье и стал охотником. Неделями, месяцами пропадал в песках. Кизылкумы были его истинным домом. Даже если бы не отвел Сапу к Одинокому Деду, даже после того, как буря уничтожила следы, он сумел бы найти отряд мирахыра, однако на длинную речь Кучеренко ответил коротко:

– Пустыня большая, где их найдешь...

Отвечая так, он не смог посмотреть в глаза командиру, отвел взгляд и тут заметил на стене портрет пожилого человека. Лысоватый, с маленькой бородкой... Сакалдаш – ровесник, почему-то решил он сразу. Отец, наверно, этого командира.

Кучеренко и переводчик заметили, куда он смотрит.

– Видел раньше этот портрет?

– Нет.

Переводчик снова стал толковать о деле:

– Обижается на тебя командир. «Мы, говорит, приехали, чтобы оказать вам братскую помощь, освободить ваше село от бандитов, ради этого грудь свою готовы подставить под пули, а лучший во всей округе охотник пожимает плечами: «Пустыня большая».

– Когда лягаются два жеребца, ослу лучше не соваться.

Во время разговора Аллакули все поглядывал на портрет. Сакалдаш наверняка веселый человек, так и кажется – сейчас улыбнется. И глаза смешливо сощурил. Почему-то смотрит на Аллакули. Охотник чуть сдвинулся с места – добрый, проницательный взгляд («Знаю, о чем думаешь!») по-прежнему был устремлен на него. Эй, ровесник, зачем глядишь так?..

Командир говорил торопливо и горячо, боец едва успевал переводить. Аллакули услышал про революцию, про свободу, про то, что люди теперь не должны угнетать друг друга, бедные должны сплотиться, сплотиться должны те, кто трудится, – рабочие городов с сельскими земледельцами и скотоводами... Про Ленина...

Это имя командир и боец повторяли часто. Аллакули понял, что он сейчас вместо белого царя. Новый падишах.

– Я в политике не разбираюсь, однако заметил, что представители всех падишахов считают только свои слова правильными. Люди эмира требуют, чтобы я им помогал, и обещают за это восстановить шариат и веру наших отцов. Вы пришли от падишаха по имени Ленин, обещаете, что все будут равны. А по моему, хоть шариат, хоть революция – одинаково. Равенства не будет. Меня зовут Аллакули – раб аллаха, вот тот мальчишка – Патышакули, раб падишаха. Есть у нас Пиркули – раб святого. Все мы чьи-нибудь рабы, были, есть и будем. А те, у кого денег много, сами и падишахи, и святые... У Ленина небось много денег, вот он и падишах.

Лишний раз убедился Кучеренко: нужно время, немало времени, чтобы люди поняли, в чем смысл революции, что несет им советская власть. Устало вздохнув, сказал:

– Ленин не падишах, напротив, враг падишахов,– и посмотрел на портрет.

Переводя его слова, невольно повернулся к портрету и красноармеец.

– Кто этот человек? – Аллакули ткнул пальцем в портрет.

– Ленин,– в один голос ответили боец и командир.

Аллакули вежливо улыбнулся, решив, что с ним шутят. Не может быть, чтобы... ну, такой большой человек, чьих приказов слушаются во многих краях и землях, которого уважают и чтят столько людей (сами же говорили: и русские, и туркмены, и узбеки!), чтобы он был обыкновенный, свойский, в простой одежде. Аллакули не первый день живет на свете и в городах больших бывал, видел портреты падишахов, военачальников. Их всегда изображают с суровыми, грозными лицами, на тронах или белых конях. На груди у них много всяких орденов. А у этого даже значка никакого нет, чтобы отличать от других людей. Даже шапки не надел, чтобы лысину прикрыть... И добрый человек, ведь добрый. Как может он командовать всеми людьми?..

– Неужели он падишах? – вырвалось у него.

– Да нет же, говорят тебе, Ленин не падишах.

– Кто же он?

Когда его вопрос перевели командиру, он велел собрать на сходку всех жителей села. И снова стал рассказывать о революции, о Ленине, о партии большевиков, о том, как боролась эта партия с царем и богатеями... Про ссылки и тюрьмы, про победу революции. Долго-долго говорили комадир и переводчик, люди сидели тихо и слушали. И Аллакули слушал, как ребенок сказку. И сделалось у него такое настроение, будто сейчас весна, свежая зелень вокруг, солнце милостиво, все обновляется, жизнь начинается снова. Сердце забилось быстрее, он почувствовал какой подъем и гордость, словно сам участвовал в тех больших делах, о которых рассказывает красный командир. И тут же, непонятно почему, вспомнил четыре фунта чая, богатый халат, преподнесенный Сапой-мирахыром. Нет, не в подарок, а за то, что верблюда с оружием переправил через границу... Но все равно, ему щедро заплатили, и не выдаст он людей, которые рассчитались с ним честь по чести. Какими бы ни были они, мирахыр и его нукеры, он, Аллакули, не может указать на их след.

Когда Кучеренко снова попросил у него совета и содействия, Аллакули ответил отказом.

Командиру потом объяснили, что охотник – человек себе на уме, замкнутый и корыстный, видимо, задаром ничего не станет делать. Кучеренко вознегодовал:

– Мои бойцы всем жертвуют во имя революции н никакой мзды не требуют! А он свободу получит, неужели это малая плата?

– Не обижайтесь, – сказали ему, – такой человек. Никогда не поможет соседу зерно обмолотить, не говоря же о чем ином. Кучеренко рад был и заплатить мздоимцу, да нечем было. Пришлось отказаться от мысли воспользоваться услугами Аллакули. Отряд вновь отправился в Кизыл-кумы с добровольными помощниками. Решили не возвращаться, пока не найдут басмачей, каждый кустик, каждый бархан осмотрят. Не могли же они испариться, в самом деле!

Шаг за шагом, километр за километром, приглядываясь, прислушиваясь, принюхиваясь, двигался отряд, расспрашивая встречаемых в пути чабанов и чолуков, и обнаружил-таки стоянку басмачей.

Бандиты почуяли преследователей. Когда отряд Кучеренко приблизился к Одинокому Деду, только пыль клубилась вдали. Началась погоня – от колодца к колодцу, от сардобы к сардобе. За три дня отряд основательно вымотался, но и басмачи, как видно, «иссякли», во всяком случае, возле колодца, вырытого в узкой лощине, они залегли и приняли бой. Однако перестрелка длилась недолго. Когда появились раненые, басмачи побросали винтовки и сдались.

Взгляд Кучеренко остановился на фигуре человека, который один стоял, не поднимая рук. Приглядевшись, командир узнал Аллакули.

– Так вот ты с кем, охотник! – гневно воскликнул он.– Басмач!

Но, подойдя, увидел, что у того руки скручены за спиной. Аллакули стоял, свесив голову на грудь. Какая-то догадка мелькнула в уме командира, он пожалел о своих словах. Развязал охотнику руки.

Среди пленных не оказалось Сапы-мирахыра. Никто не видел, куда он делся, а может, кто и видел, да молчал.

– Если не найдем главаря, считайте, что и победы не было, – нервничая, говорил Кучеренко.

«Аллах, где он мог отстать от нас? – напряженно думал охотник.– Нет, не отставал, я видел его, когда спускались в эту низину. Вот и конь его».

Вдруг он вскочил и побежал к колодцу.

– Эй, мирахыр, вылезай! Бой окончен, твои люди все до единого сдались красным!

Из колодца глубиной чуть не в двадцать саженей донесся шорох, потом послышался кашель, наконец показалась голова в тельпеке. Сапа поднимался по лестнице, которую мастер колодезного дела соорудил для себя,– приходится ведь чистить и ремонтировать колодцы.

Командир, убежденный, что Аллакули бесплатно и палочки с земли не подымет, сказал ему:

– Товарищ, выбирай – коня тебе, верблюда, оружие? Мы теперь богаты. – И указал глазами на басмаческих скакунов, их новенькие одиннадцатизарядные винтовки.– Ты помог нам ядовитую змею поймать.

Аллакули усмехнулся и качнул головой, но так как командир не отходил и смотрел на него вопрошающе, сказал:

– Дай мне, если можно, портрет твоего падиша... ну, этого... Ленина.

Позже, в селе, командир узнал, что в ночь после их беседы нагрянули басмачи и насильно уволокли охотника с собой, боясь, как бы он их не выдал.

Перевод Н. Желниной.