Текст книги "Радуга в твоих ладонях"
Автор книги: Алина Феоктистова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 22 страниц)
У нее еще оставались деньги, и Клава с девчонками повели ее на дешевый Петровско-Разумовский рынок.
Ольге и в молодости не приходилось бывать на дорогих «толкучках», не ходила она по рынкам и когда вышла замуж – одежду покупали или за границей, или в бутиках. И она впервые толкалась в старом Клавином пуховике, удивляясь, как можно что-то выбрать, если к прилавку и пробиться невозможно. Но глаз Клавы как-то выхватывал из массы продаваемых вещей нужные, и она расталкивала людей грудью, а девчонки, как винтики, проскальзывали туда же, а потом тащили Ольгу.
– Вот шапка теплая, ангорка с шерстью, – сказала Клава, и продавец, у которого на прилавке лежала гора таких шапок, протягивал Клаве зеркало и говорил:
– Для вас десять тысяч скину, если купите. Всем за шестьдесят продаю, а вам за пятьдесят.
– За сорок берем, – веско сказала Клава, стаскивая с Ольги капюшон и напяливая на нее шапку.
Потом Клава выбрала для Ольги недорогую куртку-пальто из плащевки, утепленную тремя слоями синтепона, с машины купили сапоги фирмы «Ле Монти», не очень изящные, из искусственной кожи, зато внутри выложенные толстым слоем натурального меха.
– Теперь ты у нас не замерзнешь до весны, – радостно сказала Клава и, спохватившись, ударила себя по лбу. – Ты же в чем была осталась. Тебе всякие там женские мелочи понадобятся…
– Ты покупай их сразу побольше, – просвещала Ольгу одна из девочек-близнецов, когда Ольга остановилась в удивлении перед разложенным на прилавке нижним бельем, показавшимся ей слишком дешевым. – Это китайское, оно через неделю разлетится.
Потом прошли в универмаг купить мыло, зубную щетку. Ольга, которую сразу же на рынке нарядили во все новое, поднимаясь по лестнице универмага, в конце которой было огромное зеркало, некоторое время не могла отыскать себя в потоке людей, поднимающихся вместе с ней, настолько она сливалась с основной массой женщин, как оказалось, одетых стандартно – в такие же куртки, такие же шапки и сапоги. Ее это не обрадовало и не огорчило. Были времена, когда она одевалась хуже всех, но была счастлива и верила в свое будущее. А теперь ей предстоит собрать все силы, чтобы добиться того, о чем она мечтала и ради чего принесла в жертву свою семью.
Костю Ольга встретила через четыре дня после разрыва. Она заходила на «Мосфильм», все еще надеясь, что в Кондратенко возьмет верх порядочность, что он преодолеет предвзятое к ней отношение и согласится снимать ее в фильме. Но ее даже не пропустили к нему, хотя она по телефону договорилась о встрече. В картотеке актерского отдела женщина, превратившаяся из приветливой в деловитую и небрежную, сообщила ей об окончательном отказе. «Если будут новые предложения, вам позвонят», – сказала она и повернулась к Ольге спиной, занявшись разбором каких-то бумаг. Разговор был окончен, и Ольга, повернувшись, выйдя на улицу, пошла к троллейбусной остановке. Одежда у нее была теплая, но устойчивые февральские морозы все-таки пробирались и сквозь синтепон, и сквозь мех. Из-за снеговых заносов транспорт ходил плохо, на дорогах были автомобильные пробки, и дожидаться пришлось долго. В потоке машин она заметила джип мужа – он медленно полз вместе с другими машинами. И Ольга едва сдержала порыв – так ей хотелось подбежать к нему и сесть рядом с Костей, как она делала это все пять лет.
Джип встал, поравнявшись с Ольгой. Костя приспустил окно и закурил. Костя курил редко, и он показался Ольге побледневшим и усталым. Она почувствовала себя такой виноватой за причиненную ему боль… Но что она могла поделать, если в тот момент, когда ей приходится делать выбор: он или кино – она выбирает кино? Жалость к мужу сжимала сердце, и Ольга не выдержала.
– Костя! – окликнула она его.
Он повернул голову, удивленно, не узнавая, посмотрел на нее, потом узнал, выехал из потока машин, подогнал джип к тротуару, вышел.
– Ты что-то хотела мне сказать? – спросил он, продолжая курить.
– Как ты? – Ольга не знала, зачем позвала его.
– Замечательно. – Он пожал плечами. – А тебя я сразу не узнал, одежда, оказывается, меняет людей…
– Костя, я… – Ольга начала и не знала, как продолжить, о чем сказать. Что ей очень жаль? Но он ждет, что она откажется от своего дела…
– А слова не нужны, я вижу, откуда ты идешь. – Он бросил окурок и растоптал его носком ботинка. – Ну как, ты сделала правильный выбор?
– Костя, ты подал на развод? От меня требуется что-нибудь подписать? – стараясь не расплакаться, спросила Ольга.
– Нет, я не подавал и пока не собираюсь… Ты можешь вернуться… Конечно, на моих условиях… – Он закурил вторую сигарету. – Но слишком долго не затягивай, кто знает, может, даже такая сильная любовь, как моя, зачахнет без поливки, и я встречу другую, которую захочу видеть своей женой, и она, в отличие от тебя, будет любить именно меня.
Задняя дверца джипа с затемненным зеркальным стеклом открылась, и к ним подошла Костина секретарша Ирина, искусно крашенная, стриженая блондинка в эффектной расклешенной французской дубленке, открывающей колени, в изящных бежевых туфельках на высоких каблучках.
– Константин Аркадьевич, мы давно можем ехать, – сообщила она. – Дорога свободна, а мы опаздываем на встречу. – Она удивленно разглядывала Ольгу: – Здравствуйте, Ольга Игоревна. – В тоне секретарши была заученная приветливость.
– Спасибо, Ириша, сейчас поедем, садись в машину, простудишься, – сказал Костя, шагнул к дверце, повернулся к жене: – Скажи свой номер телефона, если тебе будут звонить, я смогу переадресовать их.
– Там, где я живу, нет телефона, – призналась Ольга.
– Даже так… – удивленно сказал Константин.
Ольга заметила, как Ирина, приспустив заднее стекло, смотрит на нее, отбросив вышколенную вежливость, и в ее взгляде насмешка и торжество.
«Метит на мое место, – подумала Ольга. – Может быть, она сможет дать Косте то, чего не могла дать я, ведь он достоин самой нежной и теплой любви».
Джип уехал, а Ольга, продрогнув до костей, еще долго ждала троллейбус, а потом долго ехала в почему-то не отапливаемом салоне. Остальные пассажиры тоже были нахохлившиеся, как замерзающие птицы. «Все так живут, и нечего делать трагедию из этого, – уговаривала себя Ольга. – Я просто вернулась к жизни, которой живут все обычные люди».
4
Куда-то торопиться, решать какие-то сложные неразрешимые вопросы больше не нужно было: Ольга лежала в объятиях мужчины, он молчал, но она знала, что он любит ее и готов сделать для нее все, чтобы ей было хорошо. Ее захлестывала волна ответной любви и нежности к этому надежному сильному человеку, которому принадлежала она и который принадлежал ей, и она обняла его, ища его губы.
«Ах ты, бедная овечка, что же бьется так сердечко…» – громко завела над ухом какая-то из сестер Свиридовых. Ольга испуганно села на раскладушке, заменяющей ей кровать. Никакого мужчины рядом не было – это был сон, мечта… А за стеной мама будила семилетнего отпрыска, не желающего просыпаться в школу к семи утра, и включила на полную мощность телевизионную программу «Доброе утро». Ольга могла поспать еще час, она легла и закуталась в одеяло, но непонятные проблемы влюбленной овечки терзали нервы даже при заткнутых ушах. Ольга ворочалась на раскладушке, стараясь делать это осторожно, – раскладушка была старенькая, петли часто отрывались. Ей подарила ее баба Таня, купившая ее, когда сама была в Ольгином возрасте. Но и это было лучше, чем ничего. И Ольга думала, что раскладушка, как и трехкомнатная коммуналка, – явление временное, но со временем она поняла поговорку, что нет ничего более постоянного, чем временное.
Уже два года снимала Ольга эту маленькую комнатушку, неподалеку от метро «Аэропорт», со старыми ободранными обоями, шкафом с незакрывающейся дверцей и стулом с отпадающим сиденьем. Ольга была уверена, что быстро сможет сделать ремонт, купить мебель, но пока все оставалось по-старому, и столом служил ей тот же стул – она накрывала его картонкой, пододвигала к раскладушке и незатейливо трапезничала, лишь бы не умереть с голоду. «Все вот-вот изменится», – думала она, но уже два года ничего не менялось.
Очень хотелось спать, но еще сильнее хотелось вернуть ускользнувший сон, где не было проблем и невзгод, потому что их брался разрешить за Олю сильный умный мужчина. Ночью поспать почти не удалось: сосед слева – одинокий мужчина пятидесяти лет, как обычно, привел ночных гостей, и компания весело шумела, звеня бутылками и стаканами, а потом, до четырех утра, громко скандалила, выясняя, кто в компании кого уважает, а кто нет. В полпятого произошла небольшая драка – драться в полную силу они уже не могли, и вскоре собутыльники захрапели, а в семь утра включилась «овечка».
Ольга встала, потеряв надежду продолжить сон, отдернула шторы. Пейзажем служил девятиэтажный дом, перекрывающий вид на парк, но по длинной яркой тени, которую отбрасывал; дом, Ольга поняла, что за домом светит яркое солнце. Она открыла окно, теплый июньский ветер ворвался в комнату. Ольга сделала зарядку. Сегодня у нее тяжелый день и ей нужно быть в форме, ей нужно быть красивой, свежей и бодрой. Но ни бодрости, ни свежести после трехчасового сна она не чувствовала, и когда пошла умываться в общую ванну и протерла зеркало, на котором семилетний Мишенька, умывающийся перед ней, зубной пастой написал: «не хочу учиться, а хочу жениться», ужаснулась, увидя свое осунувшееся лицо с глубокими темными синяками под глазами, с явственно проступившими от усталости первыми морщинками у губ и у век. Ее волосы, которыми она всегда так гордилась, выглядели сухими и тусклыми и висели безжизненной паклей.
«Не хватает витаминов, – подумала Ольга. – Вот и попробуй держать себя в форме и конкурировать с молоденькими девушками, если тебе уже двадцать пять».
Она попробовала принять контрастный душ, чтобы привести себя хоть как-то в порядок, но в дверь то и дело, торопя ее, барабанил Мишенька, которому хотелось помыть руки именно в ванной комнате, хотя раковина была и на кухне. Короткий душ лишь наполовину снял головную боль, но кровь прилила к щекам, и они чуть порозовели. Завернувшись в ситцевый халатик, подаренный ей на день рождения Клавой, Ольга пошла на кухню, намереваясь позавтракать. У нее оставался в хлебнице кусок батона, в холодильнике – колбаса и сыр. Предвкушая кофе с бутербродами, Ольга открыла холодильник. Ее полка, средняя, была пуста.
– Вероника Петровна, вы не брали? – спросила она Мишенькину маму, которая готовила для сына кашу.
– Что ж я чужое брать буду, мы не бедствуем, – поджала губы соседка, но желание посплетничать оказалось сильнее обиды: – Это наш алкаш со своими дружками ночью за закуской вылазку делали. Я от них уже давно на ночь все продукты в комнату прячу.
Хлеба тоже не оказалось на месте, и Ольге пришлось довольствоваться чашкой кофе. От кофе аппетит разыгрался еще сильнее.
У Ольги были какие-то мелкие деньги, но в магазин зайти она не успевала, на Юго-Западной находилось фотоателье, директор которого решил заняться, параллельно с основным, новым бизнесом: работать в рекламе, и он согласился попробовать Ольгу в качестве фотомодели. Ольга старательно наложила макияж, пытаясь скрыть усталость, надела свой единственный красивый костюм. Он был бежевый, модного фасона и нейтральный – для всех случаев жизни.
До ателье пришлось ехать очень долго – на автобусе, потом разыскивать его между пятиэтажными домами. В одном из подвалов и разместилось будущее светило рекламы, худощавый молодой мужчина, ненамного старше Ольги.
– Мы будем рекламировать духи фирмы «Аэлита», – сказал он, протянув Ольге круглый флакончик. – Снимки согласен взять журнал «Лиза», если, конечно, они получатся, – неуверенно прибавил он.
Вот с такими людьми и с такими рекламными агентствами приходилось работать Ольге. Крупные агентства все, как один, почему-то отказывали ей, снимая девушек, как казалось Ольге, гораздо хуже ее. Возможно, у них были связи, а возможно, они делали то, чего так и не научилась делать она – сначала показать личную заинтересованность не в деле, а в человеке, с которым предстояло работать.
Ольга размышляла, стоя посреди маленькой комнаты фотоателье, где было дешевое фотооборудование – не было ничего, что могло бы создать подходящий фон, атрибутику. Фирма «Аэлита» никому не известна, эта фирма, которая только что открылась, тоже. Даже если и случится чудо и фотографии примут в журнал, на большие деньги рассчитывать не приходится. Но Ольга была рада, когда, обзванивая агентства, получила наконец «да» вместо «к сожалению, нет, но вы оставьте ваш телефон, мы внесем вас в банк данных».
Фотограф не предпринимал никаких действий, он нерешительно ходил вокруг Ольги, не зная, как приступить к рекламе духов.
– У вас есть шляпка? – спросила его Ольга, взявшая инициативу в свои руки. – Например, соломенная…
– Не знаю, ах, есть… А зачем? – спросил фотограф.
– Принесите, пожалуйста, – ничего не объясняя, сказала Ольга.
Шляпка была из плетеной соломки, с ажурными полями, как раз то, что требовалось. Ольга поэтому и любила свой костюм. Когда ей приходилось иметь дело вот с такими умельцами, у которых не было подходящей одежды, ее костюм можно было изменить несколькими деталями. Шляпка на голове, чуть завитые волосы – романтический стиль; белый платочек в кармане, сумочка, очки – стиль деловой.
Ольга надела шляпку, выпустила прядь волос, потом передумала, распустила волосы по плечам. Фотограф завороженно смотрел на нее. Ольга сняла пиджак, накинула его на одно плечо. Плечи у Ольги были точеные, уже успевшие загореть, белый «топ» выгодно оттенял загар. Потом Ольга понюхала духи. Ничего особенного, еле уловимый сладкий запах полевых цветов.
– Я видела, что недалеко от вас старушки продают цветы. Купите на ваше усмотрение, – сказала она фотографу.
Тот быстро, как мальчишка, убежал, вернулся с охапкой ирисов, гладиолусов, ромашек.
– Вот это, пожалуй, то, что надо. – Ольга взяла букет ромашек, поставила на середину флакончик с духами, села, непринужденно откинувшись, на стуле, засмеялась.
Фотограф делал снимки.
– Ну все, мне пора, – она посмотрела на часы.
В двенадцать на другом конце Москвы, в одной из таких же недавно открытых частных киностудий, у нее начинались пробы.
– Как насчет оплаты? – спросила она, положив цветы и флакон, накинув пиджак и сняв шляпу.
– Оплата? Как условились, как условились, – забормотал молодой человек, потирая руки с длинными пальцами, потом вдруг улыбнулся, махнул рукой: – Я обещал вам проценты от своего гонорара после того, как фотографии примет журнал, но я уверен, что их примут. Таких выигрышных снимков я еще никогда не делал, да и модели такой у меня не было… Послушайте, Ольга, я дам вам половину своего аванса, выданного мне «Лизой», и не обижу вас потом, когда они снимки возьмут. Но дайте мне слово, что вы будете моей моделью. Мы с вами быстро сделаем свой бизнес, – он протянул ей руку. – Меня, кстати, зовут Дима.
– Ну что ж, Дима, я согласна, – сказала Ольга, тем более что от других рекламных агентств предложений не поступало. Если же она успешно пройдет пробы, две работы ей не помешают. Она оплачивает комнату, посылает домой деньги, так что о ее разрыве с Костей в семье пока еще не знают, и ей нужно на что-то жить самой. А за эти два года она получила всего лишь три предложения сняться в пробах, и ни одно из них не повлекло за собой продолжения.
Сто долларов, выданных ей Димой, были весьма кстати: подходил срок уплаты за жилье. Хозяйка требовала оплаты за три месяца, но она – постоянный жилец, и она сможет уговорить ее подождать остальные двести долларов. Только вот на что жить? Если у нее нет даже хлеба. Два дня она протянет, а потом?
– Дима, а как долго в журнале будут решать – брать фотографии или нет? – спросила Ольга.
– О, это очень быстро. – Дима махнул рукой. – Неделя-две.
Ольге понравился молодой фотограф, он не был красив, у него был слишком длинный нос с горбинкой, чересчур пухлые, казалось, вывернутые губы, но у него были огромные карие глаза, живые и искренние, и, хотя его фигуру даже отдаленно нельзя было назвать фигурой атлета – он был невысок, отчаянно худ и сутул, – в его движениях тоже чувствовалась искренность и живость, а в длинных пальцах, работающих с фотоаппаратурой, – профессионализм. Он не пожалел поделиться с ней авансом, хотя его вид говорит о том, что живет он ничуть не лучше, чем она – у него были латаные-перелатаные джинсы, рваные кроссовки, и тоже неизвестно, будут ли у него деньги в ближайшем будущем, чтобы прокормить себя, – его ателье находится слишком далеко от центра, и слишком мало людей смогут найти его, даже если и захотят сделать снимки. Ольга тепло попрощалась с ним, спросив номер его телефона. Своим она так и не обзавелась. И дала ему лишь свой адрес – их коммуналка числилась ветхим жилым фондом, и ее то ли собирались ликвидировать, то ли ремонтировать, но телефон проводить пока считали нецелесообразным. Но пока власти о доме забыли, и люди продолжали жить, не особо возмущаясь, помня русскую поговорку: от добра добра не ищут.
Настроение у Ольги было хорошее, хотя все сильнее сосало под ложечкой. По дороге она купила хот-дог, слегка утолила голод. Пробы проходили в здании, раньше принадлежащем школе, а теперь арендованном новой киностудией «Молодое кино». Режиссер, желающий заняться большим бизнесом и сделать большие деньги, намеревался снять коммерческий сериал. Ольге рассказал о готовящихся съемках Саша Белов. Ему, как популярному актеру, это часто предлагали, и он всегда отказывался.
– А теперь соглашусь, – с решительной грустью в голосе сказал он. – «Мосфильм» почти закрыт, то же и на других государственных студиях. А у меня девки на выданье, – говорил он, заехав в очередной раз к Ольге в гости. Ольга не знала, куда посадить его – и раскладушка, и стул могли провалиться, но Саша Белов, несмотря на возраст и популярность, был неприхотлив и мог запросто сидеть, как и Ольга, на паркете и пить чай из стакана.
С ним вместе Ольга подала фотографии на студию и получила приглашение попробоваться.
– Фильм будет кассовый, заработаем мы неплохо, и вы, любезные актеры, тоже разбогатеете, – говорил режиссер Инокентьев.
Ольга знала его и слышала о нем, он был другом-соперником Кондратенко и тоже снимал серьезное кино, но отдался на потребу времени.
– Главное, сыграть хорошо, чтобы зрители рыдали.
Ольга прочитала сценарий. Он был прост и незатейлив, без всякого психологизма, двойственности натуры – это сыграть можно просто, не готовясь. В основном сценарист так и выстроил сюжет, ориентируясь на то, что спонсором фильма была крупная фирма «Интурагентство», желающая с помощью популярного сериала создать рекламу своим турам.
Эпизод, который должна была сыграть Ольга, заключался в следующем: прошедшая через многочисленные перипетии пара влюбленных соединяется наконец и спорит, куда бы им отправиться в свадебное путешествие – на Канары или в круиз по Средиземному морю. «Интурагентство» намеревалось даже отправить всю съемочную группу по выбранному маршруту, чтобы все те, кому понравится сериал, тоже загорелись желанием приобрести дорогостоящие путевки. Влюбленная пара сидела в ресторане, ела омаров и обсуждала поездку.
Ольга и Саша сидели за бывшим школьным столом, перед ними стояли пустые тарелки, лежали алюминиевые вилки и ножи, позаимствованные в столовой.
– Наконец-то все наши трудности позади, милая моя, я так долго ждал этого дня, – с искренней теплотой сказал муж – Саша Белов, водя ножом по пустой тарелке и глядя на Ольгу.
Ольге, спавшей три часа, скрежет ножа по тарелке казался резким, невыносимым звуком, который бил по ее обнаженным нервам, а вид пустой тарелки вызвал в желудке, успевшем переварить хот-дог, голодные спазмы.
– Да, я тоже мечтала об этом. – Она постаралась улыбнуться, но у нее это получилось как-то кисло. – Твоя жена так долго не давала развода, – тут уж Ольга совершенно некстати широко улыбнулась и чуть не расхохоталась, вспомнив Клаву.
– Преображенская, вы не поняли образа, – к ней подошел Инокентьев. – Улыбка должна была появиться сначала как ответ на его слова и постепенно погаснуть, когда она вспомнила о его жене, и будьте поосторожнее, вы любите его, собираетесь вместе в путешествие. Зритель должен почувствовать, что это необычное, восхитительное путешествие.
– Я купил круиз по Средиземному морю. Представь, мы будем плыть на четырехпалубном теплоходе, в удобной каюте. Мы будем одни среди голубых волн… А на верхней палубе расположен бассейн, ты ведь любишь купаться? А вечером мы спустимся с тобой в ресторан, где меню состоит из экзотических рыб… – с глупым восхищением говорил Белов. – Мы посетим Кипр, Канары, остров Майорку, где жили влюбленные Шопен и Жорж Санд…
– Знаешь, милый, все, что ты сказал, это так прекрасно… – натянуто сказала Ольга. – Но я не люблю пароходы, от волн у меня начинает кружиться голова…
Голова у нее действительно начала кружиться, но только от голода и недосыпания.
– Тогда, – с видом радостного идиота воскликнул Белов, которого Ольга привыкла видеть в серьезных ролях, – мы можем отдохнуть на Гавайях, туда летит самолет! Мы будем жить в комфортабельном домике, охотиться на рыб. Ты знаешь, даже на акул…
Ольга, которой раньше стоило прочесть несколько строчек роли, как она сразу же начинала чувствовать свою героиню, на этот раз была бессильна. Как она ни старалась настроить себя на волну беззаботности, она не могла почувствовать себя женщиной, единственная проблема которой – путешествия.
Инокентьев, которому нравилась преувеличенно восторженная игра Белова, постоянно делал Ольге замечания, потом хлопнул ладонями, сказал: «Достаточно».
– Понимаете, Ольга, – сказал он ей, отведя в свой кабинет, – вы совсем не чувствуете роли, а ведь она совсем проста… Я бы очень хотел снять именно вас, у вас подходящая внешность. Я представляю себе белый пароход, солнце, воду и ваши развевающиеся по ветру волосы. Но боюсь, что в вас нет даже крупицы таланта, необходимого для нашей непритязательной работы.
– Позвольте мне попробовать еще, – попросила Ольга. – Я просто не успела настроиться…
– С удовольствием, – согласился Инокентьев. – Мне нужна актриса с вашей внешностью.
Ольга готовилась к пробам, стараясь войти в состояние героини. Но то, что ей раньше давалось легко, теперь никак не получалось. «У вас есть талант актрисы, но это маленький талант», – вспоминала она слова Кондратенко. За эти два года она совсем не развивала его – он мог исчезнуть навсегда.
Инокентьев прослушал начало эпизода еще раз и махнул рукой:
– Вы зажаты, словно вас приглашают не на Майорку, остров любви, а на Сахалин, на каторгу. Вы даже не можете изобразить любовь к человеку, которого по сценарию долго добивались. И вот случился великий день, он ради вас бросил жену, а вы сидите, словно бросили вас. Мне очень больно говорить такие слова, я тоже человек и все понимаю, но вам, Преображенская, пока еще не очень поздно, нужно подумать о другой профессии. В кино у вас ничего не получится. Я гораздо старше вас, и я могу предсказать вам вашу судьбу – вас будут обманывать, предлагая роли лишь для того, чтобы переспать с вами, но на роль возьмут другую – никто не захочет провала фильма. А вам останутся незначительные эпизоды, и за них вы будете спать со всеми, вы превратитесь в околокиношную шлюху, но, когда вы состаритесь, вас просто выкинут вон. – Он положил ладонь ей на руку. – Поверьте мне, если бы я мог хоть как-то покрыть вашу бездарность, я бы взял вас. Кипр, Гавайи… и вы рядом, но… любая девочка с улицы любовь изобразила бы лучше…
Ольга, ничего не видя перед собой – глаза словно застлало черным туманом, – кое-как выбралась на улицу и села на лавочку во дворе. Приблизительно то же говорили ей и на других пробах… Она и сама знала, что талант ее ушел, она больше не умела вжиться в чужую роль, ее собственные проблемы оказывались важнее. Она раньше чувствовала Джульетту, жену-убийцу, теперь это ушло… После разговора с Кондратенко. Он первый указал ей на ее бездарность. Но тогда он согласен был ее снимать, если она станет его любовницей. Теперь, даже если она ляжет с кем-то, первой роли она не получит никогда. «Околокиношная шлюха». Она сжала ладонями виски, ее мутило от голода, от слов режиссера, который отнесся к ней на редкость по-человечески.
Немного отдохнув и справившись с дурнотой, она поплелась домой, как раненое животное, удирающее в нору. Она лежала, закрывшись с головой одеялом, слушала, как семилетнее светило Мишенька за стеной разучивает гаммы, а алкоголик дядя Коля зычно плюет на пол и матерится после ночной попойки.
– Теть Оль, мама прислала спросить, ты не заболела? – в комнату просунулась кудрявая голова Мишеньки.
– Заболела, – сказала Ольга, еще больше натянув одеяло.
Что делать дальше? Как актриса она оказалась неспособной… Денег у нее нет, если хозяйка согласится, то еще месяц она проживет здесь, а потом? Чем питаться? Началось лето, а вся ее летняя одежда осталась у Кости. Все эти два года, чтобы не беспокоить его, она не забирала свои вещи… Однажды она позвонила ему, решив заехать за чемоданами.
– Оля! – голос Кости был такой счастливый. – Ты передумала, ты решила вернуться!
В его голосе было столько надежды, что она не решилась говорить о вещах и повесила трубку.
Вероника Петровна принесла Оле тарелку супа.
– Ешь, быстрее выздоровеешь, – сказала она, водя глазами, куда бы ее поставить. – И что все девчонки в актрисы стремятся – не пойму. По мне так уж лучше лестницы мыть, и то лучше жить будешь.
– Наверное, придется мыть лестницы. – Ольга нехотя вылезла из-под одеяла, чтобы взять у Мишиной мамы тарелку и поставить ее все на тот же стул.
– Ой, беда, беда, – покачала головой Вероника Петровна и ушла воспитывать Мишеньку, чтобы он, не дай Бог, не пошел в актеры.
Ольга пролежала так без дела, без мыслей несколько дней. Два? Три? За окном то светлело, то было темно. Мишенькина мама оказалась сердобольной и приносила Оле то яичко, то бутерброды с чаем. Ольга вяло благодарила ее. Уж лучше умереть с голоду, чем так жить…
Когда она засыпала, ей снился все тот же сон – надежный умный человек рядом, который молча обнимает ее, а она знает, что он решит за нее все, что ей больше самой не нужно думать о том, где найти работу, как починить сломанный дядей Колей замок ее комнаты, и, наконец, даже о том, где взять денег, чтобы купить новое нижнее белье. Она просыпалась счастливая и, увидев свою комнату, сразу вспоминала все, приходила в привычное отчаяние и сетовала, что лица мужчины она опять не разглядела. Может быть, это был ее муж? С ним она всегда жила как за каменной стеной. И сейчас, когда как актриса она оказалась несостоятельной, она могла бы вернуться к нему и выполнить все его требования. И ее тянуло к комфорту и уюту его шикарной квартиры, к его уверенности в себе, но как она могла прийти сейчас? Она ведь вернется не потому, что сделает выбор: он или кино, а потому, что кино отвергло ее и остался только он. Может ли она так унижать человека, который ее любит? И понравится ли ему, что она пришла к нему из безысходности? А врать она не станет, расскажет как есть…
Ее невеселые размышления прервали голоса в коридоре. Один был сиплый, дядин Колин.
– Дружище, зайдем ко мне, выпьем, мои дружки что-то припозднились, а одному неудобно, я же не алкоголик, – уговаривал кого-то дядя Коля.
– Простите, я не к вам, мне нужна Преображенская, Ольга, – отказывался другой, судя по голосу, молодой парень. – У меня для нее хорошие новости.
– Вот за хорошие новости и нужно выпить, – обрадовался дядя Коля и потащил вошедшего в свою комнату – первую от входной двери.
– А ну оставь парня, алкаш чертов, – в разговор вмешалась Мишина мама. – А вы, молодой человек, не обращайте внимания, он у нас всегда такой, а Оленькина дверь следующая. – Она громко застучала в Олину дверь: – Вставай, к тебе гость.
Оля накинула свой халатик, высунула голову, увидела фотографа Диму. Дима сиял, как летнее солнце, только что вышедшее из-за туч, даже его длинный нос не казался унылым и тоже, казалось, радовался жизни.
– Ольга Игоревна… – начал он. – Оля… – потом оглядел обитателей коммуналки, примолкших и ожидающих, что он скажет, и насильно затолкнул Олю в комнату.
К двери тотчас прислонились три головы: дяди Коли с всклокоченными волосами, Вероники Петровны с высокой прической и низко, маленькая и круглая, Мишина.
– Ты… вы хорошо живете, – усмехнулся Дима, оглядывая Олину комнату. – Поехали лучше ко мне, у меня уютнее, и здесь нам все равно не дадут поговорить, так что одевайтесь, я не смотрю. – Он отошел к окну.
Ольга быстро натянула на себя джинсы, футболку, привела в порядок волосы, чуть подкрасилась.
У Димы была старенькая, облупившаяся, проржавевшая «Тоёта», проданная ему совсем по дешевке из-за правостороннего руля. Ольге было непривычно сидеть с левой стороны от водителя, но два года жизни без мужа научили ее многому, что раньше ей было непривычно.
– Что ты хотел сообщить мне, Дима? – спросила Ольга.
– Я скажу только тогда, когда мы приедем ко мне, а пока я нем как рыба, – засмеялся Дима. Он ничуть не изменился внешне, все так же его черные волосы были забраны назад в хвост, но в его осанке начала появляться уверенность.
Наконец Ольга оказалась в его маленькой мастерской.
– Смотри, – торжественно сказал он и раздернул занавеску, закрывавшую часть мастерской.
Ольга ахнула: всю стену занимала огромная фотография, где она сидела с букетом ромашек. Фотография получилась превосходная.
– Это тебе, подарок, – сказал Дима. – Я сам отвезу ее в твою халупу, пусть немного украсит интерьер, и у меня тоже останется такая же, будет украшать мою хижину.
– Спасибо, Дима. – Ольге было очень приятно его внимание. – Но ты потратил уйму денег…
– Я не сказал главного, – Дима заговорщически улыбнулся. – Я, когда фотографировал, был уверен, что это будут бесподобные снимки, и, как только ты ушла, я стал их печатать. Я был потрясен тем, что получилось, и на следующий же день побежал в «Лизу». Они были потрясены не меньше. Фотографии они берут. Мало того, они приглашают нас сотрудничать, они открывают раздел «Романтическая страничка» и отдают его нам. Наш союз принесет нам счастье. Они заплатили, смотри, часть денег твоя, – он пододвинул Ольге несколько долларовых купюр.
Ольга, не сдерживая радости, бросилась Диме на шею, и он закружил ее по комнате.
– В редакции, где смотрели снимки, оказался случайно редактор «Космополитена», он попросил меня зайти, представляешь?! Это же фортуна! Мы принесли друг другу счастье! – Он опустил Ольгу на пол. – Давай отпразднуем наш маленький триумф, – предложил Дима.
