Текст книги "Каменный пояс, 1983"

Автор книги: Алескандер Зайцев

Соавторы: Александр Терентьев,Владимир Огнев,Тихон Тюричев,Владимир Пшеничников,Валерий Кузнецов,Николай Терешко,Михаил Львов,Антонина Юдина,Николай Егоров,Иван Бражников
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)

– Значит, он изменил маршрут? – спросил Лунев.

– Сманеврировал, товарищ командир.

– А точнее?

Немного подумав, Макаров пояснил:

– Примерно на полпути к цели Лозовой развернулся на девяносто градусов влево. Километров через пятнадцать развернулся вправо и взял прежний курс. Так пересек Прут, и уже на территории немцев сделал еще два правых разворота и вышел на переправу с той стороны, откуда немцы меньше всего ожидали.

Когда Макаров смолк, Лунев, не то одобряя, не то осуждая, коротко бросил:

– Каково?

Овсий заулыбался.

– А что, командир, еще пару таких бесед с Макаровым – и я проголосую за пикирование звеном. Макаровская эскадрилья воюет все-таки успешнее других, – сказал он.

Попросив разрешения, вошел дежурный по штабу и доложил:

– Из штаба армии сообщили, что у деревни Редеуцы разбитая сегодня переправа восстанавливается.

– Хорошо, идите, – отпустил дежурного Лунев и обратился к Макарову:

– Кто полетит?

– Скорее всего Лозовой, – ответил тот.

– О твоем предложении и просьбе твоей, Сергей Захарович, при первой возможности доложу командующему. Правда, он обещал сам быть у нас, но когда – не знаю. А теперь иди ужинай и отдыхай, сколько успеешь, а мы тут с комиссаром потолкуем еще минут пяток.

Макаров вышел, по привычке посмотрел на небо, усеянное звездами. Постоял, наслаждаясь обилием свежего воздуха и, решив, что на ужин идти уже поздно, пошагал к стоянке своего самолета, где, как оказалось, его поджидал Лозовой.

Расположились на разостланных чехлах самолета, с некоторых пор ставших ночной постелью для экипажей.

– Там, на хвосте, командир, ужин тебе, – сказал Лозовой и тут же спросил: – Ну, что там, чем порадовали?

– В основном душевным разговором с Овсием, – сочно похрустывая редиской, ответил Макаров.

– А командир что?

– Доложу, говорит, командующему.

Помолчав, Макаров с убежденностью человека, уже принявшего про себя решение, продолжал:

– Я вот что думаю. Надо всех их поставить перед фактом. Каждое новое дело всегда кажется сложным. Но через это надо пройти. Переправы должны уничтожаться с первого вылета. А то ведь сколько мы побросали бомб рядом с переправами, пикируя поодиночке. Не воюем, а утюжим воздух. Будем действовать, пока еще есть на чем летать. Теперь потеря каждого самолета будет ощущаться с большей остротой, чем в первые дни, когда их было много. Кстати, сейчас звонили из штаба армии – с утра лететь на Редеуцы.

– Это где сегодня разбили? – догадался Лозовой.

– Да, говорят, с наступлением темноты немцы там застучали топорами. Но утром уточнят.

Макаров остановил Лозового, заговорившего было о том, что его, Макарова, может ожидать в случае какой-либо неудачи.

– Подожди! Во-первых, все продумано, все рассчитано и все должно получиться как надо. Во-вторых, разбитая с первого вылета переправа – уже маленькая победа. А победителей, говорят, не судят. Значит, так… Там на КП я сказал, что на Редеуцы полетишь ты, но утром мы это дело переиграем, и полечу я. Со мной пойдут Когтев и Пряхин. Их надо предупредить, чтобы до завтрака были здесь у меня. А сейчас, Иван Тарасович, давай вздремнем, а то скоро и светать будет.

IV

Рано утром следующего дня экипажи Когтева и Пряхина собрались у самолета комэска. Макаров предстал перед собравшимися свежевыбритым, подтянутым, в начищенных до блеска сапогах. Алевший на его груди орден Красной Звезды красноречиво напоминал о боях командира с немецкими фашистами еще в небе Испании.

Окинув всех строгим взглядом, Макаров начал не с того, что от него ожидали, а обратился к стрелку-радисту Когтева:

– Старшина Бравков, каким должен быть подворотничок на гимнастерке?

– Снежной белизны, товарищ капитан, аккуратно подшитым чуть повыше воротника, – отчеканил Бравков.

– А у вас какого цвета?

– Малость сероватого, товарищ капитан, – касаясь пальцами подворотничка, как бы на ощупь определяя его цвет, ответил Бравков. – Но кончились портянки.

– Какие портянки? – повел брови вверх Макаров. – Я вас спрашиваю о подворотничке, а не о портянках.

– Так я из запасных портянок, новых, конечно, делал подворотнички, – пояснил старшина.

Скрывая усмешку, командир приподнял пальцем левый рукав гимнастерки, опустил взгляд на часы, приказал:

– Десять минут вам, Бравков, – явитесь в свежем подворотничке, так красочно вами здесь описанном.

– Есть! – весело воспринял приказание Бравков, повернулся и бросился бежать к своему самолету.

– И всем, товарищи, даю пятнадцать минут на приведение себя в порядок. Комбинезоны снять, побриться, почиститься! И имейте в виду на будущее – в комбинезонах в столовую не ходить. Война еще не причина, чтобы перестать следить за своей внешностью. Тем более нам, авиаторам. Через пятнадцать минут быть всем здесь.

Проводив подчиненных, Макаров подошел к штабелю бомб, лежащих позади самолетов, затаренных в круглые решетчатые ящики, сел на один из них, раскрыл планшетку и принялся по ранее внесенным туда записям уточнять все то, что нужно было сделать в предстоящем полете.

Утро было раннее, но аэродром жил своей жизнью. По стоянкам от одной эскадрильи к другой, будоража утреннюю тишину, сновали масло– и бензозаправщики. Техники, механики, мотористы заправляли, осматривали, проверяли машины, готовя их к полету.

День обещал быть, как и все последние дни, жарким, солнечным. Минут через десять примчался Бравков с подшитым, сверкающим белизной подворотничком. Он остановился шагах в трех от командира, с особой щеголеватостью вскинул правую руку, щелкнул задниками сапог и выпалил:

– Товарищ капитан, ваше…

– Хорошо, хорошо, – остановил его Макаров, – вижу, нашелся подворотничок и, кажется, не портяночный.

– Позаимствовал, товарищ капитан, – чему-то улыбнулся Бравков.

– С отдачей позаимствовал? – спросил Макаров, тоже улыбаясь.

– Конечно, товарищ капитан! Постараюсь!

Прошло всего пятнадцать минут. В строю стояли те же люди, по уже аккуратно подтянутые, посвежевшие, помолодевшие. Каждый из них чувствовал это и был доволен собой.

– Товарищи! – начал Макаров, стоя перед строем. – Первый наш вылет сегодня будет на переправу у Редеуцы. То есть на ту переправу, которую вчера разбомбили, а за ночь немцы ее восстановили. Переправу нужно уничтожить первым вылетом. Это поручили нам с вами, и мы это сделаем. Будем бомбить звеном. Да. Не по одному, а звеном. Пусть это вас не смущает. Пикирование звеном, по существу, ничем не отличается от одиночного пикирования, а вероятность попадания, можно считать, будет стопроцентной. В этом мы с вами сегодня можем убедиться. На цель будем заходить с небольшим захватом территории противника с тем, чтобы быстрее выйти из-под обстрела зениток. Разворот от цели на свою территорию будем делать одновременно с выходом из пике. Стрелкам-радистам смотреть за результатами бомбометания. Вопросы есть? Нет. Можете идти все на завтрак.

Наконец настал момент взлета. Взлетели, построились и пошли. Пошли не на запад, к переправе, а почти на север, удаляясь от нее. Затем несколько поворотов влево – и уже боевой путь. И вот оно: мгновенный отрыв ног от пола самолета, ощущение легкости своего тела, его неуправляемости, болтающихся конечностей. А при выходе из пикирования так же мгновенно наваливается перегрузка, придавливает тело к полу или борту и уже не шевельнуть ни рукой, ни ногой. Кончилась и это. Самолеты в горизонтальном полете. Хранивший минуту назад полное молчание микромир самолетов заговорил. Заколебались мембраны ларингофонов и наушников.

– Востриченко, что молчишь? – взыскательно спрашивает Макаров.

– Иван! – кричит Когтев. – Ты видишь что-нибудь?

– Переправы нет, товарищ командир, – солидно отвечает Востриченко.

А Бравков кричит:

– В ажуре, Алеша! Еще вижу вой, вроде фрицы валяются и какие-то машины.

– Так они уже переправились, – говорит Когтев.

– Вовремя, значит, мы их долбанули, – радостно констатирует Бравков.

В каждом вопросе, в каждом ответе слышалась нескрываемая удовлетворенность результатами совершенного дела. Переправа разбита, потерь нет. Все живы! И как же, черт возьми, им всем было весело! Всем хотелось говорить, кричать! Все равно что, но говорить, кричать, смеяться.

На стоянке, куда они подрулили с посадочной полосы, их встретил командир полка. Макаров привычным движением снял парашют и бегом устремился к командиру с докладом.

– Так! – произнес Лунев, выслушав доклад Макарова. – Сияющие лица ваших экипажей не оставляют у меня сомнений в правильности моей догадки о том, что самодеятельность в воздухе продолжается. Значит, спикировали, как было задумано?

– Так точно, товарищ командир! Спикировали звеном.

– С какой высоты, под каким углом?

– Тысяча восемьсот метров, с углом шестьдесят-шестьдесят пять градусов.

– Выход из пикирования?

– На выходе было семьсот метров.

– А какова посадка машины при выходе?

– Около двухсот метров.

– Значит, горизонтально встали на высоте пятисот метров?

– Да, но к этому времени мы были уже на своей территории, и зенитный огонь немцев нам не угрожал.

– А появись истребители?

– Уходили бы на бреющем полете. Они этой высоты не терпят, тек более на нашей территории.

– А строй как держался?

– Когтев держался молодцом. Пряхин немного оторвался, но пристроился быстрее, чем это можно сделать при одиночном пикировании. Мы ведь из пике выходили с разворотом, а в этом случае удержать дистанцию ведомым нелегко.

– Ну ладно! Так тому и быть, – подумав, заключил Лунев. – Теперь, пожалуй, проще будет говорить с командующим. Думаю, что твоя, считай, наша «самодеятельность» должна его заинтересовать. – Да, а как Лозовой, готов к такому вылету?

– Готов, товарищ командир.

– Ну что ж, дерзайте. Только не зарывайтесь. Особенно не доверяйтесь госпоже фортуне. Она – дама изменчивая.

В тот день тремя вылетами было уничтожено три переправы. Экипажи Макарова и Лозового переключались на бомбежку танковых колонн и мест скопления войск противника.

V

А в штабе армии в это время на все лады склонялась фамилия Лунева. Оптимисты, в искреннем стремлении понять Лунева, принялись за поиски теоретических доказательств его решения. Открыто, по-хорошему завидовали Луневу и его летчикам командиры из молодых, считавшие себя обиженными судьбой, бросившей их на штабные стулья в прокуренных кабинетах. Но первыми взбудоражились, заговорили, замахали руками противники, не вдаваясь в рассуждения о существе дела. У них на все случаи была своя логика, подкрепленная аргументами: «Не положено», Не приказано». Особенно рьяным противником показал себя подполковник Петраков, осуществлявший координацию взаимодействий авиации и наземных войск.

В то время, когда звено Макарова пикировало на переправу, Петраков находился в расположении той пехотной дивизии, на участке которой и была переправа. Петраков видел, как летчики, не нарушая строя самолетов, разом свалили их в пике.

– Что делают, прохвосты! – возмутился он.

– А что, здорово! Такая сила как трахнет! – заметил малосведущий в делах авиации лейтенант, сопровождавший Петракова по участку.

– Не воюют, а лихачеством развлекаются, – вынес окончательный приговор Петраков, не обратив внимания на восторженное замечание лейтенанта. Все, за чем Петраков приехал в дивизию, перестало его интересовать. Громовой взрыв на месте переправы будто подтолкнул Петракова, и он заторопился в штаб, чтобы первым доложить командующему об из ряда вон выходящем случае. Он подгонял шофера скрипящей всеми суставами «эмки», не переставал думать: «До чего распустились! Что захотят, то и вытворяют. А может, указания какие-то есть? Да нет, я бы знал. Самовольничают, конечно. И ведущим, наверное, был сам Лунев. Иначе кто бы другой мог осмелиться».

Командующего Петраков на месте не застал. Он тоже целыми днями пропадал то в авиаполках, то у наземников, то в штабе фронта. Появился он во второй половине дня. Предупредив адъютанта, что будет занят, Мерцалов уселся за изучение сводки боевых действий авиации на всем Юго-Западном фронте за вчерашний день. Положение рисовалось не из легких. Полки бомбардировщиков и истребителей редели, теряли боеспособность. Превосходство в воздухе оставалось на стороне врага.

Как ни торопился Петраков, первым доложить командующему о случившемся, он опоздал. Его опередил командир дивизии генерал Сухотин, связавшийся с Мерцаловым по телефону, В пределах допустимого по телефону разговора Сухотин выразил признательность за выручку дивизии. И уже на иносказательном языке добавил:

– Посланные вами три корзины огурцов получили полным весом. Огурцы подоспели вовремя и оказались в середине стола.

– Очень рад, что овощи пришлись вам по вкусу, – улыбаясь наивности шифра, отозвался Мерцалов…

В приемной послышались приглушенные голоса. Вслед за чтим в кабинет вошел адъютант, доложил:

– К вам подполковник Петраков, товарищ генерал.

Погруженный в мысли о сводке, Мерцалов вопросительно посмотрел на адъютанта.

– Говорят, срочное что-то, – пожал тот плечами.

– Пусть войдет, – разрешил генерал.

Адъютант вышел. В дверь просунулась голова Петракова.

– Разрешите, товарищ командующий?

– Входите. Что у вас?

– Считаю своим долгом, товарищ командующий, доложить, что в дни, когда Родина переживает…

– Короче, товарищ подполковник.

– Будучи сегодня в дивизии генерала товарища Сухотина, я лично видел нетерпимое лихачество летчиков полка Лунева. Они, товарищ командующий, пикировали на переправу не по одному, как положено, а всем звеном. Явное превышение своих прав Луневым.

Мерцалов был озадачен. Лунева он знал, верил в него и был убежден, что тот не допустит необдуманного шага. Но он не мог отмахнуться и от сообщения Петракова. Сам факт пикирования звеном не вызывал у него удивления и в то же время заставлял думать: почему это произошло неожиданно, без его ведома?

– Лейчук! – позвал Мерцалов адъютанта, отпустив Петракова.

– Слушаю вас, товарищ генерал!

– Ко мне капитана Торгачева. Минут через десять пригласи начальника штаба. А завтра к девяти ноль-ноль приготовить У-2. Все!

– Товарищ генерал-майор, капитан Торгачев явился по вашему приказанию!

– Вы направляетесь, товарищ капитан, в дивизию генерала Сухотина. Ваша задача: как можно больше собрать сведений о сегодняшней бомбежке на их участке. По возможности лично обследовать, хотя бы визуально, оба берега реки и определить степень поражения самолетами, доложить мне.

VI

Лунев только поздно вечером смог связаться по телефону с командующим.

– А, девятый, – узнав Лунева, заговорил Мерцалов. – Ты что же там переполох устраиваешь, людей возмущаешь?

– Не понял, товарищ четвертый.

– Ах, не понял? Жалуются тут на тебя. Говорят, не по правилам воюешь.

– Так вот я и хотел доложить…

– Опоздал, брат! Уже доложили. Но об этом завтра.

– Я долго добивался связи…

– Завтра буду у вас. А сейчас извиняй, не могу. Все!

Лунев в раздумье положил трубку. Разговора, на который он настроился, не получилось. Отношение командующего к совершившемуся факту осталось неизвестным. Напрашивался вопрос, что делать завтра до прибытия командующего? Продолжать начатое дело или отказаться от него? Убедив себя, что утро вечера мудренее, Лунев уселся за составление донесения на имя командующего. Надо было обосновать преимущество, возможность и необходимость применения массированного пикирования вместо одиночного.

Утром Луневу доложили, что из штаба армии в полк вылетел командующий. Когда время полета подходило к концу, из КП вышли Лунев, Овсий и Вороненко. Не делая обычного круга над аэродромом, Мерцалов, как летел, так прямо с ходу пошел на посадку. Как на автомобиле, он лихо подкатил к самому КП, резко развернулся на сто восемьдесят градусов и выключил мотор. Молодцевато выбрался из кабины, спрыгнул с крыла самолета на землю, не застегивая распахнутой летной куртки, без фуражки, остававшейся в кабине, пошел навстречу спешившему к нему Луневу.

– Подожди, майор, – остановил он Лунева, сделавшего попытку доложить по форме. – У нас не так много времени и не будем его терять.

Он обменялся со всеми рукопожатием, отпустил Овсия и Вороненко заниматься своими делами, а сам с Луневым пошел к примеченному им крохотному островку зелени среди пожухлого разнотравья. Генерал первым опустился на зеленую травку, еще хранившую запах утренней свежести.

– Садись, Максим Петрович! Садись и выкладывай, что и как тут у тебя? А чтобы ты не ходил вокруг да около, сразу скажу тебе, что вчерашняя ваша бомбежка переправы была эффективной, – подбодрил генерал Лунева.

Лунев рассказал все как было: и то, что он, соблюдая формальность, не разрешил Макарову осуществлять своего замысла; и то, что Макаров, уверенный в правильности своих действий, самовольно спикировал, как задумал; и о том, что он, Лунев, после первого вылета разрешил пикировать звеном. Говоря о Макарове и Лозовом, Лунев охарактеризовал их как достойных самой высокой похвалы.

– Я не сомневаюсь, Максим Петрович, в твоих людях. Да, формула боевого летчика сейчас слагается из сочетаний лучших его качеств и высокого понимания нашей общей цели – заслонить Родину от фашистов. Инициативу и настойчивость капитана Макарова одобряю. Но вот что я хотел уточнить: по вчерашним переправам мы собрали донесения от пехоты. И вот что характерно. Во всех трех случаях удар нанесен не только по переправе, но и по противоположному берегу, а на наш берег не упало ни одной бомбы. Что это – совпадение случайностей или результат преднамеренности?

– Это расчет Макарова, товарищ генерал. В своем донесении на ваше имя я указал о нем.

– Хорошо! Донесение я заберу с собой. А Макаров и его люди, думаю, достойны боевых наград.

– Я тоже так считаю, товарищ генерал. Достойны.

– Тогда распорядись, чтобы не тянули с оформлением документов.

Лунев вдруг поднялся на ноги, озабоченно прислушался.

– Идут!

С запада нарастал ровный гул моторов. Наконец появились и сами самолеты. Возвращение самолетов в полном составе всегда доставляло радость всем оставшимся на земле и приводило в уныние, когда в строю оставалось незанятое место.

– Кто? Откуда? – спросил Мерцалов, тоже довольный возвращением всего звена.

– Макаров, товарищ генерал, – с переправы на Скулянах.

– Жаль, не могу с ним поговорить. Пора возвращаться, – вставая с земли, проговорил генерал. – Еще одно дело, Максим Петрович. Для разведывательных полетов в тыл противника мне нужен от тебя надежный экипаж АР-2. Подбери, отдай приказом. Без моего указания, кроме как в разведку, самолет никуда не посылай. Вылет может быть завтра. Самолет соответственно подготовить. Обратить внимание на состояние вооружения и фотоаппаратуры. Вот и все. Макарову и его орлам передай мою благодарность.

– Вопрос можно, товарищ генерал?

– Слушаю.

– Прошу разрешить мне вылет на переправу и самому испытать вариант Макарова.

Мерцалов остановился, обернулся в сторону посадочного поля, где Макаров, выравнивая самолет, готовил его к приземлению. С профессиональным, никогда не угасающим у летчика интересом, Мерцалов проследил за посадкой и только потом ответил Луневу.

– Не старайся казаться наивным, Максим Петрович. Будто ты не летаешь и без моего разрешения, когда это кажется тебе необходимым. Я тебя понимаю. Но злоупотреблять моим доверием не советую. Твои полеты не меньше будут нужны и после войны. Ну, а вылет разрешаю. Просьба убедительная. Потом доложишь.

Поурчав запущенным мотором, Мерцалов с места бросил свой У-2 вразбег и на взлет. На бреющем полете самолетик быстро скрылся из виду.

С докладом о выполнении задания Макаров явился на КП, когда Лунев знакомил Вороненко и Овсия с содержанием своего разговора с командующим. Лунев выслушал Макарова, поинтересовался некоторыми деталями полета и, наконец, спросил: кого он из своей эскадрильи может рекомендовать в разведку для штаба армии, повторил требования командующего. Думали и говорили недолго. Выбор пал на экипаж командира звена Когтева, не раз уже бывавшего в тылу противника.

Итак, экипаж в составе его командира Когтева, штурмана Заблоцкого и стрелка-радиста Бравкова становился разведчиком. В каждом полете экипажу предстояло рассчитывать только на себя. В таких случаях все удваивалось в своем значении: и внимание, и воля, и выдержка. Но благополучие полета, в конце концов, могло зависеть от многих других факторов.

Самолет осмотрен, подготовлен, напутственный разговор командира полка с экипажем состоялся.

– Вот так, друзья-помощнички. Теперь дело за нами, – проговорил Когтев, когда они вышли из землянки КП.

– Уточняю, товарищ командир, – всех вместе и каждого в отдельности, – первым отозвался Бравков.

– Правильно! – согласился Когтев. – А что штурман наш скажет?

– Будем надеяться… – неопределенно начал Заблоцкий.

– Сказал утопающий и пошел ко дну, – гыгыкнул Бравков, перебивая его.

– Ты будешь когда-нибудь серьезным человеком, Бравков? – не принял шутки Заблоцкий.

– Какая может быть серьезность, Миша, когда брюхо шамовки требует, а там уже ужин готов и кружечка холодненького дожидается. Нет, до ужина серьезнеть я не согласен.

Время действительно подходило к ужину, и они свернули к столовой.

Разговор между командиром и штурманом не клеился. Вроде обидевшись на что-то, штурман угрюмо отмалчивался, как ни старался Когтев разговорить его. Когда смолк и сам Когтев, Бравков вдруг нараспев заговорил:

– Последний нынешний денечек летали с вами мы в строю, а завтра рано чуть светочек пойдем в разведочку свою.

Откуда было знать Бравкову, что этим он вторгся в тайные размышления Заблоцкого о том, как легко и просто было летать в строю и как сложно будет все делать и за все отвечать самому. Угнетала его мысль и о том, что одному самолету вдали от линии фронта не выдержать единоборства с истребителями.

– Угомонись, Бравков, – проворчал Когтев.

Бравков сорвался с места и побежал к предлесной полосе разнотравья, усеянной цветами.

– В чем дело, Михаил? Что за настроение? – спросил Когтев Заблоцкого. – Ты вот что. Если не готов или не уверен в себе, скажи, я попрошу комэска заменить тебя.

– Как то есть заменить? Ты что, командир? У меня и в мыслях не было…

– Но с таким настроением нельзя идти в разведку.

– Все будет в порядке, командир.

В полупустой столовой стояла тишина. Ужин еще не подавали. Опередивший командира и штурмана Бравков с букетом цветов за спиной демонстративно оттирал от официантки Сопи техника из первой эскадрильи.

– Андрюха, никаких шуры-муры! А ты, Сонечка? Я кто или никто?

– Кто, кто, Ванечка, – мило улыбаясь, быстро проговорила Соня.

– Слышали, сударь? А теперь займите место согласно вашему званию. Вам подадут, – тоном хозяина распорядился Бравков. Отдавая в руки Сони цветы, он запел:

 
Если в сердце сомненье вкрадется,
Что красавица мне не верна,
В наказанье весь мир содрогнется,
Ужаснется и сам сатана!
 

– Спасибо, Ваня, – пролепетала Соня, зарываясь зардевшимся лицом в цветы.

– Не стоит благодарностей, крошка. Моя оранжерея всегда к вашим услугам. Прикажите – и у вас будет ковер из душистых цветов, – рассыпался Бравков в надежде на успех своей затеи. Затем он взял Соню под локоток, отвел в сторону, что-то объясняя ей. Соня пожимала плечами, кивала головой и, наконец, улыбнувшись, убежала на кухню.

Бравков подошел к столу, за которым сидели Когтев и Заблоцкий.

– Вы не будете возражать, синьоры, если в этот знаменательный, я бы сказал, исторический для нас день мы отужинаем за одним столом? Кстати, заказ уже сделан.

– Садись, садись, не балабонь, – Заблоцкий подвинул Бравкову стул.

Подошла Соня, переставила с подноса на стол ужин и три кружки вина.

– Если меня станут гнать отсюда, заступись, командир. Разведчики должны сидеть за одним столом, а не где попало. Ну и в крайнем случае скажи, что я – «ШП», – тихонько произнес Бравков последние слова.

– Чего, чего? – спросил Заблоцкий.

– «ШП», говорю, – тихо повторил Бравков. – Теперь уж я могу сказать вам. А то завтра убьют, вы так и не будете знать, кто был ваш Иван.

– Ну и что же твое «ШП» означает? – опять спросил Заблоцкий.

– Тише ты, – с опаской огляделся Бравков вокруг и замолчал.

– Ну? – не унимался Заблоцкий, обуреваемый любопытством.

– Что ну? – спросил Бравков, будто и не было никакого разговора.

– Говоришь, что можно сказать нам, а сам молчишь. Про «ШП».

– Сказать-то сказал, Миша, а все-таки оно… понимаешь?.. А, ладно! – решил Бравков. Он склонился над столом и поманил пальцем к себе Заблоцкого.

Тот пригнулся к нему. Бравков приставил руку ребром к губам, приглушенным голосом проговорил:

– «ШП» – это значит «швой парень».

Сконфуженный Заблоцкий неодобрительно посматривал на трясущегося от смеха Когтева.

– Стоп, Миша, подожди, – опередил Бравков Заблоцкого, готового приложиться к кружке. – Давайте, братцы, за нашу удачу в разведке и в память тех, кого уже нет с нами!

Утром, как и ожидалось, экипаж получил задание вылететь на разведку мест сосредоточения вражеских войск, направлявшихся к фронту.

Перед вылетом Лунев и Вороненко еще раз напомнили задачу разведки. Следовало установить все, что касалось войск противника, сфотографировать их и отбомбиться по наиболее важному в своем значении объекту. Летали не менее трех раз в день, и стрелок-радист Бравков продолжал изучать тактику вражеских летчиков-истребителей. Он заметил: сколько бы фашистских самолетов не было на один наш бомбардировщик, они всегда нападали по одному – один за другим – и только с хвоста. Бравков знал, что на счету у каждого из гитлеровских асов немало сбитых самолетов разных стран Западной Европы. Чего только не было намалевано на бортах фашистских истребителей: тузы, дамы и короли игральных карт, огнедышащие драконы, львы, тигры и другие представители зверья. Все эти атрибуты должны были внушать противнику страх, однако баловни легких побед скоро убедились, что бои на Западе не могли идти ни в какое сравнение с боями на Восточном фронте. Отвага и самоотверженность советских летчиков поубавили спеси у гитлеровских воздушных пиратов, несмотря на численное превосходство их авиации.

В одном из вылетов на разведку железнодорожной станции в тылу врага самолет Когтева попал под сильный зенитный обстрел. Высота была четыре тысячи двести метров, но немцы удачно нащупали ее и были близки к попаданию. Один снаряд разорвался в опасной близости под самолетом, встряхнув его взрывной волной. В момент взрыва Бравков почувствовал сильный толчок в правую пятку, но не придал этому значения. А когда ощутил какую-то странную неустойчивость каблука, посмотрел, подняв правую ступню на левое колено, и увидел застрявший в каблуке осколок с рваными заостренными гранями.

– Вот гады! Так ведь и человека поранить можно, – проворчал Бравков.

– Что там у тебя, Иван? – спросил Когтев, услышав бормотание стрелка-радиста.

– Фрицы сапоги уродуют и фюзеляж вон продырявили.

При осмотре самолета на земле насчитали больше сотни пробоин. Особенно много было их в задней части фюзеляжа. Кто-то досужий вытащил из кабины Бравкова парашют и принес на обозрение любопытным, собравшимся у самолета. В парашюте оказалось двадцать дырок с застрявшими в них осколками.

– Это что же, братцы, получается? – запричитал Бравков, указывая на парашют. – Выходит, если бы не парашют, то мой зад превратился бы в решето.

Пришел Лунев. Посмотрел, подивился вместе со всеми необычному случаю и приказал приступить к ремонту самолета.

В боевой жизни экипажа Когтева не было дня без происшествий в воздухе, нередко грозивших трагическим исходом. Отбивались, уходили, прятались в облаках, если они были поблизости. Наиболее каверзными, опасными были вылеты на разведку аэродромов, тем более истребительных. К аэродрому подходили на высоте пяти-шести тысяч метров. Если истребителей в воздухе не было, то разведчик успевал спокойно сделать свое дело и вовремя уйти. На тот случай, что истребители все же могут подняться, уходили от аэродрома с принижением, развивая скорость, почти равную скорости «мессеров». Бывало и так, что к приходу разведчика истребители находились в воздухе. Времени хватало только на бомбежку. А потом начиналась сумасшедшая гонка, продолжительность которой определялась запасом горючего у истребителей.

Однажды, возвращаясь из разведки, Когтев увидел впереди немецкого корректировщика, летевшего тем же курсом.

– Впереди справа под нами вижу противника, – оповестил Когтев экипаж.

– К линии фронта идет. Наводить огонь будет, – определил Заблоцкий.

– Давай проверим, командир, боится он щекотки или нет, – загорелся Бравков.

– А достанешь? – спросил Когтев.

– Раз плюнуть! – не раздумывая, заверил тот, еще не зная, как он будет «доставать». – Ты только подведи метров на пятьсот, чтобы он не успел драпануть, и скорость сбавь.

– Ну ладно, приготовься.

Когтев сократил боковое расстояние, приблизился по высоте к самолету, сбавил скорость и крикнул:

– Иван, принимай!

– Спокойно, снимаю! – оставаясь верен своей беспечности, Бравков дал одну за другой две длинных очереди, ориентируясь на огненную нитку трассирующих пуль и наводя ее на кабину пилота. Вражеский самолет дернулся в правый разворот, но, словно раздумав разворачиваться, встал в прежнее положение и тут же повалился на левое крыло. Из самолета вырвался хвост дыма, а сам он, выписывая немыслимые вензеля, устремился к земле.

Бравков проводил его довольным взглядом.

– Готово!

– Что готово? – с нетерпением спросил Когтев.

– Кувыркается и дым пускает, – пояснил Бравков. Когтев заложил правый вираж, открывая Заблоцкому обзор назад.

– Смотри, командир, точно, горит! – подтвердил Заблоцкий.

– Молодца, Ванька! – довольно похвалил командир, разворачивая самолет на прежний курс.

VII

К середине июля в полку осталось четырнадцать самолетов. Потеряла два самолета и третья эскадрилья. Пустота аэродрома, затишье на стоянках вызывали у людей уныние и чувство своей бесполезности. Все ждали каких-то перемен, но никто не знал, какие и когда наступят перемены. Ритм жизни не нарушался только у экипажа Когтева.

Семнадцатого июля разведчики, сделав два вылета, готовились к третьему. На стоянку к ним пришел Лунев. Вместе с очередным заданием он передал Когтеву приказание командующего: обратно на свой аэродром не возвращаться, а сесть на другом, находившемся ближе к линии фронта. Почему надо было садиться на другом аэродроме, Лунев не знал, а может, знал, да не хотел сказать. По заданию экипажу надо было разведать одну из главных дорог, по которой немцы обеспечивали фронт свежими силами.

Полет прошел благополучно. На обратном пути, как всегда в последнем вылете, дневное напряжение спадало, появлялось хорошее настроение. Между кабинами возникал оживленный разговор, шутили, смеялись. Когда пересекали Прут, Заблоцкий обнаружил переправу, почти доведенную до нашего левого берега. Переправа обращала на себя внимание тем, что была необычно широкая и строилась в том месте впервые.