Текст книги "Каменный пояс, 1983"

Автор книги: Алескандер Зайцев

На новом аэродроме самолетов не было. Вместо знака «Т» на старте стояли два человека. Взмахами рук они старались показать направление посадки. Скоро выяснилось, что на аэродроме стоял бомбардировочный полк, который днем раньше куда-то перебазировался, оставив здесь нескольких своих техников и штабников. Люди, встретившие самолет, не медля ни минуты, принялись его заряжать, подкатывать бомбы, подвешивать их. Узнав, что связь со штабом армии действует, Когтев побежал на КП доложить о результатах разведки и о переправе. Заблоцкий и Бравков, покончив дела с самолетом, принялись умываться, окатывая друг друга водой.

Вернулся Когтев, тоже поплескался водой, потом все пошли на ужин. До столовой дойти не успели. Из-за леса, стрекоча мотором, выскочил У-2 и пошел на посадку поперек взлетного поля.

– Во, как фигуряет, – качнул головой Бравков. – Не иначе начальство какое-то.

У-2 подрулил к стоянке самолета. Летчик, не выключая мотора, спустился на землю и быстрым шагом направился к экипажу.

– Командующий! – узнал Когтев Мерцалова и побежал к нему.

Генерал не стал выслушивать доклад Когтева.

– Зови хлопцев сюда, командир.

Когтев махнул рукой, подзывая Заблоцкого и Бравкова.

– Здравствуйте, товарищи! – поздоровался генерал с каждым за руку. – Я к вам прилетел, орлы мои, по очень важному и неотложному делу. Переправа, обнаруженная вами, имеет огромное значение. Немцы в ночь или утром пойдут на прорыв нашей обороны вдоль берега. Пехотная дивизия, которая сейчас обороняет подступы к нашему берегу, не в силах сдержать натиск врага. Мало людей, нет достаточного вооружения, не хватает боеприпасов. У бойцов и командования дивизии единственная надежда на вас. Понимаете?

Все согласно закивали головами.

– Выход один, товарищи, – переправа должна быть уничтожена. Поручаю это святое для Родины дело вам, орлы мои! Вы ближе всех других находитесь к линии фронта. Темнота наступит через два часа, вы же справитесь за час с небольшим. Посылаю вас, может быть, на смерть, но ваш подвиг не будет забыт никогда! Помните, переправа должна быть уничтожена, чего бы это ни стоило! В сопровождение даю вам три истребителя. Высота – не выше восьмисот метров. Приказываю и прошу переправу уничтожить!

– Все понятно, товарищ генерал, – козырнул Когтев.

– По-моему… А мне можно, товарищ генерал? – вызвался Бравков.

– Можно, старшина.

– Если переправа такая важная, то и охранять ее будут здорово. Трех истребителей мало, по-моему.

– Ты прав, старшина. Хорошо, вслед за вами я посылаю еще два. Желаю успеха, товарищи! Я надеюсь на вас! Истребители вас встретят, – сказал на прощание командующий.

– Заблоцкий, проверить подвеску бомб. Все проверить! – распорядился Когтев.

Проверили, надели парашюты, сели по местам. Когтев запустил моторы, погонял их на разных оборотах.

– Готовы? – спросил он.

– Как часы, – ответил Бравков.

Потом, уже на высоте восьмисот метров, он сказал:

– Командир, а генерал – голова мужик. Ведь это он специально посадил нас на этом аэродроме.

– Да. Похоже, о переправе он знал прежде нас, вот и посадил здесь – на всякий случай.

– Ура, братцы, наши догоняют.

– Сколько? – спросил Заблоцкий.

– Три. Вряд ли еще придут, – отозвался Бравков.

Самолет летел под самой кромкой рваных тонких облаков, дразнящих соблазном скрыться в них от вражеских взоров.

– Командир, поднимись чуть-чуть, и нас не будет видно, – предложил Заблоцкий.

– Прекратить разговоры, – оборвал его Когтев. – Ты слышал, что сказал генерал? Ты о чем думаешь? Предупреждаю, не попадешь бомбами, буду бомбить самолетом.

Километров за пятьдесят до Прута Бравков доложил:

– «Мессера»! Слева, сзади, выше нас. Кажется… Да, девять штук.

Когтев присвистнул.

– С почетом встречают.

– Ну, держись, Ванька, – начинается, – сказал сам себе Бравков.

Истребители врага всей девяткой ринулись на сопровождающих, и через считанные секунды два из них загорелись. У Бравкова защемило сердце от жалости к своим «ястребкам», от горькой обиды за них.

– Сейчас навалятся на нас, – проговорил Когтев.

Третий сопровождающий спикировал, скрывшись из вида над лесом. Одному ему оставаться было бессмысленным делом. Затем три «мессера» поднялись выше на случай перехвата помощи бомбардировщику, а остальные шесть встали в круг и один за другим принялись атаковать его. Пользуясь большой дальнобойностью своих пушек, истребители открывали огонь издалека. Из атаки выходили немедленно, как только замечали трассирующую нить Бравкова. И Бравкову приходилось подпускать их поближе, выжидать, когда кто-то из них пойдет на риск или зазевается.

– Как там у тебя, Иван? – спросил Когтев.

– Осторожничают, духу набирают.

Очередной атакующий показался справа от хвоста. Не переставая стрелять, он приближался. Бравков выпустил по нему очередь, поднял ствол пулемета вертикально, выпустил другую очередь в небо и затаился, – может, немец подумает, что стрелок убит. Немец перестал стрелять по кабине Бравкова. Он поднялся выше, нацелился на плоскость бомбардировщика. Этого и надо было Бравкову. Он навел пулемет и застрочил длинной очередью, вонзая ее в правую плоскость и кабину истребителя. Выпуская полосу черного дыма, тот в левом боевом развороте стал удаляться, показывая пикового туза на правом борту.

– Алеша! Один есть! Туза пикового завалил!

– Что, сбил?!

– Подожди, Алеша, тут другие хотят!

С левой стороны заходил другой истребитель. Бравков встретил его несколькими очередями.

Немцы не стали показываться на виду Бравкова. Они заходили строго с хвоста, прячась за килем бомбардировщика. Выше не поднимались.

– Горит левый мотор, – скупо сообщил Когтев.

Истребители сократили между собой дистанцию. Атаки следовали с минимальными разрывами. Бравкову казалось, что он слышит, как шипят снаряды, искрящиеся фосфором.

Летчика и штурмана защищали бронированные спинки их сидений. Бравкова ничто не прикрывало. Всем своим существом он отдался бою. Действия его опережали мысль. Им руководила какая-то неведомая сила. В ушах прозвучали, но не оставили следа слова Когтева о том, что горит второй мотор. Бравков чувствовал, ощущал вражеского истребителя хвостом самолета. Подчиняясь той неведомой силе, он ударил очередью по своему килю, разворотив в нем дыру. Бравков увидел в отверстие «мессер», но стрелять не стал, поджидая другого. Тот появился. Бравков ждал. И когда истребитель, увеличиваясь, закрыл своим носом отверстие, он ожесточенно застрочил из пулемета. Пропали летевшие снаряды истребителя, а сам он внезапно исчез, мелькнув хвостом. Мозг Бравкова не успел еще подготовить нужной информации, но он уже почувствовал, не понял, а почувствовал, что угроза в данную минуту миновала.

Немцы никак не могли сбить бомбардировщик, свалить его. Объятый пламенем обоих моторов, он упорно шел вперед – к переправе. Бравков давно уж не слышал голосов Когтева и Заблоцкого. Он ни разу не оглянулся назад, не знал, что комбинезон и гимнастерка его прогорели, не чувствовал, что спина его покрыта волдырями, а на затылке подгорели волосы. Кроме вражеских истребителей, он ничего не видел.

Ярость атак спала. Истребители носились вокруг горевшего самолета. Бравков не знал, что переправа уже разбита и что самолет доживает свои последние минуты.

Один из истребителей, будто решив посмотреть на экипаж бомбардировщика, не подающий признаков жизни, поравнялся с ним, чуть прилегая на левое крыло кабиной к Бравкову. Готовый к такой неосмотрительности фашиста, Бравков запустил в него очередь. Бил по кабине, по крылу, по хвосту. Длинная очередь оборвалась. Бравков сильнее нажал на спусковой крючок – пулемет молчал. Он перезарядил пулемет, дернул шток затвора на себя и, толкнув его на прежнее место, нажал на спуск – выстрела не было. Он метнулся к патронной коробке – она была пуста. Патроны кончились. Бравков оглянулся назад и отпрянул. Упругая жаркая волна огня пыхнула ему в лицо. Еще не зная, что и зачем он делает, Бравков кинулся к нижнему люку, служившему одновременно и гнездом для крупнокалиберного пулемета. Пулемет – он был закреплен в подвижной раме – надо было толчком от себя отправить в хвост самолета и застопорить там. От первого толчка пулемет, сделав дугу туда и обратно, снова занял свое место в гнезде. Только на третий раз Бравкову удалось застопорить пулемет в хвосте. Люк освобожден. Бравков нырнул в него вниз головой, но струя воздуха впихнула его обратно в кабину. Бравков отступил шаг назад, раскачался и опять бросился в люк, и опять оказался в кабине. Тогда он опустил голову в люк, вцепился руками в его края и что есть силы стал вытягивать тело из кабины. Его рвануло, обо что-то ударило головой и коленям. В тот же миг наступила разительная тишина. О своей безопасности Бравков еще не знал – у него были закрыты глаза. Ему показалось, что он зацепился за самолет и тот тянет его за собой. Потом сами собой открылись глаза. Небо! Неожиданно огромное синее небо и целый мир вокруг. А совсем рядом – стропы парашюта, купол над головой. Бравков не знал, не помнил, когда и как он дернул за спасательное кольцо…

Неожиданно, как и все за последние минуты, Бравков увидел «мессершмитт», несущийся на него с явным намерением раздавить, уничтожить. Бравков потянул за стропы купол парашюта на себя. Скорость спуска увеличилась. Истребитель пронесся выше купола.

– Видали мы таких фраеров! – вслед ему крикнул Бравков. Новую опасность он почувствовал с земли. Там кружком стояли люди и что-то проделывали, то поднимая, то опуская руки. Каждое их движение сопровождалось глухими хлопками. Бравков поднял голову. Смутная догадка о том, что стреляют, подтвердилась – купол был пробит пулями. Он был уверен, что находится на своей территории, но рука машинально потянулась к кобуре за пистолетом. Приближение земли он заметил с опозданием. Она не просто приближалась, она неслась ему навстречу. Ноги не выдержали удара о землю. Бравков упал, а подняться на ноги не успел. Над ним, угрожая штыком, кто-то стоял: Бравков не мог сразу определить – свой это или немец. А тот, тоже не зная, кто перед ним, в суровом молчании не спускал глаз с Бравкова.

– Ну, что ты вылупился? – не вытерпел Бравков и заковыристо выругался.

Боец, а Бравков уже узнал в нем своего, с облегчением поставил винтовку к ноге, качнул головой. На лице его заиграла добродушная удивленная улыбка. Словно он увидел перед собой знакомого из родных мест. Скорее сморщился, чем улыбнулся в ответ Бравков, оберегая свою саднившую спину, попросил:

– Закурить дал бы.

– Эт можно, браток.

Закурить им не довелось. Прикатила «эмка», из нее появился старший лейтенант, пехотинец. Он торопливо подошел к сидевшему на земле Бравкову, вырвал у него из рук пистолет, забрал из кобуры запасную обойму.

– Взять его! – скомандовал он приехавшим с ним двум бойцам.

Новый приятель Бравкова взирал на происходящее с видом человека, допустившего неосмотрительность, виновато пряча в карман кисет с табаком.

– Но, но, потише вы, архангелы! – запротестовал Бравков. Его сунули в машину, куда-то повезли, предварительно зашторив окна «эмки». Привезли его, как он позже узнал, к командиру дивизии, о которой говорил командующий, провожая их в последний полет.

В блиндаже, куда привели Бравкова, находились генерал и полковник.

– Кто, откуда, зачем пожаловали? – бесстрастно спросил генерал.

Все, что Бравков успел оценить в новой обстановке, говорило о том, что он у своих.

– Стрелок-радист старшина Бравков. Вместе с летчиком старшим лейтенантом Когтевым и штурманом лейтенантом Заблоцким тут недалеко бомбили переправу по заданию командующего армией генерал-майора Мерцалова.

Генерал и полковник переглянулись.

– Командир, комиссар полка кто у вас? – спросил полковник.

– Командир полка у нас майор Лунев Максим Петрович, комиссар – батальонный комиссар Овсий, начальник штаба – капитан Вороненко.

– Переправу-то разбомбили? – поинтересовался генерал.

– Не знаю, товарищ генерал. Не видел, занят был. Их же девять штук было.

– А нам вот доложили, что к нам спускается на парашюте один из тех твоих крестников, – проговорил генерал. – Ну, что ж, будем считать это приятной для всех нас ошибкой. А тебе, старшина, спасибо за службу. Пал Николаевич, – обратился генерал к полковнику, – распорядитесь, чтоб медики оказали помощь храброму летчику.

Через полчаса забинтованный Бравков вышел из блиндажа и угодил в круг бойцов, будто специально поджидавших его.

– Ну, как, Иван, дела? – спросил небольшого роста красноармеец. Бравков удивился про себя: как это они могли узнать его имя?

– Все в порядке. Только вот генерал спросил насчет переправы, а я не знаю, разбили мы ее или нет.

– Разбили, разбили, – заверили несколько голосов.

– Если бы не разбили, сейчас немчура бы уже наседала.

– Чего это тебя, брат, так запеленали? Ранило? – спросил высокий пожилой боец.

– Да нет, подпалило малость. У нас, хлопцы, раненые редко бывают. Либо жив-здоров, либо в ящик сыграл.

– Ну и служба у вас…

– Служба как служба. Вот ему, например, – Бравков указал на маленького шустрого бойца, – дай разок подняться в воздух, так его потом за уши не оттащишь от самолета.

– Да ты что, Ваня, – взмолился тот, – я лучше здесь на земле три раза помру, а к чертям на кулички не полезу. Я вот смотрел на вас там, так у меня мурашки по спине бегали. Нет, земля понадежнее.

Перебивая друг друга, бойцы начали рассказывать о всем, что они видели в воздухе. Они рассказывали, как из объятого пламенем большого самолета выбросился человек, как его немцы расстреляли в воздухе, когда он спускался на парашюте. Потом, как из самолета, когда он уже не летел, а кувыркался, неожиданно выбросился еще один человек. Между разговорами бойцы совали в руки Бравкова кто кисет с табаком, кто папиросы, кто печенье, выражая этим, должно быть, свое уважение к нему.

– А скажи, почему тот немец, который пошел на тебя, не стрелял? Ведь он мог и тебя расстрелять, как того – первого?

– Скорее всего потому, что у него кончились патроны. Он, наверно, хотел подцепить меня на крыло и притащить туда, к себе на потеху. Есть у них такая зверская манера, – отвечал Бравков, мучительно раздумывая: кто же выбросился первым – командир или штурман? Кто и почему остался в объятом пламенем самолете?

VIII

До штаба армии Бравков добрался только на следующий день. Штаб располагался в лесу. Бравкова на каждом шагу останавливали, подозрительно оглядывали, спрашивали: «Кто, что надо, почему?..» – и передавали по цепочке кому-то другому. Наконец он оказался у дежурного по штабу. Вид у Бравкова действительно был неподобающим. Сгоревшие гимнастерка и комбинезон клочьями болтались на забинтованной спине, воротник гимнастерки не сходился и был расстегнут. Сам он за двое суток изрядно умотался, утратив свой бравый вид.

– Кто вы такой? Что вы здесь ищете? – опросил дежурный строгим тоном, каким Бравкова не раз спрашивали о том же по дороге, грозясь расстрелять, как диверсанта.

– Я старшина Бравков, ищу командующего армией.

– А я, значит, вас не устраиваю?

– В данном случае – нет, товарищ капитан. Я обязан доложить генералу лично.

Бравкову стало душно, лицо era покрылось потом, он навалился плечом на стену. Вернулся посыльный.

– Товарищ капитан, командующий приказал немедленно старшину к нему.

– Пошли, старшина, – засуетился дежурный, помогая Бравкову.

Командующий с группой командиров стоял на полянке с развернутой картой в руках.

– Товарищ генерал, по вашему приказанию старшина Бравков доставлен, – зычно доложил дежурный.

– Товарищ генерал-майор, – стал было докладывать Бравков, но командующий остановил его:

– Знаю, все знаю. С возвращением, старшина. Ты-то как?

– Все хорошо, товарищ генерал.

– Да уж вижу… Вот, товарищи, первый случай на нашем фронте. Этот орел из пулемета сбил три вражеских истребителя, вооруженных пушками. Он был один, а их девять… Старшина Иван Бравков заслуживает самой высокой награды Родины.

– Служу Советскому Союзу! – бодро и по-уставному откликнулся Бравков и тут же добавил: – Командир экипажа и штурман больше меня достойны награды.

– Старший лейтенант Когтев и лейтенант Заблоцкий тоже будут награждены… к великому прискорбию, посмертно… Запомни, старшина, твой командир неимоверными усилиями направил почти неуправляемый самолет на скопление войск противника и героической смертью своей приблизил нашу неизбежную победу.

Это было на двадцать седьмой день войны. Наш авиаполк был выведен из боя и направлен на переформирование. После госпиталя старшина Бравков намеревался вернуться к своим боевым товарищам.

Александр Зайцев
СТИХИ

 
Мы все мечтой о будущем живем,
Не только думой о насущном хлебе.
Я в юности погожим летним днем
Увидел вдруг три радуги на небе.
 
 
Три радуги сияли надо мной.
И я воспринял это как знаменье:
Не обойдут три счастья стороной,
Не упустить бы эти три мгновенья.
 
 
Зажег мне душу пламенным огнем
Аэродром – зеленая поляна.
Мальчишкою весенним ясным днем
Взлетел впервые в небо Дагестана.
 
 
Упругий ветер. Неба бирюза.
Потом война. И пламя за спиною!
Смотрел я смерти в страшные глаза —
Три радуги сияли надо мною!
 

 
…А в дни войны для взлета полоса
Обозначалась белыми холстами.
Сурово нас встречали небеса
Упругими калеными ветрами.
 
 
Сражений дым. Под грохот батарей
Мы ночью совершали переброски,
И несколько летучих фонарей
Нам освещали узкие полоски.
 
 
…У каждого есть в жизни полоса.
Приходит час, назначенный для взлета, —
Взгляни на мир с пристрастием пилота
И отпускай смелее тормоза…
 

 
Как изменились времена —
Ваш самолет почти ракета,
А нас заставила война
Летать…
             Да что теперь об этом?
 
 
И пусть я нынче не пилот,
Ведь все кончается с годами,
Душою слышу каждый взлет
И улетаю вместе с вами.
 
 
Завороженный я стою,
Когда заходят на посадку,
И по расчету узнаю
Характер летный и повадку.
 
 
Шепчу с тревогой: «Подтяни!
Ведь приземлишься с недолетом».
И явно чувствую ремни,
Срастаясь мысленно с пилотом.
 
 
Как говорят друзья мои,
Мы тоже были рысаками,
И след глубокой колеи
Остался там, за облаками.
 

На наших вклейках

МОЛОДЫЕ ХУДОЖНИКИ ОРЕНБУРЖЬЯ

Добрым авторитетом пользуется в Уральской зоне коллектив художников Оренбургской области, коллектив небольшой, но творчески действенный, активный. Жизнеспособность организации поддерживается постоянным притоком молодых сил.

Среди молодых – художники, уже зарекомендовавшие себя на республиканских, всесоюзных художественных выставках (1-я премия Ю. Рысухина на Всесоюзной молодежной выставке 1981 года и его же 3-я премия на Выставке молодых в Москве в 1982 году, участие Р. Асаева на Биенале во Франции в 1982 году, приобретение ряда работ молодых художников в ГТГ и т. д.), и совсем молодые, недавние выпускники Оренбургского художественного училища.

Молодым строить новый мир, и этот сложный процесс созидания должен найти отражение в искусстве, в повышении особой гражданской ответственности художников за свое творчество, за сохранение и развитие определяющих для советского искусства принципов народности, партийности.

Не случайно обращение Ю. Рысухина к образу живописца Виктора Попкова. Причастность художника к судьбам народным, его нераздельность с ними, признание высокого общественного назначения искусства – эти мысли автора картины «Памяти художника B. Попкова» реализуются в поэтически-песенной композиции картины, в печально-торжественных ликах женщин и проницательно-цепком взгляде художника в зеркальном отражении, трепещуще-красном цвете сарафанов и нежно-серебристом успокоенном северном пейзаже за окнами.

Жизнь так многогранна: в кипении новостроек, шуме больших городов и тишине маленьких деревень есть своя притягательность для художников. Величавые, суровые просторы Сибири оказались созвучными скупой, лаконичной живописной манере А. Масловского («В низовье Енисея»). Поэтическое очарование волжского городка тронуло сердце другого живописца – Ю. Гилева. Умиротворенный покой и белизна русской многоснежной зимы оттеняют душевную чистоту и милую ясность улыбающейся тугощекой женщины и трогательное «вслушивание» в природу девочки рядом в «Пейзаже с сорокой» C. Бочкарева, бережного, деликатного в отношении к миру природы. В работах А. Павлова, выполненных обычно в нервной, импульсивной манере, сумрачной цветовой гамме, преобладают тревожные, беспокойные ноты. В праздничном цветении красок, в их половодье, в энергии мазка находит реализацию своего понимания «чуда» природы В. Газухин. Молодые художники охотно обращаются к пейзажному жанру, находя в нем возможность передачи своих настроений, чувств. И естественно, что особенно им дорог облик родного города, разрастающегося новыми кварталами, проспектами, шумно-оживленного в своей новизне и вместе с тем еще сохраняющего в узких улочках, обстроенных одно– и двухэтажными домами, уютных дворах, шпилях минаретов и церковных куполах обаяние старого города, бывшего когда-то воротами России в Азию (Р. Юсуфбаев, И. Шарапов). Интересна своей поэтической стороной картина А. Ханина «Утро».

Есть нечто общее в мироощущении молодых художников и, следовательно, в эмоциональном строе их произведений, – оптимистическое, жизнеутверждающее начало, счастливое ощущение только еще начинающейся жизни и нетерпеливое предвидение, ожидание будущего, кажущегося в этом возрасте бесконечным, необъятным. Таковы и герои их произведений. Очарованием свежести, душевной чистоты, достоинства трогает девичий образ в «Портрете И. Кафановой» В. Тюлькина, отличающемся пластичностью рисунка и цвета. В знойно-горячей «Рябине» Г. Турова – сильные, стройные парни, прочно, уверенно стоящие на земле; техника, такая «прирученная» в картине, не подменяет и не затеняет живой красоты деревьев, трав, цветов, в век научно-технической революции не менее, а еще более, чем раньше, необходимых душе человека, как и произведения художников, сохраняющих эту красоту нетленной.

Искусство обладает упоительной властью связывать воедино века, нести в себе живые мысли и чувства ушедших поколений, быть концентрированным выражением нравственной жизни людей, возвышать человека до идеала. Монументальный, торжественный лад произведения Р. Асаева «Искусство» с его четкой композицией, уверенностью рисунка обусловлен широтой и сложностью замысла автора.

Разнообразны темы работ молодых художников, но объект един – жизнь во всем ее многообразии, во всевозможных ее проявлениях, и их произведения – апофеоз радости и счастья Человека на земле!

Л. МЕДВЕДЕВА

Ю. Рысухин

Памяти художника В. Попкова

1979 г.

P. Асаев

Искусство

1980 г.

С. Бочкарев

Пейзаж с сорокой

1980 г.

А. Павлов

У водоема

1981 г.

В. Тюлькин

Портрет И. Кафановой

1980 г.

В. Газухин

Вечер в горах

1981 г.

А. Масловский

В низовье Енисея

1982 г.

Р. Юсуфбаев

Спуск к Уралу

1981 г.