Текст книги "Я пел прошлой ночью для монстра"

Автор книги: Алире Саэнс Бенджамин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

Я спал. Спал, спал и спал.

Люди приходили и уходили. Я слышал голоса. Я потерялся и не знал, где нахожусь. Может быть, в той больнице, где кругом одна белизна? Как-то вдруг очнулся, сидя на стуле рядом со своей кроватью и увидел, что Майкл – один из здешних помощников – меняет на ней белье. Я неотрывно глядел на него, как будто смотрел кино. Помню, как он протянул мне чистые футболку и трусы и спросил, смогу ли я сам пойти в ванную и переодеться. Помню, как стоял в ванной, уставившись на свое бледное, бесцветное лицо, и думал о том, что, может быть, умираю, и о том, что Майкл очень добр ко мне.

Помню, как спросил Эмита: «Я умру?». Он протянул мне стакан воды. «Выпей, – сказал он. – Представь, что это бурбон, приятель». Я выпил воду.

Я постоянно шептал имя мамы. Если бы только она спела мне «Летний день». Сара, Сара, Сара.В ее сердце не было песен. Сны были тяжелыми, и, мне казалось, они никогда не перестанут мне сниться. Мне снился Шарки, снился его голос, снилось, как я нашел его и забрал к себе домой. Мне снились руки Эмита. Они были покрыты такими же шрамами, как руки Шарки. Мне снилось, что я пытаюсь стереть эти шрамы с их рук, отскрести все следы от уколов. Мне снилось, что я сижу с Сэмом в кинотеатре, что он держит меня за руку и я шепчу ему, чтобы он ее не отпускал. Никогда не отпускал. Мне снилось, что я совсем ребенком плачу, потерявшись в парке, и Рафаэль берет меня на руки, поднимает и шепчет: «Не плачь, малыш». И я провожу своими маленьким ладошками по его лицу, и он улыбается. Мне снилось, как мы с отцом идем по пустыне, и я, прильнув к нему, шепчу: «Я люблю тебя, папа, люблю. Я люблю тебя, люблю, люблю, люблю». Мне снился Адам. Он стоял у входа в лабиринт с улыбкой на лице, и мне было не страшно смотреть ему в глаза, и я сказал: «Адам, у меня замечательный день».

4.

Комната была залита светом. В ней было тихо. Мне пришла в голову мысль: уж не умер ли я? Это вызвало у меня смех. Небеса вряд ли похожи на кабинку номер девять.

Я сел в постели. Я ощущал слабость, но не мог сдержать улыбки. По щекам текли слезы, и я больше их не стыдился. Вы только посмотрите не меня – я не боюсь чувств. Приняв душ, я принялся внимательно рассматривать себя в зеркале. Я выглядел изможденным и осунувшимся. Оглядев себя, я пришел к выводу, что немного исхудал. Какие у меня сегодня глаза? Больше зеленые, чем темные. Может быть, так казалось в свете утреннего солнца, проникавшего сквозь окно в ванной.

– Привет, Зак, – прошептал я. – Я тебя вижу.

Мне захотелось прочитать что-нибудь из дневника Рафаэля. Я прошел в комнату и сел на пол, прислонившись спиной к кровати. Полистав дневник, я решил, что лучше почитаю письмо. Не знаю почему, но меня прямо тянуло его перечитать. Меня не оставляли мысли о Рафаэле, и мне хотелось сказать ему, что я пережил последнюю бурю этой зимы. Я пел, Рафаэль. Я пел для монстра.

5.

Подняв глаза, я увидел входящего в кабинку Эмита.

– Хей, да ты ожил.

– Да, я ожил.

– Ты слег на несколько дней.

– Какой сегодня день?

– Воскресенье.

– Кажется, я серьезно приболел.

– Это точно, приятель. К тебе сюда и врач приходил, и все такое. Они чуть не упекли тебя в больницу. Знаешь, ты много чего болтал во сне. Ты говорил со всеми, с кем только можно – с Рафаэлем, Адамом, мной, Шарки, Сантьяго, мамой и отцом. Ты даже говорил со своей мертвой собакой Лилли.

Часть меня хотела спросить его, что я такого говорил, но другая часть уже знала ответ. Часть меня чувствовала смущение, другая же – нет. Мои губы растянулись в насмешливой улыбке.

– И что я сказал тебе?

– Приятную вещь. Ты повторял, что может быть у тебя получится стереть все следы от уколов на моих руках. Это очень тронуло меня.

– Вот меня колбасило-то, – засмеялся я. Было здорово – смеяться.

Я чувствовал себя уставшим, но чистым, после того как принял душ и сменил белье на постели. Я несколько часов читал Эмиту выдержки из дневника Рафаэля. Думаю, Рафаэль был бы не против. Эмит же напоминал ребенка – ему ужасно нравилось, что ему читают. Так мы и провели с ним половину воскресного дня, вслушиваясь в слова Рафаэля.

Странно это всё – влюбиться в слова Рафаэля, влюбиться в бури, влюбиться в свою собственную жизнь.

6.

Утром в понедельник я пропустил занятие в группе – мне назначили прием у врача, что вызывало негативные чувства. Мне очень хотелось пойти в группу, и это было необычно и классно одновременно. Вместо этого же я должен был ехать к врачу с одним из здешних работников. Хорошо хоть меня повез к нему Стив, против него я ничего не имел. По мне, он парень что надо. По пути к врачу, он вдруг улыбнулся и сказал:

– Да ты поешь, Зак.

– Разве?

– Да. Ты поешь.

– Ну, наверное.

– Никогда бы не подумал, что такой парень как ты умеет петь.

– Правда?

– Правда.

– Наверное, люди меняются. – И это сказал я. Я. Люди меняются. Если бы в машине сидел Адам, он бы насмешливо улыбнулся и спросил: «Люди?»

И я бы вернул ему его насмешливую улыбку и ответил: «Я, Зак. Зак изменился».

И мы бы снова улыбнулись друг другу – по-настоящему, искренно.

Ну вот видите, не очень-то я и изменился. Сижу тут в машине и вместо того, чтобы вести реальный разговор со Стивом, веду воображаемый с Адамом.

7.

– Зак? – удивился Адам, увидев меня стоящим в дверях его кабинета.

– Ты ожидал увидеть Эмита?

– Да, именно его я и ожидал.

– Мы с ним поменялись местами.

– Поменялись местами?

– Я пошел к тебе вместо него, а он потом пойдет вместо меня.

– Это твоя идея или его?

– Моя.

Губы Адама изогнулись в мягкой улыбке.

– Чему ты улыбаешься, Адам?

– Да так. Просто удивлен.

– Почему?

– Чуть раньше ты прогулял два сеанса.

– Неправда это, я их просто пропустил. И один – по болезни.

Улыбка Адама сменилась полуусмешкой.

– Я всегда предполагал, что ты приходишь ко мне по принуждению.

– Не все твои предположения в отношении меня верны.

Он кивнул, но я знал, что в душе он все еще улыбается.

– Так ты жив?

– Аха.

– Что ж, должен сказать, что для того, кто провел последние четыре дня в постели, выглядишь ты довольно неплохо.

Он рукой показал, чтобы я прошел к нему в кабинет. Я сел в свое кресло. Адам сидел в своем. Ничего не изменилось, но при этом ощущалось как-то по-новому и необычно.

– Как ты чувствуешь себя?

– Мы начали Разбор?

– Да, начали.

– Я чувствую физическую, духовную и эмоциональную связь.

– Умничаешь?

– Ага. – Я улыбнулся. Улыбка прямо липла к губам. Не знаю. Я был счастлив. – Я хорошо себя чувствую, Адам.

– Я волновался за тебя.

– Мне это приятно.

– Ты ешь?

Да, я знаю, что выгляжу немного костлявым.

– Врач говорит, что я выздоровел. Что я маловато вешу, но в целом – здоров. И пришли результаты анализа крови, которую я сдал на прошлой неделе. Печень у меня в норме. Не поражена.

Адам кивнул и внимательно посмотрел на меня.

– Ты выглядишь по-другому.

– Я чувствую себя по-другому.

– Хочешь об этом поговорить?

– Была буря, – сказал я, – и я пел для монстра.

– Значит, теперь ты поешь для монстра?

– Да.

– Объясни это мне.

Я рассказал ему о том, что произошло на дыхательной гимнастике, о том, как я пошел в лабиринт, о том, что была буря и что рядом со мной были Рафаэль и мистер Гарсия.

– И ты тоже был со мной, Адам. И ты говорил мне: «Я вижу тебя, Зак».

Я рассказал ему обо всем, что случилось – ничего не утаил. Я открыл ему все секреты, живущие во мне.

– Секреты убивали меня, Адам. Это действительно так.

– Значит, ты вспомнил?

– Да, Адам. Вспомнил.

– Хочешь поговорить об этом?

– Да.

– Уверен?

– Уверен. – Я поймал себя на том, что уставился в пол и поднял глаза на Адама. – Я доверяю тебе.

– Я знаю.

– Ладно. Был субботний вечер. Я встречался с друзьями – Антонио, Глорией, Томми, Митци и Альбертом. Альберт и Глория должны были прийти, но не смогли. Не помню, почему. В общем, нас было четверо – Антонио, Томми, Митци и я. Мы завернули на какую-то вечеринку, но там было скучно. Томми сказал, что знает местечко в пустыне, где кто-то устраивает вечеринки, и что там ожидается большая тусовка. Я туда явился приготовившись, не с пустыми руками – уболтал какого-то забулдыгу купить мне две бутылки Джека Дэниэлса.

– По пинте каждая?

Ох уж этот Адам, у него всегда есть вопросы.

– Нет, знаешь, есть такие бутыли – побольше.

Он одарил меня красноречивым взглядом.

– Ты и правда приготовился.

– Уху. В общем, мы приехали в пустыню и там было с сотню парней и девчонок. Они развели большой костер, и это было здорово – ведь стоял декабрь и была жуткая холодрыга. Мы там оторвались по полной. Все кругом пили и передавали друг другу травку.

– Ты ее курил?

– Да. И что самое странное – я столкнулся там с Сэмом.

– Кто такой Сэм?

– Наверное, я не рассказывал тебе о нем.

– Не рассказывал. Кто он?

– Парень, который хотел меня поцеловать.

– Когда? В ту ночь?

– Нет-нет. Он учился со мной в школе, здоровяк такой, ну и однажды мы с ним поболтались вдвоем. Ну, покатались на машине, сходили в кино. И этот парень больше смотрел на меня, чем на экран. Он захотел поцеловать меня, когда отвез домой.

– И что ты сделал?

– Спросил, почему он хочет это сделать.

– Ты спросил его об этом?

– Да. Почему кто-то должен хотеть целоваться со мной?

– Ты так ему и сказал?

– Да.

– А ты хотел, чтобы он тебя поцеловал?

– Нет. Я разозлился, схватил одну из бутылок отца и пошел бухать.

– Ты в ту ночь сильно напился?

– Да.

– И когда ты пил, ты думал о Сэме?

– Да.

– О чем ты думал?

– О том, как сильно меня разозлило то, что он хотел меня поцеловать. Зачем ему этого хотеть?

– Значит, ты был зол?

– Да.

– Когда мистер Гарсия сыграл тебе на трубе, ты чувствовал то же самое?

Я задумался.

– Да. Наверное, да.

Адам кивнул. Хотел что-то сказать, но промолчал. Подумал немного.

– Значит, ты был на вечеринке в пустыне со своими друзьями, напился там, а потом столкнулся с Сэмом.

– Да, столкнулся с Сэмом. Меня это потрясло – я же видел в нем такого правильного качка, не думал, что он любит ловить кайф. В этот момент я уже порядком накачался, но чувствовал себя превосходно. Понимаешь, когда я пью, то чувствую себя счастливым и умиротворенным, и во мне не остается ни капли печали. Я как раз достиг этого самого состояния опьянения, поэтому был счастлив. Я столкнулся с Сэмом и сказал ему:

«Привет».

«Привет», – ответил он и спросил: «Ты так же налакался, как и я?»

«И мне обалденно хорошо», – ответил я.

Он рассмеялся и сказал: «Мне тоже. И я удивлен, что ты со мной говоришь».

«А почему я не должен с тобой говорить?» – спросил я.

«Потому что я хотел тебя поцеловать».

«Да… и меня это не слабо шокировало», – признался я.

«Я думал, ты знаешь, что я – гей. Это не секрет».

«Ого. Правда? То есть, это что, все знают?»

«Ага. Все, кроме тебя, Зак. Я думал, что ты тоже знаешь».

А я не знал. Поэтому, наверное, почувствовал себя виноватым. Не знаю, почему. Сэм все смотрел на меня, и я, черт, глотнул из своей бутылки и улыбнулся ему. Мы с ним еще поговорили, и он спросил меня, уверен ли я, что не хочу, чтобы он меня поцеловал, и я ответил, что уверен.

– И ты был уверен в этом, Зак?

– Да.

– Уверен?

– Да.

– И что случилось потом, Зак?

– Не знаю. Мало что помню. Думаю, я тогда перебрал.

– Ты только так думаешь?

– Ну ладно, я перебрал. Помню, как позже очнулся, лежа на капоте машины Антонио. Помню, как меня стошнило, как кружилась голова и меня совсем развезло. Ребят вокруг было уже не так много. Какая-то девушка спросила, в порядке ли я, и я ответил, что мне нехорошо. Она была очень милой, дала мне бутылку воды, которую я тут же залпом всю выпил, потом улыбнулась и сказала, что у нее в машине есть холодильник с охлажденной водой. Она показала, где стоит ее машина, и я выпил еще одну бутылку, а другую вылил себе на лицо, после чего пошел искать Антонио, Митци и Томми. Я не смог их найти и решил, что они ушли в пустыню, чтобы ширнуться, или еще для чего. Мне на самом деле было плохо и почему-то страшно.

– Чего ты боялся?

Я взглянул на Адама. Мне хотелось, чтобы он знал, что я чувствовал тогда.

– У меня было плохое предчувствие. Очень плохое предчувствие. Я хотел вернуться домой.

– И ты поехал домой?

– У меня не было своей машины, и я находился у черта на куличках, но потом увидел Сэма. Он говорил с каким-то парнем, я подошел к нему и спросил, не может ли он отвезти меня домой. И он ответил: «Ты не будешь целоваться со мной, но хочешь, чтобы я тебя куда-то вез?» «Я тебя понял», – сказал я и пошел от него. Он догнал меня и извинился: «Прости, это было грубо и некрасиво. Я не такой. Прости. Я отвезу тебя домой. Ты ужасно выглядишь».

– Значит, он отвез тебя домой?

– Да. Я спал большую часть пути. Но это было очень мило с его стороны – подбросить меня до дома. Он не обязан был этого делать. Сэм разбудил меня, когда мы доехали до дома: «Мы приехали, Зак». Я кивнул, поблагодарил его и сказал, что это было очень мило с его стороны, что он меня довез, и что может быть в следующую нашу встречу он может меня поцеловать.

– Ты так и сказал, Зак?

– Да, так и сказал.

– Ты это серьезно сказал?

– Не знаю. Мне просто хотелось его поблагодарить. Он же помог мне.

Адам на это ничего не ответил, лишь спросил:

– И что случилось потом?

– Сэм улыбнулся и сказал: «Ловлю тебя на слове». И я улыбнулся в ответ. Потом он уехал. И начался кошмар. – Я не сдерживал слез, и они текли по моим щекам. Я решил перестать с ними бороться. И потом, они все равно всегда побеждали, так что я смирился. – Войдя в дом, я увидел Сантьяго – сидящего в кресле отца и держащего пистолет. А мои родители… – горло перехватило, и слова снова застряли внутри. Они никак не давались мне, но я знал, что должен это произнести. Должен. Я долженрассказать Адаму, что случилось, потому что рассказываю это не только ему, но и себе. Мне нужно услышать эти слова. Нужно услышать, как я их произношу. Я не заметил, как Адам вышел из комнаты. Он вернулся с чашкой воды и отдал ее мне.

– Не спеши, Зак.

– Наше время еще не закончилось?

– Не волнуйся о времени, Зак.

Я отпил воды. Попытался стереть с щек слезы, но новые все катились и катились. Мне нужно было начать говорить. Я всегда останавливался. Всегда ставил перед словами преграду, оставляя их внутри себя. И мне хотелось прорвать поставленную мной плотину, чтобы слова наконец вырвались наружу.

– Дыши, Зак.

Я сделал короткий вдох.

– Еще один.

И еще один.

– А теперь медленно выдохни.

Я послушно выдохнул.

– Хорошо. Не забывай дышать.

Я кивнул, и слова вдруг оказались прямо на языке, и я просто вытолкнул их.

– Мама с отцом лежали на полу. Всё было в крови. А Сантьяго спокойно сидел в кресле. – Вместе со словами рвались рыдания, но это неважно – главное было говорить. Я должен был рассказать свою историю. Эти слова, эти жуткие слова не будут больше жить внутри меня. Не будут. Не будут. Не будут. – И, Адам, я не знал, что делать. Я не мог шевельнуться. Я понимал, что мама с отцом лежат в своей собственной крови и что они мертвы, а Сантьяго смотрел на меня и улыбался. «Я тебя ждал», – сказал он и направил свой пистолет на меня, потом – на себя, и снова на меня, и снова на себя, туда и обратно, туда и обратно, все это время напевая «эни-бэни, рики-таки…». Я думал, что он убьет меня, и, кажется, мне было все равно. Я закрыл глаза и услышал звук выстрела. Открыл глаза и увидел Сантьяго. Он сунул дуло себе в рот и… – Слов больше не было. Это все, что я мог сказать.

Не знаю, как долго я сидел молча, но слезы остановились и мир затих.

– Я пытался убежать от этого, Адам. Я просто пытался убежать.

– Но сейчас ты не убегаешь, Зак.

– Я думаю… думаю… думаю, что…

– Что ты думаешь, Зак?

– Что в душе жалел, что Сантьяго в тот момент направил пистолет не на меня. Ты понимаешь, о чем я?

– Понимаю.

– Я жалел, что не умер вместе с ними.

– Часть тебя и умерла, Зак.

Я посмотрел на сидящего напротив Адама. По его лицу текли слезы.

– Но, Зак, другая часть тебя жива. Ты выжил, Зак.

– Ты плачешь.

– Такое бывает со мной иногда.

Мы долго сидели молча.

– Ты плакал, когда Рафаэль рассказывал о своем сыне.

– Да, плакал.

– Мы причиняем тебе боль?

– Нет. Вы трогаете меня за душу, Зак.

Это прекрасно, – хотелось мне сказать, но я промолчал. Я ничего не сказал. Мы просто сидели и улыбались друг другу. Это было приятно. Мне хотелось сказать Адаму, что я его люблю. Не знаю, что меня сдерживало. Ясдерживал себя.

Внезапно зазвонил мобильный. Адам извиняюще глянул на меня.

– Я обычно выключаю телефон, но… мне нужно ответить на этот звонок. Ты не против?

Я кивнул. Адам настоящий профессионал. Если бы звонок не был действительно важным, он бы не ответил на него. Наверное, он касается его семьи.

Адам вышел из кабинета, показав мне рукой, чтобы я ждал.

Я кивнул и повел с Адамом воображаемый разговор. Люблю я это дело.

– Ты, наверное, это знаешь, но я хотел тебе сказать, что… очень тебя люблю. То есть…

– Я знаю, Зак. Я понимаю, что ты имеешь в виду.

– Наверное, такое случается – пациенты начинают любить своих психотерапевтов.

– Да, случается.

– Ты не против?

– Я не против.

– Это хорошо, потому что, кажется, я буду любить тебя теперь вечно.

Адам улыбается. Затем смеется. И у него такой приятный смех, что мне становится очень, очень хорошо.

– Прости, – извинился Адам, войдя в комнату. – Звонил один из моих сыновей.

– С ним все в порядке?

– Да.

– Хорошо. Он счастливчик.

– Я тоже счастливчик. – Адам задумался ненадолго. – Ты многое пережил, Зак. Ты не заслужил всего этого. Не заслужил. Я говорил тебе, что ты храбрый. Помнишь?

– Помню.

– Я был прав.

– Я знаю, что ты собираешься сказать.

– И что же?

– Не недооценивай себя, Зак.

– Именно это я и собирался сказать. – Его лицо посерьезнело. – Я счастлив за тебя, Зак. Ты даже не представляешь, как я за тебя счастлив.

– Кажется, я тоже счастлив.

– Кажется?

– Уху. Меня мучает вопрос: почему Сантьяго оставил меня жить?

– Может быть, потому что любил тебя?

– Я думал об этом.

– Ты веришь в это?

– Я хочу верить в это, если это так и есть.

– Мы этого никогда не узнаем, Зак. Могу я открыть тебе секрет? Иногда, Зак, мы остаемся лишь с тем, что сами себе вообразим.

– Мне нужно это обмозговать.

– Мне тоже.

Я посмотрел ему в глаза. Не серые. Совсем не такие, как у мамы.

Я мог бы вечность смотреть на его лицо.

– Адам?

– Да, Зак?

– Помнишь тот мой сон, в котором я ухожу с отцом и бутылкой?

– Помню.

– Я знаю, что олицетворяет в нем мой отец. Смерть. И я знаю, что олицетворяет Рафаэль. Жизнь. В том сне я выбирал смерть. Я же хочу выбрать жизнь, Адам. Я любил отца, но я должен его отпустить. Это нормально, Адам? Могу я это сделать?

– Да, Зак, это нормально. Ты должен его отпустить.

– Но я чувствую себя виноватым… за то, что не выбираю отца.

– Твой отец мертв, Зак. И знаешь что еще? Ты любил отца, поэтому и чувствуешь себя виноватым за то, что хочешь выбрать во сне Рафаэля. Но ведь это говорит о том, что у тебя есть сердце, Зак. И оно бьется. Твое сердце бьется. Ты только представь себе это, Зак.

Адам. Его улыбка переворачивает мне душу. В хорошем смысле. В хорошем, прекрасном смысле.

Воспоминания

С этими зависимостями есть одна большая проблема – одна зависимость сменяет другую, и так постоянно. Я это к тому, что у меня новая зависимость: воспоминания. Я не шучу. Это так странно, необычно и непривычно – желать вспоминать. И это вызывает и плохие, и хорошие чувства. Плохие, по той простой причине, что в прошлом случались плохие вещи. Хорошие, потому что воспоминания помогают мне избавиться от всех этих плохих вещей, освободить мое тело от них. Вот такие у меня сейчас мысли: мое тело, мой разум и сердце были самой настоящей свалкой с огромной кучей хлама и мусора. А теперь… я прибираюсь.

И это причиняет боль.

Я все еще задаюсь вопросом: сколько же слез умещается в человеке?

Все это хорошо. Все это мне на пользу, – повторяю я себе.

Так что я вспоминаю. Вспоминаю, вспоминаю и вспоминаю.

Когда пистолет в руках брата выстрелил, мое сердце остановилось. А когда я открыл глаза и увидел его с простреленной головой, меня просто… перемкнуло. Я смутно помню, как выбежал из комнаты, помню, как залпом выпил бутылку бурбона. Как, обшарив шкаф, нашел еще одну бутылку. Помню, как носился по дому. Помню, как выбежал из дома, а потом прибежал обратно и целовал маму с отцом. Я целовал их и целовал. Я совершенно обезумел. Я понимал, что схожу с ума, но не знал, что делать.

Я убежал.

Просто убежал.

Не помню, сколько дней я потерянно бродил по улицам. Пьяный. Помню, как очнулся на обочине дороги. Помню охватившее меня ощущение – что я больше не живу в своем собственном теле. Поднималась заря, дорога была пуста, и мне было холодно. Боже, мне было так холодно. Помню, как мне стало очень плохо, меня била крупная дрожь и, клянусь, мне тогда привиделся монстр. Так я и лежал на обочине дороги.

Я помню больницу.

А потом я очутился здесь. В кабинке номер девять кровати номер три.

Я все смотрю и смотрю на свои руки. Это мои руки. Прижимаю ладони к сердцу. Это мое сердце.

Я не умер.

Не умер, и это значит, что я все еще дышу.

Я все еще дышу, и это значит, что мое сердце все еще бьется.

Мое сердце все еще бьется, и это значит, что я жив.

Глава 15 – Слово «изменения» на моем сердце

1.

Групповое занятие прошло замечательно. Я первым начал Разбор и признался в том, что хранил два секрета:

– Я читал дневник Рафаэля, когда никого не было рядом, и я ненавидел свою семью. Я знаю, что говорил, что люблю их, и это правда, но в то же время я их ненавидел. Вот два моих секрета. О, и у меня есть еще один секрет – я очень скучаю по Рафаэлю. – Я все это проговорил, не отрывая взгляда от пола.

Шейла, Мэгги, Лиззи и Келли захлопали в ладоши. Ну, вроде как поаплодировали мне.

– Эй, это что еще за аплодисменты? – спросил я.

– Ты никогда не признавался ни в одном своем секрете, – ответила Лиззи.

– У меня их полно, – признался я.

– Да, это так, – подтрунила Лиззи, и мы с ней рассмеялись.

– Простите, что так отвратно вел себя в группе, – извинился я.

Адам был молчалив, но когда я взглянул на него, то увидел, что он улыбается. Улыбка у него что надо.

Это был первый раз, когда я радовался общению в группе. Радовался. Раньше мне это не нравилось. Никогда. Мэгги принесла свои рисунки, и они мне очень понравились. И, кажется, я много говорил – принимал участие в их обсуждении. Это было здорово. Занятие было здоровским. Мы все говорили, шутили, смеялись, и Адам подошел к доске и написал: СЧАСТЛИВЫЕ МОМЕНТЫ.

Я пытался вспомнить, какие же счастливые моменты были в моей жизни, и мне разное пришло на ум. Я подумал о друзьях, с которыми напивался в стельку, и о том, что считал, будто хорошо провожу с ними время. Наверное, не так уж это было и хорошо. Я мысленно видел перед собой их лица, их имена пробегали по сознанию, в котором царил бардак, и дно которого всё еще усеивали бумажные клочки. Антонио, Глория, Томми, Митци, Альберт. Может быть, я их любил. Наверное, да – просто как-то по-своему. На самом деле я ничего не знаю о любви и о том, как принимать ее и отдавать.

Но я вдруг понял, что ни они не делали меня счастливым, ни я их. Все что мы делали – упивались и укуривались до бессознательного состояния. Счастье тут и рядом не стояло. Раньше я никогда не задумывался о том, что счастливых мгновений в моей жизни было не так уж и много. Я попробовал их перечислить, и вот что у меня получилось:

Мое семнадцатилетие, когда мы с отцом ходили в пустыню.

Первый раз, когда мистер Гарсия сыграл мне на трубе.

Ночь, когда Рафаэль спел мне «Летний день».

День, когда я рассказал Адаму свою историю.

Четыре счастливых момента в моей жизни. Четыре. Но мне только восемнадцать, так что может это ничего.

Но «ничего» – это еще не хорошо. Я знаю это.

Я посмотрел на то, что успел написать на доске Адам. Ни у кого из группы список не был длинным. Но у всех что-то было. Все знали, что такое счастье. Даже печальные и потрепанные жизнью люди знают, что такое счастье. Адам посмотрел на то, что вышло, и слегка улыбнулся.

– Хорошо, – сказал он. – Давайте перейдем к числам.

Ох уж этот Адам. Страсть как обожает что-то подсчитывать и высчитывать.

– По шкале счастья от одного до десяти – насколько вы счастливы? Десятка – очень счастливы, единица – ну, не очень счастливы. – Он взглянул на Эмита.

– Дай подумать… я бы сказал – четверка.

Адам написал цифру четыре возле его имени.

– Лиззи?

– Семерка.

– Семерка? Отличная работа. Келли?

– Смотря в какой день.

– Логично. И что ты можешь сказать о сегодняшнем дне?

– Шестерка.

– Шестерка – это хороший день для тебя?

– Шестерка – превосходный день для меня.

Адам кивнул и написал цифру шесть возле ее имени.

– Мэгги?

– Четверка.

– Четверка? Ты работаешь над этим?

Она передернула плечами.

– Анни?

– Точно пятерка.

– Пятерка? Хорошо.

– Зак?

– Я не уверен. Думаю, мне становится лучше.

Адам молча ждал.

– Шестерка. Да, шестерка.

Возле моего имени появилась цифра шесть.

– Вы это заметили? – спросил Адам с насмешкой в голосе. – Нет ни восьмерки, ни девятки, ни десятки.

– Приятель, мы же находимся тут. Чего ты еще ожидал? – спросил Эмит.

– Да, вы тут, – согласился Адам, что вызвало у нас у всех смех. Затем написал на доске: ЧТО МНЕ НУЖНО ДЛЯ СЧАСТЬЯ?

– Хороший вопрос, – заметила Лиззи.

– Я пришел сюда не для того, чтобы стать счастливым, – проворчал Эмит. – Я пришел сюда, чтобы избавиться от зависимости.

– Если бы ты был счастлив, у тебя была бы такая зависимость?

– Не знаю.

– А я предполагаю, что знаешь.

– Никто не счастлив.

Все посмотрели на Келли.

– Что ты хочешь этим сказать? – спросил Адам.

– То что и сказала. Никто не счастлив. Почему мы должны отличаться ото всех?

– Значит, счастье невозможно?

– Невозможно. Во всяком случае, для меня.

– Ты уверена?

– Мне плевать на счастье.

Адам задумался.

– Есть тут кто-нибудь еще, кому плевать на счастье?

Я покрутил этот вопрос у себя в голове. «Мне не плевать», – сказал я. Сказал про себя. И еще мне хотелось добавить: «Раньше у меня была по шкале счастья единица. Теперь шестерка. Мне уже лучше».

Я подумал о Рафаэле. Какую бы цифру он назвал? Я представил, как он говорит: «Девятка. У меня девятка по шкале счастья». Затем представил, как он обращается к Келли: «Это неправда – то, что ты говоришь о счастье. Счастье – самая важная вещь на свете». И почему я вижу Рафаэля, говорящего с группой? Все-таки тяжело меняться.

2.

Я решил пройтись, и ноги принесли меня к дереву Рафэля. Дереву, которому он дал имя Зак. Я внимательно рассмотрел его. Погнутое и жутко скрюченное. Но очень красивое. Мне пришла в голову мысль, и я вернулся в кабинку за альбомом. Все утро я провел перед деревом, рисуя и рисуя, пока не закончил картину.

Я пошлю ее Рафаэлю.

Я лег на землю и посмотрел в небо. Я был счастлив, сам не знаю, почему. Но в то же время мне было страшно. Может, меня страшило счастье? Или может, мне было страшно, потому что я не знал, куда идти после того, как уйду отсюда? Куда мне идти? Домой? Одному? Я не знал, как жить одному.

У меня есть тетя, – вспомнил я. Мамина сестра. У нее, как и у мамы, агорафобия. У нее очень милый дом, из которого она никогда не выходит. Я ничего не знаю о ней кроме того, что она не очень-то любит людей. Я встречался с ней только раз. Мы навещали ее, когда я был еще ребенком. Она взглянула на меня, потом на маму и сказала: «Что ж, по крайней мере у него нет блох». Так и сказала.

Я знаю, что тетя никогда не возьмет меня к себе. Рафаэля вот из жалости взяли дядя с тетей. Я не хочу, чтобы меня жалели. К тому же мне уже восемнадцать. Я мужчина. Ну да, ага, насмешил сам себя. Я даже школу не закончил. Мой план о поступлении в университет полетел к чертям. Боже, я сам себя накручивал и чувствовал, как тело охватывает подружка-тревожность. Дыши, Зак, дыши.

3.

Я нарисовал свой автопортрет. На картине я стою перед деревом по имени Зак, смотрю в небеса и пою. Рядом со мной койот. Мы с ним друзья, и он мне подпевает. В углу картины можно увидеть удаляющегося монстра.

Мне нравится моя картина.

Я взял дневник и написал:

Это то, что является правдой. Или, как говорит Адам, это то, что подпадает под категорию ТО, ЧТО Я ЗНАЮ:

Мой брат убил моих родителей

Я скучаю по ним – по маме, папе и Сантьяго

Я совершенно точно алкоголик

Мне страшно покидать это место

Мне бы хотелось, чтобы Рафаэль был моим отцом

Мне бы хотелось, чтобы Адам навсегда остался моим психотерапевтом

Мне очень нравится трезвость

Я хочу позволять касаться себя

Я хочу, чтобы Шарки вернулся сюда и доделал то, что начал

Я хочу, чтобы Эмит стал счастливым

Во мне живут прекрасные слова

Зима – не единственное время года

Я не умер

Я жив

А это мучающие меня вопросы. Может быть, они подпадают под категорию ТО, ЧЕГО Я НЕ ЗНАЮ. Может быть – под категорию ТО, ЧЕГО Я НЕ ЗНАЮ, ЧТО ЗНАЮ. Или под категорию ТО, ЧЕГО Я НИКОГДА НЕ УЗНАЮ. Последней категории не было у Адама, она моя. Вот что мне приходит сейчас на ум: мне нужны мои собственные категории. В общем, вот эти вопросы:

Почему родители позволили брату взять в руки власть в нашем доме?

Почему Сантьяго убил отца с мамой?

Почему Сантьяго оставил меня в живых? Потому что он меня любил?

Это Бог написал на моем сердце «изменения»?

Это Рафаэль написал на моем сердце «изменения»?

Это я сам написал на моем сердце «изменения»?

Что мне делать с тем, что называют «прикосновениями»?

Шарки еще жив?

Эмит останется здесь или найдет повод сбежать отсюда, как Шарки?

Рафаэль сейчас счастлив? Трезв?

Почему так много нас таких – неприкаянных?

4.

– Ты так ни разу и не спросил меня о том, как сюда попал, Зак.

– Я думаю над этим, – сказал я.

– И что же ты надумал?

– У меня есть одна мысль. Может быть, с этим как-то связана моя тетя? – Я пытался хоть что-нибудь прочитать в глазах Адама.

– Расскажи мне о своей тете.

– Ну… я мало что о ней знаю. Она сестра моей мамы. Ее зовут Эмма Джонсон. Она живет в большом доме. В хорошем доме. Думаю, она богата. В чем-то она прямая противоположность моей мамы. Она занимается бизнесом, и ее офис находится прямо у нее в доме. У нее даже есть секретарь. Но она никогда не выходит из дома. У нее, как и у мамы, агорафобия. Думаю, это плохие гены со стороны их матери. Кажется, она покончила с собой. – Я опустил взгляд на пол и снова его поднял. – Что же еще я знаю о тете… Она не очень любит людей, но она по-настоящему любила мою маму.

– Почему ты думаешь, что она любила твою маму?

– Она звонила ей каждую неделю. Прямо по часам. Каждую среду ровно в семь вечера. Странно же, да? И я знал, что она не из тех, кто звонит другим. Я чувствовал это. Если она кому и звонила, то только по делам бизнеса.

– Она любила тебя?

– Нет. Я был сыном ее сестры. Таким она меня видела. Не думаю, что она ненавидела меня. Она была… безразлична. А вот брата моего она ненавидела – это точно.