Текст книги "Трофейщик"

Автор книги: Алексей Рыбин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 24 страниц)

XIII

Они почти уже подъехали к Царскому Селу, когда «мерседес» впереди вдруг съехал на обочину и остановился.

– Не тормози, – сказал Компьютерному Андрей. – Едем мимо.

– Андрюша, у меня такое ощущение, что они нас давным-давно вычислили. Это ребята не простые.

Словно в подтверждение его слов, дверца «мерса» открылась, и из нее вышел не давешний стрелок в спортивном костюме, а невысокий широкоплечий средних лет мужчина и поднял руку, голосуя их «Жигулям», – других машин на шоссе в тот момент не было.

– Остановимся. – Андрей вытащил из-за пояса пистолет и сунул его Компьютерному. – Держи. Я выйду пустой. Ты уж смотри, если что, но я не думаю, что до этого дойдет.

Они остановились, чуть-чуть не доехав до «мерса». Андрей вышел из машины и направился к ожидавшему его пассажиру серой киллерской иномарки. Мужчина был одет в неброский свитер, мягкие брюки, хорошие, дорогие ботинки – одет, на самом деле, совершенно неприметно, но дорого и со вкусом. Он стоял и широко улыбался.

– Что случилось, браток? – Андрей внешне был спокоен и участлив, выйдя словно бы оказать помощь, как водила водиле. Он понимал, что это валяние дурака шито белыми нитками и ничего у «мерседеса» не сломалось, но в данной ситуации считал такое поведение наиболее логичным и давал возможность сделать первый ход противнику.

– Я вас приветствую, – продолжая улыбаться, громко сказал мужчина в свитере. – Представляться не буду, ни к чему это, вы уж меня простите. Вашего имени тоже не спрашиваю. Отойдем? – И он, не дожидаясь ответа, повернулся и пошел вперед по шоссе.

Андрей догнал его и зашагал рядом, храня молчание. Они отошли метров на пятьдесят, и только там человек в свитере остановился и повернулся к Андрею лицом. Андрей смотрел на него и старался как можно подробней запомнить лицо этого персонажа – раньше он его никогда не видел, это точно. Обычный мужик, нос картошкой, брови густые, вида ухоженного, стрижка стильная… Лет сорок пять…

– Ну что, мы люди деловые, зачем нам гоняться друг за другом. Я вас еще на Загородном засек. Езжайте домой спокойно, здесь вашего интереса нет, делить нам с вами нечего. Ильгиз нас подставил – это наши проблемы. Так что хороший мир лучше доброй ссоры, так ведь? – Он прищурился.

– Разумеется. – Андрей ждал, когда же его собеседник скажет главное. Интуиция его еще никогда не подводила – мужик явно чего-то не договаривал.

– Да, вот еще что, – словно прочитав его мысли, заговорил пассажир «мерседеса». – Лебедеву передайте, что клиент у него сменился, теперь с нами все дела будет вести. Все остается в силе, как и прежде, только партнер другой. И еще передайте, что мы за него работу сделали. За него. Или – за вас? – Он снова улыбнулся. – Ну ладно, это не суть. В общем, для него все остается, как и прежде, а мы его сами найдем. Ко всеобщему удовлетворению. И привет передавай.

– От кого?

– Ну, расскажите ему, что видели, он поймет. Вы уж извините, что не представляюсь, но и я вас не знаю. Может быть, потом как-нибудь…

– Хорошо, я вас понял. Бывайте.

– Бывайте, бывайте.

Вернувшись в свою машину, Андрей посидел немного молча. Компьютерный вежливо ждал, не спрашивая раньше времени о беседе с киллерами.

– Поехали в город, – сказал наконец Андрей. – С Виталием нужно срочно встретиться. Дай-ка телефон. – Он набрал номер машины Лебедева. – Виталий? Тут разные вещи произошли, надо бы увидеться. Да, очень важно. Нет. До вечера терпит. Хорошо, договорились. Буду. – Он посмотрел на Компьютерного. – Мы вдвоем подъедем. О’кей.

Компьютерный молча смотрел на Андрея и ждал разъяснений. Андрей откинулся на спинку сиденья и сказал:

– Слушай, поехали, пообедаем где-нибудь, а? По дороге все расскажу. Надо это все переварить как следует.

– А ты не выдумываешь? – Игнаша оказался самым стойким из всей троицы. Крепыш Федор уснул сразу, как только они вошли в кабину, бодрившийся Володя выпил-таки три рюмки и присоединился к коллеге – они полулежали-полусидели на узкой короткой лавочке, идущей вдоль стены крохотной операторской ячейки, где оператор-постановщик Николай Штурм хранил свое добро: яуфы [1]1
  Цилиндрические жестяные коробки для хранения пленки. (Прим. автора.)


[Закрыть]с отснятой и чистой пленкой лежали в небольшом холодильнике, футляры с оптикой, камера, штативы, еще какие-то штуки… Коньяк подходил к концу, и Николай Штурм отправился в магазин за добавкой, взяв у Игнаши денег. Алексей тоже вошел в долю – он не пьянел, коньяк лишь согревал его, бодрил, но не туманил голову и не отягощал.

Язык тем не менее развязывался. Слово за слово Алексей рассказал Игнаше в общих чертах то, что случилось с ним в лесу, не упомянув только о том, как он стрелял в лицо пятнистому, сказав, что выстрелил в воздух и убежал.

– Да, Алексей, если это все правда, лучше тебе действительно сейчас в Америку валить. Питер – город маленький. Ты можешь запросто этих деятелей на Невском где-нибудь встретить и во второй раз не убежать. Смотри, это люди серьезные. У нас на студии пара трофейщиков работала, такого понарассказывали… А потом одного посадили, а другой сам уволился, от греха подальше. Из пиротехнического цеха пистолет пропал, и, конечно, на него бочку покатили, но доказать ничего не смогли, он и уволился. А первого – не знаю за что точно, знаю только, что дома целый склад у него был, – когда обыск проводили, еле все увезли. Так что ты давай поосторожней с этим делом. А нас не бойся, не заложим, здесь как коммуна – все свои люди. – Игнаша разлил остатки коньяка по рюмкам. – Кстати, если что, приезжайте ко мне в гости, можете пожить немного – я у жены живу в основном, а квартира пустая в Озерках, сдавать не хочу – там у меня как бы отстойник, иногда надо отлежаться, отмокнуть, ха-ха…

– Спасибо, Игнаша, приедем обязательно. – Катерина подняла рюмку. – За вас!

– Спасибо, солнышко. – Игнаша опрокинул рюмку в рот, не сморгнув и не поморщившись. – Ах, хорошие вы ребята… Поезжай ты, Алексей, в Америку да и оставайся-ка там. Я бы на твоем месте точно остался. Чего тебе тут делать? Молодой, здоровый, Катерину свою выписал бы потом к себе, работы там навалом, только ленивый не работает. Детей бы вырастили нормально, спокойно, здоровые были бы, питались бы хорошо. Это я тут завяз уже – поздно срываться, а был бы помоложе – так ведь когда я был помоложе и не выехать было вовсе. Так что подумай!

– Игнат, знаешь, мне совсем недавно то же самое одни кагебешник говорил. Тоже – давай, мол, езжай в Штаты. Да не хочу я там жить! Вон Катерина видела: у меня во дворе все – друзья. Люди отличные, не важно, кто они – бомжи, хулиганы, инженеры, – это же внешнее все, а если жить по-доброму, по совести, то все будет нормально. Со всеми. И в стране у нас все в порядке будет. Люблю я это место, просто люблю, и все. Вот тебя встретили, а ты нас сразу в гости зовешь, пожить даже приглашаешь. Мы же все одним миром мазаны, все свои. Легко здесь жить.

– Ну-ну, раз так, то конечно… Съезди посмотри… Катя, а ты как думаешь?

– Игнаша, я – как Алеша. На кой черт мы там нужны?

– А здесь – нужны?

– Наверное, кому-нибудь нужны. – Катя погрустнела. – Не знаю.

Надя выскочила на Каменноостровский проспект и остановила такси.

– На Васильевский. – Она с улыбкой смотрела в глаза молодому водителю. – Сколько?

– Садитесь, – он открыл замок задней дверцы, – разберемся.

Денег у Гены оставалось совсем немного, разве что купить бутылку хорошей водки – день рождения все-таки, но, судя по уверенным действиям Надюшки, эта проблема сейчас не стояла. На переднее сиденье села Лена, а его Надюшка толкнула на заднее, вскочив вслед за ним, толкнув горячим бедром, задев локтем и наступив на ногу. Энергии ей было не занимать.

– Знаете, сначала давайте заедем на Зверинскую, – сказала Лена. – На пять минут.

– А что там у тебя? – спросила Надюшка.

– Так, хочу себе подарок сделать.

Они остановились у музыкального магазина, и Лена попросила Надюшку посидеть пять минут в машине, а Гене предложила пройтись с ней.

В магазине Лена сразу направилась к дальней стойке с компакт-дисками – по ее уверенности Гена понял, что она была здесь не в первый раз и знает, зачем пришла. Лена взяла компакт Чарли Паркера «Птица», расплатилась и спросила Гену:

– Ты это слышал?

– Конечно. Отличная вещь. Вот только я не думал, что вы любите боп, Лена.

– Отчего же?

– Ну, как вам сказать, в наше время это редкость. Особенно для женщины. Я думал, вы «Аквариум» будете покупать или «Нирвану» какую-нибудь…

– Гена, давайте перейдем на «ты». Да, я люблю джаз. И много чего еще. Приедем ко мне, посмотришь на мою коллекцию.

– Лена, мне жутко неудобно, я как-то ко дню рождения не очень готов, без подарка, это все так неожиданно. Может, водки какой-нибудь купить?

– Гена, у меня все есть. Впрочем, если захочешь, купишь потом. Если тебе не хватит.

Лена жила в коммуналке на 1-й линии. Но коммуналка была весьма условной – кроме девушки, в квартире жил старичок-пенсионер, тихий, милый и интеллигентный, в прошлом научный сотрудник музея-квартиры Пушкина, до сих пор время от времени работавший там, то кого-нибудь подменяя, то консультируя. Но это только в те короткие зимние месяцы, когда он был в городе, – ранней весной он уезжал на Валдай, где у Сергея Михайловича, как его звали, был собственный домик и где жил он на природе до глубокой осени, так что Лена большую часть года являлась хозяйкой большой однокомнатной квартиры. Ее это вполне устраивало, тем более что Сергей Михайлович был реалистом и не раз уже заводил разговор о том, чтобы Лена копила деньги для того, чтобы после его смерти (говорил он об этом очень спокойно) она могла выкупить его комнату и стать полноправной хозяйкой квартиры. Сергей Михайлович был немного влюблен в свою соседку, и отношения у них были лучше не придумаешь.

Войдя в комнату, которую занимала Лена, Гена увидел широкую тахту, книжные полки, шкаф. Тумбочка, на которой стоял телевизор с видео, была открытой, и взгляд Гены уперся в пачки пластинок; нагнувшись, он стал читать названия: Майлс Дэвис, Чик Кориа, Джон Маклафлин – звезды современного джаза. На отдельной полке стояли компакт-плейер и магнитофон, а по стенам плотными рядами висели пластмассовые ячеистые блоки, под завязку забитые кассетами и лазерными дисками.

– Ух ты! Ну, Лена, это сильно.

– Нравится? – Она устало плюхнулась в кресло, широко расставив ноги. – Надюша, сейчас немного отдохнем и на кухню.

– А кто еще придет? – осторожно осведомился Гена.

– А тебе нас мало? – тихо спросила Лена.

– Вполне достаточно, – так же тихо, помедлив, ответил Гена.

– Андрей Вадимыч будет, – Лена заговорила обычным своим, чуть сиплым голосом, – преподаватель из университета. Отличный мужик.

– А-а… – Гене искренне не хотелось знакомиться с отличным мужиком. Еще он старался не смотреть на Лену – боялся, что, взглянув, уже не сможет оторвать взгляда от ее длинных ног, от тонкого тела, на котором белая широкая майка болталась, словно парус в полный штиль, открывая время от времени маленькие аккуратные груди, от чуть выдающегося вперед точеного подбородка, мягких волос…

Потом он чистил на кухне картошку, вдыхая сумасшедший, запредельный запах гуся, шипящего последний раз из духовки, бегал в комнату с мисочками салатов, втыкал штопор в бутылки сухого, открывал консервы.

– Слушай, Надюшка, если бы вы меня не встретили, так что – это все на троих готовилось?

– Ага. Ленка любит поесть. Не смотри, что она такая худая, – все сметет.

– Да, Гена, я слишком много энергии трачу, надо подкрепляться, – улыбаясь, подтвердила Лена.

– А на что ты ее тратишь, если не секрет?

– Думаю много, – глядя ему прямо в глаза, ответила она.

Они позвонили в квартиру Гимназиста, когда на улице уже стемнело. Распрощавшись на «Ленфильме» с душевным Игнашей – остальные члены компании, включая оператора-постановщика Штурма, спали, – Алексей с Катей наконец добрели до Пушкарской и теперь стояли у крепкой, старинной двери квартиры Машковых. Никто не открывал. Алексей позвонил еще раз, результат был тот же.

– Неужели она до сих пор спит? – спросила Катя.

– Очень может быть. Только не «еще», а «уже».

– Слушай, мы же ночевать, наверное, здесь уже не будем сегодня? Мне бы…

За дверью послышались шаги, лязгнул замок, и дверь открылась.

Алексея внезапно тряхнуло, словно от удара током, сердце прыгнуло к горлу и упало на прежнее место, как будто замерев и перестав биться. Алексей по своему старому, проверенному много раз в критических ситуациях способу сжал изо всей силы кулаки, и это, как всегда, помогло – во всяком случае, на лице, похоже, не отразился шок, который наступил у него при появлении в дверях гостя из ночного кошмара – кагебешника Сережи, все в том же припорошенном на плечах пиджаке, с тем же скорбным выражением лица.

– A-а, это вы. Пройдете? Людмила легла спать. Передала вам, что можете отдыхать здесь, если хотите. А если уедете – просила завтра позвонить.

– Мы тогда поедем, пожалуй, – бодро, как ему казалось и хотелось, проговорил Алексей. – Да, Кать, поедем?

– А что с тобой случилось? – спросил Сережа, глядя Алексею в глаза своим туманным, равнодушным, но очень внимательным взором. – Неприятности?

– Да нет. А почему вы так думаете?

– Да так… Ну что, не зайдете?

– Сергей Андреевич, спасибо вам, мы все-таки поедем, отдохнем. До завтра.

– Ну, тогда счастливо вам. Берегите себя. – Сережа стоял, не закрывая дверь, и смотрел на них.

Кате и Алексею ничего не оставалось делать, как повернуться и, чувствуя на себе взгляд Сергея Андреевича, словно что-то липкое присосалось к их спинам, начать спускаться по лестнице. Они вышли на улицу, так и не услышав звука захлопывающейся двери.

– Фу, ну и тип! – сказала Катя, глубоко вдохнув посвежевший ночной воздух.

– Да, ничего себе. Мужчина, приятный во всех отношениях, – попытался пошутить Алексей, но получилось как-то несмешно.

– Леш. – Катя остановилась и взяла Алексея за рукав. – Леш, слушай, я поеду домой.

– Ты что, Кать? Как это – домой? Мы ко мне едем, это однозначно. – Он улыбнулся и обнял ее за плечи. – Кать, ну поехали?

– Леша, – Катя посмотрела прямо на него, – Леша, ну как ты не понимаешь? Мне же переодеться нужно. Который день уже так хожу, ну что ты, маленький, что ли?

– Так. Я все понял. Идем на «Горьковскую».

– Леш, может, ты меня на тачке добросишь?..

– Катя, идем, все нормально.

Ряды ларьков на «Горьковской» работали допоздна, не все, правда, но в некоторых еще горел свет и виднелись ленивые фигуры продавцов, читающих детективы, слушающих радио или пересчитывающих деньги в кассе.

Алексей повертел головой и, махнув в сторону одного из приглянувшихся ему ларей, сказал Катерине:

– Выбирай.

– Что выбирать?

– Ну, ты подойди поближе и бери, что тебе необходимо из гигиенических соображений. У меня еще деньги остались.

На витрине выбранной Алексеем торговой точки рядом со связками темных очков, часов, носков и носовых платков висело несколько комплектов женского белья самого легкомысленного вида – солидное белье в таких местах не продают.

Катерина хмыкнула:

– Я опускаюсь все ниже и ниже. – И стала рассматривать и оценивать небогатый выбор ночной петербургской торговой сети.

– Ну что, едем ко мне? – Алексей сунул покупки в полиэтиленовый пакет и вопросительно посмотрел на Катерину.

– Ну а куда еще в таком белье. Вернее, с таким бельем. Только в гости.

Они вышли из такси, остановившегося прямо напротив Лешиного дома. Он, помогая Катерине вылезти из салона, говорил о том, что завтра они пойдут в магазин и выберут ей какую-нибудь верхнюю одежду, она смеялась и махала руками, но Алексей вдруг замер и замолчал, глядя вверх.

– Что за черт!

– Что случилось, Алеша?

– Смотри. – Он поднял руку – на пятом этаже в окнах его квартиры горел свет.

XIV

Двадцатилетний Михаил Кашин пришел из армии в 1965 году. Служилось ему легко – помогала хорошая пионерско-комсомольская подготовка. Он умел молчать, умел улыбаться, исполнять приказы, не перечить начальству, ладить с подчиненными, не делать того, что делать было нельзя, по крайней мере тогда, когда была хоть малейшая доля риска попасться, был обаятелен, розовощек и бодр. То, что на самом деле ему было омерзительно до тошноты все эти нескончаемые два года подчиняться полным, как он считал, дебилам и общаться с товарищами-дегенератами, осталось незамеченным никем из его сослуживцев. В армии он получил водительские права, окреп, научился стрелять и стал отличником боевой и политической подготовки. Помимо всего этого, Миша Кашин научился также пить, чего раньше, на гражданке, не умел и не любил, да и годы были не те еще – пацан совсем был, пионервожатый зачуханный…

Дома праздник не получился – мать гладила его по головке, как маленького, отец пил водку. Он вообще, как выяснил Миша позже, последний год стал много пить, опустился, на работе были сплошные неприятности, мать переживала, он злился оттого, что и дома, и на работе без конца ловил на себе ее укоризненные взгляды. Вечерами орал на нее, стучал кулаком по столу, и Миша мгновенно понял, что так теперь будет всегда. Что никогда эти люди, его родители, не разведутся, не разъедутся по разным квартирам, а до конца дней своих будут пилить друг друга, плакать, ругаться. Отец будет пить все больше и больше, мать совсем скоро состарится, и будут они на людях, при гостях или на улице, встречая соседей по лестничной клетке, которые давно уже, конечно, в курсе всего, изображать счастливую советскую семью, а дома тоска окончательно зеленой тиной затянет оставшиеся годы жизни.

Отец послал мать за водкой – бутылка, купленная к встрече сына, быстро кончилась: папа не рассчитывал, что Миша с такой легкостью будет употреблять наравне с ним. Лицо его прояснилось, он смотрел на сына, которого не видел два года, и ему начинало казаться – может быть, от выпитой за день водки? – что вернулись те времена, когда покупал он Мише книги Жюля Верна и строительные конструкторы, когда они с женой в новогоднюю ночь прятали под елку, стоящую в гостиной, – Миша ложился спать в начале первого, выпив под бой курантов по телевизору лимонаду, – завернутые в несколько кусков «подарочной» бумаги коробки с солдатиками и шоколадки, ходили в зоопарк и в Артиллерийский музей.

– Папа, я пойду переоденусь.

Михаил столько дней ждал, когда наконец сможет сбросить с себя эту уродливую, опостылевшую ему с той самой минуты, когда он ее на себя напялил, форму, и вот сейчас этот миг настал. Он вошел в свою комнату, открыл шкаф и стал перебирать доармейскую свою одежду – костюм, рубашки, свитера, брюки… Костюм оказался мал – кургузый пиджачок жал в плечах, рукава были до смешного коротки, из широких штанин далеко вылезали худые Мишины лодыжки – клоун, да и только. С другими брюками была та же история, но выбирать не приходилось, и Миша натянул на себя узкий, тесный свитер с оленями на груди, влез в светлые брючки, стараясь как можно ниже спустить их на бедра, – бесполезно, стоило сделать шаг, и они снова взлетали вверх, обнажая ноги чуть ли не до колен. «Черт с ними, – подумал Миша, – завтра нужно будет сходить в магазин, одеться нормально».

– Ну, сынок, чем думаешь заниматься теперь? – спросил отец умильным, неестественным голосом. Его развозило на глазах, лицо краснело, глаза были мокрыми, волосы слиплись на лбу, он снял белую нейлоновую полупрозрачную рубашку и сидел в голубой майке, стряхивая в пепельницу бесконечные свои беломорины, промахиваясь и соря на стол серыми комками пепла.

– В кино думаю завтра сходить, папа, – ответил Миша, развалясь на стуле и вытянув под столом ноги.

– Ну и правильно, отдохни немного, осмотрись. Там вам кино-то показывали?

– Конечно. Сколько угодно, папа. «Кубанских казаков» раз десять посмотрел.

– О, здорово. Отличная картина. Помню, помню, как же… Ну, кино – это хорошо. А потом-то что думаешь? На завод не хочешь ко мне? С мамкой нашей вместе бы работали, все, втроем, вместе, нас люди уважают, зарплата вполне. Ну, поучишься маленько, станешь рабочим настоящим, как я, как мамка наша…

– Я подумаю, папа. – Михаил широко зевнул.

Конечно, ни о каком заводе не могло быть и речи, но не хотелось в первый же день раздражать отца, даже не раздражать, а обижать – Миша вспомнил постаревшее, усохшее лицо матери, взглянул еще раз в слезящиеся глаза сидевшего напротив него почти совсем чужого мужчины и почувствовал тяжелую жалость к родителям. Тяжелую оттого, что изменить в их тоскливой жизни он явно уже ничего не мог. «Денег им давать буду побольше, – сказал себе Миша, – хоть что-то…» В том, что денег у него будет много, он не сомневался, хотя и не совсем отчетливо представлял себе, каким путем будет их зарабатывать. Но уж точно не на заводе.

Пришла мама, принесла очередную бутылку водки, каких-то еще консервов. Все остальное было заранее куплено – шоколадный торт к чаю, конфеты, лимоны, апельсины. Семья Кашиных готовилась к встрече сына, подзаняли денег до получки на работе, у соседей – мать понимала, что Мише нужна будет новая одежда, что ему нужно хорошо покушать, погулять некоторое время, а потом, Бог даст, найдет он приличную работу, заживут они втроем, и, глядишь, наладится опять жизнь, и старость будет счастливой и спокойной.

– Спасибо, мама. – Михаил встал и поцеловал ее в совсем уже седые волосы, редеющие, тонкие, ломкие. Какая она стала маленькая – во второй раз за сегодняшний вечер удивился Миша. Первый раз был, когда он увидел ее в дверях – такая сухонькая, высосал из нее завод все здоровье, да еще папаша, тоже деятель… Гегемон.

Отец открыл бутылку и наполнил три рюмки, но Михаил отставил свою в сторону и, посмотрев на мать, сказал: «Мама, давай-ка лучше чайку» – и увидел, как она вдруг на миг расцвела, правильно он попал, достала ее эта водка, папаша постарался. Хоть немного мать порадовал, а выпить Мише хотелось жутко – напиться, забыть всю эту армейскую грязь, вытянуться на домашних, чистых простынях, на мягкой постели, завернуться в ватное тяжелое одеяло и спать, пока сам не проснешься, потом просто лежать весь день в постели, курить, читать, потом пойти гулять по вечернему Невскому, найти девушку…

– Давай чайку с лимончиком, а, пап?

– Ну, будь, сынок. – Отец опрокинул рюмку, и кадык на плохо выбритой морщинистой шее противно дернулся, словно судорога прошла под дряблой, пористой кожей. – Это правильно, что ты не пьешь. Гадость эта водка. Я тоже не буду. Завтра не буду. А сегодня праздник у нас. – Он снова потянулся к бутылке.

Мать, как будто не замечая действий мужа, сняла с плиты давно уже стоящий на слабом огне чайник, испускающий тонкую, слабую струйку пара, и заварила крепчайший, как она всегда любила, напиток.

– Индийский, – гордо улыбаясь, сказала она, обращаясь только к Мише, – там-то, наверное, такого не пил?

– Да уж, конечно, – согласился Михаил. Не рассказывать же ей, как чефирили они с армейскими приятелями в ленинской комнате по ночам с этим самым индийским чаем. Да вообще, нечего толком рассказывать – гадость и мерзость одна.

– Тортик пока разрежь, сейчас заварится. Ох, как я рада, Мишенька, как я рада! Ты-то соскучился? Как тебе дома-то?

– Ну, мама, что ты спрашиваешь? – Миша откусил огромный кусок торта. – Я уж с трудом дотерпел, конечно, соскучился. – «Черт, – думал он, – она еще так немного поговорит, и я точно на завод пойду работать. Как жалко ее – сил нет смотреть, разревусь сейчас, как нюня… Говно я, конечно, говно. Писал бы хоть почаще. Как она тут жила с этим уродом…» – Внезапно он понял, что отец все это время что-то безостановочно говорит, ковыряясь вилкой в банке с рыбными консервами:

– …В дружину, а я говорю, на хрен мне ваша дружина, я на работе с утра до ночи и в выходные, и в праздники как проклятый и отгулов у меня на месяц, а я не беру, потому что надо, чтобы крутилось все, чтобы работали люди, чтобы людям хорошо было, каждый свое место знать должен, из 5-го Лешка ко мне просится, раздолбай, возьму, все равно работать некому, мне в санаторий надо на лето, здоровье никуда не годится, сын помощник, теперь вздохну, хоть есть с кем выпить, поговорить, сын весь в меня, молодец, сделал его человеком…

«Не сделал ты меня человеком, слава тебе Господи, – подумал Михаил, – и никогда я таким, как ты, не буду. А все деньги буду маме отдавать. Ты же все равно пропьешь. И конченый ты, папа, человек. Ничего тебе уже не поможет».

– Мама, спасибо, я пойду прилягу, а? Можно?

– Конечно, конечно, Мишенька, иди, я тебе сейчас постелю. Отдыхай. А ну, давай заканчивай пьянку, – вдруг сурово прикрикнула она на мужа. Тот удивленно поставил только что взятую бутылку.

– Что, что?

– Сворачивайся, говорю. Дай сыну отдохнуть. Иди на диван ложись, я прибираться буду. – Щеки у нее раскраснелись, она говорила грозно, но в глазах стояла радость. В эту минуту она чувствовала себя хозяйкой, одновременно подсознательно понимая, что в доме появился защитник, который не позволит мужу кричать на нее, напиваться за полночь, валиться под стол с невнятным матерком.

– Давай, давай, я жду!

И он, с застывшим на лице удивлением, что-то тихо бурча, поднялся, шатаясь, и побрел в спальню.

Он лежал в своей комнате в темноте, которая в городе по ночам никогда почему-то не бывает абсолютной – с улицы через оконные проемы просачивается рассеянный свет уличных фонарей, волнами налетают огни проезжающих машин и автобусов. Город даже в самые глухие предутренние, предрассветные часы словно бы слегка светится, как радиоактивный элемент, и непонятны источники этого свечения. Миша, привыкнув к этой относительной темноте, хорошо различал книжный шкаф, полный замечательных вещей, и предвкушал удовольствие, которое он начнет получать прямо с завтрашнего утра, перерывая и листая сотни томов, по которым он так скучал столько времени. Письменный стол, тумбочка, шкаф с ненужной уже теперь детской одеждой, теплый паркетный пол – комната была хорошо прибрана, вид имела слегка нежилой, – мама все расставила и разложила по местам, но завтра он наведет здесь легкий беспорядок, придающий особый уют, беспорядок, означающий жизнь, действие, движение.

В коридоре громко зазвонил телефон. Миша с удовольствием слушал резкие переливчатые звуки, прикрыв глаза, – наконец-то звонит Его телефон, у Него дома, может быть, это кто-то уже звонит Ему… Шлепая задниками старых, разношенных домашних тапочек, протопал в коридор отец. Миша представил его у телефона – с заспанными глазами-щелочками, с опухшим лицом, в голубой майке и широченных черных трусах. «Эх, папа…»

– Алло, – хриплым голосом заговорил отец, подняв трубку. – Чего вы ночью звоните? С ума посходили? Спит он. Приехал, да. Завтра звони.

– Пап, я не сплю, – закричал Михаил. – Я сейчас подойду!

– Разбудили вот. Идет он, идет, подожди.

Михаил отбросил одеяло и выскочил в коридор, босой, завернувшись по пути в коротенький свой старенький халат.

– Да?

– Ну что, боец, вернулся?

– Виталик? Ты? Собака! Чего же ты раньше не позвонил?

– Раньше не мог, Миша. Давай приезжай ко мне, отметим твое возвращение.

– Виталик, я тут как бы лег уже… Может, завтра?

– Ну ты даешь. Тут куча народу собралась, все тебя ждут. Миш, раньше не могли, ей-Богу. Дела. Приезжай, все расскажу. Бери такси, если денег нет, я оплачу. Адрес-то помнишь?

– Ладно, Виталь, скоро буду. Ждите.

– Миша, ты что, уходишь? – Из кухни выглянула мама.

– Мама, Виталий в гости зовет. Я съезжу к нему – тут недалеко, ты же знаешь. Посидим с ребятами.

– Ой, Миша, поздно уже, как ты ночью-то поедешь?

– Да на такси, мам, денег на машину хватит. Не волнуйся. – Он улыбнулся. – Я уже большой.

– Ну что, поезжай, конечно. Только, как доедешь, обязательно позвони.

– Конечно, мам. Не расстраивайся. Все будет нормально. Я позвоню.

Он вышел на темную набережную Фонтанки – жили Кашины на углу Дзержинского и набережной – и не стал ловить такси, а решил прогуляться: до улицы Петра Лаврова он не спеша дойдет минут за тридцать.

Он шел по Фонтанке к Невскому, наступая в глубокие лужи. Через несколько шагов ноги были уже совершенно мокрыми, но он не чувствовал холода, а моросящий дождик не мешал и не раздражал Михаила – он был свободен, и с каждым шагом все глубже и глубже погружался в это пьянящее, сродни наркотическому возбуждению состояние свободы. Остановился на Аничковом мосту, прямо под одним из рвущих узду коней, хорошо различимом в свете уличных фонарей Невского – блестел асфальт, редкие машины взрывали его тучами мелких брызг, искрящихся и сверкавших мгновенными вспышками на фоне черной полосы реки, зияющей узким провалом между ярко освещенных фасадов домов-дворцов. Он перешел Невский под мигающим желтым глазом светофора и начал спускаться вниз, снова в темноту набережной. Он шел, как хозяин по собственному большому и уютному дому, чувствуя себя в полной безопасности, предвкушая хорошую выпивку и веселую ночь, это был его город, и он пришел сюда, чтобы брать у этого города все, что заблагорассудится.

Перед черной на фоне темно-фиолетового неба стеной Летнего сада свернул на Пестеля и слегка замедлил шаг – вдруг захотелось оттянуть появление у Виталия, еще прогуляться, подышать чудесным воздухом свободы, ведь завтра уже начнутся дела, начнется суета. Виталик – парень деловой, времени зря не теряет, отдыха не будет, это точно. Но это и здорово. Одеться нужно, привести себя в порядок, а потом… Машину нужно хорошую купить, зря, что ли, права дома валяются! Бабу хорошую нужно, квартиру – все в его руках, все будет! Он прошел мимо кинотеатра «Спартак», вспомнил, как ходил сюда с отцом – большим, красивым, в толстом черном пальто. По утрам, сделав гимнастику, он долго фыркал в ванной, потом выходил к столу в трусах, и Миша завидовал сильно развитым грудным мышцам, которые надувались и шевелились, когда отец двигал руками, брал вилку, чашку, папиросу… Сейчас у него торчат ребра и ключицы, смотреть противно, тьфу. Войдя во двор дома, где жил Виталий с родителями, Михаил понял, что родителей сегодня дома явно нет: свет горел в одной только комнате, из открытого окна которой неслись тихие звуки саксофона – Виталий берег покой соседей и никогда по вечерам не слушал громкую музыку, а слушал он ее, сколько Михаил его знал, всегда. Джаз был одной из самых сильных страстей Виталия, и он тратил бешеные деньги на то, чтобы достать новые заграничные пластинки.

Дверь открыл сам Виталий; он стал выше ростом, похудел и носил странную прическу – длинные волосы ровно подстриженной челкой падали до середины лба, наполовину прикрывали уши и пышной копной, напоминавшей аккуратную скирду сена, возвышались над теменем. Он был одет в белый свитер с высоким горлом, упирающимся в подбородок, и узкие короткие черные брючки.