Текст книги "Мой дом - пустыня (сборник)"
Автор книги: Аллаберды Хаидов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)
БАРС
(руссказ)
Острые отроги гор похожи на зубы в ощеренной пасти какого-то неведомого зверя. Они темнеют, когда случайное облако приглушает солнечное сияние, они влажно и хищно взблескивают, когда обрушивается на них поток света. Кажется, чудище затаилось и терпеливо ждет свою добычу – ждет час, день, вечность.
Но это чисто человеческая фантазия. У барса горные отроги не вызывают никаких ассоциаций. Они лениво лежат в тени на скальной площадке, почти неотличимые по цвету от каменной россыпи. Он сыт, полон истомы и мог бы даже замурлыкать от избытка благодушия. Однако понимает, что не к лицу властелину гор мурлыкать, словно несмышленому котенку, и поэтому сдерживает свое желание.
Желтые, похожие на янтарь глаза барса полузакрыты. Но и сквозь узкие щелочки он прекрасно видит все, что творится в ущелье. Вот крадется знакомая куцая лиса. Особой симпатии к ней барс не испытывает – сказывается врожденная неприязнь кошачьей породы к лисам, шакалам, волкам и прочей собачьей братии. Он куцую не трогает – привык к ней. Живет она тихо и скромно. Правда, порой таскает остатки его, барсовой, добычи. Он это терпит: джейранье стадо, которое он «пасет», велико, недостатка в свежей еде не ощущается.
За кем же охотится куцая? Ага, понятно: куропатка ведет на водопой своих великовозрастных отпрысков, и лиса решила воспользоваться удобным моментом. В данном случае сочувствие барса на стороне лисы. Кекликов он недолюбливает. Мясо у них вкусное, однако слишком мало его и слишком много перьев. А главное – очень уж суматошны и бестолковы. Крадется барс к джейранам, а куропатки в траве. Нет чтобы потихоньку убраться с дороги – сидят, затаившись до тех пор, пока носом в них не ткнешься. Только тогда улетают и шуму поднимают столько, что уж ни о какой охоте думать не приходится. Хоть бы всех их куцая передавила!
Барс непроизвольно подбирается, и мускулы его начинают подрагивать, словно это он охотится, а не лиса. Внимательно следит за куцей, уже откровенно заинтересованный исходом охоты. Вот лиса затаилась. Прыгнула. Поспешила! Улетела куропатка, только несколько перышек осталось. Ну и дура, ходи голодная! Барс презрительно отвернулся от неудачницы.
Солнце поднималось все выше, тени перемещались. Желтое пятно света легло на край площадки, поползло к лапе барса. Покосился на пятно, подтянул лапу. Пожалуй, пора домой – пещера хранит ласковую прохладу ночи, там он сладко уснет до захода солнца.
Последний раз окинув взглядом ущелье, барс приподнялся. И замер. Звук, заставивший его насторожиться, не оставлял сомнений – это перепуганные джейраны. Плотным табунком выскочили они из-за поворота и, не сбавляя скорости, промчались мимо. Барсу ничего не стоило поймать одного из них, но он был сыт, а для забавы не убивал.
Его в этот момент занимало другое: кто напугал джейранов? Его джейранов, его собственное стадо, на которое никто, кроме него, не имел прав! Как-то попыталось оспорить его право семейство пришлых волков. Все вместе они были сильнее барса, но он выследил их поодиночке и убил – волка, волчицу, и двух волчат-переярков. Потом заявился бродяга барс. Это был бой на равных, и чужак убрался подобру-поздорову. Может, снова он? На этот раз так легко не отделается.
Барс усиленно принюхивался и раздражался, оттого что ветер дует не к нему, а в сторону неведомого врага. Вспомнилось, что еще на заре далеко в низине, скрытой от взора зарослями арчи, кто-то долго выл и рычал дурным голосом. Может, это он гонится теперь за джейранами?
Наконец чуткое ухо уловило шорох катящихся камней, и барс сжался в тугой ком мускулов, готовых каждый миг бросить его на пришельца. Шорох становился все явственнее. Потом из-за поворота появился Двуногий. Барс вздрогнул и чуть расслабился.
Вышел второй Двуногий. Они присели на корточки возле большого валуна и стали смотреть по сторонам. Наклонились к земле. Может, они не джейранов вынюхивают, а его, барса? Но почему же они не чуют запаха, ветер-то дует прямо на них? И зайца не чуют, хотя тот совсем рядом с ними притаился.
Вот выпрямились, пошли по тропинке. Заяц сиганул в сторону и юркнул под арчовый куст. Двуногий дрогнул, замер. Испугался? Но зайца не боятся даже джейраны! А что, если рявкнуть на Двуногих погромче, предупредить, чтобы убирались с чужого участка?
Но барс не рявкнул – что-то его удержало. Он весь дрожал от желания прыгнуть, когда Двуногие проходили мимо, и опять же смутное опасение принуждало его не шевелиться, лишь плотнее прижиматься к скале.
Когда Двуногие скрылись из виду, барс мягко, не шевельнув ни единого камешка, спрыгнул на тропу, понюхал следы. Они пахли так же, как прошлой весной, когда Двуногие появились в его владениях.
Собственно, была еще самая ранняя весна, и ее хмельное дыхание туманило голову владыки гор, как и всему живому. Барс по натуре отшельник, он предпочитает и жить, и сражаться, и умирать в одиночку. Однако в конце зимы, когда оглушительным становится птичий гомон и свист, когда теплой, волнующей влажностью начинает дышать сама земля, даже барс тяготится одиночеством. Неприкаянно бродит он по своим владениям, часто не обращая внимания на легкую добычу, и не рычит, а громко мурлычет, как большая тоскующая кошка. Он беззастенчиво и бездумно нарушает границы чужих владений и не успокаивается, пока не услышит ответного мяуканья.
Любовный хмель проходит быстро. Расставаясь с подругой, барс уже посматривает на нее холодновато.
Так было и в прошлый раз. Покинув мать своих будущих детенышей, которых он, по всей вероятности, никогда и не увидит, барс возвращался в свое ущелье, усталый, голодный, полный стремления хватать и терзать живую плоть. Путь пролегал через предгорную низину, и там он вдруг увидел притаившееся незнакомое существо. Очертаниями и грязновато-блеклой окраской – желтое с зеленым – оно напоминало черепаху. Но, во-первых, таких огромных и нелепых черепах ему еще никогда не встречалось, во-вторых, пахло оно незнакомо – едко и отвратительно. Барс даже чихнул, потер нос лапой и на всякий случай негромко зарычал, хотя существо, кажется, не собиралось на него нападать.
Осмелев, он походил вокруг, и ноздрей его коснулся новый запах. Запах вел в горы, в ущелье! Барс вознегодовал и немедленно кинулся по следам пришельцев, пылая жаждой убийства. Следы становились все отчетливее, к ним примешался запах джейрана. Для барса было ясно, что эта матка с детенышем и что пришельцы идут именно за ними. Это был грабеж, наглое нарушение всех законов. Но тут ухнул и прокатился по горам удар грома, за ним второй и третий. Горы, как и барс, любящие покой, отозвались негодующим ворчанием, глухим гулом недовольства.
Барс остановился и недоуменно поднял морду. Он знал, что за грохотом обычно сверху льется вода, это неприятно, и надо прятаться в укрытие. Однако небо было безоблачным, дождем и не пахло. Но гром остудил ярость зверя, вернув ему обычную осторожность, – он свернул с тропы и полез по скалам. И вовремя – на тропе появились Двуногие. Один из них тащил на спине джейраниху, другой нес две кривые палки.
До этого барсу не приходилось встречаться с людьми, и раздражение уступило место любопытству. Вслед за Двуногими он спустился в лощину. Здесь он стал свидетелем новых чудес. Двуногие разодрали панцирь черепахи, и там образовалось нечто похожее на небольшую пещеру. В нее швырнули джейраниху, залезли сами. Черепаха хрюкнула затряслась и вдруг дико взревела. Барс от неожиданности подскочил на месте, как мячик и гоже рявкнул Из черепахи сверкнул огонь, грохнуло, что-го со свистом стегнуло по веткам арчи, под которой укрылся барс Он не знал, что это картечь, но почуял опасность и поспешил убраться подальше. Уже издали он видел, как черепаха тронулась с места, поползла все быстрее и быстрее, пока не скрылась из глаз.
За год барс успел позабыть об этом происшествии. Но вот Двуногие появились снова, и в памяти зверя зашевелилось что-то недоброе и тревожное. Он пошел по следу охотников.
Долго выискивали Двуногие убежавших джейранов. Барс смотрел на них и удивлялся их глупости: чего они карабкаются по скалам, когда даже кеклики знают, что джейраны по выступам, опоясывающим гору с севера, давно уже вернулись на то место, откуда их спугнули... Он сам, когда не было особой охоты размять мускулы в погоне, пользовался этой глупой привычкой джейранов, чтобы, спугнув, залечь на их обратной тропе и взять прямо налетавшую на него добычу.
Уже совсем стемнело, когда охотники не солоно хлебавши, конвоируемые барсом, спустились из ущелья в низину. Они развели костер, подвесили над огнем чайник, достали из машины снедь и бутылку водки.
А для барса наступило время охоты, но он колебался, издали наблюдая, как Двуногие возятся вокруг своей черепахи. Охотиться не хотелось: слишком обильным был завтрак, к тому же не удалось отдохнуть.
Пока он гадал, в низине вспыхнул огонь. Барс удивился, так как свет был необычным – неровным, движущимся, словно живое существо. Зверь долго смотрел на него, пока любопытство не возобладало над всеми прочими чувствами. И тогда барс подобрался поближе, прилег в зарослях ежевики. Двуногие ели, махали передними лапами, издавали громкие неприятные звуки. Особенно раздражали резкие, однообразно чередующиеся возгласы. Барс не понимал, что люди хохочут, и в горле у него рокотало сдерживаемое рычание.
Охотники кончили ужин. Один из них швырнул пустую бутылку в кусты ежевики. Барс воспринял это как нарушение его нейтралитета и перестал сдерживать рвущийся из горла рык. Он не собирался нападать, он просто заявлял Двуногим о своем присутствии и о своем праве на эту землю.
Двуногие заметались. Один из них схватил палку. Из палки вырвалось ослепительное пламя, грянул гром, и острая боль обожгла бедро барса. Он знал, каким горячим бывает раскаленный солнцем камень, но эта боль была горячее, и барс большими прыжками помчался в темноту. За спиной еще раз грохнуло, неведомый жук свирепо просвистел над головой.
Барс не пошел в свою пещеру, а отыскал себе укромный уголок в ближних скалах и всю ночь зализывал рану. Его слегка лихорадило. Перед рассветом он спустился к ручью, но много лакать не стал – вода расслабляет, а он должен чувствовать себя сильным для борьбы. Война объявлена не им, но она объявлена. И теперь оставалось либо признать силу Двуногих и покинуть обжитые места, либо сражаться. Барс предпочел последнее.
Когда верхушки гор стали розовыми, Двуногие зашевелились. Их голоса доносились до него как дальний комариный писк, но барс зло прижал уши, оскалился и глухо заворчал.
Потом Двуногие пошли в горы. Барс пропустил их и пошел следом. Древний инстинкт, который еще в незапамятные времена заставлял его предков уступать дорогу человеку, подсказывал, что враги сильнее его. И потому он выбрал тактику, которую применил когда-то в борьбе с волчьей стаей: решил нападать на Двуногих поодиночке.
Случая пришлось ждать долго. И постепенно боевой пыл остывал, уступая место усталости. Тем более что и раненая нога ныла, ступать на нее было больно, и голод начал заявлять о себе. Барс проглотил на ходу несколько ящериц, но это была не пища, а так, недоразумение одно.
Все же терпение его было вознаграждено: Двуногие решили наконец разойтись. Один направился дальше по джейраньей тропе, а другой стал спускаться, пробиваясь сквозь заросли арчи. Барс поколебался несколько мгновений и двинулся за ним.
Он полз между камнями и сам походил на продолговатый камень. Он ступал мягкими подушечками лап по мягкой траве, и шаг его был неслышным, как полет серой совы. Если бы еще чуточку улеглось раздражение, не так бы сосало в желудке и не болела нога!..
Охотник присел отдохнуть. Барс тоже прилег. Их разделяло не больше десяти шагов – два прыжка, может, и один. Щелчок зажигалки заставил зверя вздрогнуть и подобраться. Но страшного ничего не последовало, лишь дым пощекотал ноздри барса и заставил его сморщиться, чтобы не чихнуть. Он смотрел на красноватый уголек сигареты в руке Двуногого, а охотник, озираясь, обводил биноклем вокруг.
Неизвестно, что заставило старого козла теке, ворчуна и отшельника, спуститься с кручи. То ли искал уединения после драки с молодым и сильным соперником, то ли потянуло на свежую травку. Барс услышал его шаги и сварливое бормотанье, когда козел был еще далеко. Но он шел прямо на барса, и надо было что-то предпринимать. Случись это в иной обстановке, зверь не задумался бы свернуть козлу шею, но сейчас перед ним противник, и барс пополз в сторону.
В этот момент заметил теке и охотник. Он знал, что этот козел находится под защитой закона, но он и на джейранов охотился незаконно, весной, когда у них маленькие детеныши, да и слишком сильным было искушение заполучить великолепные рога.
Охотник затаился, ожидая, когда козел подойдет. И тот действительно появился из зарослей.
Произошло что-то нелепое и страшное. Грянул гром, козел рухнул, подкошенный, но тут же стремительное, как молния, тело рванулось из кустов и упало человеку на грудь, сшибло с ног, и тот покатился по земле.
После первой атаки барс отскочил, свирепый и взъерошенный. Он ждал ответного нападения, чтобы с новой яростью сомкнуть клыки на горле врага, рвать его брюхо когтями задних лап. Но Двуногий лежал не двигаясь. Барс слизнул с усов незнакомую на вкус кровь и вызывающе зарычал.
Двуногий продолжал хранить молчание. Барс осторожно подошел, понюхал, потрогал лежащего лапой, каждую секунду готовый ударить. Двуногий был жив, но почему-то притворялся мертвым. Он не пытался укусить хотя бы раз: так не поступает даже суслик – один из них, пойманный барсом, довольно крепко цапнул его за нос, прежде чем испустил дух.
С врагом, который не сопротивлялся и не бежал, барс драться не мог. Его сородичи пользовались у людей дурной славой, но разве ведомо людям, что у барсов существует свое понятие чести?
Он повернулся, чтобы уйти. И увидел второго Двуногого.
Он увидел бледное жало пламени, но не услышал выстрела. Просто рухнула на голову гора – и свет померк.
Потом он вскочил и прыгнул. Не на Двуногого, а в промоину, оставленную горным потоком. Сзади трескуче рванулся воздух, а он мчался все выше и выше, к спасителям скалам. Из-под его лап с шумом сыпались камни – он не обращал на них внимания. Дальше, дальше, дальше от этих коварных Двуногих!
Добравшись до пещеры, барс забился в самый дальний угол. Он лежал там, пока не зашло солнце. Но и с наступлением темноты не оставил убежище, а только подвинулся к выходу из пещеры. Ныла нога, жгло голову, на которой пуля, ударившая вскользь, вспорола кожу. Недоумение и растерянность томили барса. Ночь, когда он чувствовал себя неподвластным владыкой, сегодня таила в себе что-то новое, угрожающее, неодолимое. Ночь стала не союзницей, а врагом, подкрадывающимся со всех сторон.
Барс лежал, обхватив лапами валун и положив на него голову. Прохлада камня немного приглушила боль. Но на сердце было тоскливо. И зеленые огоньки звериных глаз то разгорались, то гасли в кромешной тьме пещеры.
Перевод В. Курдицкого.
ВЕРНИТЕ ЕМУ ЛЕС
(рассказ)
Мнение доктора было окончательным:
– Как старшему брату говорю – чистый воздух... Только чистый воздух поможет нам, врачам, облегчить ваш недуг.
– Всего лишь облегчить? – спросил у молодого доктора, беседовавшего с ним, старик с лимонно-желтым морщинистым лицом.
– Не знаю. Возможно, вам станет лучше. А может быть, вы и совсем поправитесь. Я дал себе слово никогда ничего не утверждать категорически. Поверьте, я своими глазами видел, как поправляются больные, можно сказать, уже приговоренные, но видел, к сожалению, и обратное. Дело в самих людях...
Доктор начал рассказывать дедушке Абды какой-то случай из своей практики, но старик не слушал. На что ему история болезни человека, которого он в глаза не видел? Его интересует одно: его собственные легкие. Хрип, исходящий из груди при дыхании, многолетняя тупая боль заставили его сгорбиться, точно на плечи ему лег тяжелый камень. Доктор называет его болезнь бронхитом. Абды упорно, долгие годы боролся с этим бронхитом, однако ни курорты, ни лекарства не смогли изгнать болезнь. Облегчили, приостановили ее наступление, но не больше.
Покинув кабинет доктора, дедушка Абды не пошел домой. Хотелось побыть одному, подумать, прийти к какому-нибудь решению. Дома ждет жена, тревожится, бедная, сразу начнет расспрашивать. Что ей сказать? И внук, наверно, уже вернулся из школы – засыпет школьными новостями.
Дедушка Абды понуро зашагал к городскому парку. Выбрал там скамью в укромном уголке и погрузился в раздумья.
Один из друзей недавно напомнил ему о сосновых лесах России. Вот где целебный и чистый воздух! Солнечные лучи там с трудом пробиваются между ветвей столетних деревьев. Грибы бесшумно приподнимают рыхлую землю под деревьями, чтобы глянуть на белый свет. По сосновым веткам играючи прыгают белки. Самый сильный ветер, который в открытом поле гнет к земле кусты и деревья, безжалостно обрывает лепестки цветов, там, в бору, не в силах прорваться вниз, бешено мотает верхушки сосен и воет от бессильной ярости. А человек в это время, присев на какой-нибудь пенек, с улыбкой наблюдает за яростными порывами взбесившегося ветра.
Все это Абды видел своими глазами в годы войны. А в войне он участвовал с первых и до последних дней. Был в числе тех воинов, кто с боями прошел через зеленеющие леса Белоруссии. В ожесточенном бою за одну из белорусских деревень Абды был тяжело ранен. После войны он гостил в тех местах, за которые пролил кровь. Колхозники приняли его, как родного... Найдешь ли еще где-нибудь сосновый бор, подобный тому, что простирается за этой деревней?..
Однако дедушке Абды нельзя туда ехать. В Белоруссии зимы более суровы, чем в родной Туркмении. К этой перемене уже не привыкнешь.
Доктор говорит: нужен целебный воздух, обилие кислорода...
Сейчас нелегко припомнить, кто рассказывал, что на побережье Черного моря воздух особенно богат кислородом. Помнится, собеседник пытался объяснить: когда волны разбиваются о скалы или большие камни, рассыпаясь брызгами, мелкими колючими капельками, тогда меняется даже сильный состав воздуха. Ну что ж, если там много кислорода, если зимы там теплые, значит, остается сказать: «Где ты, берег Черного моря?»– и отправляться в путь. На сбереженные деньги можно купить небольшой домик и провести там остаток дней...
Так размышлял дедушка Абды, а между тем откуда-то из глубины души поднимался протестующий голос, звучал все громче, отметая эти доводы один за другим: «Нет, ты не смеешь уехать. Нельзя уйти от людей, с которыми ты ссорился и мирился, вместе ел хлеб и соль, вместе был в праздничные дни и дни печали!»
И будто нарочно, заслонив все остальное, возникли перед его взором крутые отроги Копетдага. У подножия одного из них, вдававшегося в пустыню, раскинулось родное село. Откуда-то из далекого прошлого хлынули торопливо полузабытые звуки... Что это? Ах да, шум родника. Вот он пробивается, бурля и пенясь, из расселины горы Карадаг (Карадаг – черная гора).
А какие пылающие и в то же время нежные краски! Густые заросли ежевики тянутся по обоим берегам родника, горы стоят в зеленом уборе леса...
Куда же еще ехать, как не в родное село?
Старик поднялся со скамьи.
И вот он уже у себя дома, где его давно дожидаются жена и внук.
Маленький Назар читает книгу про Буратино, но ему очень трудно перелистывать спокойно страницу за страницей. Каждое событие, каждое приключение он должен немедленно с кем-то обсудить. Впрочем, что значит «с кем-то»? С дедушкой, конечно. Так уж у них заведено.
Однако на этот раз дедушка будто и не видит книгу. Не дожидаясь вопросов Назара, он сам еще с порога спрашивает:
– Баллым, тебе хочется увидеть село?
И Назар поспешно отвечает:
– Хочется.
Не удивляйтесь, что дедушка назвал своего внука другим именем. «Баллым» – это, собственно, и не имя даже, зато звучит слаще любого имени. «Баллым» означает «медовый».
– А ты хотел бы всегда жить в селе?
– А кино там бывает? – ответил мальчик вопросом на вопрос.
– Да где ж его не бывает! Но село, Баллым, интереснее всякого кино. Ну-ка отложи свою книжку да подвинься поближе ко мне. Сейчас я расскажу тебе про свое село...
Назару очень хотелось поскорее узнать, чем окончилось путешествие Буратино с лисой и котом в Страну Дураков, поэтому откладывать книгу в сторону он все же не решился, заложил страницу пальцем и приготовился слушать.
Дедушка Абды рассказал так, будто и в самом деле он и его внук сами стали участниками незнакомого увлекательного кинофильма.
Вот они едут в поезде, все едут и едут и Назар представления не имеет куда. Потом – маленькая станция, машина, которая только их дожидалась, и снова поездка, теперь уже по открытой равнине, дальше и дальше на юг.
Назару уже ясно представляется, как их с дедушкой встречают знакомые, усаживают пить чай с горячим душистым чуреком, угощают фруктами. А потом, отдохнув, все вместе идут по берегу родника в горы. Там переплелись друг с другом кусты ежевики. От ягод чер-ным-черно, и какие же они вкусные – вроде бы и кисленькие и в то же время сладкие-пресладкие.
Назар даже облизнулся и спросил:
– Дедушка, а когда они созревают?
– Уже поспели, Баллым, нас дожидаются. Только успевай сгонять куропаток, они на всех ветках висят – тоже любят полакомиться ежевикой. И наконец мы подходим к самому истоку родника: вода выбивается прямо из-под горы, бурлит, кипит, а какая чистая, прозрачная. Такой прозрачной воды я больше нигде не видал.
– Она очень горячая?
– Нет, холодная. Как лед. Я говорю «кипит», потому что вырывается она очень уж бурно.
И снова начинает казаться маленькому Назару, что это не дедушкин рассказ звучит, а сам он видит своими глазами, как играют на дне источника среди зеленых камней маленькие рыбешки. Вот они подплывают совсем близко и смотрят, раскрыв рты и выпучив круглые глаза. Они не боятся, привыкли, что люди забавляются ими, бросают крошки чурека. Особенно дружны с рыбешками чабаны – ведь они долгие месяцы проводят здесь, у подножия гор, со своими отарами. «Прямо как в сказке», – думает Назар, а дедушка продолжает:
– Дальше растет густой арчовник. Ты видел арчу?
– Это елка?
– Нет, похоже на елку. Вечнозеленое дерево, но хвоя короче и помягче, чем у елки. А в хвое – зернышки, крохотные, меньше горошин. Найдешь такое зернышко, разотрешь в пальцах, а запах сладкий, нежный...
– Погоди, дедушка, я же видел Копетдаг в кино.– Как-никак Назар перешел уже в третий класс и у него был запас знаний, которым он мог похвастаться. – Никаких деревьев там не было. И учитель рассказывал, что наши горы голые, а в России они покрыты лесами.
– Баллым, просто ни ты, ни учитель не знаете моего села. Вот поедем, и ты своими глазами увидишь, каков Копетдаг.
Старик еще долго рассказывал внуку о великолепных лесах своего родного края, о зайцах и лисах, ежах и куропатках.
– Ну что, баллым, поедем туда жить?
– А ты меня выучишь охотиться?
– Конечно, выучу, смастерю тебе лук и стрелы...
В самом деле через несколько дней Назар с гордостью показывал друзьям лук и стрелы, подаренные ему дедушкой Абды. Своему отцу, командиру воинской части на Дальнем Востоке, Назар написал:
– «Дорогой папа! Мы уезжаем в дедушкино село. Оказывается, это и твое село. Почему же вы не рассказали мне до сих пор, что там много зайцев, а куропатки водятся стаями. У меня теперь есть лук и стрелы. Я буду охотиться на куропаток. Скажи маме, пусть она не боится, в горах я не заблужусь, мы будем ходить вместе с дедушкой. Потом мы поймаем лису, сфотографируем и пришлем тебе карточку...»
Как мы видим, дедушка и внук поладили быстро. Уговорить бабушку было труднее. Она не хотела жить вдали от аптек и докторов, в селе, у подножия диких гор. Сначала дедушка убеждал ее, что в селе давно уже есть и доктор, и школа, но неожиданно от волнения так закашлялся, с таким хрипом и свистом, так беспомощно схватился рукой за грудь, которой не хватало чистого воздуха, что бабушка сказала:
– Хорошо, поедем. Разве не для того я поторопилась уйти на пенсию, чтобы увезти тебя из города? Завтра же отправляйтесь с Назаром в село, подыщите там какую-нибудь хижину. И сообщите мне, я сама сдам в багаж все пожитки и приеду вслед за вами.
– На что нам хижина? Ведь мой двоюродный брат давно зовет нас. Приедем прямо к нему.
– В чужом доме нельзя жить всегда.
– А я не собираюсь всегда. Оглядимся, обстроимся...
На следующее утро дедушка Абды с десятилетним внуком уже сели в поезд. Прощай, город! Прощайте, бензиновый перегар, асфальт, не впитывающий в себя ни воду, ни масло, ни солнечный зной! Прощай и ты, дым заводов и фабрик, сизой пеленой закрывающий от людей голубое небо, солнце, луну, яркие звезды. Теперь дедушку Абды, из-за болезни согнувшегося в шестьдесят лет, ждут чистый деревенский воздух, тишина, густые заросли ежевики, пение куропаток, нежный запах арчи...
Нет, несправедлив был дедушка Абды в своей обиде на город, но так уж получилось, что болезнь сделала его немножко ворчуном.
На знакомой станции поезд стоял всего пять минут. Этого хватило, чтобы выйти из вагона и вытащить свои пожитки. А еще через несколько минут дедушка отыскал попутную грузовую машину, и крепкие колхозные парни подняли наверх чемодан и корзину с гостинцами, подсадили дедушку и внука в кузов. Конечно, дедушка мог бы сесть и в кабину, шофер даже звал его, но много ли увидишь сквозь пропыленное стекло? И он обнял за плечи притихшего Назара, положившего на чей-то мешок ноги, а машина уже ехала по узкой асфальтированной дороге в сторону чернеющих вдали, будто вылитых из чугуна, гор.
– Дедушка, мы вылезем у самого подножия вон той черной горы? – спросил Назар.
– У самого подножия, Баллым, только не той, а следующей. Видишь?
– Мы и на гору заберемся? А как эта черная гора называется?
– Карадаг. Мальчик засмеялся:
– А если б она никак не называлась, мы бы сами ее назвали «Карадаг», да, дедушка? Она самая-самая черная. А какие там звери водятся?
– Всякие, каких ни назови.
– И тигры?
– В годы моего детства были и тигры.
– Почему «были»? Разве их больше нет?
– Говорят, охотники перебили всех.
Мальчик насупился, рассердившись на неизвестных людей, которые перебили тигров Карадага прежде, чем он успел там побывать. Дедушка немало рассказывал ему о тиграх. Мальчик знал, что тигр – свирепый и коварный, отважный и красивый зверь. Но тигр в зоопарке почему-то казался ему не настоящим, а заводным, игрушечным.
Но долго Назар молчать не умел: – Дедушка, а почему ты раньше не показал мне село?
В самом деле, как это произошло, что маленький Назар впервые едет в село, где жили и умирали его прадеды, где родился его дедушка, его отец? А сам он, Абды, почему целых тридцать лет не показывался в своем селе? Земляки и родственники каждый год бывали у него, привозили в подарок шкурки каракуля, белоснежную шерсть, рассказывали колхозные новости. И едва ли не всякий раз он обещал приехать погостить, но всегда что-нибудь мешало.
Весной сорок первого он приехал в родное село, чтобы похоронить мать. И хотя он много встречался потом с земляками, именно в тот год, казалось, оборвалась последняя живая ниточка, связывавшая его с землей, где он родился, – больше он ни разу не приезжал в село.
Сначала виной этому была война: в первые же дни он был призван в армию.
Вернувшись после войны в город, он стал работать на прежнем месте: он был одним из инженеров по холодильным установкам. Поздно довелось ему понять, как дурно действует на его подпорченные за войну легкие ледниковые камеры, куда порой приходилось заходить. В свое время он не прислушался к советам близких сменить работу...
Но, право, где бы он ни был, он не забывал маленькое свое село у подножия Карадага. Пусть он не приезжал сюда три десятка лет, однако он не выбрал для себя подножие какой-нибудь другой горы, а отправился к своему Карадагу. Он возвращается сюда, чтобы ощупать пальцами знакомые от рождения деревья, цветы и травы, услышать голоса птиц, такие неповторимые. Теперь он каждый день будет слушать и голос родника, что выбивается из-под Карадага... Разве не пронес он эти звуки через всю свою жизнь?
Абды уехал из этих мест подростком, а возвращался, состарившись. Но чувствовал он себя как человек, который с утра уходит из дому, а под вечер, после долгого трудового дня, спешит тяжко уставший к родному очагу.
Ведь его село – это его дом, его очаг, думал старый Абды. И сын его, когда бы это ни было, устав от трудов, выйдет на пенсию и тоже вернется к подножию этой величавой горы. Разве не тут, у бабушки, провел он большую часть своего детства.
Старый Абды покажет сыну и внуку места, где вскапывали землю и засевали поля деды и прадеды, покажет ущелья, где они охотились, и еще одно святое место – кладбище.
Он, Абды, отвечает и за то, чтобы маленький На-зарчик полюбил вон те дождевые тучи, что складывает скарб свой на хребте Карадага, чтобы музыкой стал для него шум источника, зимой и летом пробивающегося из-под камня. Дедушка сумеет вызвать в душе его и любовь к односельчанам – покровителям хлопка, закаленным в труде, с покрытыми мозолями руками.
Приехали в село, Назар, ошеломленный всем увиденным, немного раскисшей от жары и долгой дороги, молча стоял рядом с чемоданом и корзиной, а дедушка, прижмурив глаза, вдыхал с детства знакомые запахи села. Стелется к земле дым из тандыра – это печь во дворе, в ней пекут вкусные лепешки, они дышат как живые...
Дедушка не успел даже дать телеграммы о своем приезде. А возможно, не хотел. Он знал: телеграмма – в селе – целое событие. Гостя нужно встретить как подобает, все переполошатся, не будут спать ночь. Ни к чему это. Лучше он сам, вместе с Назаром, поможет родственникам приготовить торжественное пиршество.
Но пока что он хотел просто пройти по селу. Чемодан и корзину можно оставить вон там, в гараже.
Они идут по главной улице, дедушка и внук. Старик тревожно и пристально вглядывается в лица, но большинство встречных людей не обращает на него внимания. Новые, новые лица... Да ведь и верно: целое поколение поднялось за это время.
Нужно дойти до истока родника. Там стоят три чинары – должно быть, они стали огромными за эти годы. Утром и вечером у родника можно ощутить легкое прохладное дыхание горы – вот он где, чистый целебный воздух!
– Ты не очень устал, внучек? – ласково спросил дедушка Абды.
– Нет, – тихо ответил Назар.
– Сейчас мы с тобой полакомимся ежевикой...
Этот путь только что казался привычным и знакомым, таким коротким, таким памятным с детских лет, а между тем дедушка Абды шел, как слепой, ничего вокруг не узнавая.
