Текст книги "Трофейщик"

Автор книги: Алексей Рыбин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 24 страниц)

IX

В районе улицы Чайковского набережная Фонтанки всегда совершенно пустынна. Знаменитая своими транспортными пробками магистраль, по которой выкачивался из города по одной стороне и вливался по другой бесконечный поток грузовых автомобилей, трейлеров, фургонов, легковушек, начиналась чуть дальше от Невы, а здесь Фонтанка была тиха и безлюдна, лишь гуляющие напротив в Летнем саду парочки оживляли пейзаж, истинно петербургский, в отличие от ленинградского, который начинался за Аничковым мостом – дымный, шумный, суетливый и грохочущий пейзаж большого промышленного города. Звягин понаблюдал минут пять из Летнего сада за местом, где была назначена ему встреча. Ничего подозрительного он не заметил. Даже если бы что-то и было – человек, машина, – все равно нужно идти. Здесь задний ход давать нельзя. Не те это люди – подчиненные Бама. Могут неправильно понять, могут и обидеться. За две минуты до назначенного срока он перешел через Фонтанку по мостику, за полминуты вышел на угол улицы Чайковского, спустя ровно тридцать секунд – он следил по своим наручным часам – из-за забора, ограждавшего ремонтируемую часть улицы, вышел молодой человек, тот самый, который беседовал когда-то со Звягиным в кафе, приветливо улыбнулся и, протягивая руку для приветственного пожатия, сказал:

– Ну, здравствуйте, здравствуйте, Александр Евгеньевич. Мы вас, признаться, заждались. Вы, конечно, временем располагаете?

Звягин внутренне напрягся. Молодой человек говорил спокойно, по-деловому, без подвоха, почти совсем без подвоха… Почти. Звягин своим звериным, выработанным в тюрьме, в бегах, в нищете и голоде, в погонях за своими жертвами чутьем уловил фальшь, почувствовал хорошо скрываемую, но отчетливую нотку издевки в последних словах доверенного лица Бама. «Временем располагаете?» – честный, открытый взгляд, а сам уже чувствует себя полным хозяином времени Александра Евгеньевича, и неважно уже, что тот ответит – мол, тороплюсь, – все равно он сделает то, что ему прикажет этот молодой и безобидный, с виду хиловатый даже человек. Да и так ли уж он молод? Звягин видел много людей из этой категории – нестареющих, без седины в волосах и в тридцать, и в сорок, и в пятьдесят – «вечных юношей», которые выглядели таковыми почти до самой смерти. Кстати, как они умирали, он не видел ни разу, хотя повидал в жизни всякого. Примерный возраст этих людей можно было определить лишь пристально, при хорошем освещении вглядываясь им в лица, отмечая густую сеть тоненьких морщинок вокруг глаз, дряблость кожи под подбородком, залысины на висках, незаметные на первый взгляд. Знал он и то, что среди них попадаются крайне жестокие личности – то ли комплекс неполноценности в них бушует, то ли еще что-то, но бывают среди них просто звери, с такими вот улыбающимися, холодненькими глазками творящие самые лютые дела.

Чего можно ждать от этого? Звягин знал, что ждать можно чего угодно. Можно пули в лоб от снайпера, который сейчас держит его на мушке, сидя на каком-нибудь чердаке. Можно через три минуты после расставания смертельного хруста собственных ребер под колесами случайно вылетевшего из-за угла грузовика. А может быть, не сейчас, вечером, завтра…

– Располагаю, – ответил Звягин. – Конечно, располагаю, я же вам сам позвонил.

– Ну, тогда поедем. – Безо всякого сигнала в узком проходе между забором и тротуаром появились вишневые «Жигули». – Прошу вас. – Посыльный сделал рукой приглашающий жест.

В машине, кроме них и шофера, никого не было. «Не боятся меня, – подумал Звягин. – А чего им бояться, куда денусь? Сам влез в это дело, теперь вперед. Пан или пропал».

– Вы не голодны, Александр Евгеньевич? – спросил молодой человек со своей обычной улыбочкой.

– Нет.

– А я вот, признаться, страшно есть хочу. Может быть, подождете меня, я перекушу быстренько? В машине посидите или со мной зайдете? Пойдемте, Александр Евгеньевич, раз время терпит, кофейку горяченького, крепенького… Бутербродик… – Молодой человек уже начинал резвиться. – У меня тут просто еще одна встреча в кафе, товарищ с нами поедет, по пути ему. Пойдемте, у нас секретов никаких нет…

Машина переехала через Кировский мост и свернула у площади направо – в сторону Посадских улиц, подъехала к застекленной стене дорогого хорошего кафе рядом с цветочным магазином, и провожатый еще раз обратился к Звягину:

– Ну, так как насчет кофейку?

«Издевается, подонок, холуй хозяйский, чувствует свою силу. Ну, ничего. Сейчас сила у него, а завтра – поглядим». Звягин решил не принимать обиду близко к сердцу – чего, действительно, от этого молодца ждать, шестерка, она и есть шестерка. Еще перед ним пресмыкаться будет, очень даже может такое быть.

– Ну ладно, пошли.

Они вошли в кафе. Провожатый Звягина, не останавливаясь, пошагал прямо к бару, у стойки которого спиной ко входу сидели несколько человек. Звягин был готов, как ему казалось, ко всему, но сейчас, идя за веселым молодым человеком, который, несмотря на свои бесконечные обращения и предложения, так ему и не представился, почувствовал, как пол зашатался у него под ногами. За стойкой, полуобернувшись к залу, сидела Таня – разбитые глаза ее скрывали большие темные очки, она была одета в строгий черный костюм, аккуратно причесана и совсем не походила на ту растрепанную, заплаканную, милую и робкую женщину, с которой он простился утром у себя на кухне.

– Добрый день, – провожатый Звягина громко приветствовал Таню еще издали. – А вот и мы!

Таня повернула голову. Зеркальные очки не давали возможности проследить за ее взглядом, но во всяком случае удивления на ее лице не было. У Звягина наступило то редкое в последние годы состояние, когда он перестал понимать происходящее. «Сейчас перекусим быстренько и поедем», – говорил провожатый, но Таня хозяйским тоном, который даже не вызвал у Звягина удивления – он и так был ошеломлен сверх всякой меры, – ответила: «Нет, никаких трапез. Поехали сразу…»

То, что происходит сейчас, – это, конечно, психологическая атака, не случайно же они здесь встретились. А то, что Таня с ними, – вот действительно сюрприз! Интересно, как давно она им стучала на него?

Это и был первый вопрос, с которым он обратился к ней в машине:

– Танечка, и давно ты на меня стучишь?

Она сняла очки и посмотрела прямо в глаза Звягину – глаза, в которых только она могла прочитать нормальные, человеческие чувства. Сейчас Саша, Александр Евгеньевич, глянул на нее своим обычным, пустым и непроницаемым взглядом.

– Я не стучала на тебя, Саша, не волнуйся. Это же работа моя. Я и до тебя работала, и с тобой, и не собираюсь бросать. Мне нравится то, чем я занимаюсь. Успокоился, не смотри ты на меня зверем, Саша, все нормально. Поговорим потом, ты все поймешь.

– Хорошо, Танечка, поговорим. – Он отвернулся и стал смотреть в окно.

Машина ехала уже почти по лесной дороге, впрочем, довольно разъезженной и ухоженной – видимо, движение было здесь довольно интенсивным. Не вела эта дорога к местам загородных народных гуляний, как в каком-нибудь Солнечном или в Курорте, не валялись на ней смятые, даже с виду липкие бумажки от мороженого, бутылочные пробки, окурки и прочая дрянь. Пока Звягин размышлял, куда же эта дорога ведет, машина остановилась у высоких деревянных ворот, от которых тянулся в обе стороны такой же непроницаемый забор, поверх которого виднелся последний этаж добротного, но без внешней помпезности и ненужной роскоши дома.

Внутри дом тоже не сверкал мишурой модных дорогих штучек вроде подвесных потолков, стеклянных столиков, стодолларовых дверных ручек, производимых, видимо, специально для ублажения дикого вкуса скороспелых русских миллионеров. Но Звягин сразу отдал должное мощному дубовому паркету, не удушенному ковролином, крепкой мебели из хороших пород дерева, общей рациональности и одновременно уюту обстановки – здесь хозяева обосновались давно, со вкусом, с любовью, без суеты, и, как видно, надолго. В доме стояла полная тишина. Они прошли коридором, по обе стороны которого располагались комнаты с настежь распахнутыми дверями, и оказались на застекленной веранде. Звягин наконец увидел Хозяина.

Он сразу понял статус этого пожилого человечка с брюшком, обтянутым спортивным костюмом, попивающего чаек из небольшой тонкой чашки и дружелюбно глядящего на вошедших. Обмануть Александра Евгеньевича в таких вещах было невозможно – конечно, этот добрячок-толстячок и есть Хозяин, тот самый Бам, о котором ходит столько россказней и слухов. Вот так. Один, без телохранителей… Вдруг Звягин понял, что совсем он не один, что дом на самом деле полон людей, каждый из которых занимает свое определенное, конкретное место и не показывается на глаза в ненужное время ненужным людям. Здесь не потащишь из кармана пистолет – неизвестно откуда вылетит натренированный на приговоренных к высшей мере зэках, используемых в качестве «кукол» для постановки смертельных ударов особым бойцам, телохранитель и переломит ему одним движением позвоночник. Обманчиво это одиночество, Хозяин рисковать не будет, годы не те, да и не был бы он Хозяином, если бы допускал хоть чуть-чуть легкомыслия.

Он смотрел на Звягина, прихлебывая чай, молчание затягивалось – Хозяин не здоровался, Таня и посыльный стояли чуть позади Александра Евгеньевича, не двигаясь, ожидая команды или приглашения. Наконец толстячок, кажется, удовлетворил свое любопытство и закончил внешний осмотр Звягина. Он поставил чашку на стол, посмотрел в окно и сказал, ни к кому не обращаясь:

– Оставьте нас одних.

Звягин услышал, как за его спиной двое – конвоиров? провожатых? – вышли с веранды и прикрыли за собой дверь.

– Располагайтесь, Александр Евгеньевич, разговор у нас будет долгий, минут на пятнадцать. – Толстячок быстро метнул на Звягина остренький, колючий взгляд, именно метнул – вылетели из его глаз два коротких лучика-дротика и, впившись в Звягина, кольнули его, а глаза толстячка снова притухли, стали обычными полуприкрытыми усталыми глазами пожилого мудрого человека, Звягин сел на маленький диванчик рядом с креслом, в котором развалился толстячок.

– Искали меня, Александр Евгеньевич?

– Не знаю. Я хотел встретиться с человеком, которого в народе зовут Бам.

– Хм, Бам. А зачем он вам?

– Предложение есть.

– Предложение или просьба? К таким людям обычно с просьбой обращаются.

– Предложение.

Толстячок помолчал. Потом снова поднял взгляд на Звягина.

– Меня зовут Яков Михайлович. Приятно познакомиться.

– Меня вы, судя по всему, знаете…

– Конечно. И я даже знаю в общих чертах, что у вас за предложение ко мне.

– Откуда вы… – начал Звягин, но осекся. Если уж и Таня у них работает, то почему бы Якову Михайловичу не быть в курсе его дел. – Ну, и что вы думаете по поводу того, что я хотел вам предложить?

– Вы же умный человек, Александр Евгеньевич. Если бы меня это не интересовало, вы бы здесь не сидели.

Звягин слушал Якова Михайловича. По всему теперь он должен высказать свои пожелания. Так и вышло. После очередной короткой паузы толстячок снова заговорил:

– Понимаете ли, в чем проблема. Виталий был мне должен. И то, что вы можете предложить, было мне положено в качестве погашения долга. Вы с ним были в одной команде. Были, – подчеркнул он. – Да.

Так вот. Вы явно склоняете меня к непредвиденным расходам. У меня есть альтернативный вариант, и думаю, он вас должен удовлетворить.

– И какой же?

– Вы будете работать на меня. Условия хорошие, в накладе не останетесь. Виталий, по крайней мере, при всей его жадности, был доволен. Что вы удивляетесь? Да, Виталий на меня работал, он вам разве не говорил? Нет? Молодец, хоть в чем-то честным оказался. А что касается Танечки – она тоже не в курсе была, что Виталий со мной в теплых отношениях. А он соответственно про нее ничего не знал, так же как и вы. Представляете, как мне крутиться приходится? И так во всем.

– Разделяй и властвуй?

– Да какое там «властвуй», это все иллюзии. В этой стране кто властвует, скажите, пожалуйста, образованный вы человек? Кто?

– Думаю, что вы.

– Никто в нашей стране не властвует, ни-кто. Ладно, оставим философию с социологией, нужно нам ехать с вами в лес, покажете, где что лежит, прикинем, то-се… Завтра поедем.

– Транспорт нужен, люди. – Звягин понимал, что предложение Бама не подлежит обсуждению – либо он его принимает, либо его убирают. Работать на этого партийного деятеля он, конечно, не собирался, планы у него были совершенно иные, но пока нужно было соглашаться. Потом он исчезнет, и не найдет его никакой Бам, никакой КГБ.

– Да, если вы, Александр Евгеньевич, думаете потом свалить по-тихому, то напрасно. Лучше сразу выбросьте из головы эту дурь. От нас не убежишь. Вот вы все говорите – Бам, Бам. От Бама-то убежать можно было бы, если бы он существовал, этот самый Бам. А ведь его в природе-то и нет вовсе. Это некий собирательный образ, наша шуточка, мистификация. Поэтому я и сказал вам, что в нашей стране конкретно никто не властвует, есть некое количество людей, которое то увеличивается, то уменьшается, большая часть из них и не знает всех своих подельников, деньги делятся анонимно, через третьих, десятых, двадцатых лиц, найти их, вернее, нас, вычислить и поймать за руку практически невозможно и спрятаться от нас невозможно, поскольку мы везде. Если не в любом, то в большинстве, скажем, ЖЭКов, отделов кадров, паспортных столов – повсюду сидят наши маленькие Бамы. И вся эта борьба коммунистов с демократами – просто ширма, верхний срез реальности, на самом-то деле мы не боремся за победу, поскольку мы уже победили и сейчас лишь укрепляем свои позиции. Что там про сталинские времена говорят, мол, каждый третий – стукач! Сейчас к тому идет, что каждый первый будет так называемым стукачом, а попросту говоря, нашим работником. Причем сам даже не будет об этом подозревать. Это просто будет образ жизни, неафишированный, для всех одинаковый. Вот так-то. А вы вдруг решите сбежать. Да куда бежать, скажите на милость? Некуда! Вот Виталий решил убежать. Ну, скатертью дорога! Как он, интересно, думает спрятаться? Я, например, знаю, что сейчас он на своей машине едет в сторону Москвы. Так вот оставайтесь с нами, Александр Евгеньевич, у нас и с дружком своим бывшим посчитаетесь за обиду страшную. Сами-то ведь вы его не разыщете. Хоть и связи у вас, но он тоже не лыком шит, согласитесь? Ну ладно, будем считать, что мы договорились. Верно? – Звягин молча кивнул головой. Посмотрим, посмотрим, как дело пойдет. – Ну вот и хорошо. А теперь вас с товарищем капитаном, – он сделал паузу, – с товарищем капитаном вас отвезут домой, отдыхайте, вы ведь устали за ночь, так ведь? Вот-вот, приходите в норму, а завтра посмотрим, что у вас и у Виталия за подарочек для меня был приготовлен. Я вас больше не задерживаю. – Тон Якова Михайловича на последней фразе изменился, стал протокольно сухим, канцелярским.

В коридоре его ждала Таня.

– Это ты товарищ капитан? – спросил Звягин, не глядя на нее.

– Я.

– Очень приятно. Ну, нам велено домой ехать.

– Сашенька, не будь ты таким, ничего не случилось. Вернее, случилось, и я рада, что мы теперь совсем вместе. Мне так трудно было все эти годы…

Провожатого на этот раз в машине не было. Бессловесный, безликий, неопределенного возраста шофер домчал их до самого дома. За пятьдесят минут езды ни Звягин, ни Таня не произнесли ни слова.

X

В первой половине дня на Дворцовой площади было спокойно. Как обычно, группки туристов обходили стороной нескольких фотографов-кооператоров, переминающихся под белыми широкими зонтиками с ноги на ногу. Те щелкали затворами и заставляли улыбаться смущающиеся парочки, прибывшие с культурной программой из провинции в последние дни лета и желавшие оставить память о посещении колыбели трех революций. Спокойным, уверенным шагом пересекали площадь иностранцы, по лицам которых было видно, что они здесь далеко не в первый раз и их уже не удивишь матрешками и деревянными Горбачевым, Сталинами и Ленинами, которые словно в почетном карауле стояли строем на столиках продавцов. Ближе к зданию Генерального штаба торчали из асфальта несколько столбов с баскетбольными корзинами, и петербургские отроки с азартом предавались любимому развлечению чернокожего населения Нью-Йорка и других крупных американских городов – стритболу. Шлепая тяжелым мячом по асфальту площади, они, казалось, были полностью поглощены игрой и не обращали на прохожих никакого внимания, но была в их движениях некая рисовка. Милиционеры лениво прогуливались парочками, посматривали по сторонам, работы для них не было – тишь да гладь была на Дворцовой.

Бахнула пушка на Петропавловке. Юные баскетболисты, утомившись, расселись на асфальте с бутылками пепси. Фотографы уже подсчитали утреннюю выручку – несмотря на кажущееся отсутствие ажиотажа вокруг их импровизированных ателье, доход эта работа продолжала приносить немалый.

Неожиданно внимание милиционера было привлечено небольшими группками людей, как-то незаметно появившихся на площади. Люди подходили с разных сторон по одному, по двое, ничем не выделяясь из обычной массы гуляющих, но возле Александрийского столба встречались друг с другом, останавливались, в руках у них появлялись пачки газет с жирными черными заголовками, слышались возбужденные голоса. Их становилось все больше и больше, скоро вокруг постамента гудела уже довольно большая толпа, в которой преобладал, несмотря на жару, черный цвет одежды и неподходящая к сезону тяжесть громоздких пиджаков и фланелевых рубашек – широких, толстых, ликвидирующих своим покроем все признаки половой принадлежности носящего их. Там и сям неожиданно проявлялись зеленые пятна камуфляжных костюмов и наконец взлетело над толпой первое красное знамя.

Милиционеры издали посматривали на толпящихся у колонны угрюмых людей и ничего не предпринимали – не было никаких указаний сверху о грядущем несанкционированном (или санкционированном?) митинге, причем о несанкционированных становилось обычно известно и раньше, и подробней, и указания на их счет бывали всегда конкретней и ясней. Некоторые из них разгонялись, еще не успев начаться, другие же, как в свое время митинг «Памяти», наоборот, охранялись от неожиданных выпадов со стороны космополитически настроенного большинства.

Толпа продолжала прибывать, над головами собравшихся маячило уже несколько флагов – красных и черных. Качались транспаранты с белыми буквами на черном фоне, складывающимися в слова «Долой», «Прекратить» и «Позор», зазвенел глухо железный мегафонный голос. Со стороны Миллионной выехали на площадь и замерли, не открывая дверей, два автобуса с видневшимися за незанавешенными, как обычно, окнами крепкими фигурами омоновцев в полной боевой экипировке.

Роберт стоял прямо напротив Сергея Степановича, держащего в руках мегафон и вещающего в толпу. Речи эти Роберт за короткое время общения с ним уже успел выучить наизусть. Впрочем, с большинством положений, излагаемых новым своим начальником, он был совершенно согласен. Убивать надо всю эту сволочь, вешать бандитов и банкиров и делить их имущество между обездоленными честными гражданами.

– Товарищи! Вчера погибли наши братья! Погибли, защищая честь и достоинство советского человека, пали в бою с бандитами, которые даже накануне выборов не стараются хотя бы замаскировать свою деятельность, разрушающую Отечество. Они совсем обнаглели, они стреляют в нас среди бела дня в центре города и спокойно уходят. И власти допускают этот беспредел, власти с ними заодно, им выгодно такое положение вещей. Россия находится на краю гибели, и только мы можем спасти ее. Пришло время решительных мер, смелых действий, пришла пора забыть о своем личном благополучии, пожертвовать им во имя блага всего нашего народа. Это не пустые слова. Тот, кто сейчас сделает свой выбор, встанет на борьбу за правое дело, сможет потом без угрызений совести смотреть в глаза своим детям, жить с гордо поднятой головой, тот поможет сделать нашу державу такой, какой она была прежде, во все века, – грозной и могущественной. Государством людей труда, где народ будет снова жить счастливо и богато!

– Пойдемте, Роберт, нам пора ехать, – тронул его за локоть подошедший незаметно Филипп. – Все готово.

Они пробрались сквозь толпу к омоновским автобусам и влезли в раскрытую переднюю дверцу одного из них. В автобусе не было свободных мест, Роберт узнал двоих-троих молодых парней из тех, кто участвовал в операции на Миллионной, остальные были незнакомы, в военно-патриотическом центре он их не встречал. Похоже, это были настоящие омоновцы.

– Значит, так, – сказал один из них, по-видимому, командир, хотя никаких значков различия на его форме не было, – вы, – махнул он рукой на Роберта, Филиппа и их парней, – сидите в автобусе. Один, ну, к примеру, ты, – он выбрал одного из патриотов покрепче, – пойдешь с нами. В драку не ввязываться, мы сами разберемся. Просто покажете тех, кого узнаете. Все поняли?

– Поняли, – ответил Филипп.

– Вот так. Ваши политические игры нас не интересуют. Наше дело – бандитов поймать. И агитацию тут мне не разводить!

Филипп опустил глаза.

Автобусы остановились неподалеку от Сенной площади – на канале Грибоедова за магазином «Океан».

– Пошли! – приказал командир, и омоновцы мягко и быстро словно вылились из салона на улицу. Боец Медведева, выбранный командиром, замешкался, уронил на пол свою дубинку и выскочил последним. Роберт слышал, как командир зло произнес: – Быстрей, патриот, штаны не потеряй…

– Пойдем покурим, – предложил Филипп.

Они встали возле автобуса, закурили.

– Эти воины еще пока не осознали, на чьей стороне им нужно воевать, просто приказ им спустили сверху, они и работают. Ну, ничего. Мы им объясним, что к чему. Потом. Это же только начало…

– Смотри, – шепотом перебил его Роберт, – ни черта себе, они ничего не боятся!

На углу Садовой и Сенной площади стоял знакомый «мерседес» с открытой дверцей.

– Вот эта машина, на которой они удрали.

– Ты не путаешь? – тихо спросил Андрей. – Таких «мерсов» сейчас по городу немеряно ездит.

– Нет, номер другой, а машина та же – заднее стекло с трещиной. Не могли сменить, что ли?

– Да им просто по фигу такие мелочи. – Филипп медленно пошел в сторону машины. Пройдя мимо открытой дверцы, он отчетливо ощутил крепкий, сладкий запах анаши, прущий из салона. Он не видел, кто сидел в «мерседесе», не поворачивал голову к автомобилю, боясь привлечь к себе внимание. Вернувшись к стоящему на углу Роберту, он сказал: – В любом случае их можно брать. Наркота имеется, этого уже достаточно для задержания.

Неподалеку омоновцы, распределившись, выходили в торгующие разной снедью ларьки и спустя минуту в окошечках появлялись картонные таблички с надписями «Закрыто», «Перерыв», «Не стучать». Несколько бойцов, в том числе и командир, стояли на улице, рассредоточившись вдоль торговых рядов и контролируя пространство вокруг. Роберт, продолжавший наблюдать за «мерседесом», хотел было сказать Филиппу, что надо что-то делать, звать омоновцев, но увидел, как из «Океана» вышел главарь – тот самый, низенького роста бандит, пожилой, в кепочке, который руководил налетом на Миллионной и который под прикрытием этого самого «мерса» удрал с поля битвы. Мужичок в кепочке лениво шел к машине, всего один раз взглянув в сторону ларьков и, как показалось со стороны, никак не отреагировав на вооруженных омоновцев. И тут Роберт совершил ошибку.

Он непроизвольно рванулся к главарю, даже не сделал шага, а просто дернулся вперед, но коротышка, непонятно как, заметил это движение. Он шел так же не спеша, но в руке его быстро – так что Роберт даже не понял откуда – появился пистолет, не просто появился, а уже смотрел черной дырой ствола ему в лицо, потом дернулся вверх, и Роберт услышал противный, гасящий сознание визг рядом с правым ухом. Перед глазами все поплыло, но он усилием воли и сгустком ненависти, плотно сидевшим в груди, единственным, что он продолжал чувствовать в своем замеревшем от ужаса теле, удержался на ногах и не потерял сознание. Коротышка главарь вдруг как-то волнообразно изогнулся, потом еще раз, выронил пистолет и грохнулся на землю лицом вниз. «Мерседес» тихо зарычал двигателем, дверца его захлопнулась, и он рванул ходом прямо на Роберта. Но проехав метра три, снова остановился, и тут Роберт посмотрел туда, где раньше находился Филипп. Молодого наставника рядом не было, и Роберт удивился – куда же он подевался, сбежал, что ли? Нет, не сбежал. После того как пуля коротышки просвистела возле головы Роберта, стрелял из пистолета Филипп, встав на одно колено, с двух рук прицельно всаживая пули в заднее стекло «мерседеса».

Подлетевший омоновец оттолкнул плечом Роберта так, что он покатился на асфальт, и ударом ноги выбил пистолет из рук Филиппа. Другой навалился на него сверху, заламывая ему руки за спину. «Тише, парни, – говорил спокойно Филипп, уже лежа на асфальте, – в кармане посмотрите удостоверение. Командира позовите…»

– Сейчас я тебе позову, сука, – ругнулся первый, а второй, засунув руку во внутренний карман пиджака Филиппа, вытащил оттуда красную книжечку, открыл ее, посмотрел и сказал без интонаций раскаяния, спокойно, по-деловому:

– Извините, товарищ майор. Кто же знал? Вы не представились…

– Ничего, ребята, ничего. Помогите подняться, помяли вы меня, черти…

Обратно ехали в другом автобусе, где, кроме них, сидели трое медведевских бойцов, надобность в которых у омоновцев уже отпала – они опознали двоих, сидевших в «мерседесе». В ларьках же никого подозрительного и ничего противозаконного обнаружено не было – похватали нескольких лиц так называемой «кавказской национальности» и отвезли для выяснения их личностей в участок. Филипп, Роберт и ребята должны были вернуться на Дворцовую, где еще продолжался митинг, распланированный устроителями до самого вечера. Роберт посматривал на Филиппа, испытывая сильнейшее желание заговорить, но не знал, с чего начать, и ерзал на сиденье. Филипп же молчал, смотрел в окно и казался совершенно равнодушным. Не скажешь, что он двадцать минут назад палил с колена из револьвера. Роберт успел заметить, что это был именно револьвер, причем не русского производства – толстый, с коротким стволом, таких Роберт еще не видел. И ведь не просто палил, а укокошил бандита.

Его охватывал какой-то давно забытый восторг. Такой, который в незапамятные времена он испытывал после двух стаканов хорошей водки на трибуне стадиона, видя, как в ворота киевского – «Динамо», которое он почему-то не уважал, влетает трудный, но уверенным ударом посланный мяч. Он в общем порыве вскакивал, взлетал, возносился над скамейкой, над трибуной, над стадионом и городом, орал «Го-о-ол!!!», и больше ничего в такие моменты для него не существовало. Это был высокий экстаз, секунды настоящего счастья.

Он ощущал себя полностью защищенным. Увидев удостоверение Филиппа, Роберт окончательно поверил в то, что сила на стороне Медведева, на их стороне сила и правда. Как он с этими бандитами – раз, и готово! Вот так и надо. И никто вокруг словечка не сказал. Он чувствовал уверенность в себе, его распирала сила, требовавшая выхода. Наконец началось то, о чем он мечтал холодными ночами в подворотнях, собирая пустые бутылки и клянча деньги у весело ржущих, хорошо одетых молодцов. Они их сейчас быстро прищучат, всем достанется, никто не уйдет, расчет получат за все. И за то, что квартиры его лишили, и за патлы свои, и за джинсы, и за голые жопы баб по телевизору, за распущенность свою, за «мерседесы» ворованные, за кабаки, где набивают брюхо в то время, когда простой народ голодает, за все! Мордой в говно, в Сибирь, в Воркуту гадов, лес валить до конца их поганых дней, расстреливать на улице так же, как Андрей сегодня, – без всякого суда, без волокиты, сразу пулю в лоб, и никаких разбирательств. Чем больше, тем лучше.

– Филипп, а я и не знал, что ты… что вы…

– Да? Странно. Я бы сразу догадался. – Филипп улыбнулся. – А ты как думал? Что, просто так все – и клуб, и занятия, и демонстрация? Мы вместе! Патриоты всей страны едины. Понял?

Митинг на Дворцовой действительно еще продолжался, никто не собирался его разгонять, мегафон скрипел уже не медведевским голосом – по очереди выливали из него на головы слушающих свое наболевшее мужчины и женщины, лишившиеся при нынешней власти работы, жилья, денег, лишившиеся покоя и стабильного пособия, которое государство исправно выплачивало им долгие годы, требуя взамен лишь подчинения, безоговорочного и полного.

– Ну, нам здесь делать нечего, – сказал Филипп. – Подожди минутку, я пару слов скажу кому надо и двинемся домой. Мы заслужили сегодня хороший отдых. – И Филипп исчез в толпе.

Роберт стоял, не понимая, почему все эти люди, собравшиеся на площади, тратят время на пустые разговоры, почему они не идут прямо сейчас крушить эту сволочную мэрию? Ведь можно же, можно, он сам в этом сегодня убедился!

– Уроды, – услышал он вдруг за спиной чей-то голос.

Кто это? Кто посмел?! Роберт быстро обернулся и увидел парочку, проходившую мимо, рядом с самой кромкой толпы, где стоял Роберт, бросившую ругательство просто так, походя, не затруднившись даже остановиться и послушать, о чем говорят ораторы. Словно плюнули они мимоходом Роберту в лицо и тут же забыли о нем, как о мусоре, валяющемся на асфальте, не воспринимая все происходящее всерьез. Вдруг он узнал их, вернее, его – патлатого низенького подонка. Это же тот самый гаденыш, который с другом-жиденком пил ночью на Пушкинской, всем своим видом показывая, как он Роберта, бедного, голодного, трясущегося от перманентного похмелья, презирает. Сученок, и здесь он ведет себя так же. На красное знамя ему плевать, на Роберта плевать, на этих женщин несчастных в толпе плевать, на Родину, на Россию, на все плевать!

Рядом с патлатым мерзавцем на этот раз шла какая-то откровенная блядь – тонкие ноги, голые до самой задницы, еле прикрытой кожаными шортами-трусами, грудь свободно и нагло болтается под широченной майкой, вся почти черная от загара – видно, целыми днями на пляже, сука, валяется, на работу уж точно не ходит. И эта сволочь патлатая – идет не спеша, вольготно, хозяином себя на площади чувствует. А сейчас не он здесь хозяин, сегодня на Дворцовой честные люди собрались, и не место здесь такой падали!

Роберт рванулся к уходящей парочке, волна ненависти буквально хлестнула его по глазам. Он схватил волосатика за плечо, резко развернул лицом к себе и, когда тот, от неожиданности покачнувшись и еще не обретя равновесия, посмотрел Роберту в глаза – противно, прищурившись, нагло, – Роберт, широко размахнувшись, как в былые времена, изо всей силы квадратным своим кулаком саданул мерзавца в переносицу. Не успевший обрести при резком повороте точку опоры патлатый от удара грохнулся спиной на асфальт, и Роберт с удовлетворением услышал, как звонко щелкнул о мостовую его затылок.