Текст книги "Мой дом - пустыня (сборник)"
Автор книги: Аллаберды Хаидов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)
8
Черныш вспомнил уроки, преподанные ему матерью. Она учила детеныша гулять подальше от людей и собак, а на охоту выходить лишь с наступлением темноты. Как, оказывается, права была старая шакалиха-мать.
Черныш забрался под сухой куст и решил отлежаться там до наступления темноты. Когда стемнеет, он еще поохотится немного на глупых сусликов, а затем до самого утра следующего дня будет идти вдоль канала, искать свое желанное убежище...
Прошло много дней. Очень много. Кто мог сосчитать их? Но каждую ночь Черныш был в пути. Ночи кончались слишком быстро, а он все не мог дойти до молодого леса, который считал своим.
Много раз Черныш осторожно обходил поселки, раскинувшиеся на берегу канала, плутал в оголенных, застывших полях. Он опасался плотин: там на него не однажды пытались наброситься собаки сторожей. Как-то за Чернышом гналась маленькая шавка, размером с кошку. Шакалу стало стыдно удирать от такой пигалицы. Он круто повернул назад, схватил собачонку за шиворот и бросил в кусты. Она завыла от боли и досады, это услышал ее хозяин и с ружьем выбежал из сторожевой будки. В темноте он ничего не мог разобрать, а потому просто пальнул в воздух...
Наконец Черныш увидел соседствующие одно с другим озера. У этих озер росли высокие, но почти голые, с облетевшими листьями деревья. Несколько часов бегал шакаленок, все разглядывая и обнюхивая. Сухой овраг с кустами ежевики на берегах показался очень знакомым, но все же Черныш не узнавал своего обиталища. Чужими казались эти деревья без листьев, земля без ягод. Солнце пряталось за черными тучами, порывисто дул злой, холодный ветер, а Черныш-то был убежден, что вокруг его логова всегда зелено и жарко.
Беспощадный ветер пытался прогнать с озер прилетевших сюда на зимовку птиц – кашкалдаков. Птицы жались к высоким густым камышам и старались не выходить из воды, но некоторые выбирались на берег погреться. Черныш поймал раненую кем-то птицу и съел. В воду он не лез: понимал, что изловить крепкую, здоровую птицу ему не под силу, особенно если они сидят в камышах, прижавшись одна к другой.
Под утро бродячий шакал нырнул в лес, чтобы найти укрытие от дневного света и врагов. Случайно он очутился на том месте, где в прошлом году разбила свой лагерь экспедиция звероловов, и замер от неожиданности. Он узнал загон для коз, узнал дерево, на котором, к сожалению, всего лишь однажды росло жареное мясо, узнал даже проржавевшие банки от рыбных консервов. И шакаленок начал заново обследовать лес.
Теперь он уже не бродил, а бежал в поисках проложенной некогда тропки.
Больше всего хотел он в эти минуты увидеть кусты джиды с протянувшимися по земле угловатыми ветвями. Если он найдет эти кусты, тогда, возможно, он поверит, что голый лес без листьев, с печальными стволами, между которыми разгуливает злой ветер, и есть его вторая родина.
И Черныш нашел их – заросли дикой маслины, джиды. Сухие листья осыпались с веток на землю, но зато сверху, с деревьев, нападало множество других листьев, и они превратили заросли в теплый шалаш.
Черныш забрался в свое старое логово. Он тщательно обнюхал все углы, проверяя, не было ли тут других зверей, но ощутил лишь запах прелых листьев.
Молодой шакал погрузился в дремоту. Он тихо повизгивал во сне, вспоминая, должно быть, тесную клетку, черные ливневые тучи, снег и холод, привычные там, где засыпает солнце. Ему было страшно: а вдруг больше никогда не наступит жара, вдруг навсегда умерли вкусные плоды и фрукты?
Когда на небе, оторвавшись от деревьев, взошла луна, Черныш жалобно завыл. Голос его пронзительно и резко прозвучал в тихом застывшем лесу. И тут откуда-то издалека донесся ответный вой другого шакала.
Словно сразу налившись силой, Черныш поднялся и завыл во весь голос. И снова на вой этот откликнулся другой шакал.
К голосам двух шакалов вскоре присоединился третий.
Не обращая внимания ни на луну с ее холодными колючими лучами, ни на злой ветер, Черныш выбрался из логова и побежал навстречу шакалу, который позвал его первым.
Он мчался между деревьями, и ему уже представлялось, что зимний холод ничуть не хуже летнего зноя, а сухая ягода, попавшаяся на земле, куда вкуснее тех, летних.
Не страшны казались ему ни холод, ни стужа, потому что самое лучшее – жить среди своих сородичей, прячась днем от врагов и яркого света, а по ночам выходя на охоту.
Перевод О. Романченко.
МОЙ ДОМ – ПУСТЫНЯ
(повесть)
1
Петляя меж барханами, неспешно двигался через пустыню грузовик. Только на такырах молодой водитель мог прибавить скорость и тем унять свое нетерпение. А пассажир, почтенный яшули в огромном коричневом тельпеке, напротив, был доволен тем, что путешествие протекает медленно. С пристальным вниманием разглядывал песчаные холмы, движущиеся навстречу, провожал глазами шустрых зайцев, перебегающих дорогу перед самыми колесами машины, следил за ястребом, терпеливо парящем в небе. Казалось, старик хотел, чтоб все увиденное с фотографической точностью запечатлелось в его памяти.
Так оно и было, именно этого, неосознанно, конечно, добивался Юсуп-ага, потому что вчера вечером его торжественно проводили на пенсию, и он сейчас ехал в пески, чтобы проститься с теми местами, где прошла жизнь.
А проводы и впрямь получились торжественные. Даже цветы ему преподнесли. Юсуп-ага никогда прежде не получал в подарок цветов и сам никому не дарил их – и в голову не пришло бы. Он полагал, что человеку, которого уважаешь, можно подарить халат, нож, добрую чабанскую палку и еще что-нибудь в этом роде. Но цветы...
«Я же не ребенок, чтоб ходить и нюхать цветочки,– ворчал себе в бороду Юсуп-ага. Подаренный букет он украдкой бросил в корыто барану.
Затея с пенсией безмерно его огорчила. Вчера вечером после всяких лестных слов, сказанных председателем Нуретдином, – о выполненном долге, о смелости, о самоотверженности, о каком-то праве на отдых,– он встал и спросил: почему выпроваживают на пенсию человека, у которого глаза еще зорки, слух чуток, поступь легка и рассудок в порядке? Все, кто был на собрании, посмеялись, решили – шутит старик. А он и не думал шутить, какие тут шутки...
Грузовик добрался до Центрального пункта. Несколько кибиток, многокомнатный жилой дом, хранилище для кормов, утепленные кошары, где выхаживают слабых овец, и сплетение песчано-пыльных дорог, уходящих к дальним чабанским кошам, – вот что такое Центральный пункт. Главное его украшение – громадное тутовое дерево. Оно горделиво высится, единственное на всю округу. Иссушенная почва, палящий зной, ветер, несущий тучи песка, – все ему нипочем. Вероятно, корни дерева достигли водоносных пластов – даже в самую жаркую пору листва его не утрачивала ярко-зеленого цвета. Средь ветвей тутовника круглый год бойко щебетали воробьи. «Это дерево не только людям, и птицам на радость!» – не раз говорил Юсуп-ага.
Раньше здесь было большое селение скотоводов. В нем семьдесят три года назад и появился на свет Юсуп, нынешний Юсуп-ага, чабан. Теперь селение переместилось на юг, туда, где кончаются пески и начинается степь. Три колхоза объединились и вот уже несколько лет сеют хлопок. Очень прибыльное дело. Все благословляют Каракумский канал, напоивший плодородные степи, называют его каналом счастья. «Очевидно, хлопок важнее, чем овцы. Народ мудр, если народ так считает, значит, так оно и есть»,– думает Юсуп-ага. Однако в глубине души он сохранил убеждение, что овцы людям нужнее всего.
Шофер грузовика – он привез для чабанов муку, чай и сахар – охотно принял приглашение пообедать. Юсуп-ага, отрицательно покачав головой, пошел искать свою лошадь. Та, стреноженная, со вчерашнего дня паслась за домом, – подпрыгивая, щипала траву на полянке. Увидела хозяина – захрапела, зафыркала, приветствуя его. Юсуп-ага мысленно обратился к лошади с такими словами:
«Придется нам с тобой расстаться. Я теперь буду жить в колхозном поселке, там нет лужаек, на которых ты могла бы пастись. А держать тебя на привязи и кормить из мешка было бы жестоко. Нет, так я с тобой не поступлю, верная моя скотинка. Оставайся тут, на воле».
Вслух он, разумеется, ничего не сказал. Со скотиной переговариваются только в сказках. Либо напившись допьяна. А Юсуп-ага был реалист. Водки же или вина отродясь в рот не брал.
Снял путы, сел на лошадь и тронул по пыльной дороге.. Крича и размахивая руками, вдогонку ему бросился мальчишка лет семи. Старик остановил лошадь. Мальчишка выпалил, еле переводя дух:
– Мама велела спросить: «Далеко ли направляется Юсуп-ага?»
Права мать этого мальчишки, в пустыне нельзя уезжать, никому не сказав куда.
– Передай матери – Юсуп-ага едет к Новрузу. Потом поедет к Салиху.
Мальчишка кивнул и умчался.
В небе появились тучи. Серые, тяжелые – осенние. «Неужто будет дождь? Рановато!– подумал старик. – А, пусть его». В самом деле, что ему дождь, чекмень и тельпек – надежная защита.
Тучи ползли по небу неторопливо, так же неторопливо трусила кобылка Юсуп-ага. В пустыне вообще все делается медленно. Овцы бредут – кажется, еле ноги переставляют, верблюд тоже не спешит. А черепаха? Зато живет как долго! Юсуп-ага – истинный сын пустыни. Он тоже все делает не спеша – ест, чай пьет, говорит, шагает за отарой. Тем более теперь не станет он понукать свою лошаденку.
Дорога, которую старик выбрал, привела к колодцу. Возле этого колодца, в окрестностях его, прошла, можно оказать, вся молодость Юсупа. Здесь он чабанить начал. Когда возникли разговоры о том, что белый царь затеял войну с королем Германии, он уж год как стал подпаском. Ему тогда минуло четырнадцать. Какое дело четырнадцатилетнему подпаску до чьей-то там войны за тридевять земель? Юсуп твердо был уверен, что его предназначение на земле – пасти овец, и неутомимо перегонял с пастбища на пастбище байскую отару, за что бай кормил его, правда, не сказать, чтоб досыта.
После свержения белого царя, во время установления новых порядков, он тоже пас овец, теперь даже с большим усердием, так как из подпаска стал чабаном. От бая он получал свой хлеб и чай, а еще смену одежды и двух овец в год.
Впервые с представителями новой власти он встретился, когда ему исполнилось тридцать лет. Большевики специально приехали к нему на кош. Спокойные, обходительные, рассудительные люди, они пробыли с ним целый день, беседовали во время долгих чаепитий и такого порассказали, что он почувствовал себя вновь родившимся на свет. Тридцать лет он жил так, как должно, и, оказывается, невероятно смотрел на вещи. Ведь ясно же, что скот, вот эти овцы, должны принадлежать не бездельнику баю, а таким, как он, Юсуп, труженикам. В тот же день он написал заявление о вступлении в колхоз. Вернее, заявление написал один из приехавших, а чабан приложил к бумажке свой измазанный синей краской палец, подтверждая, что все написанное сказано им...
Юсуп-ага спешился и вошел в чабанский домик, стоящий близ колодца. Там никого не было, как и обычно в это время дня. Он прилег на кошму и задремал было, но снаружи послышался треск мотоцикла. Потом кто-то отворил дверь и тут же прикрыл, не желая, видимо, тревожить сон старого человека. Юсуп-ага спросил:
– Новруз, это ты?
– Я. Салам алейкум, Юсуп-ага, – ответил хозяин домика, вновь появляясь на пороге.
Легко, без видимых усилий, старик поднялся с кошмы и вышел вслед за Новрузом.
– Где твои овцы? – спросил он, высматривая в песках отару.
– Появятся минут через пятнадцать.
Новруз запустил движок.
– Как трудно было раньше поить овец, – заметил Юсуп-ага. – А теперь вода сама поднимается с глубины в двадцать саженей. Пей – не хочу!
Прозрачная, студеная вода заполняла поилки.
– Это все техника, – откликнулся Новруз.
Как он и предсказывал, минут через пятнадцать на гребне дальнего бархана появились первые бараны – вожаки. Почуяв воду, они стремглав бросились вниз, к поилкам, за ними, возбужденно блея, следовала отара.
От обеда Юсуп-ага опять отказался, но чтобы не обидеть хозяина, а, напротив, выказать ему свое уважение, снял пробу со всего, что лежало на сачаке, и со знанием дела похвалил овечий сыр, приготовленный Новрузом собственноручно.
Польщенный хозяин стал усиленно предлагать Юсупу-ага дыни, арбузы, даже яблоки, правда, еще незрелые, – все теперь доставляют машины на чабанские коши.
– Да, – согласился Юсуп-ага, но попросил: – Подай-ка лучше то, чего жаждет моя душа.
– Зеленого чаю! – угадал Новруз.
Отставив опорожненные чайники, чабаны заговорили о том, что обоих, пусть не в равной мере, занимало и волновало в эти дни.
– Значит, решили на пенсию выйти, яшули?
– На пенсию меня выпроводили, – сердито ответил Юсуп-ага. – Ну, сам скажи!– воскликнул он с наивной самоуверенностью, которая, впрочем, имела под собой почву. – Кто из вас лучше меня сможет пасти овец? Пустыня книга. Кто из вас сможет прочесть и понять ее лучше, чем я? Даром – неграмотный. – Не дав собеседнику рта раскрыть, он продолжал, все больше горячась: – Глаза видят, ноги ступают твердо, слух острый, память тоже пока не изменяет – всех овец в своей отаре знаю наперечет. Ну, скажи, чего еще надо этому правлению? «Иди отдыхай», – говорят. К чему это мне? В прошлую весну я простудился и болел, видно, потому меня и выпроваживают. А что, другие не простуживаются, не болеют?
– Со всяким может случиться, – утешая старика, ответил Новруз. – Я другое слышал, яшули. Ваш сын, городской, крепко поговорил с Нуретдином. Сказал ему, что никто не имеет права заставлять семидесятилетнего старика и в зной, и стужу бродить за овцами в дикой пустыне. Ну, председатель после этого и...
– Так и назвал – дикая? – перебил Юсуп-ага.
– Я рассказываю, что слышал.
– Разве наша пустыня дикая?
Пожав плечами, – мол, не он же это сказал, – Новруз добавил:
– Сын собирается увезти вас в город.
Юсуп-ага улыбнулся.
– Не поеду. Что мне делать в городе?
– Ну, не скажите, яшули. В городе очень интересно. Неплохо бы пожить там...
– А мне и тут хорошо. Не знаю ничего интереснее этих просторов. Куда ни глянь, края не видать.– В голосе старика появились мечтательные нотки, взор затуманился. – Барханные узоры, что твой ковер в богатой юрте. Овцы бредут за травой, ты – за овцами. Залегла отара – ты тоже ложишься рядышком на чистый песок. Считаешь звезды в ясном небе да думаешь свою думку. Глядишь, задремал незаметно... В этих краях, пожалуй, не сыщешь места, где бы мы с тобой не ночевали у костра, а? Теперь колхоз построил вам кирпичный дом. В нем, конечно, тепло, светло, ветер не дует... Да... не дует ветер, не убаюкивает... Звезд тоже не увидите, засыпая и просыпаясь... А я – я буду, как курица, ворошить землю на своем меллеке (Меллек – приусадебный участок)...
Неведомая доселе тоска сдавила сердце Юсупа-ага, стиснула его горло, он вынужден был умолкнуть. Новруз украдкой бросил на него встревоженный взгляд.
– Куда вы дальше, яшули?
– Поеду к Салиху. А тебе пора поднимать отару и гнать на выпас. Я тронусь в путь, когда солнце сядет.
Оставшись один, Юсуп-ага постелил кошму на веранде чабанского домика, бросил подушку, заварил себе еще чайничек чаю. Ему хотелось перебрать в памяти события прошлого, но воспоминания, показавшись, словно небо в разрыве осенних туч, исчезали, уступая место безрадостным мыслям о будущем. Юсуп-ага о завтрашнем своем дне думать не хотел, поэтому отправился в путь раньше, чем намеревался.
Повинуясь твердой руке хозяина, лошадь свернула с тропы и затрусила по бездорожью на север. Юсуп-ага ориентировался по приметам, известным ему одному. Движение успокоило его, сняло досаду, а тут еще емшаном пахнуло в лицо – трава эта осенью особенно сильно пахнет. С наслаждением вдыхал он сухой, горьковатый воздух пустыни.
Рыжая дрофа испуганно рванулась прочь почти из-под копыт лошади. Взлетела тяжело и снова села поодаль. В былые годы Юсуп-ага охотился на дроф весной и осенью, немало пострелял их. Теперь он испытал чувство острого сожаления: зачем губил этих птиц? Если в песках, кроме овец и чабанов, никого не останется, людям будет очень скучно.
Солнце село. Зоркие глаза Юсупа-ага отыскали довольно далеко на севере мигающий огонек. Еще один чабанский кош, туда он путь и держит...
Примерно через час он достиг цели. Пахло дымом костра, слышалось блеяние овец, глухое рычание собак. Миг – и собака возникла перед ним. На ее неистовый лай примчалась другая. Они недвусмысленно дали понять, что дальше двигаться не стоит. От костра поспешно поднялся парень и отогнал собак.
– Салам алейкум, Юсуп-ага,– сказал он, узнав приехавшего.
– Жив-здоров, пальван? Это ведь кош Салиха?
– Ну да, его. – Подпасок помог старику спешиться. – Давайте ваш хурджун, яшули, отнесу в дом.
А старика уже радушно приветствовал чабан Салих...
В полночь проголодавшиеся овцы встали с мест, заблеяли, затоптались. По ночам Салих всегда сам гонял отару на выпас, но теперь ему неудобно было покидать гостя, поэтому он хотел разбудить сына.
– Не надо рушить крепкий молодой сон, – сказал Юсуп-ага. – Сам иди с отарой. Я тоже сейчас уеду.
– Куда это ты поедешь в ночь?
– На Кровавый колодец.
– Зачем? Сейчас там никто отар не пасет.
– А мне отары не нужны. Я прощаюсь с пустыней. Песок тех мест пропитан и моей кровью. Поистине кровавый колодец. Я непременно должен побывать там.
Гость умолк, задумался. Хозяин не смел нарушить молчание.
– Ты ведь тоже был свидетелем тех событий, – снова заговорил Юсуп-ага. – Правда, мальчонкой еще. Помнишь хоть что-нибудь?
– Помню. Та ночь навсегда в память врезалась. Хочешь, я поеду с тобой, яшули?
– Поедем, – поколебавшись (жаль все же будить парнишку) согласился Юсуп-ага.
Пока он взнуздывал лошадь, Салих разбудил сына. Тот долго не мог сообразить, зачем его подняли с постели, потом взял палку и пошел к отаре.
В пути Юсуп-ага с Салихом расстались. Дело в том, что старый чабан терпеть не мог мотоциклов. Вредная машина, считал он, опасная. Где-нибудь в дебрях пустыни продырявится резиновое колесо или бензин кончится, что тогда делать путнику? К тому же шуму от нее много и вони.
– Поезжай к колодцу один и подожди меня там,– морщась, сказал он Салиху. – Все равно вперед выскакиваешь. Где уж моей кобыле с твоим гремучим скакуном тягаться...
Салих укатил, смолк треск мотоцикла, без следа развеялась гарь. Снова Юсуп-ага был один среди необозримых просторов. На земле бесконечные ряды барханов, в небе золотые цепи звезд. По звездам найдет он дорогу на Кровавый колодец, где в одну из таких вот ночей была безвинно пролита его кровь.
Юсуп-ага стал по пальцам считать: сколько лет не был он на Кровавом колодце? Выходило – десять. Не случись этой пенсии, он, может, еще десять лет не попал бы туда. А теперь надо, надо.
За шестьдесят лет пустыня стала ему дорога и нужна, как может быть нужен близкий, родной человек – мать, отец, старший брат...
Зимняя стужа, словно мудрый лекарь, вымораживает из человека гниль и сырость, бодрит его мышцы, проясняет ум. А до чего же сладко дремлется зимой у жаркого сазакового костра! Весна в пустыне – время немыслимой красоты. Травы так обильны, высоки! А цветы!.. Все семь красок мироздания ярко сверкают под лучами обновленного солнца. И, словно гости на той, со всех концов земли слетаются птицы. Осенью тоже. Прямо темно от птиц...
И он должен все это покинуть!..
Опять тоска сжала сердце жесткой рукой. Прочь, прочь!.. Юсуп-ага даже головой тряхнул и заторопил лошадь.
У Кровавого колодца его поджидал Салих. Когда старик спешился, тот сказал, глядя на часы:
– Ты добрался сюда за два часа, яшули. Юсуп-ага уловил скрытый смысл этих слов, но пренебрег им, так как не считал скорость преимуществом.
– Огня не разводи, – попросил он. – Мне хочется, чтоб вокруг было так же темно, как в ту ночь.
Сняв с гвоздика у двери ключ, Салих отпер дверь чабанского домика и вскипятил чай на газовой плите.
– Где стелить кошму?
– А где мы были в ту ночь?
Салих постоял, подумал, поглядел вокруг и раскатал цветастый войлок шагах в пятидесяти от колодца, близ руин какого-то древнего строения. Юсуп-ага удовлетворенно кивнул – место найдено правильно.
Сели пить чай. Салих все поглядывал на циферблат и наконец сказал:
– Сейчас два часа тридцать минут. Через полчаса время, когда явились они.
– Откуда ты знаешь так точно? – изумился Юсуп-ага.
– Я установил это позже. Петухи кричат трижды за ночь – в двенадцать, в три и в шесть. Бай прискакал, когда петухи пропели второй раз.
Смежив веки, полулежал на кошме Юсуп-ага и вспоминал события сорокалетней давности. Вот такая же ночь была в сентябре 1930 года... Он и двенадцатилетний подпасок Салих спали на кошме у догорающего костра. Вдруг залаяла собака, донесся конский топот. Кого это несет?
«Бай-ага едет проверять своих баранов», – высказал догадку Салих.
Дрожь опасения пробрала чабана. Никогда не приезжал хозяин с проверкой среди ночи. И теперь не для проверки явился.
Бай приехал в сопровождении вооруженной свиты. Юсуп принял у него коня, отвел к коновязи. В нарушение всех приличий, бай не произнес приветствия и традиционных вопросов о житье-бытье. Юсупу тоже не дал выполнить ритуал, спросил в лоб:
«Ты подал заявление в колхоз?»
«Да».
«Глупая выходка. Зачем тебе колхоз? Что ты будешь там делать? К тому же народ поднял восстание против новых порядков. Пока не кончится вся эта суматоха, овец следует пасти в уединенном месте. Гони отару на запад».
Куда девалась обычная робость чабана! Юсуп ответил решительно:
«Я не погоню твою отару на запад. И вообще не буду ее пасти. Вчера еще сказал об этом твоему младшему брату. Жду только, чтобы кто-нибудь принял у меня овец».
Повинуясь байскому взгляду, рослый джигит со свирепым лицом подошел к Юсупу. Тот не успел и сообразить, что к чему, как руки его были скручены за спиной,
«Ну-ка, подумай, – ощерясь, сказал свирепый джигит. – Ты и впрямь не хочешь пасти овец бая-ага?»
Юсуп промолчал. По правде говоря, он растерялся. Как же так? Отныне у баев не должно быть тысячных отар. У многих уже овец отобрали. А этот не подчиняется комиссии. Но ведь люди комиссии сказали, что вернутся с отрядом и не дадут в обиду бедняков, подавших заявление в колхоз! А у него скручены за спиной руки...
«Оглох?! – Джигит яростно стеганул плеткой воздух перед носом Юсупа. – Будешь ты пасти овец бая-ага или нет? Отвечай!»
«У баев не должно быть овец».
«У баев были, есть и будут овцы».
«Я не стану их пасти. Я вступлю в колхоз».
Бай мигнул, свирепый джигит поспешил к нему, наклонился почтительно, выслушивая приказание. До ушей Юсупа донеслось:
«В назидание другим отправьте его душу в преисподнюю».
«Чью это душу хочет он отправить в преисподнюю?»– как-то вяло подумал Юсуп, и тут ему велели повернуться и идти. Не успел он сделать трех шагов, как сзади прозвучал щелчок выстрела. Юсуп ощутил острое жжение в спине и повернулся, чтобы увидеть, что происходит, но в этот миг один край пустыни приподнялся, второй опустился и пустыня перевернулась, накрыв собой чабана...
...Тьма немного сдвинулась в сторону. До сознания Юсупа донесся голос:
«Скоро придет в себя. Теперь ему черт не страшен».
Юсуп с трудом размежил веки и увидел рыжеусого человека. Тот был в военной одежде и склонился над ним, выжидательно глядя ему в лицо. Заметив, что Юсуп открыл глаза, сказал: «Товарищ!»
Товарищ!
...Юсуп-ага проснулся потому, что кто-то тронул его за плечо. Салих.
– Отчего ты кричал, яшули?
– Разве я кричал?
– Диким голосом: «Товарищ!» Звал, что ли, кого?
– Мне снился сон. Увидел во всех подробностях события той ночи.
– А-а. Значит, ты звал командира отряда?
– Да. Показалось – он хочет уйти от меня.
– Бая тоже видел?
– Видел.
– А мне ничего не снилось, – сказал Салих, глядя на светлеющее небо.
– Твой мотоцикл не поломался?'
– Нет.
– А бензин есть?
– Много еще.
– Тогда поезжай к отаре личного скота, привези одну мою овечку.
– Зачем же в такую даль тащиться, яшули? Мяса мы с тобой и поблизости раздобудем.
– Хочу провести здесь день и еще одну ночь. Может, снова приснится тот сон. Хочу увидеть, как красный командир меня не покинул, остался со мной мой товарищ.
