Текст книги "Дидро"

Автор книги: Алиса Акимова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 30 страниц)

V «Чужие уроки»

Однако вернемся к пятнадцатилетнему Дени и метру Дидье. Они садятся в дилижанс и следуют в Париж. Шестьдесят лье, отделяющие Лангр от столицы, даже меняя лошадей, меньше чем за три дня проехать нельзя. И надо полагать, они ночуют в Труа и Ножене.

Устроив сына в коллеже и оставив его там пансионером, ножовщик отнюдь не возвращается сразу домой. Как может метр Дидье уехать, не убедившись, что Дени не слишком будет страдать в этом огромном мрачном коллеже?

И вот битые пятнадцать дней бедный провинциал томится в Париже. Он не привык ни к безделью, ни к столичной рассеянной жизни. Не бражничая по вечерам, не посещая спектаклей «Французской комедии» и парижских кафе, завсегдатаем которых позже станет его сын, ножовщик, поселившись в трактире, одиноко просиживает долгие вечера.

А нужно еще и заставлять себя не думать, что время, которое он убивает в Париже, безвозвратно потеряно для ланцетов. Как-то там управляются его подмастерья? А Анжелика, что понимает она в его ремесле? А виноградники? А земельные участки? А дома? А все остальное без его присмотра?

Двадцать раз метр Дидье готов был сесть в карету. Но он не садится, не уезжает в Лангр. Он продолжает изнывать в трактире, не позволяя себе навестить сына в коллеже раньше срока, назначенного им самим. Что узнал бы он, не выждав и двух недель?!

Наконец срок истекает, метр Дидье надевает парадный парик, свежее жабо, вооружается лучшей из своих табакерок и отправляется в коллеж.

Дени не ждал его. Он до глубины души растроган.

– Мой друг, – спрашивает отец, когда они остаются одни, – я хочу знать, довольны ли вы вашим содержанием, вашими занятиями, вашими наставниками и товарищами? Если вы недовольны, если вы здесь не можете быть счастливы, вернемся со мной к вашей доброй матушке! Если же вы предпочтете остаться здесь, я прощусь с вами, даровав вам свое благословение.

И подумать только, что этот нежный и умный отец потом будет так жесток к любимейшему из своих сыновей, десять лет предоставляя ему почти умирать с голоду!

Дени в коллеже нравится. Он отнюдь не склонен вернуться в Лангр.

Узнав, какого мнения его сын о коллеже, ножовщик хочет узнать, какого мнения коллеж об его сыне.

Желание вполне естественное. Он отправляется к ректору.

– Ваш сын – превосходный ученик, – говорит ножовщику святой отец, – но мы уже вынуждены были его наказать. Послушание не принадлежит к числу добродетелей юноши. Если он не исправится и будет вести себя так же дурно, мы не сможем дольше держать его у себя в коллеже.

Метр Дидье огорчается. Он рассчитывал на более благосклонный отзыв, хотя мог бы уже привыкнуть к беспокойному нраву сына.

И все-таки он возвращается в Лангр, а Дени остается в коллеже.

Чему научился Дидро в коллеже? Многому. Не только древним языкам, но и естественным наукам и математике. Но не тому, чему в первую очередь должен был там научиться.

«Религия Иисуса Христа, возвещавшаяся невеждами, создавала первых христиан. Та же религия, проповедуемая учеными и профессорами, создает ныне только неверующих». Этот афоризм Дидро, высказанный им в «Прибавлениях к философским мыслям или различным возражениям против сочинений различных философов», очень точен в применении к нему самому.

Из лангрского коллежа он собирался бежать в Париж, чтобы стать иезуитом. Янсенисты – противники иезуитов добились не только того, что отвратили его от ордена святого Иисуса, но и от веры вообще. Даже математика, по свидетельству его друга и ученика Нэжона, внушила Дени отвращение к религии. Вот как с присущим ему блистательным остроумием в тех же «Прибавлениях» определил Дидро, что такое богословие: «Я заблудился ночью в дремучем лесу, и слабый огонек в моих руках – мой единственный путеводитель. Вдруг передо мной вырастает незнакомец и говорит мне: «Мой друг, задуй свою свечу, чтобы верней найти дорогу». Этот незнакомец – богослов».

В Лангре он был еще слишком мал, чтобы понимать это. Потом уже он переосмыслил и то, чему его учили в лангрском иезуитском коллеже. Но коллеж

Даркур дал первую вспашку на поле, где потом выросло его неверие. Если бы его не убеждали там ученые богословы, что бог создал вселенную, он не заявил бы от лица атеиста в первом своем философском сочинении – «Философских мыслях»: «Я говорю вам, что никакого бога нет, что сотворение мира – пустая фантазия…»

Разумеется, прийти к этому убеждению ему помогли еще и философы – и те, сочинения которых он потом опровергал, и еще больше те, которые стали его духовными отцами.

Но уже в коллеже «свечу» задували так усердно, что один из лучших его учеников вынес оттуда не только сомнения в правоте католицизма и в самом существовании бога, но и сомнения в справедливости устройства общества. Потом он поставит рядом бога и короля, отвергая обоих. И этому помогли уроки богословов.

Каков был он в коллеже? Мы знаем об этом немного. Но вот одна история, со слов Дидро рассказанная его дочерью мадам Вандель.

Однажды он написал сочинение за товарища. Нужно было латинскими стихами передать разговор искусителя-змея с праматерью Евой.

Преподаватель риторики, едва заглянув в сочинение, сразу догадался, что его написал Дидро. Никто другой в классе так написать бы не смог.

Это был только первый из чужих уроков, приготовленных Дени Дидро. Во всяком случае, первый, о котором мы знаем.

С тех пор он готовил много «чужих уроков», негласно и безвозмездно соавторствуя в большинстве статей «Энциклопедии», щедро и бескорыстно помогая даже таким людям, как Руссо, Гольбах, Гельвеций, Гримм, в главных их сочинениях.

К великому сожалению, до нас не дошли не только исторические факты той поры жизни Дени Дидро, но почти не сохранились даже анекдоты, о которых Вольтер говорил, что это колоски, остающиеся на поле истории после уборки урожая.

Дошел туманный слух об его первой любовной интрижке, которую он завел в Лангре, приехав туда на летние каникулы. Было ли это тогда, когда он учился в классе риторики, или позже, когда он перешел уже в класс философии? Кто знает? Несомненно одно: на свидания он бегал в сутане и с тонзурой. Духовное платье Дени снял, только распрощавшись с коллежем.

И совсем уже точно известно: успехи его были таковы, что 2 сентября 1732 года он получил в парижском университете Сорбонне звание магистра искусств.

Образование Дени, казалось бы, завершено. Через месяц ему исполнится девятнадцать.

О духовной карьере для него, повторяю, речи уже нет. Значит, он должен выбрать светскую профессию. В роду Дидро были, как мы знаем, не только священники, но и адвокаты.

Метр Дидье снова приезжает в Париж, и между ним и сыном происходит примерно такой разговор.

– Ну что, мой сын, вы теперь собираетесь делать?

– Продолжать свои занятия греческим и латынью.

– А что еще?

– Я хочу совершенствоваться и в других науках.

– Что именно вы имеете в виду?

– Изучить английский и итальянский.

– Однако!

– И вообще все то, чего мне еще недостает.

– Но, мой сын, я хотел бы с вами поговорить о вашей будущей профессии.

– Я вас слушаю, отец.

– Что вы думаете об юриспруденции?

– Я испытываю к ней отвращение. Но если это необходимо, если ничто, кроме пандектов, не в состоянии меня прокормить, я поступлю к прокурору.

Заручившись, хотя и вынужденным, согласием сына, метр Дидье принимается за поиски патрона для него. Нужно найти такого, который обладал бы наибольшими достоинствами и сумел бы преодолеть неприязнь юноши к праву. Выбор ножовщика останавливается на его старом приятеле и земляке, метре Клемане де Ри.

VI Блудный сын

Снова метр Дидье возвращается в Лангр, к своим ланцетам и виноградникам, а Дени остается в Париже. Два года юноша проводит в учении у метра Клемана. Дурно ли ему тут живется? У Дени отдельная комната, завтрак, обед, ужин, даже деньги на карманные расходы. И кто осмелился бы назвать сьера Ри и его домашних дурными людьми?

И все-таки Дени недоволен. Его неприязнь, чтобы не сказать – ненависть, к юриспруденции так же велика, как его любовь к языкам, литературе, математике и философии.

Метру Клеману не остается ничего другого, как написать в Лангр своему другу ножовщику, что с обучением его сына праву дело обстоит из рук вон плохо. Дени, попросту говоря, бьет баклуши. Много ли толку в том, что он по-английски читает сочинения каких-то сумасбродов – Локка, Гоббса, Ньютона, или приобрел четыре тома «Истории Англии в картинах» Кливленда? Это чтение ни куска хлеба, ни положения в обществе ему не принесет. А сколько тратит он на эти пустые книги! И метр Клеман не хочет даром получать деньги у метра Дидье.

В ответ из Лангра летят письма метру де Ри, самому Дени. Они полны если еще не угроз, то настоятельных увещеваний. Не хочет быть юристом, пусть поступит в ученики к врачу!

Казалось бы, увещевания подействовали. Дени делает над собой усилие и пытается углубиться в пандекты, выполняет поручения своего патрона, жертвуя тем, что для него всего дороже.

И снова ничего не выходит. И, вероятно, получилось бы то же, если бы он от прокурора перешел к врачу. Медицина и юриспруденция! Обе привлекали его нисколько не больше, чем мастерская ножовщика или церковный алтарь.

Снова полное увещеваний и настойчивых пожеланий взяться за ум письмо отца. Чтобы выиграть время, Дени отвечает, что подумает. Но все идет по-прежнему.

Терпение метра Дидье лопается. Он поручает метру де Ри серьезно поговорить с его непутевым учеником.

Патрон припирает Дени к стенке, предлагая, наконец, сделать выбор между карьерой юриста и карьерой врача.

На этот раз юноша заявляет, что он не хочет быть юристом и заниматься чужими делами. Он не хочет быть врачом и убивать людей. Весьма благодарен!

– Кем же вы собираетесь в конце концов стать? – Метр Клеман просто его не понимает.

– Если вас интересуют мои намерения, извольте, я отвечу. Никем, решительно никем. Я люблю то, чем занимаюсь, и не хочу ничего другого.

Разговаривать больше не о чем.

Но кто в девятнадцать лет не легкомыслен и не полон надежд? К тому же Дени еще» и француз и уроженец Шампани.

«Не дадут же они мне умереть с голоду!» – опрометчиво решает он и, собрав свои нехитрые пожитки, несколько рубашек, сшитых ему еще матерью, две или три пары чулок, еще кое-какую одежду и белье, толстую пачку книг, навсегда прощается с метром Клеманом де Ри и с пандектами.

Покинув дом прокурора, он тут же снимает первую попавшуюся меблированную комнату и перебирается в нее.

С этой минуты для Дени начинается то, что его биографы неточно называют жизнью богемы времен Людовика XV.

Впоследствии сам Дидро, охотно вспоминая Лангр и его жителей, отца, сестру Денизу, брата Дидье Пьера, родственников и друзей семьи, не любил распространяться о годах между уходом его от метра Клемана и женитьбой. Претило ли ему То, что он считал заблуждениями своей юности, или слишком тяжелы были эти воспоминания, другие ли были причины, но он мало рассказывал о десятилетии, прошедшем в горькой нужде и изнурительных развлечениях, в поделках для заработка и продиктованном честностью и долгом отказе от самых выгодных уроков, преходящими любовными увлечениями и непреходящей страстью к науке. Кое о чем упоминает он в «Племяннике Рамо», но насколько это точно, не приправлено ли фантазией художника? Кое-что рассказывает дочери и Нэжону.

Что же знаем мы о том, как жил Дени Дидро до самой встречи его в 1741-м с Анной Туанетой Шампьон, в 1743-м ставшей его женой?

Мы оставили Дени в убогой меблированной комнате. Кошелек его был тощ. Но только когда кошелек его опустел совсем, юноша написал отцу.

Ответ был столь же краток, сколь суров. Немедленно выбрать профессию! В противном случае Дени не получит ничего. Ни одного су, ни одного денье!

Мы уже знаем твердый характер метра Дидье. Но и сын не уступал ему в упорстве. Что бы там ни было, он не изменит своего решения.

Сердце матери мягче. Так бывает всегда, так было и в этой семье. Но что могла матушка Анжелика сделать для своего непутевого сына? Очень немного. Трижды приходила в Париж старая служанка Дидро, Элен Брюле, та самая, которая упомянута в завещании. Тайком от метра Дидье приносила она Дени несколько ливров, сбереженных мадам. Шестьдесят лье пешком туда и шестьдесят обратно! Какое для этого нужно было здоровье и какое доброе сердце?!

Мадам Вандель, дочь Дидро, еще застала Элен в живых. Всякий раз, вспоминая свои походы в Париж, старуха плакала. Сколько угодно таких путешествий готова была бы она тогда совершить, чтобы еще разочек повидать своего миленького Дени и хоть немножко облегчить его участь!

Но надолго ли могло хватить Дидро материнских денег?!. Четвертый раз служанка уже не пришла.

Предстояло повторение старой, как мир, истории блудного сына, истории лишений и бедствий, но и приключений, истории безупречной честности бедняка, приправленной, однако, плутовскими проделками. И вместе с тем история была и новой, не похожей ни на чью иную.

Сам Дидро кратко и точно характеризует эту пору своей жизни в письме к Беррие, директору парижской полиции: «Десять лет я провел в занятиях литературой и математикой, пренебрегая возможностью стать известным».

На самом же деле эти трудные годы были не чем иным, как подготовкой к великим делам, которые Дидро совершит потом.

Почему так беспощаден был к любимейшему из своих сыновей ножовщик, человек, как мы могли убедиться, и добрый и умный? Его тоже нужно понять. А французы говорят: «Все понять – это все простить». Однажды он уже принес жертву – отказался от своей заветной мечты увидеть сына если не каноником, преемником Дидье Виньерона, то хотя бы ученым богословом. В его представлении о карьере, конечно же, юриспруденция и медицина занимали место куда менее почетное, чем служение господу богу.

Но примириться с тем, что без всякой практической цели его сын, и так уже достаточно образованный, будет изучать математику, языки, литературу, он, естественно, не мог. И редки ли такие конфликты в буржуазных семьях?

Есть еще одно объяснение. С редкостной широтой души и повышенным чувством справедливости его дал сам Дидро. Много лет спустя он рассказывал одному знакомому: «В первые годы моего пребывания в Париже я вел жизнь очень беспорядочную. Поведение мое было таково, что должно было бы прогневить моего отца даже в том случае, если бы ему не преувеличивали того, что было на самом деле. Но в клевете не было недостатка. Ему рассказывали обо мне… Но чего только ему не рассказывали? Представился мне случай побывать у него. Я ни минуты не колебался и отправился с полной уверенностью в его сердечной доброте. Я был убежден, что мы оба расплачемся и все будет забыто. Я не ошибся».

Рассказ не совсем точен, или, вернее, не окончен. Настоящее примирение произойдет позже – когда Дидро пошлет в Лангр к родителям свою жену.

На какие же средства жил Дени до того, как вышла в свет его первая книга – перевод «Истории Греции»? Как он, лишенный поддержки отца, ухитрялся не умереть с голоду?

Вот самый страшный из дошедших до нас рассказов о том, до чего доводили его лишения. Однажды к нему пришла странная мысль. Она не удивила бы только того, кто сам потерял рассудок по тем же причинам. Но у бедняги голова, как бывало часто, кружилась от голода. Еле-еле он нашел в себе силы доплестись до улицы Люксембург. Не для того, чтобы, как обычно, посидеть с книгой под деревьями ее бульвара, рядом с другими, не более состоятельными обитателями Латинского квартала. На этот раз ему было не до чтения.

В конце улицы был расположен монастырь. Там подавали милостыню. Дидро добрался до монастыря и получил из рук дежурного монаха кусок хлеба. Тут, вместо того чтобы, поблагодарив за подаяние, уйти, Дени бросился на колени и закричал:

– Святой отец, умоляю вас, оставьте меня у себя! Я хочу поступить в послушники.

Тот понял, что руководит этим высоким, красивым, но истощенным донельзя молодым человеком с затуманенным от голода взглядом, и повел его в трапезную.

Если эта история правдива, до какого отчаяния должен был дойти Дидро, еще в коллеже отказавшийся от духовной карьеры, давший зарасти своей тонзуре, чтобы опуститься до подобной просьбы!

А вот другой рассказ, надо полагать, достоверный: он встречается у обоих первых биографов Дидро– мадам Вандель и Нэжона, ссылающихся на него самого. Небольшие расхождения, встречающиеся у них, естественны. И в конце концов так ли важно, произошел ли описанный случай во вторник первой недели великого поста или на масленице, в день карнавала?..

Приведем эту историю так, как она изложена у Нэжона:

«Он (Дидро. – А. А.) был очень стеснен в средствах и терпел лишения, еще более ощутимые во время масленичного карнавала. В последний день этого праздника, более шумного, чем веселого, он остался совсем без денег, не имея даже на что поужинать во время предстоящего ему ночного бодрствования. Его друзья, объединяясь для удовольствий, столь неотразимых в их возрасте, тщетно завлекали его в участники своих проказ. Не желая ни посвящать их в свое отчаянное положение, ни принимать на себя новое долговое обязательство, столь обременительное для души свободной и независимой, он решил удовлетвориться дневным празднованием, вечером же остаться в своей комнате и чтением скрасить скуку одиночества. Но это средство, как выражается Монтэнь, недостаточно сильно против мыслей, направленных на удовольствия. Ум, уже затуманенный черными парами, был не в состоянии сопротивляться, и Дидро отправился на поиски ночных приключений».

Дальше Нэжон довольно туманно намекает на нежные чувства, которые могли принести успокоение, чего так не хватало натуре Дидро, и на то, что для счастливого завершения своего пребывания там, где он находился, нужно было бы несколько месяцев, а в его распоряжении было всего несколько часов. Речь идет, очевидно, о любовной интрижке.

Зато совершенно ясно Нэжон повествует о том, что произошло дальше. Дидро вернулся в трактир, где жил. Упал на стул и потерял сознание. Очнулся он от того, что хозяйка, напуганная состоянием своего жильца и догадываясь об его причинах, влила ему в рот стакан подогретого вина. Немного позже, отнюдь не рассчитывая на плату, она принесла Дидро ужин и уложила беднягу в постель.

«В тот день, – кончает Нэжон свой рассказ, – он обещал, что, достигнув большего благополучия, не откажет в помощи ни одному человеку, который к нему обратится в нужде. Ни одна клятва не была столь священной и так свято не выполнялась».

Но и милостями доброй трактирщицы нельзя было просуществовать.

– Я знаю для вас одно дело, – как-то сказал ему приятель, – но я не уверен, что вы за него возьметесь.

– Ради бога, скажите! Даже самая плохая работа мне понравится, и я не сочту ее ни неприятной, ни тяжелой, – взмолился Дидро.

Можно догадаться, в каком он был положении!

– Я надеюсь, вы тонзурованы? – спросил приятель. Непонятно было, к чему он клонит, но истины скрыть было все равно нельзя.

– Нет, я не сохранил тонзуры.

– Но вы знаете, как составляются проповеди?

Это-то Дидро знал.

– Тогда ступайте на улицу Бак, в миссию. Там для вас найдется работа.

Дидро немедленно отправился на улицу Бак. Миссионер, который обращал в католичество туземцев португальских колоний, в самом деле заказал ему шесть проповедей, по пятьдесят экю за штуку. Конечно же, Дидро не замедлил их сочинить!

Триста экю! Это Же целое состояние! На него, если быть благоразумным, можно просуществовать полгода.

Но он не был благоразумным, кто же этого не знал? Два нуждающихся приятеля жили на его крохи, пока эти крохи не иссякали. Ну что ж, это была его извечная манера жечь свечу для других. На каком бы убогом чердаке он ни жил, там всегда был матрас для друга; если у него была даже одна тарелка похлебки, вторая ложка всегда находилась. И диктовалось это теми же свойствами натуры Дидро, которые заставляли его готовить чужие уроки.

Ой, как ему было еще далеко до большого благополучия, а он не только не отказывал в помощи тем, кто просил ее, но и не дожидался просьб.

Приятель, пославший Дидро в миссию, надо думать, был недоволен, что у него так быстро кончились деньги. Но с его безрассудной – так считали многие – добротой ничего нельзя было поделать.

Когда Дидро начал давать уроки? Сразу ли после того, как отец отказал ему в помощи, или после куска хлеба, выпрошенного в монастыре? Кто знает!

Преподавал он математику, любя ее еще со времен лангрского коллежа, хотя в «Племяннике Рамо» и говорится, что, давая уроки, он сам еще ее не знал и учился, уча других, и его друг Даламбер подтрунивал над математическими занятиями Дидро.

Позже Дени преподавал и английский язык.

Представьте себе Дидро, приходящего на урок в неизменном плисовом сером рединготе, к тому же весьма потертом. Можно даже назвать эпохой серого редингота тогдашнюю его жизнь, в которой было столько мрачного. Но и светлого, несмотря на лишения, в этой жизни в мансардах Латинского квартала было не меньше. В «Племяннике Рамо» Дидро вспоминает не только о сером рединготе, но и о белых чулках, грубо заштопанных черными нитками.

Родители его учеников далеко не всегда платили ему так, как он заслуживал. Нередко эти сытые буржуа пользовались тем, что, кроме денег, бедняга нуждался еще и в обыкновеннейшем стуле, чтобы сидеть, занавесках на окно, рубашке, книгах. (Книги Дидро любил больше всего.) Они и расплачивались с ним мебелью, чаще пришедшей в негодность, а не доставленной из магазина, бельем, книгами. Из таких «подачек» и составлялось его скромное хозяйство. Правда, книги он покупал и сам, как только в кошельке заводилось несколько франков.

Но зато чем труднее жилось в те годы Дидро, тем больше закалялся его характер, тем больше в нем вырабатывалось энергии и стойкости.

Как-то, когда Дени пришлось совсем худо, он от кого-то услышал, что Рандон де Массан, секретарь короля и крупный финансовый чиновник ищет репетитора для своих детей. Дидро попросил рекомендовать его Рандону.

– Каковы ваши условия, мосье Дидро? – спросил финансист.

– Квартира и питание. И еще полтораста ливров.

– Мы договорились. Ваша комната будет готова сегодня. Уроки можете начать завтра утром. Но я хочу, чтобы вы наблюдали также за туалетом моих сыновей, за их отдыхом, их прогулками, не оставляя их ни на минуту.

Деловой человек считал, что, если он платит, он может и спрашивать.

Дидро не мог отказаться. Кошелек его был совсем пуст, а он еще и задолжал несколько экю в гостиницу.

В тот же день Дени переехал из весьма скромного «отеля», где снимал комнату, в роскошный отель, как называли тогда особняки, финансиста на улице Ришелье возле фонтана.

Теперь он был и тюремщиком и заключенным. С этой минуты пришлось отказаться от бездумного фланирования по Парижу, от забав в грошовых притонах на площади Мобер, прогулок с гризетками, эскапад с молодыми людьми вольного нрава. Больше не будет ночных чтений и долгих часов в книжных лавках, самыми привлекательными из них были для него букинистические.

К тому же дети финансиста: и сыновья-Рандон де Аненкур и Рандон де Люсене – и дочь не обещали чему-нибудь научиться, так мало были они одарены от природы. Ученики относились к учителю почтительно и с явной симпатией, но он ничего не мог с собой поделать – они внушали ему просто отвращение. Однако три месяца он прожил у Рандона, не жалея для учеников своего времени, никогда не глядя на часы.

Но больше Дидро не мог выдержать. По окончании триместра он пришел к финансисту.

– Ищите мне заместителя, мосье! – сказал Дидро без всяких предисловий.

– Вы находите, что жалованье мало? Я его удвою. Вы плохо устроены? Выбирайте себе любые апартаменты. Стол нехорош? Заказывайте повару все, что вам только вздумается. Мне ничего не жаль, чтобы сохранить вас при моих детях.

– Мосье! – воскликнул Дидро со всей свойственной ему горячностью. – Лимон не так желт, как мое лицо. Я делая все, чтобы сделать ваших детей людьми. Но с ними я и сам превращаюсь в несмышленого ребенка. Я в тысячу раз богаче и благополучнее в вашем отеле, чем был до того, как в него переехал, чем буду завтра, когда съеду от вас. И все-таки я не могу вас не покинуть.

И так он поступал всегда. Если ученики оказывались способными, он занимался с ними дни и ночи, но если ему попадались тупицы, он отказывался от урока, как бы тощ ни был его кошелек и пуст желудок.

Не для того же, чтобы плодить бездарностей, он вместо пандектов и справочников по хирургии читал Тацита и Локка, Гоббса и Ньютона!

Но сколько бы он ни изучал этих духовных своих отцов, пока они обеспечивали его жильем и пропитанием нисколько не больше, чем его родной отец, зажиточный буржуа из Лангра.

Впрочем, Дени находил способы извлекать средства, если не непосредственно из кошелька метра Дидье, то из его репутации.

Самые значительные «преступления», которые совершил, чтобы не умереть с голода, Дидро в эти годы, были посягательства на мошну его земляков. Время от времени он встречал их на парижских улицах. Они приезжали в столицу то, чтобы подрядить слугу, то, чтобы продать рога животных своего стада. Других причин, пожалуй, у них не бывало. Это были добродушные, но туповатые буржуа, не имевшие даже чести знать, что за человек тот, кого они выручали,

Зато они прекрасно знали его отца и не имели никаких оснований сомневаться в том, что метр Дидье беспрекословно уплатит долги сына.