Текст книги "Трофейщик"

Автор книги: Алексей Рыбин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 24 страниц)

Лебедев улыбнулся и подошел к вяленому.

– Ты что, Сережа? Я не понял – ты что, пугаешь меня, что ли? А?

– Да что ты, Виталий, – стушевался капитан Замыто, – я так, чтобы ты знал.

– A-а, ну, спасибо за информацию. Ладно, пойдем по рюмашке хлопнем, молодец, хорошо поработал. Знаешь, я все это оставлю у себя, вечером посмотрю повнимательней. Ладно?

– Можно. Материалы по диким можешь держать, остальное я завтра заберу. Идет?

– Договорились.

VII

Алексей открыл глаза и пошевелился. Правая рука нашла лежащее рядом теплое человеческое тело. «Катька», – понял он. Это уже хорошо. Белый потолок перед глазами никакой дополнительной информации не дал.

– Кать, а Кать, – пропел он слабым голосом.

– У-у, – ответило тело под рукой.

– Кать, а как мы вчера домой добрались?

– Ха, – внятно и весело ответило тело. – А кто тебе сказал, что мы добрались?

Боковым зрением Алексей определил свое местоположение. Они с Катькой лежали одетые на диване все в той же Юраниной мастерской. Вокруг было чисто – ни пепельниц, ни рюмок, ни бутылок, – кто-то убрал все следы вчерашней вечеринки.

– Юраня уехал домой, когда ты уже вырубился. – Катерина села на диване, поправляя волосы и массируя ладонями заспанное лицо. – Ну, Клинт Иствуд, какие планы?

Алексей тоже осторожно сел, ожидая резкой головной боли, тошноты и прочих прелестей, но ничего подобного не произошло. Напитки вчера употреблялись качественные, количество их было невелико, и Алексей, вероятно, отключился просто от нервного перенапряжения. Сейчас он чувствовал себя свежим, отдохнувшим, с вернувшимся к нему обычным оптимизмом. Черт возьми, у него миллион друзей, он молод, здоров, Катерина вот рядом – пошли они в жопу, эти бандиты. Тяжело, конечно, все это, но это был честный бой. Все, к черту!

– Катерина, сейчас я позвоню, съездим в одно место, мне там деньги должны. А потом что хочешь, то и сотворим.

– Ну вот, опять ехать. Давай я здесь посижу, а ты вернешься. Только сначала мне, пожалуйста, завтрак. Будь так любезен. А то мы с тобой разлетимся на белых вертолетах любви.

Алексей спустился во двор, вышел на Лиговский и купил в ларьке бутылку «Холстена», два апельсина и пачку печенья. Возвращаясь назад, он улыбался – солнечный августовский день даже бомжам с Пушкинской придавал вид игривый и беспечный: несколько человек, одетых довольно живописно и уже слегка пьяных, стояли на углу и, радостно махая руками, что-то громко друг другу рассказывали. Угостив веселых бездомных парой сигарет, Алексей поднялся в мастерскую. Катерина накинулась на апельсины, а он снова набрал номер Гимназиста.

Трубку подняла Людмила Алексеевна, и он удивился, услышав, как обычно звонкий и громкий ее голос стал сегодня низким и глухим.

– Алло, Людмила Алексеевна, здравствуйте. А можно Толика?

– Лешенька, это ты? Лешенька, приезжай, пожалуйста, к нам. Толик умер, застрелился. Приезжай скорее. – Она уже рыдала в трубку. – Я не могу больше говорить, приезжай.

Катерина весело вгрызалась в апельсин, не разламывая его на дольки, а с наслаждением высасывая, очистив наполовину. Вот так, подумал Алексей, с этого апельсина и началась для него новая жизнь. Не вчера и даже не позавчера, с автоматных выстрелов, те два дня он еще толком ничего не понял, пребывал в шоке. Это была не реальная жизнь, а какое-то затянувшееся кино. Сейчас наконец свет в зале зажегся, и оказалось, что все происходило на самом деле.

Гимназист застрелился. Вот так их оружие начало наконец работать. Сначала он двоих уложил, теперь вот Толик. Что же дальше? Столько лет он копал, столько прошло всего через его руки и у кого-то осело. Голос Людмилы Алексеевны стоял у него в ушах. Кому еще его оружие изменило жизнь и судьбу? Из чего Толик выстрелил в себя? Из того револьвера, который купил у него год назад?

Алексей с Катей поехали на Большую Пушкарскую.

Машкова с трудом отвечала на осторожные вопросы Алексея. Тело Толика уже увезли.

– Алешенька, Толик оставил тебе письмо. Он всем оставил. И мне… – Слезы снова потекли по ее лицу.

– Спасибо. – Алексей взял конверт, вынул из него лист бумаги и восемь пятидесятитысячных купюр. – Людмила Алексеевна, возьмите деньги, вам сейчас нужно.

– Не нужно, Лешенька, не нужно. Спасибо, родной. Толик мне денег оставил столько, что на всех хватит. – Она продолжала плакать, но говорила ровно, чужим низким голосом. – Мне ничего не нужно, Толика только похоронить. За что он так со мной, Толечка, любимый мой Толечка?.. – Она качала головой, и пальцы ее бегали по столу, как у слепой, задевая чашки и пепельницы. – Господи, какой он был смешной. Глупенький, в солдатики играл… За что?..

Катя обняла ее за плечи, села рядом и стала что-то шептать на ухо.

– Следователь приходил, все осматривал. Спрашивал про друзей, сказал, что придется всех вызывать. Пистолет забрал. Лешенька, что же это такое? Откуда у него пистолет? Ну сабли эти все, форма – ладно, но пистолет, пули? Сказали, что дело серьезное. Лешенька, объясни, пожалуйста, что же это такое? Может быть, он тебе написал? Я письма-то следователю не показала, у себя спрятала. Ты мне скажешь, что он тебе написал, правда?

– Конечно, конечно, Людмила Алексеевна. Вообще, мы с вами теперь будем, поможем во всем, не оставим. Толька ведь действительно был моим другом.

– Лешенька, он тебя так любил, все время рассказывал, какой ты замечательный, хороший.

Алексей взял листок с последним посланием Толика и стал читать.

«Дорогой Братец! Не могу не попрощаться с тобой. Пойми меня, пожалуйста, правильно и прости за все. Я тебя очень сильно уважаю и люблю больше всех остальных. Хотя их люблю тоже. Хорошая у нас была компания. Алеша, я всегда хотел быть на тебя похожим, но у меня это плохо получалось. Сейчас я не могу поступить иначе, хотя и знаю, что ты никогда бы так не сделал, но у тебя и причин таких, как у меня, возникнуть не могло бы. Прошу тебя, будь осторожней. Я знаю, о чем говорю, и поэтому повторяю – будь осторожен. И, пожалуйста, прости меня и не поминай дурным словом. Хотелось написать – „с нами Бог“, но Он не любит самоубийц. Так что просто – прощай. Твой Гимназист, Анатолий Машков.

Не оставляйте маму».

Да-а, дела. Бедный Гимназист. Кто-то на него надавил. Иначе с чего бы это все?.. Наркотики? Скорее всего. По оружию его вряд ли до самоубийства бы довели – не за что, да и знал Алексей всех, кто был с этим делом связан, по крайней мере всех тех, кто общался с Толиком. В любом случае говорить матери о делах Толика нельзя. А вот следователь… Теперь всех потащат. Из дома нужно все увозить, и как можно быстрее. Желательно прямо сейчас.

– А что в больнице? – тихо спросил он.

– Я недавно только вернулась. Сейчас там Аня и Сережа – мой хороший знакомый, Толика он тоже знал. Они получают все справки. Все… Господи, какой кошмар… Лешенька, а что у тебя с лицом, что случилось?

– Да так, ерунда, Людмила Алексеевна, пустяки. Не обращайте внимания.

– Мальчик мой, будь осторожен, не связывайся ни с кем. Видишь, жизнь какая страшная. В одну секунду все можно потерять… Лешенька, я тебя прошу, следи хоть ты за собой!

– Чем мы можем вам помочь? – сменил тему Алексей.

– Ой, ребята, спасибо вам, да ничего мне не нужно. Посидите со мной только. Может быть, переночуете здесь? А, Алеша, может быть, останетесь? Очень страшно мне одной. Бабушка наша на даче, еще не знает ничего…

Алексей посмотрел на Катю. Она молча кивнула. Он сказал:

– Значит, так. Я сейчас быстренько смотаюсь домой. – Катя вопросительно подняла на него глаза. – Нужно кое-что взять, потом пройдусь по магазинам и вернусь. Хорошо? А Катя пока здесь побудет.

Женщины согласно переглянулись.

– Давай, Леша, побыстрее. Сам понимаешь.

– Понимаю, Катя, все понимаю. Людмила Алексеевна, я быстро.

– Хорошо, Алешенька, делай, как тебе удобней.

«Будь осторожен» – эта фраза не давала ему покоя. Почему-то казалось, что предупреждение Толика связано с его позавчерашними лесными приключениями. «Да нет, ерунда. Быть этого не может», – думал он, но мысль не отступала, а, засев в мозгу, не давала сосредоточиться. Конечно, скорее всего, смерть Толика связана с наркотиками. Там люди серьезные работают, Толик мог крупно задолжать, мог кого-то подвести. Эти могут надавить так, что мало не покажется. Странно, вообще-то… При всей своей браваде Гимназист был человеком аккуратным, особенно в денежных делах – до щепетильности, даже мелочь всегда отдавал, которую иногда, не имея карманных денег, просил у друзей на кофе или на сигареты. Все долги записывал, потом вычеркивал, возвращая в срок… Был он также и трусоват – в сомнительное дело никогда бы не полез. Очень все странно. И страшно.

– Молодой человек, извините, пожалуйста, не подскажете, как пройти к зоопарку? – Алексей остановился и повернул голову назад.

– Что, простите?

– Мы к зоопарку правильно идем? – Пожилая женщина с ребенком лет семи стояли и смотрели на Алексея. Ребенок держал женщину за руку и переминался с ноги на ногу в нетерпении, свободной рукой расстегивал и застегивал молнию на светлой летней курточке, и в глазах его хорошо читалось желание поскорей попасть в искомое место.

– К зоопарку? – Они стояли на Кронверкском проспекте у выхода с Сытного рынка, среди лотков с помидорами, яблоками, арбузных развалов, в толчее продающих, покупающих, толкающих перед собой широкие металлические тележки, груженные ящиками фруктов, среди алкашей, промышляющих на бутылочку, среди обычного осеннего петербургского рыночного изобилия цветов, ярких платков торговок картошкой и луком и разноцветных автомобилей, принадлежащих лицам кавказских национальностей, направляющим процесс обмена овощей и фруктов на денежные знаки.

– Правильно. Прямо по проспекту, а потом слева увидите вход.

– Спасибо большое, молодой человек! Коля, скажи дяде «спасибо».

– Пасиба, – улыбаясь, внятно произнес мальчик.

– Да не за что. – Алексей смотрел им вслед – женщина уверенно шла по проспекту, держа Колю за руку и что-то весело ему объясняя. Коля кивал головой и время от времени подпрыгивал на ходу от переполнявшей его энергии, от ощущения приближающегося счастья.

«Пасиба»… Алексея что-то мягко толкнуло в солнечное сплетение и осталось там теплым тяжелым комком. Едва не согнувшись от неожиданности пополам, он, сделав несколько шагов в сторону, прислонился к стене…

Алеша Валинский чувствовал тепло маминой руки и играл в игру, давно уже знакомую и сопровождавшую все их прогулки, – он пытался выдернуть свою ладошку из маминой мягкой небольшой, такой же почти, как и у него, ладони. Алеша резко дергал рукой, но не в полную силу, так, чтобы мама успела среагировать и крепко сжать Алешины пальцы в своих – сильных и красивых. Иногда после нескольких неудачных попыток он поджимал ноги и почти повисал на маминой руке, но она держала его крепко, и Алеша заливался счастливым смехом, делая резкие выпады в сторону, назад, рвался вперед, и, когда прохожие начинали оборачиваться на расшалившегося мальчика, мама, сдерживая улыбку, строго говорила: «Ну перестань, перестань!» Несколько шагов они проделывали спокойно и чинно, но Алеша знал, что мама, несмотря на свои замечания, готова продолжать игру и что замечания эти делаются скорее для встречных прохожих, косившихся на них, а не для него – мама почему-то думала, что их игра кажется взрослым, гулявшим по улице, неприличной, а Алеша ничего неприличного в ней не находил, да и прохожие в большинстве своем улыбались, видя счастливое порозовевшее лицо мамы.

Алеша всю неделю ждал этого – субботние прогулки с мамой были для него обязательным и любимым праздником, – так же как и воскресные поездки с отцом в Павловск и катание там на лыжах, так же как и Новый год, день рождения, Первое мая и 7 ноября… Эти прогулки были для Алеши возможностью полностью расслабиться, сбросить напряжение школьных уроков и домашних заданий, поиграть в маленького (он-то считал себя уже вполне взрослым), поговорить с мамой о своих делах – о том, что он будет делать после окончания школы, например. До этого было еще очень и очень далеко, но тем сладостнее и заманчивее звучали названия институтов, которые на выбор Алеша прокручивал у себя в голове – Педагогический, Медицинский, Театральный, Политехнический, – взрослая магия этих слов завораживала его, а отдаленность перспективы встречи лицом к лицу с проблемой экзаменов и подготовки к ним давала возможность мечтать и выбирать неторопливо название, которое было больше по душе. И они с мамой фантазировали целыми часами, гуляя, по Невскому – их почти единственному месту субботних прогулок. Вернее, началу их – потом они могли пойти и в Таврический сад, и поехать в ЦПКиО, но начинали всегда с Невского. На углу Литейного и Невского проспектов Алеша с мамой всегда заходили в пирожковую – это было обязательной частью субботнего ритуала, там были жареные пирожки с мясом по 11 копеек – темно-оранжевые, хрустящие, с вкуснейшей мясной начинкой. Еще с луком – печеные, кругленькие, желтые с коричневым пятном посредине, – лук так и норовил вывалиться из них, так и не попав в рот.

Мама была для Алеши безусловным авторитетом – все, о чем он думал на уроках в школе, о чем говорил, бродя вечерами с друзьями по пустырям Купчино, все его выкладки и жизненные планы в субботу оказывались несостоятельными перед маминой мудростью – она осторожно, не обижая его, легко доказывала, что обижать девчонок нехорошо, что учиться нужно стараться лучше, и невероятным образом эти фразы, многократно повторяемые учителями и вызывающие у него и его приятелей смех, сказанные мамой и подтвержденные примерами, казались совершенно правильными и единственно достойными внимания.

И конечной целью всех поступков Алеши становилось не уважение одноклассников, что, впрочем, тоже было не на последнем месте, не поощрение учителей и восхищение родственников и знакомых, а радость в маминых глазах, ее слово «Молодец!» И оказывалось, что если стремиться к этому, то будет и уважение, и поощрение, и все остальные прелести…

Алексей смотрел вслед удаляющемуся маленькому Коле. Господи, какое оно хрупкое и беззащитное, его маленькое счастье – вот так гулять с мамой за руку, идти в зоопарк, потом в кафе-мороженое… Недолговечное, но самое большое счастье, память о котором остается на всю жизнь, и ее уже ничто не может стереть. Не будет ничего равного этой полной гармонии с окружающим миром, этой растворенности в нем, органичного существования и бессознательного подчинения законам этого мира, полного, безоговорочного и безграничного счастья.

Он отделился от стены и медленно пошел в сторону Каменноостровского. Нужно было поймать такси, заехать домой и выкинуть все к чертовой матери, вытащить в поле и утопить в пруду, зарыть в кустах, с глаз долой. Хватит воевать, хватит ходить по краю, пора наконец начать жить!

VIII

– Проходите, Виталий Всеволодович. – Заметно посвежевший по сравнению со вчерашним безумным днем, Коля гостеприимно повел рукой в сторону комнаты. – Он здесь сидит, все в порядке. Замучил меня, гад. Чуть не убил, ей-Богу! – Коля улыбнулся.

– То есть как это – чуть не убил? – Лебедев остановился в прихожей. – Серьезно?

– Ну да, бутылкой по башке меня треснул. Я выключился, а он убежал. Еле-еле его вычислил. Ну, побил маленько для острастки.

– Да-а, вы прямо как дети. Одних оставить нельзя – порешите сразу друг друга. Ну, он говорить-то может?

– Да все в порядке, Виталий Всеволодович, я же понимаю. Мы с ним уже снова подружились.

Лебедев вошел в комнату и увидел сидящего у окна Петровича, прикованного наручником к батарее. Он смотрел в сторону, молча курил, держа папиросу в свободной руке, и, казалось, чувствовал себя совершенно спокойно и умиротворенно.

– Коля, освободи его, – тихо попросил Лебедев.

Коля отомкнул браслет на руке Кашина, похлопал освобожденного узника по спине.

– Давай подымайся.

– Ну, здравствуй, дорогой. Что ж ты наворотил? Объясни, что происходит?

– Здравствуй, здравствуй, Виталик. – Кашин встал, потирая руку и продолжая не смотреть на собеседника. – Ты у Коленьки спроси, зачем он ко мне приехал. А может, ты и сам знаешь?

– Едрен батон, в гости я приехал, а ты, мудило, на меня накинулся. Что ты хотел, чтобы я тебе спасибо сказал?

– За дурачка-то меня не надо держать. Я еще мозги не пропил. «В гости». Ты кому-нибудь другому расскажи про гости. С таким лицом в гости по последнему разу заходят. Виталий, это ты, может быть, объяснишь мне, что происходит?

– Ну ладно. – Лебедев сел на широкую тахту и откинулся назад. – Поговорим. Коля, ты, по-моему, перетрудился. Поезжай домой, отдыхай. Миша уже реальной опасности не представляет, правда, Миша?

Кашин безразлично хмыкнул.

– Ну, вот видишь. Давай, Коля, спасибо за службу, я тебе позвоню.

– Ну, смотрите, Виталий Всеволодович, я могу и остаться. Как скажете. Если что – я дома.

– До свидания, Коля, не волнуйся. Привет.

Когда за Колей закрылась входная дверь, Виталий Всеволодович встал и вышел на кухню. Кашин сидел в кресле, продолжая потирать руку, но уже не для того, чтобы разогнать застоявшуюся кровь, а просто томясь ожиданием и неизвестностью – что-то все-таки им от него надо было, иначе замочил бы Коля и его, и Семена еще там, в Сосновой Поляне, да Семен и так уже был еле живой – так его Железный отделал. И за что, спрашивается? Зверь, а не человек. Ничего себе, злобу сорвал! Его Коля тоже хорошо приложил дома у Семена, но, зная Железного давно, Кашин чувствовал, что бил он несерьезно, для порядка. Но ощутимо. А потом тихо-мирно привез его, пристегнул к батарее, дал даже выпить и лег спокойно спать. Кино, да и только.

– Кофе будешь? – послышался из кухни голос Лебедева.

– Буду.

– Ну что, Миша, совсем ты охуел, – с этой фразой Лебедев, изящно покачиваясь, вынес в комнату железный поднос с двумя чашками дымящегося кофе, шоколадными конфетами на блюдечке и сахарницей.

«Что он, конфеты с собой, что ли, возит?» – подумал Кашин, продолжая молчать.

– Допился уже, дальше ехать некуда? Так, что ли? Сколько раз я тебя вытаскивал, все без толку. Ну, что скажешь, алкоголик?

– Виталий, слушай, зачем ты мне его прислал? И не допился я, как раз хотел с тобой серьезно поговорить, а тут этот. Что ему нужно было?

– Так ты что, трезвый вчера был? – В глазах Лебедева появился искренний интерес. Он помолчал, разглядывая опухшее лицо Кашина с синяком под левым глазом. – Да, похоже, ошибся я. Ты всегда был умным человеком, Миша. Ну, давай поговорим.

– Виталий, слушай…

– Нет, это ты меня послушай. Потом ответишь мне, я тебя выслушаю. Так вот, Миша, коротко говоря, вляпались мы все в говно. И есть подозрение, что из-за тебя. – Кашин поднял брови. – Не надо, не строй глазки. Дело серьезное, мы с тобой друг друга знаем, я тебе все честно говорю. Ты сам понимаешь – когда человек бухает с такой силой, как ты, он может что угодно болтать, где угодно и кому угодно.

– Ты о чем, Виталий? – перебил его Кашин.

– Помолчи пока. У меня человек погиб. Другой ранен. Кроме того, место, которое ты мне дал, засвечено. И полезли туда одновременно с нами. Вот я и думаю, что ты, Миша, на два фронта работаешь. Ты же сам говорил мне, что никто, кроме тебя, ничего не знает. Откуда же левая информация пошла?

– Виталий, ну я не знаю. Может, случайность? Я тебе клянусь, ни сном, ни духом…

– Может, и случайность. Может, и еще что-нибудь. Но пока я не буду в этом уверен, ты будешь сидеть здесь и ждать. И не обижайся, дело есть дело. Люди гибнут. И если выяснится, что из-за тебя, будем разбираться.

– В смысле? – Кашин опять почувствовал отпустивший уже было, но быстро вернувшийся вчерашний ночной ужас.

Лебедев встал и заходил по комнате.

– Не знаю. Не знаю, Миша, не знаю. Но что мне делать? Если мы все загремим? Ну что ты смотришь на меня? Докажешь, что это не твоя работа, – все будет в порядке, можешь не бояться.

– А я и не боюсь. Чего мне бояться? Я тебя не продавал. Не ожидал я просто, что ты меня за такую дешевку держишь. Я вообще хотел в дело вернуться…

– Ой, Миша, только не надо! В какое дело? Посмотри на себя, в какое тебе дело вернуться? Думаешь, я все по деревням езжу? Время другое, Миша, и дела другие. Теперь не за границу «доски» отправляют, не на Запад продают, а там покупают и сюда везут. У нас теперь люди богаче и цены выше.

– Слушай, ты меня что, совсем за дурачка держишь? Думаешь, я пил, так и не знаю, что в стране происходит? Все знаю. Мозги на месте. Думал, может, пригожусь…

– Помнишь кино – «Неуловимые мстители»? «Вам унитаз нужен? Был нужен, уже взяли. А может, и я на что сгожусь? Может, сгодишься, если рот будешь пошире открывать». Ну ладно, не обижайся. Дел много разных. Пить не будешь – поглядим… Но, Миша, пока мы с этим дерьмом не разберемся, сидеть тебе, Миша, под арестом. Уж извини. Жить будешь здесь. Запирать тебя не буду, охранять тоже. Сбежишь – пеняй на себя. Ты меня знаешь. Найду где угодно, хоть в Мексике, хоть в Африке. Тогда все. Так что, думаю, не сбежишь. Сиди и жди. Деньги есть?

– Нет.

– А, понятно. Вот тебе деньги на еду. – Он положил на поднос несколько стотысячных. – Будешь бухать, посажу на цепь. Впрочем, твое дело.

– Так сколько ждать?

– А это, милый друг, пока не поймаем одного приятеля. Может, твоего, а может, и нет – вот и выясним заодно, чей это приятель. Дело нескольких дней. Так что, если твой, лучше сразу скажи.

– Не мой.

– Ну, тебе виднее. И не обижайся, Миша. Если ты ни при чем – все будет хорошо. Мне не звони, я сам. Все, счастливо отдохнуть. – Лебедев не подал Кашину руки, повернулся и быстро вышел из квартиры, громко хлопнув дверью.

Михаил Петрович подошел к окну и стал смотреть, как Лебедев сел в машину и медленно стал выруливать к арке, ведущей со двора на 23-ю линию Васильевского острова. «Аккуратно ездит, – равнодушно отметил Кашин, – бережет себя». Еще бы – есть у Лебедева что беречь. Пока Михаил Петрович пьянствовал, этот – гляди, как поднялся – разговаривать не хочет, руку не подал, сука. Ну ладно, хоть ясно, из-за чего весь сыр-бор. Кашин немного успокоился – он был почти уверен, что никому не рассказывал о том, что имел в виду Лебедев. Почти – потому что действительно напивался иногда до беспамятства. Но и те, с кем он пил, были просто мелкой дворовой великовозрастной шпаной и, как правило, тоже ничего не помнили, а если и помнили, то не понимали, а если и понимали, то не верили, да и сил у них уже не было чем-либо серьезно заняться. Нет, это ерунда. Отсюда подвоха быть не может. Значит, вообще ниоткуда. Поймают они там, кого ищут, и все выяснится.

Он вдруг почувствовал, что по-настоящему голоден. Последние дни это чувство не посещало его – достаточно было какой-нибудь копченой вонючей рыбы в пивной на Тамбасова, банки консервов вечером – остальные калории приносила водка. Голод – это хорошо. Значит, работает еще желудок, значит, жив еще Михаил Петрович Кашин. За несколько дней здесь можно будет прийти в себя: отъестся Петрович, отоспится, отмоется, глядишь – и станет опять приличным человеком. Хотя бы начнет становиться. В общем, нет худа без добра.

Он вышел на кухню, заглянул в холодильник, в буфет – кроме кофе и сахара, в доме не было ничего. Отложив несколько бумажек про запас, он взял сто тысяч и вышел в прихожую. На тумбочке возле двери лежал ключ. Кашин открыл дверь, вышел на лестницу и стал спускаться вниз. «К новой жизни», – усмехнулся он, выйдя во двор.

Лебедев заехал домой, вынул из сейфа, стоявшего в спальне открыто, без киношных драпировок и ниш в стене, кожаный дорогой чемоданчик и вскоре уже ехал по улицам Сестрорецка. Миновав центр, застроенный типовыми высотными домами, он очутился возле трехэтажного особняка с красными кирпичными стенами, выглядывающими из-за сплошного высокого зеленого забора. Посигналив у ворот, которые, чуть помедлив, медленно разъехались в стороны, Лебедев тихонько вкатил свой «ауди» на небольшой участок, залитый асфальтом перед парадным крыльцом. Кивнув добродушного вида старичку в галифе и зеленой застиранной футболке, запирающему ворота, он легко взбежал по ступенькам и без стука открыл застекленную входную дверь. Вторая дверь, железная, обитая деревянными планками, была распахнута – она запиралась только на ночь или при длительном отсутствии хозяев. Лебедев прошел по коридору, по обе стороны которого также находились двери, обычные, деревянные, скрывающие четыре комнаты первого этажа, и, миновав наконец коридор, со словами «Приветствую всех, а вот и я», произнесенными громко, дабы предупредить обитателей дома, вышел на просторную веранду.

– Все тебя взаимно приветствуют. – Седой крепкий пожилой мужчина в спортивном костюме сидел на диване с газетой в руках, от чтения которой, видимо, оторвал его Лебедев. – Все тебя слушают.

– Вы один?

– Нет, меня много. Виталий, ты чего суетишься? Давай садись, чайку попьем. Или чего покрепче?

– Я за рулем, Яков Михайлович.

– Ты что, один ездишь? И не боишься? – Яков Михайлович кивнул на чемоданчик Лебедева. – Или ты пустой приехал?

– А честным людям, Яков Михайлович, бояться нечего. – Лебедев положил чемоданчик на колени, открыл его, последний раз окинул взглядом содержимое и, привстав, двумя руками подал Якову Михайловичу. Тот принял чемоданчик, отложив в сторону газету, молча посмотрел на аккуратные зеленые пачки стодолларовых купюр, покачал головой, закрыл и поставил на диван рядом с собой.

– А мы уж заждались. Значит, проблем у тебя нет? Все идет нормально?

– Все в порядке, – удивленно ответил Лебедев, – а какие могут быть проблемы? Что вы имеете в виду? Все под контролем.

– Все под контролем… Ты прямо Дон Корлеоне у нас. Все под контролем… Сейчас ничего не может быть под контролем. Запомни это. Ты же не мальчик – должен понимать, что все эти группировки только в кино такие организованные. Бригадиры, командиры… Я вот газеты читаю – ты читаешь? Нет? Зря. Хохочу до боли в желудке. Группировки… У них там такой же бардак, как и везде. Каждый за себя. Кто покруче, конечно, вертит всем, но чтобы так – «все под контролем» – этого в нашей стране не было, нет и не будет никогда. Все на игле сидят – новая мода у них теперь. По городу в тачках ездят обдолбанные – все, практически все. Окно откроют у машины, оттуда шмалью так и прет. Или по вене вмажут и за руль… А ты говоришь «все под контролем». Ну ладно, вернемся к нашим делам. Скажи, с Ильгизом у тебя есть какие-то аферы?

– С Ильгизом? Нет. Бог миловал.

– Ну и очень хорошо. Ильгиз-то допрыгался. Последние денечки гуляет.

– Значит, туда ему и дорога, – сказал, улыбаясь, Лебедев. – А что натворил?

– Натворил. Это родители его натворили, когда зачали этого гада. Обычные дела, ничего выдающегося. Наркотики, рэкет, оружие… Ильгиз, слава Богу, ничего экстраординарного не натворил. Если бы что-то было для него из ряда вон – это как минимум ядерный терроризм. Как минимум. В общем, хватит ему на свободе болтаться. Достал уже всех. И никакие ему группировки и бригадиры не помогут. А ты говоришь – «все под контролем». У меня вот и то не все. Почти. А вот и наша баба Дуся!

На веранду вышла хрупкая маленькая старушка в опрятном светлом, в цветочек, платье с довольно большим вырезом, не таким, конечно, чтобы его можно было назвать фривольным, но все же… В руках она несла поднос с заварочным чайником, двумя чашками и вазочкой с колотым сахаром.

– Баба Дуся, здравствуйте. – Улыбка, не покидавшая лица Лебедева последние пять минут, стала еще шире. – Вы сегодня просто красавица. Позвольте, я вам помогу. – Он подошел было принять у бабы Дуси поднос, но та ловко отвела его в сторону.

– Не беспокойся, не беспокойся, Виталик, сидите спокойно. Я сама прекрасно управлюсь. Сейчас чайничек принесу и варенье – ты еще не пробовал моего свежего. Ты какое больше любишь? Есть малина, черника, клубника, яблоки…

– Баба Дуся, какое дадите – на ваш выбор. – Лебедев снова занял свое место в кресле и положил ногу на ногу. – Хорошо тут у вас, спокойно. Сидел бы вот так и сидел. Воздух какой… Как держится хорошо, – заметил он, когда баба Дуся пошла за вареньем и чайником.

– Да, молодцом, – подтвердил Яков Михайлович. – Она еще нас с тобой переживет. Старой закалки человек. Красавица была в свое время. Берия ее в лагеря засадил за то, что ему не дала. Да я тебе рассказывал. Зарядку каждый день делает. Настоящая женщина – семьдесят лет, а за собой следит внимательней, чем другая двадцатилетняя. И с головой все в порядке. Говорят, старость, маразм, а баба Дуся наша как компьютер – все помнит, все знает. Логика у нее потрясающая. Все, все, молчи – идет. Не любит она, когда ее за глаза обсуждают.

– Баба Дуся, садитесь с нами, – предложил он, когда старушка появилась в дверях со вторым подносом, уставленным вазочками с вареньем разных сортов.

– Яшенька, спасибо, я уже пила, и потом сейчас погулять собралась. К ужину ничего взять не нужно? Я могу заодно чего-нибудь вкусненького купить в ночном – гастрономы-то все закрыты.

– A-а, очень хорошо. Вы меня выручите. Купите, пожалуйста, сыру какого-нибудь хорошего. Деньги есть у вас?

– Есть, Яша, есть.

– Ну, тогда купите побольше, запишите там, сколько стоит, я вам отдам. Ну, счастливой прогулки!

– Спасибо, Яшенька. Виталий, до свиданья.

– До свиданья, баба Дуся. Не боитесь ее одну отпускать – поздно уже. Хулиганья развелось – в городе, по крайней мере, – шагу ступить нельзя. Старая женщина все-таки…

– Да ее ребята ведут все время. Она и не подозревает. Любит самостоятельность. И правильно. Держит себя в форме, не раскисает, а про магазин – что, думаешь, у меня некому в магазин сходить? Ей же просто нравится свою нужность осознавать, быть полезной. Работяга она, всю жизнь пахала так, что будь здоров. На ужин останешься?

– Нет, к сожалению, не могу. Поеду в город. Время – деньги, Яков Михайлович.

– Да, деньги – дело хорошее. Слушай, я к тебе на неделе одного человечка своего подошлю – поговори с ним. Ему нужна хорошая квартира. Это по нашей партийной части. Выборы скоро, нужно своих людей собирать, селить в городе. Может, подберешь ему что-нибудь. Он сам тебе скажет, как и что. Ценой тоже не души, свои люди, нужные.

– Нет проблем, пусть приходит. – Лебедев поднялся и протянул руку. – Ну, желаю здравствовать.

– Что же ты варенья-то не поел совсем? Обидится баба Дуся. – Яков Михайлович пожал руку Лебедева и укоризненно покачал головой. – Ну ладно, счастливо тебе.

Лебедев сошел с крыльца и, подойдя к машине, оглянулся на дом Якова Михайловича. Окна первого и второго этажа были темны, а на третьем в единственном окне, выходящем на фасад, свет горел. Тишина стояла такая, что издалека изредка доносился шум электрички, днем обычно неслышный. Дом, казалось, молча и терпеливо ждал, когда Лебедев уберется со двора, именно уберется, как назойливое насекомое, от которого и рады бы избавиться, да то руки не доходят, то забывают, то просто лень. А насекомое по фамилии Лебедев еще и было необходимым в хозяйстве – этакая пчелка, собирающая мед для завтрака хозяев. Пчелка, знавшая сладкие, медовые укромные местечки лучше других своих собратьев. Но стоит кому-то из них оказаться проворней и умней, как его тут же сменят. Раздавят на стекле, поймают на липкую ленту, подвешенную к потолку, отравят каким-нибудь мерзким, вонючим аэрозолем… Его мальчики бабу Дусю ведут! Кого еще они, интересно, ведут? Может, и его, Лебедева, подслеживают?