Текст книги "Я пел прошлой ночью для монстра"

Автор книги: Алире Саэнс Бенджамин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)

– Так вот чем ты занимаешься, Марк? Отдаешь себя во власть тех высших сил, в которые веришь?

– Я не знаю, как это сделать.

– Нет, знаешь, – возразил Адам. – Ведь ты отдаешься во власть водки и кокаина.

– Чушь собачья.

– Разве?

Этот парень живет в дрянном отеле. Он бросил все – дом, работу, жену. Он сам нам это рассказывал.

– Ладно, ты припер меня к стенке.

– Я лишь сделал предположение. Так вот я предполагаю, что ты отдал всю власть над собой той дряни, что привела тебя в такое состояние. И в этой комнате абсолютно все сделали то же самое.

Он подошел к доске и дописал:

КТО ТУТ ВСЕМИ УПРАВЛЯЕТ?

АДАМ

ШАРКИ – алкоголь, марихуана, кокаин, героин и злость управляют Шарки

ШЕЙЛА – алкоголь и марихуана управляют Шейлой

РАФАЭЛЬ – вино, печаль и депрессия управляют Рафаэлем

ЛИЗЗИ – кокаин, ненависть к себе и уничижительные разговоры о себе управляют Лиззи

ЗАК – алкоголь, изоляция и забывание управляют Заком

МАРК – героин и скептицизм управляют Марком

КЕЛЛИ – марихуана, депрессия и тревожность управляют Келли

МЭГГИ – алкоголь управляет Мэгги

Когда он закончил писать, мы все посмотрели на список. Адам некоторое время изучал доску.

– Кто-нибудь хочет что-то добавить?

– Ты забыл написать у меня рядом с алкоголем «злость», – тут же откликнулась Мэгги.

– Ты забыл написать что-то рядом с «Адамом», – не удержался Шарки.

Адам усмехнулся.

– Не беспокойся за Адама. Беспокойся за Шарки.

Шарки сразу притих. Но, боже, какой же печальный это был список. И ведь Адам ничего не выдумал, не взял просто из головы. Мне захотелось подойти и все стереть.

Я посмотрел на Рафаэля – тот все качал головой.

Я не хотел ничего этого знать. Не хотел. Я знал, что Адам… он хороший. Он напоминал мне мистера Гарсию. Но он рвал мне душу.

Терпеть это не могу.

Этот список печалил меня.

И я подумал о бурбоне.

Подумал о том, что бурбон стал высшими силами для меня. И мысли об этом выбивали меня из колеи.

4.

В конце дня я все еще был связан договором, запрещающим ругаться. Шарки тоже. На самом деле нас всех повязали договором. Адаму пришла эта блестящая идея, пока он стоял у доски. Такая блестящая, что дальше некуда. Мы все должны были составить список наших любимых слов и выражений, после чего не употреблять их в группе в течение недели.

– Послушайте, – заявил он, – это совсем даже неплохая идея – приглядеться к тому, как и что мы говорим, как выражаем свои мысли и чувства. Давайте назовем это «изменениями» с маленькой буквы «и». Это всего лишь на неделю. Давайте попробуем?

Меня не сильно трогал запрет на мат в группе. Не помру же я от этого. И потом, пусть мне нельзя ругаться матом вслух, я всегда могу ругнуться про себя. К тому же, я не так уж много матерился в группе. Но я действительно часто говорил: меня это нервирует, меня это пугает, меня это шокирует, меня это выбивает из колеи, это выносит мне мозг. Все эти выражения мне так же запрещалось использовать неделю. Подумаешь. Опять же, мысленно мне их говорить никто не мешает.

Никто не может наложить цензуру на твои мысли.

Но, должен вам сказать, Шарки порядком взбесился. После группового занятия я слышал, как он говорил Адаму, что хочет сменить психотерапевта. Адама его слова не особо взволновали, судя по всему. Улыбнувшись Шарки, он сказал:

– Прости, приятель, но мы в каком-то роде повязаны с тобой.

– Я не шучу, – ответил Шарки.

– Ну хорошо, мы об этом поговорим.

Шарки просто выпускал пар, будучи весь на взводе. Я понимал его. Разнервничавшись, он никогда не держит ничего в себе, а сразу изливает словесные потоки. Я в чем-то похож на него, только веду себя иначе. Разнервничавшись, я начинаю паниковать. Может быть, так же, как и он, начинаю болтать без умолку, но только мысленно. Ну, со своим внутренним «я», о котором говорит Адам.

На следующий день Адам вернулся к словам и тому, как мы используем их в речи. Сказал, что неплохо было бы подключить воображение и придумать новые слова, при помощи которых мы могли бы поговорить о своем внутреннем мире – «нашем богатом внутреннем мире». Откуда он подцепил это выражение? Мне захотелось связать его договором и запретить его произносить.

Этот Адам – безнадежный оптимист. Я уже видел, что сделал «богатый внутренний мир» с моими мамой и отцом. Мне такого нафик не надо. Он дал нам домашнее задание –составить список слов, выражающих наши чувства. Мат и ругательства запрещались. Меня иногда охереть как бесит Адам. Без шуток. О, простите, я не должен говорить «охереть как бесит», я должен говорить: он меня сильно злит. Это невозможно скучный способ выражения моих чувств. А я, блять, ни хера не зануда. Ладно, ладно, простите, больше не буду. Больше никаких слов на «б» и все такое. У меня договор.

У меня, кстати, есть еще один договор. Он касается тех 85%. Я должен снизить эту цифру. Адам говорит, что я отгораживаюсь от людей. Он не устает мне повторять, что я слишком много времени провожу, разговаривая сам с собой. Это нездоровое поведение. Хоть убейте, не понимаю, как мое нежелание беспокоить людей своим чеканутым видением мира можно называть нездоровым поведением? Ну да, я много времени торчу в своей кабинке. Но что плохого в том, чтобы валяться на постели и думать? Это преступление? Я могу часами этим заниматься. Вот как я это вижу: в моих мозгах глупый, неприятный человек. И он все время мечется, взбаламучивая все мои мысли. Я зову его Элом. И вот что у нас с Элом происходит: он все портит, а я разгребаю, напорченное им.

Адам считает, что мне нужно Эла выкинуть из своей головы, так как мне вредят его безобразия. И еще он хочет, чтобы я больше говорил в группе. «Делился мыслями и чувствами», как он это называет. «Ты можешь поделиться с группой большим?» Слушайте, если бы я хотел с ней поделиться большим, я бы так и сделал. Таков уговор. Не то чтобы Адам давил на меня с этим. Нет, он давит, но очень мягко. Ну, может и не так уж и мягко. Он бесконечно пытается разработать какой-нибудь новый план действий. Он клевый, бесспорно. И он нравится мне. Просто не всегда.

Иногда, сидя в кабинете у Адама, я изучаю фотографию его детей. Мне интересно, какой он отец. Наверное, я не должен бы об этом думать. Наверное, мысли об этом нездоровы. Но я ничего не могу с собой поделать. Адам. Он даже появляется в моих снах. Пытается говорить в них со мной, но я его никогда не слышу. Прошу его говорить громче, вижу, как двигаются его губы и руки – он силится что-то мне объяснить. И тогда я осознаю, что это не с Адамом что-то не в порядке, а со мной. Я оглох. Ненавижу этот сон.

И что вообще Адам делает в моих снах? Мне разве не хватет того, что он пытается залезть в мою голову, когда я не сплю? Да и зачем ему нужно видеть, что у меня в мозгах? Вот такие слова сейчас сидят в моей голове: Зак, зима, воспоминания, сны, лето, амнезия, кровь, Адам, изменения, изменения, изменения.

Воспоминания

– Зимой мы тоскуем по лету, – прошептал прошлой ночью Рафаэль, стоя со мной в курительной яме и глядя на снегопад. Он сказал это больше себе, чем мне. Вытянул руку и попытался поймать снежинку.

Я понял, что ему что-то сейчас вспоминается. Он выглядел печальным и одиноким. И мысли его были далеки отсюда.

– Каким ты был в моем возрасте?

– Таким же, как ты.

– Как я?

– Думаю, да.

Я предложил ему сигарету. Он покачал головой.

– Я бросил курить десять лет назад и не собираюсь начинать сначала.

– Трудно было бросить?

– Я склонен к зависимостям. Мне все сложно бросить, – рассмеялся он и снова устремил взгляд на падающий снег. – В твоем возрасте я вечно ошивался у магазина со спиртными напитками, чтобы уговорить кого-нибудь купить мне пинту бурбона. Потом бродил, пил и курил. Очень любил это делать, особенно зимой в холод.

– Почему ты пил?

– По той же причине, что и ты. Я страдал. Только еще этого не понимал.

Мне хотелось спросить его, почему он страдал, но я сдержался.

– У тебя была нелегкая жизнь, да, Зак?

– Нормальная.

– Это неправда.

– Да, наверное. У тебя она тоже была несладкая.

– Это не оправдывает того, что я пил.

Он так это сказал, как будто и пить уже бросил. И так, как будто был зол на себя.

– Может, оправдывает.

– Нет, Зак, не оправдывает.

– Ну почему это так тяжело?

– Ты замечательный парень, Зак, ты это знаешь? – вдруг сказал Рафаэль.

Мне захотелось плакать.

– Прости, – прошептал он. – Я знаю, ты не любишь, когда тебя хвалят.

Это вызвало у меня смех. Не знаю почему, но Рафаэль тоже засмеялся. Может просто за компанию со мной.

– Это больно – все помнить? – спросил я.

– Ужасно больно, Зак.

– Эта боль когда-нибудь пройдет?

– Нам остается только в это верить.

Мне чертовски хотелось в это верить.

Глава 6 – Лето, зима, сны

1.

Я не хотел есть, но все равно пошел на завтрак, и так как я припозднился, столовая уже успела опустеть. За одним из столов сидел парень, и я решил присоединиться к нему. Ну, было бы некрасиво проигнорировать его и сесть в другое место. Покопавшись в голове, я выудил его имя: Эдди. Я хорошо запоминал имена. Этот парень был ровесником Рафаэля и попал к нам всего лишь пару дней назад.

Опустив тарелку на стол, я выдавил из себя улыбку.

– Привет, Эдди.

– Привет, – ответил он и нахмурился. – Не помню, как тебя зовут.

– Зак.

– Точно.

Он не казался заинтересованным в дальнейшем общении. Не нужно было к нему подходить. Черт, теперь уже не уйдешь.

– В какой ты группе? – Это единственное, с чего мне пришло в голову начать разговор.

– В «Я отсюда уже ухожу».

– Но ты только что приехал.

– Это место – не моя марка джина.

Я растерялся, не зная, что сказать. В этот момент я почему-то решил составить список людей, которые выдерживали тут не больше недели. Я этого просто не понимаю. И злюсь. Может быть, я злюсь, потому что эти люди делают как раз то, что я сам хочу сделать? Может быть, они храбрецы? Ведь они возвращаются домой. А меня что здесь держит? Да, я все еще учусь, но мне восемнадцать – то есть, я достаточно взрослый. Так что же меня здесь держит? Почему я не иду домой? Может быть, просто здесь прячусь?

Эдди некоторое время разглядывал меня.

– А ты какого хуя тут делаешь?

Я не знал, что ответить, поэтому промолчал.

– Ты веришь в Иисуса, парень?

Странный вопрос.

– Наверное, верю.

– Он что-нибудь сделал для тебя? Он что-нибудь сделал для кого-нибудь из нас?

– Я об этом не задумывался, – сказал я.

– Я дам тебе совет. Здесь тебя оберут до нитки и вышвырнут снова на улицу. Так что не трать своих ебаных денег.

– А ты, значит, хочешь вернуться и продолжать пить? – Слова сами выскочили изо рта, я даже не знал, что хочу это спросить. Иногда я себя неслабо пугаю.

– А это, блять, твое дело?

Я уставился в свою тарелку. Я испугался, что он сейчас ударит меня, и начал внутренне дрожать, как всегда дрожал, когда меня собирался ударить брат. Меня захлестывала паника. Боже, как же я ненавидел это чувство, ненавидел, и не мог ни шевельнуться, ни заговорить. Не знаю, как у меня получилось, но я каким-то образом заставил двигаться свои ноги. Заставил двигаться руки. И добежал до ванной как раз вовремя, чтобы меня вырвало в унитаз. Я сидел с ним в обнимку, пока в моей голове не перестал кружиться вихрь из слов. Потом встал и вымыл лицо. Успокоившись, я направился в курительную яму и зажег сигарету. Наблюдавший за мной Шарки спросил:

– Как себя чувствуешь, приятель? Ты бледный какой-то.

– Съел что-то не то, – ответил я.

– Ну да.

Меня взбесило то, как он сказал это «ну да». Иногда мне хочется хорошенько его поколотить. Неужели так трудно оставить человека в покое, когда ему плохо?

2.

Когда настало время занятий в группе, мне уже слегка полегчало. Полегчало, но не отпустило.

Из головы не выходил вопрос Эдди о том, что Иисус сделал для меня. Сделав глубокий вдох, я попытался выдохнуть мучивший меня вопрос, но, конечно же, понимал, что таким образом не избавлюсь от обуревавших меня мыслей. Нельзя просто взять и выдохнуть беспокойство. Нельзя выдохнуть смятение.

Это один из видов лечения тут, называется «дыхательной гимнастикой». Шарки с Рафаэлем пользуются ей, но послушайте, нельзя же ожидать, что все станет зашибись, как только ты сделаешь вдох и выдох. Иногда вместо глубокого дыхания я считаю. Чем я и занялся сейчас – оглядел комнату и принялся считать. Почему-то меня это успокаивает. С уходом Марка в группе осталось семь человек. Марк провел в этом месте тридцать дней и вернулся к семье. Вернулся трезвенником. Да уж. Что-то я немного волнуюсь за него. Марка так и не отпустила злость, да и жизнь на улице не прошла бесследно. Как и у Шарки. Может, ему уже никак не стать домашним, и жизнь в доме с женой и детишками не осчастливит его, не укротит дикого зверя внутри. В его глазах слишком много огня. Кажется, он может спалить им любого, на кого наткнется, и без всякой на то причины. Есть в нем что-то дикое такое.

Но, на самом деле, откуда мне знать?

Я чересчур много думаю. Такой уж я. Беспокоюсь, волнуюсь, тревожусь. Таблетки мне помогают, хоть я и не люблю их принимать. На них не подсядешь, и это здорово, но меня неимоверно бесит мысль о том, что для того, чтобы быть спокойным, мне нужно глотать пилюли.

Марка мы проводили обычным прощанием. У Адама есть такие медали – медные, а может, и не медные, не знаю. На одной их стороне написано: «Будь верен себе», на другой изображен молящийся ангел. Ангелы меня как-то не трогают, впрочем, немного-то я о них и знаю.

Я успел многое передумать об этих медалях, когда мы передавали их покидающим группу. Честно говоря, я не совсем понимаю фразу «Будь верен себе». Верен ли я себе, желая забыть, или я верен себе, желая вспомнить? Часть меня, желающая жить в забытьи, довольно реальна. Выходит, я верен этой части себя? Эти медали сбивают меня с толку.

У нас целый ритуал передачи медали. Мы держим ее в ладонях, вкладывая в нее от себя что-то хорошее. Доброе пожелание, к примеру. Рафаэль вложил в пожелание Марку полную трезвости жизнь. Это было классно. Нет, понятное дело, что жизнь в трезвости будет нелегкой – не в этом мире, навязывающем людям алкоголь в виде круглосуточного хобби, – и все же, может быть, когда Марк захочет выпить, он вспомнит сказанные от души слова Рафаэля. И, может быть, не станет пить. Мне думается, Марк пил так же много, как мой отец. Нехорошо это. Вредно для здоровья.

Шарки вложил в медаль музыку. Это тоже было классно. Марк был весь такой из себя серьезный, и тут Шарки сказал: «Чувак, придется тебе жить с этой музыкой в голове. Ты меня понимаешь?» Это вызвало у Марка улыбку. Шарки умеет рассмешить людей. Он весь мир может на уши поставить.

Шейла плакала. Но это нормально, она из-за чего угодно может плакать. Это ужасно странно, нельзя же плакать обо всем на свете. Ну ладно, может ей очень нравился Марк. Тогда это тоже классно. Нам же позволено любить всех, кого мы захотим. Мда.

Когда медаль дошла до меня, я пожелал Марку мира. Знаете, мир – это хорошо. Это неплохо. И чего я ему его пожелал? Глупо как. Мир. Ну конечно. Меня это угнетает.

Все дело в том, что приходящие сюда люди не должны оставаться здесь насовсем. Они справляются со своими психологическими проблемами и уходят. Бывает, они уходят, не справившись с ними. Пришли, такие, огляделись и свалили. И до Эдди были люди, ушедшие сразу после того, как пришли. Недавно за ужином я говорил с новой девушкой. Точнее, пытался поговорить.

– Привет, – сказал я.

– Привет, – ответила она.

– Я Зак. – Я всего лишь пытался быть дружелюбным, но у нее аж краска сошла с лица – она явно занервничала.

– Я в «Лете», – поделился я.

– Лете?

– Так называется моя группа.

– А, – вздохнула она.

– А ты в какой группе?

– Это неважно. Я уже ухожу.

Еще один член группы «Я отсюда уже ухожу».

– Оу, – отреагировал я, – это плохо.

– Чего в этом плохого? – вскинулась она.

– Ну… может и не так уж и плохо, – пошел я на попятный.

– Тебе здесь нравится?

– Здесь нормально.

– И что здесь нормального?

– Кормят хорошо.

Она, наверное, подумала, что у меня совсем непорядок с крышей.

– Если я захочу поесть, то пойду в ресторан и закажу к нему бокал хорошего вина.

Звучало очень заманчиво.

– Мой муж сказал, что уйдет от меня, если я отсюда сбегу. – Она сделала маленький глоток кофе. Боже, ее трясло. – Да пусть катится ко всем чертям.

Я знал расклад. Она не хотела бросать пить. Не мне ее за это судить – я сам все еще думаю о том, как было бы здорово раздобыть где-нибудь бурбона. Есть вещи и похуже алкоголизма. Во всяком случае, я так думаю. Однажды я так и сказал Адаму.

– Правда? – спросил он. – Составь список того, что считаешь хуже алкоголизма.

Блять. Еще одно домашнее задание. Теперь понимаете, почему лучше вообще ничего не говорить?

Эта девушка, которую звали Маргарет, внимательно осмотрела меня с ног до головы.

– По тебе не видно, что с тобой что-то не так.

– Это не всегда можно определить по внешнему виду.

Она еще какое-то время изучающе глядела на меня, а потом сказала:

– На твоем месте я бы собрала монатки и бежала отсюда очертя голову, пока с тобой не случилось что-то действительно очень плохое.

У меня было ощущение, что это «что-то действительно очень плохое» ужеслучилось со мной. И не здесь. Но я промолчал.

– Слушай, в таком месте легко можно спятить, – продолжила она. – Реально спятить. Беги отсюда, пока можешь.

Мне захотелось сказать ей, что депрессия, алкоголизм и расстройство питания не те болезни, от которых можно заразиться. Я о них мало что знал, но уж это знал совершенно точно. Так же я знал, что переубеждать человека, который для себя все решил, неблагодарная работа. Вот Адам бы, сиди она у него в кабинете, сказал: «Это место как раз для тебя». Представив себе, как он ей это говорит и как она кидается в панику, я улыбнулся.

– Чего ты лыбишься? – спросила она.

– Просто так, – ответил я. – Мы все тут улыбаемся просто так. – Я видел, что начинаю ее пугать.

– Мне нужно покурить, – сказала она.

– Будь осторожна в курительной яме, – предупредил я ее. – Там встречаются люди, в которых живут несколько личностей.

Это ей тоже не понравилось. Она вскочила и чуть ли не выбежала из столовой. Не знаю, что на меня иной раз находит. Нехорошо это – пугать уже явно напуганную девушку. Нехорошо, но я внутри себя повеселился.

Позже в тот день я видел, как эта девушка садится в такси и уезжает. Видел из курительной ямы.

– Еще одну потеряли, – заметил Шарки. – Если бы у меня остались мозги, я бы сел в это такси вместе с ней.

Мне стало интересно, серьезно он это или нет. Может быть, часть его хочет свалить отсюда к чертовой матери? Хотя меня больше интересовала другая его часть – та, что хотела остаться.

У меня появилась новая теория: далеко не все хотят измениться. Рафаэль говорит, что меняться чертовски больно. Думаю, Рафаэль знает, о чем говорит. У этого парня всегда болит душа. Иногда мне даже больно смотреть на него.

В общем, хоть и не все тут остаются, мы с Шарки и Рафаэлем остались.

3.

– Завтра в нашей группе появится новенький, – сообщил Шарки. – Еще один потерянный член человеческой расы. – Шарки никогда не зевал, всегда держал глаза и уши востро. Легко верилось в то, что он провел много времени на улицах. Этот парень знал все о нашем маленьком сообществе. Он словно просачивался тут везде и всюду. Всегда знал, кто приходит и кто уходит. Он, наверное, по натуре такой – все время должен знать, что и где происходит. А какой я по натуре? Замкнутый. Эмоциональный внутри и сдержанный снаружи. Шарки эмоционален как внутри, так и снаружи – донельзя эмоционален.

Я ничуть не преувеличиваю. Шарки всегда возбужден. Всегда в движении. Ходит беспокойно туда-сюда, туда-сюда. Люблю за ним наблюдать. Он похож на человека, которому нужно в туалет, или на тигра, пытающегося найти выход из клетки. Он может быть чертовски забавным. И чертовски пугающим. Он выводит меня из равновесия, этот парень.

Шарки прикурил еще одну сигарету и бросил взгляд на часы. Ему всегда нужно знать, сколько времени сейчас. Да какая разница, интересно?

Лиззи покачала головой.

– Как думаете, как долго она продержится?

– С чего ты взяла, что это «она»?

– С того, что она будет моей соседкой по комнате.

Шарки кивнул.

– Ставлю на неделю.

– Ставлю на то, что она останется. – Лиззи затушила сигарету.

– Когда это ты успела стать такой оптимисткой?

– Оптимисткой? Я? Дай-ка я тебе кое-что скажу, Шарки. То, что кто-то остается здесь на тридцать-сорок-шестьдесят-девяносто дней, абсолютно ничего не значит. Это не значит, что он изменится. Остаться здесь – не значит измениться.

– Тогда какой смысл здесь оставаться? – спросил я.

– О, он умеет говорить, – деланно изумилась Лиззи. – Ничего себе. Знает даже, как правильно произносить слова.

– Заткнись, Лиззи, – беззлобно отозвался я.

Она рассмеялась. Мне нравится Лиззи, мы с ней просто дурачились.

– Я серьезно, какой в этом смысл?

– Может быть, мы тут как раз для того, чтобы выяснить это?

Мне хотелось спросить: лучше ли ей? Стало ли ей легче? Чувствуется ли это, когда в тебе что-то меняется? Все тут постоянно болтают об этих изменениях, но как они узнают, что эти самые изменения в них происходят? Они чувствуют себя как-то по-другому? Как они это чувствуют? Не вырастут же у меня от этого крылья за спиной. Не начну же я от этого летать. Не стану же я от этого хоть чуть-чуть красивее.

4.

Анни. Новенькая в нашей группе. Она вошла немного напуганная, глядя в пол, вцепилась в стул. Мы всегда сидим кругом. У нас неплохие стулья. Ну, скажем, не такие уж и плохие. Адам представил нам ее. Она должна была сказать пару слов о себе, а позже могла рассказать нам всю свою историю. Тут все уже рассказали свои истории, кроме меня, Шарки и Рафаэля. « Время истории» меня не напрягает, если историю рассказываю не я.

– Я Анни, – сказала она. – Мне тридцать четыре. Я алкоголичка, и я не пью уже двадцать дней. Я из Талсы, Оклахома.

– Двадцать дней, – повторил Адам. – Хорошая работа.

Ну угу, конечно.

Мы все кивнули.

– Добро пожаловать, – приветствовали мы ее, и это было странно, потому что мы все сказали это с разной степенью искренности – кто большей, кто меньшей. А что нам еще оставалось сказать? Спасайся?

Затем мы перешли к так называемому Разборутого, кто как себя чувствует, над чем мы сегодня собираемся работать, нашего здорового и нездорового поведения, наших секретов и тому подобного. О, и мы обязательно должны были сказать о себе что-то хорошее. Мы зовем это аффирмациями. Это положительные утверждения и нам нужно придумать их целых три штуки.

Первым был Рафаэль.

– Я Рафаэль. Я алкоголик.

– Привет, Рафаэль, – ответили мы. Это всегда так.

Рафаэль задумался и через некоторое время сказал:

– Никаких секретов. Мне грустно. Думаю, это для всех не секрет. – Он снова умолк, потом продолжил: – Мне снятся плохие сны. – Он глянул на меня и усмехнулся. – И не только мне одному. – Обвел взглядом комнату. – Ничего нездорового… если не считать того, что у меня были мысли о выпивке, но они прошли. – Рафаэль сделал глубокий вдох: он, как и я, ненавидел аффирмации. – Я способен измениться. – Он всегда говорил эту фразу. Порой – с иронией, порой – искренне. Сегодня с долей искренности в голосе.

– Это так, – подтвердили мы. С этими аффирмациями мы всегда должны вторить говорящему. Ужасно не люблю всю эту групповуху.

– Мне нравится быть трезвым.

– Это так. – Мы прям как паства в церкви, твердящая «Аминь».

– Мне нравятся деревья, – прошептал Рафаэль.

– Это так, – прошептали мы в ответ. Аминь.

– Деревья? – влез Шарки. Вообще-то мы не должны никого прерывать во время Разбора. – Это твоя аффирмация? Что тебе нравятся деревья? – Шарки опять взбеленился на пустом месте.

Это лишь рассмешило Рафаэля.

– Да, Шарки, мне нравятся деревья.

Шарки явно хотелось сказать Рафаэлю, что это чушь собачья, но он почему-то решил промолчать.

– Деревья – это хорошо, – сказал Адам. – Тут есть кто-нибудь, кому не нравятся деревья?

Тут уж Шарки не смолчал:

– Я вам что, блять, Тарзан? Мне нравятся города – вот что мне нравится.

Адам улыбнулся.

– Ты можешь объясниться в любви к городам, когда очередь дойдет до тебя. – Адам с Шарки обменялись ехидными улыбочками. Обожаю это. И всегда улыбаюсь.

Мы продолжили по кругу. Лиззи была счастлива – иногда с ней это случается.

– У меня физическая, духовная и эмоциональная связь. – В группе часто это говорят. Связь, блин, с чем?

И, боже, как же я ненавижу, когда наступает моя очередь говорить.

– Я Зак. И, наверное, я алкоголик.

– Наверное? – спросил Адам.

Я в упор уставился на него прожигающим взглядом «Я АЛКОГОЛИК», а затем взглядом «теперь-ты-доволен?»

Он улыбнулся в ответ.

Я опустил глаза на карточку перед собой. На ней написаны аффирмации на случай, если мы не сможем придумать своих.

– Я заслуживаю в своей жизни хороших людей. – Прозвучало это как-то нагло. Может, спустимся на землю? Я понятия не имею, чего заслуживаю, а чего – нет.

– Это так. – Не сомневаюсь в искренности группы, но кто написал такое на карточке? Я глядел на нее, и она меня до крайности бесила.

– Мы можем на этом остановиться?

– Почему тебе так трудно сказать три хороших вещи о себе?

– Я родился прекрасным. Вот почему. Как вам это?

– Но это так и есть, – тепло улыбнулся Адам. И Рафаэль тоже улыбнулся. Шарки вовсю забавлялся происходящим. Да уж, это было чертовски смешно.

– В моей жизни есть смысл, – прочитал я еще одну фразу.

– Это так.

Я закончил свой Разбор с:

– Физически я в норме. Эмоционально – в раздрае. И духовно – тоже. Простите, но это печальная правда. – Ради бога, следующий. Как же я ненавижу Разборы. Такое ощущение, что я нахожусь на каком-то дрянном телешоу. И самое печальное, что если бы так оно и было, то нашлись бы люди, которые бы с удовольствием это смотрели. Мир на самом деле шизанутый.

После Разбора Рафаэль достал нарисованную им картину. Настало время обсудить наше творчество или списки, которые мы ведем. Мы должны получить отзывы на них или что там нам еще нужно. Как будто я знаю, что мне нужно.

Мне очень понравилась картина Рафаэля. Этот парень не халтурщик. Он рисовал не абы как, и его картина действительно о чем-то говорила. Она настоящая. На ней небеса глубокого синего оттенка, какие бывают ближе к ночи, но звезд еще нет. И на ней монстр, почти занявший все небо, готовый наброситься на маленького мальчика, читающего книгу. Боже, от его картины у меня все внутри перевернулось. И он что-то еще написал внизу, и слова вписывались в картину, становясь ее частью, и мальчик как будто на них сидел.

Адам поставил картину в середину, и мы все притихли, рассматривая ее, изучая.

– Ты прочтешь это для нас? – спросил Адам Рафаэля.

И Рафаэль прочитал:

– Я слышу предупреждающий шепот: в этой комнате монстр. Шепот переходит в крик. Мир полон безумцев. Я могу это доказать. Я озираюсь. Комната пуста, как и мое сердце. Оно было полно, мое сердце, но это другая история. Здесь нет никого. Может быть, нет и меня. Я могу доказать, что есть безумцы, но не могу доказать, что есть монстры. Кто же предупреждающе шепчет? Прислушайтесь – падают небеса. Может быть, монстр снаружи ждет лишь того, когда я выйду за дверь? Может быть, он уже поглотил небеса. Что ему нужно от меня? Он хочет меня напугать? Дело в этом? Но мне не нужен для этого монстр – я родился со страхом в душе. Может быть, монстр живет в книгах, которые я читаю? Одна из книг о геноциде в Руанде, другая – о мальчике, которого изнасиловали. Кому нужны монстры?

Его слова рвали мне сердце. Рафаэль как будто читал их для меня. От его голоса и интонации, я не знаю, я словно внезапно куда-то начал удаляться, и мне это не понравилось, потому что то же самое было с мамой, и я заставил себя оставаться в комнате вместе со всеми. Я не отрываясь смотрел на картину Рафаэля, вполуха слушая других, думая о ней, как вдруг до меня донесся вопрос Адама:

– Что ты видишь на ней?

Не ответив ему, я взглянул на Рафаэля и спросил:

– Этот мальчик ты или я?

Не знаю почему, но я плакал. И ненавидел себя за это. Плакал и бил, бил себя кулаками в грудь, пока кто-то не обхватил их, удерживая в своих ладонях, дожидаясь, когда я расцеплю пальцы. И тогда я почувствовал, что меня держат за руку, и услышал голос Адама:

– Я вижу тебя, Зак. Я тебя вижу.

Но я не знал, что это значит.

Может быть, это все сон. Плохой сон. Однако у Рафаэля такой прекрасный голос, что может, сон и не такой уж плохой. И у Адама голос добрый. И меня все не отпускала мысль: у кого-то есть собака. Что есть у меня? Сны, которые я хочу забыть. Два соседа по комнате – Шарки и Рафаэль. И монстр, и психотерапевт по имени Адам. Что случилось со мной, что я не могу иметь собаку, как нормальный человек?

И я не мог перестать плакать.

Воспоминания

– Мне нужно задать тебе один вопрос, Зак. Разрешаешь?

Надо было перед приходом сюда покурить. Но вот он я, смотрю в глаза Адама, обычно синие как море, а сегодня зеленые, как листва, и думаю о его глазах. Так же, как о глазах Рафаэля и глазах мистера Гарсии. Что у них за глаза такие, что заставляют меня думать о них?

– Зак?

– Да?

– Куда ты уходишь мыслями, как сейчас?

– В общем-то, никуда.

– Тогда о чем ты думал?

Так я ему и скажу, что думал о его глазах.

– Ни о чем важном.

– Все важно.

– Как скажешь. – Адам прекрасно распознавал в моем голосе «мне все до лампочки».

– Ответь мне на один вопрос, Зак.

– Хорошо.

– Что ты помнишь о том, как появился здесь?

– То есть?

– Ты знаешь, почему ты здесь?

– Кажется, все вокруг считают, что я должен быть здесь.

– Я спросил не о том.

– Ну, может быть мне и на самом деле нужно быть здесь.

– Ты можешь уйти, если захочешь. Тебе восемнадцать. Ты уже взрослый.

– Если бы. Я все еще хожу в школу. – Я уставился в пол. – Куда мне идти?

– У тебя нет дома?

Я долгое время сидел, ничего не говоря, просто таращась в пол.

– Посмотри на меня, Зак.

Мне не хотелось этого делать, но я перевел взгляд на него.

– Что ты помнишь?

– Я устал повторять тебе, что не хочу ничего вспоминать.

– И я тебя слышу, Зак, слышу. Но ты можешь мне хоть что-нибудь рассказать из того, что помнишь?

– Черт возьми, я не хочу мысленно тудавозвращаться. Разве ты не понимаешь этого, Адам?

– Понимаю. Давай я задам другой вопрос.

– Ладно.

– Ты доверяешь мне?

– Да. По большей части – да.

– Насколько? На 100%? 50%? Насколько?

Я не смог сдержать улыбки. Любит же он все высчитывать в процентах. Это классно, не знаю почему. Адам меня эмоционально встряхивает – в хорошем смысле. Ну… не всегда в хорошем.

– Я доверяю тебе на 85%.

– Да? На 85%?

– Это немало.

– Насколько ты доверяешь группе?

– На 60%.

– На 60%?

– Это тоже немало.

– Хорошо. Насколько ты доверяешь Шарки?

– Шарки? Мне очень нравится Шарки.

– Хорошо, Шарки получает 100% по шкале симпатии. А по шкале доверия?