Текст книги "Гоблины в России (СИ)"

Автор книги: Алексей Молокин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц)

– Слегка! – заржал Безяйчик. – Уж на что крысячья порода живуча, а этот лапки-то напрочь отбросил, после твоего "слегка".

– Так что, он и вправду крыса? – изумился Иван-солдат. – А я думал просто так, выродок рода человеческого.

– А ты на сиденье погляди. – Мальчиш откинул вверх дверце спортивного купе ярко-желтого цвета и ткнул пальцем в нежно-кремовое кожаное кресло. Во, видал?

– А зачем здесь дырка? – простодушно спросил солдат.

– Как зачем? Для хвоста! – Безяйчик гордо посмотрел на Ивана. – Эх ты, служба!

– Ну, тогда... – начал, было, солдат, и опять задумался.

Пришел брат-солдат со стрелки в родимый гараж, так и так, говорит. И не хочется, а придется с Мальшишем да Безяйчиком сотрудничать, конечно, неохота, но все не с крысами, а с людьми.

Пожал плечами Данька и ничего не сказал. Только плюнул.

Не прошло и часа, как приехал Безяйчик на желтом "Ломбардини". Выпростался из тесного салона, поздоровался – все путем – и пошел с Данилой в закуток, который офисом служил. О делах тереть.

Через полчаса Даниил с Безяйчиком вышли из закутка – рожи у обоих слегка красноватые – не то поссорились, не то выпили, а может, и то и другое. Но, видно, договорились, потому что Данька махнул рукой в сторону желтой красавицы и скомандовал:

– Заезжай!

И сверкающее европейское чудо, урча мощным мотором и недовольно скрипя низкопрофильными шинами по российскому гравию, скрылось в раззявленной ржавой пасти мастерской.

– Ты это... – дырку в сиденье не забудь заделать, – на прощание сказал Безяйчик. – А то дует. И, повернувшись к Ивану, добавил:

– А ты зайди завтра. Дело есть. – И пошел себе, напевая потихоньку народную песню:

"Мы идем по Уругваю,

Ночь – хоть выколи глаза,

Слышны крики попугаев,

И мартышек голоса..."

– Дырку в первую очередь, – серьезно кивнул Даниил. Ему тоже когда-то нравилась эта песня, наверное потому, что выросли они все в одном городе, а значит, в детстве распевали одни и те же песни, сами придумывая к ним неприличные слова.... А это, знаете ли, сближает. Все мы вышли из одного и того же Уругвая!

Собрались вечером братья в гараже, стали думу думать. И так и эдак нехорошо получается. Хотя, с другой стороны, живут же те же Мальчиш с Безяйчиком, и на законы поплевывают. А может, ну их, эти законы? Тут Васька-гусляр и говорит:

– Знаете что, братья, по-моему, надо соглашаться. По крайней мере, никто не требует Василисой становиться, да и на крыс Мальчиш с Безяйчиком не похожи. Нормальные мужики. Безяйчика я еще со школы знаю, вместе к Светке Рыжей ходили. По очереди.

– Да чего там, уже, считай, согласились, – вздохнул Даниил и пошел вглубь гаража над "Ломбардини" кумекать. А Иван, тот вообще ничего не сказал, закурил, было, да сразу бросил сигарету. Электроопохмел действовал.

На следующий день Иван пришел в уже знакомую нам керосиновую лавку.

Там его уже, видно, своим считали, потому что даже не спросили, кто такой, да к кому пришел. Сразу пропустили.

– Ну, здорово, сказал Мальчиш. – Присаживайся. Потолковать надо.

Иван присел на шаткий конторский стул. В лавке по-прежнему пованивало керосином, так, что в носу свербело.

– В общем, так, – начал Мальчиш. – С деньгами, как я понимаю, у вас сейчас напряженка. Мы, конечно, клиентов подгоним, но пока вы раскрутитесь – время пройдет. А кушать, между прочим, каждый день хочется. У нас, кстати, тоже с бабками не очень. Чтоб ты не думал, что мы тут в зелени купаемся. Абдулла вон, тазы на реализацию заказал, да все не расплатится никак, ладно, Абдулла эльф свой в доску, хотя и черный. Да мы ему еще истукана задолжали. Перечислили денежки, свои, между прочим, все чин-чинарем, истукана нам изготовили как живого и в срок – только взглянешь – сразу руки-ноги опускаются, не говоря уже обо всем остальном. А эти крысы столичные взяли его и заарестовали. А орки, между прочим, нам платят по факту поставки, так что, пока не получат своего истукана – ни цента!

– А что за истукан такой? – заинтересовался солдат.

– А... Медный Гоблин, понимаешь, – нам через Абдуллу его один оркский пахан заказал для ритуала какого-то. То есть, не нам, конечно, но без нас не обошлось. – Мальчиш довольно ухмыльнулся. – Помнишь, Безяйчик, как мы этого.... Ркацители уговаривали?

– Помню, как же! – Безяйчик тоже ухмыльнулся. – Только его не больно-то и уговаривать пришлось, чуть зеленью запахло, он сразу вдохновился. Тоже, путёвый мужик, правильный. Кто же знал, что крысы нам всю малину обгадят!

– Ну, ничего, мы им устроим день Сурка, – Мальчиш подмигнул Ивану. – Тем более что теперь и армия за нас! Так что, учитывая сложившуюся ситуевину, имеется предложение. Давай-ка, сгоняем в столицу, крыс потрясем, истукана выручим, а, кроме того, крысиное племя проредим – доброе дело сделаем. И если повезет – не одно.

– Так это же, того, бандитизм! – возмутился брат-солдат. – Я лично мародеров в армии... под трибунал отдавал, а ты мне такое предлагаешь!

– Какой же это бандитизм? – в свою очередь удивился Мальчиш. – Если людей грабить, то да, есть немного, присутствует бандитизм, не спорю, а если крыс? Или ты из общества защиты животных такой добрый? В "зеленые" что ли вступил? Что-то непохоже!

– А точно крысы виноваты? – брат-солдат опять задумался. Задумывался в последнее время он часто, только вот придумать ничего путного не мог.

– С людьми всегда договориться можно, – засмеялся Мальчиш. – По понятиям. А вот крысы совсем обнаглели, давить их надо!

– Тогда это...как её, ксенофобия, – не сдавался простодушный Иван-солдат.

– Я три года в университете имени Патрица Лумумбы отучился, и никакой ксенофобии за собой не замечал, – Мальчиш раскурил толстую пахучую сигару. – А уж там, кого только не было. И черные, и белые, и зеленые, и эльфы, и гоблины всякие... Эльфийки, кстати, очень даже ничего, только вот, не дают нашим. Вот у кого ксенофобия! Но это так, к слову. А вот крыс не было. Не было, понимаешь, крыс. Из чего следует, что крысы – это не люди, не животные и даже вообще не эти....

– Говноноиды, – подсказал Безяйчик.

– Ага, гуманоиды, – подтвердил Мальчиш.

– А кто же они тогда? – спросил Иван. Упоминание о трех годах обучения в университете имени Патрица Лумумбы заставило его как-то по-новому посмотреть на Мальчиша. Ишь ты, бандит, а образованный!

– Крысы! – отрезал образованный Мальчиш. – А у твоего братана, кстати, на их розовые задницы приборчик имеется. Не забудь с собой прихватить, пригодится. Хана нам без Медного Гоблина, Абдулла предъяву сделает – не отмоемся!

На том и расстались.

А брат Даниил между тем обдумывал, что бы ему с «Ломбардини» такое сотворить, чтобы в родной конюшне тачку не узнали. Ну, с номерами и прочим – это просто, особенно, если применить темпоральный электролиз. То есть, вернуть атомы в тех местах, где на двигателе и кузове номера выбиты на прежние места. Тогда никаких следов от номеров не останется. А вот внешний облик, это, конечно, проблема. Уж больно спортивная тачка выделяется среди остальных автомобилей. Хотя, ей, конечно, и положено выделяться...

Есть такая занятная штука – топология называется. Согласно этой самой топологии, что бублик, что шар – одно и то же, только введи преобразование – получится из шара бублик или наоборот. Впрочем, об этом каждая кухарка знает. Было бы тесто, а пирог любой слепить можно. И вкус у того пирога будет тот же самый, только видимость другая. Так что, если применить эту самую топологию к преобразованию спортивной тачки в занюханный "Жигуль" – то требуемый результат будет достигнут. Жалко, конечно экстерьера, но существует ведь и обратное преобразование.

Между прочим, топологические преобразования сложных технических систем до недавнего времени широко применялись в нашей стране. Вот кому-то кажется, что это обыкновенные телеграфные столбы вдоль дороги стоят, ан – нет. На самом деле это топологически преобразованные ракеты класса "Земля-воздух" или вообще "Армагеддон-2", так что, агрессор, думай, прежде чем что-нибудь предпринять!

Тут Данька подумал, что и водитель с пассажирами, которые в эту машины сядут, возможно тоже топологически преобразуются, но решил оставить эту проблемы на потом и принялся звонить другу-приятелю Савкину, чтобы вместе сварганить подходящую установку.

Тут как раз и пришел брат-Иван. Пришел и говорит:

– Братка, у тебя случаем действующий крысогон нигде не завалялся?

Брат Иван ткнул пальцем куда-то на полку, возьми, мол, и отвали, не мешай думать.

Иван-солдат отыскал крысогон и включил подзарядку, чтобы к завтрашнему дню все было готово.

А Даниил задумался. Он думал о машинах и прочей всяческой технике, с которой, так или иначе, имел дело.

Каждый человек мужского пола, за редким исключением, всю жизнь, так или иначе, связан с различными механизмами. Сначала это детские игрушечные машинки, которые, в конце концов, ломаются и куда-то теряются. Никто не задумывался – куда? Потом это велосипеды, много-много велосипедов. Человека сопровождает целый выводок этих забавных насекомоподобных машин, причем старые велосипеды долго не хотят уходить из человеческой жизни, покорно заселяя сараи и чуланы, когда становятся ненужными. И однажды, наконец, незаметно уходят. Уходят тогда, когда их уход уже не вызывает грусти и чувства потери. Деликатнейшие существа, эти велосипеды, надо сказать. Честное слово, людям есть чему у них поучиться! Самый первый, самый желанный велосипед – это маленький трехколесный уродец, с которым чадо знакомится на заре своей жизни, потом человек становится старше, и велосипед подрастает вместе с ним. А иногда и в конце жизни человека ожидает трехколесная инвалидная коляска – тоже ведь, велосипед. Правда?

А куда уходят души детских машинок, трехколесных велосипедов, старых мотоциклов и мопедов? Куда вообще уходят души человеческих машин? Может быть, в некий механический рай, в котором правит Великий Небесный Механик, всеблагой справедливый и всемогущий? Похожий на пожилого работягу с в перепачканных солидолом штанах, иногда нетрезвый, но всегда понимающий. Но тогда следует предположить наличие у машин души, что уже само по себе отдает ересью! Хотя, создавая машины, люди вкладывают в них частички своих душ, используя машины, они волей-неволей, оставляют в них немного себя, так что какая-то, пусть мозаичная душа у машин все-таки имеется. Так что, пусть, хоть на краешке нашего воображения, существует этот самый машинный рай, хотя бы для того, чтобы нам не было стыдно перед нашими машинами.

Даниил вспомнил, что этой ночью ему приснился дом его детства, сталинская трехэтажка, у подъезда которого стоял совершенно замечательный спортивный велосипед "Спутник" – о таком он мечтал, когда учился в школе. Только приснившийся велосипед был ослепительно белым, и это было так неожиданно и здорово, что мастер сначала немного испугался, а потом задохнулся от счастья.

Закурил, погрустил еще немного, и принялся за работу, мысленно попросив прощения у красавицы "Ламбордини". Да будет милостив к нему Небесный Механик!

Глава 9

«Дерзай, дерзай, да не слишком дерзай!»

Братья Гримм. Сказки.

Если бы вы знали, какие дела вершатся за обшарпанными дверями московских коммуналок, вы, честное слово, с большим почтением отнеслись бы к этому городу. Но вы не знаете, вы в лучшем случае догадываетесь, и, слава богу...

Растюпинскские приехали в первопрестольную на старой-престарой "Копейке", посмотреть не на что. Конечно, если бы какому-нибудь продвинутому инспектору приспичило бы проверить ходовые качества этой самой "Копейки", он бы весьма и весьма удивился. Старенький "Жигуленок" запросто разгонялся до сотни за неполных четыре секунды и, при желании, мог развивать скорость около трехсот километров в час. А как же могло быть иначе, если Даниил с помощью хитроумной топологии сотворил его из той самой "Ламбордини"? И пускай машина приобрела истинно копеечный вид, душа у нее осталась прежней, пятисотсильной душой породистого гоночного автомобиля. И как же страдала эта душа!

Безяйчик, сидевший за рулем, то и дело ругался черными словами – тачка ни в какую не хотела плестись по шоссе с приличной для старого "Жигуля" скоростью, все время норовила вырваться из унылого общего потока автомобилей и, когда ее осаживали, обиженно рыкала мотором. Но Мальчиш сказал:

– Нечего выпендриваться, все должно выглядеть естественно и натурально.

Но и нахлебались, конечно, с этой естественностью! Еле доплелись. Хорошо дорожный патруль нигде не остановил, потому что с "копеечников", как известно, взять нечего.

Поставили тачку на стоянку у Измайловского оптового рынка, и для начала решили осмотреться. Тем более что и ночлег рядом имелся. Неподалеку проживала Танька-шаманка, а у нее в былые времена, когда она еще в Растюпинске обреталась, кто только в котятах не ходил. А уж Безяйчик-то и вовсе от Татьяны ума набрался, книжки читать стал и даже стишки пописывал. Типа:

"Тебя увидев, у подумал «ё-моё»,

Но ты была, увы, совсем чужое "ё"!

И прочее такое. Лирику, в общем...

Мальчиш в Растюпинске, тоже к Татьяне захаживал, как вернется с зоны, немного придет в себя, так и зайдет. Любил он о всяких высоких материях порассуждать, о происхождении вселенной там, или о способах варки чифиря. Меж собой они Таньку называли "Инессой", только вслух боялись. Шибко сердилась шаманка за это погоняло. Могла и ушибить.

В общем, заваливается Растюпинскская братва к Таньке-Инессе в коммуналку, шамовку в холодильник, пузыри – на стол, знают, что у шаманки, как правило, пожрать-выпить нечего, сама невесть каким духом питается. Только ясно, что не святым. Вон как лицо-то обтянуло.

Сдала, сдала шаманка, а ведь совсем недавно казалось, все ей нипочем.

Надо сказать, владела шаманка древним и почти забытым в России гаданием на мурашках. И силой тоже владела, только силу эту в основном на себя тратила, потому и не старилась. Надо же, четыре раза замуж выходила, и два из четырех – за сотрудников силовых структур. Кагебешники, по идее, должны были бы от Татьяны как черт от ладана шарахаться, а они наоборот, наперебой руку, сердце, да московскую прописку предлагают! Скажете, не шаманство? Шаманство и есть!

Сели они за стол, как полагается, пригубила шаманка зеленого вина, да посетовала, что черного нет. Рюмка черного вина ее живо бы в прежнюю норму привела. Да только где оно теперь в России черное вино? Белое, и то из привозного спирта делать стали, вот и нет в нынешнем вине никакой силы, одна дурь. А черное и раньше, разве что верлиоки умели гнать, на черном грехе оно настояно, в черном чане сброжено, и на черный день приготовлено. Но это так, к слову.

– Ну, Татьяна, ты чего-то не помолодела, – деликатно говорит Безяйчик. – Раньше все молодела, да молодела, любо-дорого было посмотреть на тебя, а сейчас вот сдала. Или чего случилось?

– А... – неопределенно протянула шаманка, по-старушечьи кутаясь в платок. – Ты лучше молодого человека мне представь. Чую я, неспроста он с вами, да еще сам-третий.

– Да это новый наш кореш, Иван-солдат, знакомься, Татьяна. – Говорит Мальчиш. – У нас с ним, понимаешь ли, общие интересы в первопрестольной. Ты его не стесняйся, он свой в доску!

– Вижу, что свой, да не только свой, – отвечает шаманка, и на Ивана эдак так по-особому смотрит. – И сила в нем есть, только не вся, а третья часть.

– Хорошо, хоть не восьмушка, – засмеялся солдат.

– Ты, Танька, опять за свое, – смеется Безяйчик. – Только с охмурежем у тебя сейчас не очень-то получается. Или случилось что? Ба, да ты вроде как и впрямь постарела?

– А ты только заметил? – сказала шаманка.

И тут все сразу увидели, что разговаривают со старухой. То-то она шамкает, зубов ведь почти и не осталось.

– Кто это тебя так? – спросил Мальчиш. – Ты скажи, а мы уж предъяву сделаем по полной программе!

– Беда у меня, – говорит шаманка. И лицо у нее сделалось, как далекая северная луна сквозь черные пихтовые ветви, или, как проигранный до прозрачности бубен, в который стукни – порвется. – Не стало удачи в городе Москве, не стало ее и во всей России, вот и постарела я. Не из чего мне теперь пряжу тянуть. Раньше я у того чуток, у другого чуток – вот и набиралось старой шаманке на жизнь. А теперь глянешь на человека, а у него последняя нитка фарта, да и та вот-вот сгнила почти. Не забирать же! Вот и старею. А вы как сюда, чую, что по делу, да не разберу по какому. Вдаль плохо видеть стала.

– Ты, вот что, – опасливо обратился к ней Мальчиш, – погадала бы нам на фарт. У тебя мурашки-то еще остались?

– Покойны они, – вздохнула шаманка. – Пробудить, конечно, можно, да не знаю, что получится. Силу заемную надо, у меня своей нынче маловато.

– Ну, ты, Инесса, не переживай, – забеспокоился Безяйчик. – Если бабок надобно, так мы сейчас кое-кого тряхнем, и подбросим тебе на прожитье. К врачам сходишь, подлечишься, зубов себе прикупишь, глядишь, следующей весной опять на твоей свадьбе гулять будем.

И поежился, потому что за "Инессу" и схлопотать можно было. Только на этот раз шаманка не обратила на прозвище никакого внимания, видно и в самом деле стала плоха.

– Нету в деньгах той силы, которая мне надобна, – отмахнулась шаманка. – Ты наливай, давай. Да мне в чай маленько плесни, не пью я нынче крепкого.

– А ты вон у него силушки возьми, – сказал не то в шутку, не то всерьез Безяйчик. – Сама же сказала, что есть в нем сила. Пусть с тобой поделится, а ты за это нам погадаешь.

– Не могу, – сморщила и без того запавшие губы Татьяна. – У него сила прямая, как воинский луч, острая, будто холодное железо, и чистая, словно красная медь, не по нутру мне такая сила. Вот кабы эту силушку, да через могильную землю процедить, в ржу, да медную зелень обратить, вот тогда бы.... Да что это я, ведь есть у него то, что мне надобно, есть, вон в кармане лежит. Даже отсюда чую, только никак не разберу, что там у него.

– Давай, Сержант, доставай, что там у тебя в кармане, – серьезно сказал Безяйчик, – не жмоться.

– Я между прочим, капитаном в отставку вышел, – обиделся Иван.

– Это не важно. В нашем деле ты все равно больше чем на сержанта не тянешь, – ответил Мальчиш. – Значит, так и будешь покамест Сержантом. Присваиваю тебе такое погоняло.

Иван неохотно полез в карман и вытащил почерневшую серебряную пулю, размером с инжир. Такую же сплющенную и, по всему видать, старинную, потому, что ни в одно современное охотничье ружье не влезет. Калибры нынче не те.

– Вот,– говорит. – Берите, не жалко. Я ее у одного душмана в подсумке нашел. Сам не знаю, зачем с собой столько лет таскал, а смотри-ка – пригодилась! А то ни выбросить, ни продать.

Это же Несмертельная Пуля, – шаманка аж вскинулась. Глаза зеленым налились, в волосах молнии стреканули. – Да еще и неупокоенная! Ну-ка, давай сюда, покуда делов не наделал!

Иван молча протянул черную луковку шаманке.

Взяла шаманка несмертельную да неупокоенную пулю, с ладони на ладонь перебросила, будто уголек.

Жжется!

Бросила в стакан, водки добавила, отхлебнула глоточек – совсем чуть-чуть, и замерла, словно прислушивалась к чему-то. А в самой, как будто костер развели – в глазах уже не зелень, а алое что-то сквозь веки светится, морщины разгладились, желтое лицо порозовело. Потом вздохнула, и сказала:

– Страшная сила в Несмертельной Пуле, если, конечно, знать, как ее использовать. Вам это, слава создателю, не дано, а кому дано, тот не знает.

– Какая такая сила? – заинтересовался Иван-воин, он же Сержант. – Тем более, сама же сказала, что она несмертельная. По-моему, настоящая сила как раз в смертельных пулях заключается. Сколько раз видел, иная пуля свистнет – и ничего, только волосы холодом продернет, а иная прилетит без звука, шуркнет тихонько, словно кто кровью в снег сплюнул – и все – конец.

– Ошибаешься, солдат, – качает головой шаманка, – ох, как ошибаешься. Несмертельная пуля, эта та пуля, которая крови хлебнула, да жизнь до конца не выпила. И в землю не упала, не упокоилась, значит. Вот и ждет такая пуля своего часа. Сила в ней да ярость великая. Думаешь, почему раненые пулю, которая в них попала, с собой носят?

– Почему? – спросил Иван-солдат и машинально потрогал грудь. Там на стальной цепочке висела обыкновенная автоматная пуля калибра семь целых шестьдесят две сотых миллиметра. В госпитале подарили. После операции.

– А потому, что это смерть свою они на цепи держат. – Шаманка посмотрела на Ивана, и усмехнулась. – А пока смертынька на цепи – быть солдату живу. Одна смерть от другой защитит, если, конечно та, другая, проворней да сильней не окажется.

– А это чья смерть? – Мальчиш показал на черную луковку в стакане. Вокруг пули-луковки хороводились маленькие пузырьки, словно водка ни с того, ни с сего закипать начала.

– Не ваша, – засмеялась шаманка. – А чья – не скажу!

– Так, выходит, это ты от чьей-то смерти так на глазах и раскрасавилась? – возмутился Безяйчик. – Нет, ты правду скажи!

– А жизнь она всегда от смерти происходит, больше-то не от чего. И не зыркай на меня глазищами, не больно-то я пугливая! – сказала Татьяна, достала их карману закопченную трубку-носогрейку и затянулась вонючим болгарским табаком. И в каком только соцреализме она его купила? – Ну, чего знать желаете? Спрашивайте, пока я добрая, а то ведь я и передумать могу. Да и недосуг мне с вами тут...

Иван смотрел рот разинув то на Мальчиша с Безяйчиком, то на шаманку. Что-то вроде изменилось, а не понять что. Потом сообразил – теперь шаманка здесь главной стала, а Растюпинскские ребята перед ней словно съежились и мягкой шерстью обросли. Котята. Хотя и шипят.

А шаманка наоборот, залоснилась-закруглилась, волосы расправились, губы улыбаются, даже зубы, вроде, резаться стали. Да еще, какие острые. Нелюдские.

– Да какая же она старуха? – подумал Иван. – У Безяйчика, вон, похоже, в штанах тесно стало, вон, как заерзал.

– Ты, бабка, – сказал он вслух, – кончай людям мозги парить. – Думаешь я тебе эту хрень – тут он ткнул пальцем в стакан с несмертельной пулей – в подарок привез? Ошибаешься, желторожая, серебряшку еще заработать надо. Оклемалась маленько, и будет! Давай, делай что надо.

Взял стакан с водкой, поболтал, так что пуля о стенки зазвенела, да одним духом в себя и опрокинул. Крякнул, колбаской закусил, черное серебро пальцами из стакана вынул, обтер об рукав, да обратно в карман и сунул. Шаманка только рот открыла.

– Ай, силен, ты Иван-воин, – сказала шаманка, когда Мальчиш с Безяйчиком ее минералкой отпоили. – Надо же, и смерть-водка тебя не берет! Ну, коли, выпил – жди похмелья. А пулю себе оставь на память, нету в ней больше силы, я первую пробу сняла, а остальное ты допил и не поперхнулся.

– С похмельем я, как-нибудь справлюсь, у нас на этот случай прибор имеется, – усмехнулся солдат. – А ты обещала погадать, давай, гадай! Тоже мне, Инесса выискалась!

– Ну ладно, – сказала Татьяна, – погадаю!

Шаманка подошла к серванту, выдвинула ящик и достала оттуда большой плоский предмет, похожий на коробку от конфет, или на шахматы, только без шашечек. Поставила коробку на стол, сдвинув бутылки и тарелки с закуской, потом полезла куда-то в книжные полки и извлекла оттуда тонюсенькую свечку. Таким на рынке цена – пучок пятачок. Граждане теперь часто свечи покупают на случай отключения электричества. Так что, свечной заводик в наше время, стараниями энергетиков, дело очень даже прибыльное.

Между тем, ведьмачка взяла у Мальчиша финку с наборной рукояткой, положила свечку на столешницу и порезала ее на коротенькие желтые цилиндрики, с вершок всего длиной. Лунки в одной стороны концом финки проковыряла и белые фитильки выпростала наружу. Потом открыла коробку. Братва дружно сунулась посмотреть – что там? И так же дружно отпрянула. Аж головами стукнулись.

В коробке было что-то вроде лилипутского кладбища. Аккуратные могилки с квадратными камешками-памятниками располагались ровными рядами, словно конфетные ячейки с поставленными на попа шоколадными батончиками. Только на могилках имелись маленькие, аккуратные холмики, покрытые зеленой плесенью. Кое-где виднелись малюсенькие растрепанные веночки с совсем уж микроскопическими надписями на них.

Шаманка установила свечечки на могилках, но не на всех, а по выбору. На некоторые холмики только посмотрела, покачала головой, поправила камушки, а свечку ставить не стала.

Добыла огонь, трут раздула, и свечечки на могилках затеплила. А потом принялась руками над кладбищем разводить и приговаривать:

"Лица в памяти сплелись,

Кружит ветер лик, как лист,

Лица в памяти моей,

Северной луны бледней,

Ликов линия легка,

Как молитва без греха,

Лиц ликующих метель,

Лиц тоскливая метель,

Лиц безликий хоровод,

Ломок, словно летний лед,..."

Тут над могилками, где свечечки горели, появились светящиеся розовым светом огоньки-пушинки. Встали над горящими свечами, а потом медленно поплыли к шаманке, словно их что-то притягивало. А шаманка ладонями к себе делает медленно так, а потом, когда огоньки в стайку сбились, ладони наружу поворотила, дескать – стоп. Огоньки послушно остановились и принялись тихонько кружиться, образовав небольшой мерцающий шарик.

– Мурашки! – испуганно прошептал не то Мальчиш, не то Безяйчик. А Иван и так уже понял, что это мурашки. Только не страшно ему было. Точнее, не очень страшно, а если и пугало что-то, так только то, что очень уж тихо все происходило. В американском кино все не так – там шум, грохот, слизь во все стороны, и вот уже покойничек из могилы вылез сопли развесил, слюни распустил, так и ищет, кого бы сожрать. А здесь как-то уж больно по-домашнему.

А шаманка и вовсе разошлась, рукава халата разлетаются, круглое лицо золотом налилось, и кажется, что волки ей откуда-то издали отвечают. Хотя, откуда в Москве волки?

"Лица в памяти моей,

Лица лилии бледней,

Лик иллюзии разбив,

Пусть сольются в лик судьбы!"

Потом вдруг, как дунет на шарик. Мурашки и разлетелись по комнате. Розовым по стенкам так и черкнуло! А братва шарахнулась в стороны. Не дай бог мурашка прицепится.

– Батюшки, форточка-то закрыта, – вспомнила вдруг шаманка. – Форточку отворите, а то побьются они о стены.

Иван опомнился и бросился отворять форточку. И то сказать, пора было, накурили в комнате – не продохнуть.

Мурашки еще немного пометались по комнате, потом сбились у открытой форточки в слабо светящуюся кучку, брызнули наружу и пропали в сентябрьской ночи. Только свечки в коробке остались гореть.

– И куда это они направились? – спросил Безяйчик, когда немного пришел в себя. А Мальчиш промолчал. Только в ухе у себя спичкой ковырял. Потом спичку вытащил, посмотрел на нее и с облегчением сказал:

– Ух, чисто! То есть, в ухе, конечно, как говорится, гречку сеять можно, но мурашки там нет. Показалось.

А шаманка стоит посреди комнаты – ростом даже выше стала, грудь поднялась – дышит! Был бы здесь какой-нибудь полковник, сразу предложил бы свою чистую руку да горячее сердце. А не взяла бы Танька – так бросился бы сгоряча своей холодной головой в ближайший тихий омут. И с концами.

А шаманка повела крутым эскимосским бедром, да и говорит:

– Ну, чего рты разинули. Мурашки еще не скоро вернутся, я их далёко послала. Деньги-то еще у кого остались? Давайте, я за зельем схожу. Да не суетись ты, Безяйчик, я сама, а то еще купишь какой-нибудь ерунды.

Взяла пятихатку, кацавейку накинула, туфли на босу ногу и – только дверь хлопнула.

Вот так шаманка!

Не успели Растюпинскские выкурить по сигарете, как шаманка вернулась – видно идти было и в самом деле недалеко.

– Вот, – сказала она и поставила на стол большую оплетенную соломкой бутыль с чем-то бордовым.

– Ты чо, Танюха, портвешка прикупила? На всю пятихатку? – дурашливо изумился Безяйчик. – Портвешок на беленькую не ляжет. Головка бо-бо будет.

– Заткнись! – бросила ведьмачка, разматывая платок и бросая его на стул. – Это не портвешок, хотя, как помнится, ты раньше и портвешком не брезговал. Слеза это московская пьяная, на чужой беде настоянная да чужим потом крепленая. У нашего дворника купила, у Яшки, знатное пойло, между прочим. Он не всякому его продает, только своим.

– А кто он таков, этот дворник Яшка, что ты ему, вроде как своя? – с некоторой обидой за шаманку, дескать, низко опустилась землячка, спросил Мальчиш.

– Яшка-то? – ведьмачка вздернула крутую бровь. – Яшка – верлиока местный. Староста ночной. И не вздумайте невежество какое-нибудь к Яшке проявить, хоть бы и на словах – убить не убьет, а утра вам точно не видать, притопит в ночи!

– Ишь ты! – Безяйчик хотел было заржать, но покосился на открытую коробку-кладбище с горящими свечечками, и поперхнулся. – Верлиока, надо же! Так бы сразу и сказала, а то дворник...

– Ну, будем! – шаманка наполнила мутной московской слезой фужеры, не забыв плеснуть чуток в коробку, и прошептать что-то так быстро, что слов никто не разобрал. Да и если бы разобрал – не понял бы.

Мальчиш с Безяйчиком опасливо понюхали напиток, переглянулись и со страдальческим видом влили в себя. Иван-солдат покрутил фужер в руках, да и выпил залпом, выкинув из головы мысли о всякой мистике и прочей ерунде. И то сказать, мало ли что пивать в жизни приходится. Если задумываться о том, из чего это сделано, то враз стошнит, а если не думать – то и ладно.

Безяйчик отыскал на столе замусоленную хлебную корочку и усиленно ее нюхал. На его широкой физиономии явственно отображалась внутренняя борьба. Чего, дескать, не сделаешь из уважения к хозяйке!

Танька заметила это и сказала:

– Хорош приблажать-то да придурков из себя корчить. Вон, человек выпил, и ничего, не морщится!

– Так ему чего, он же солдат! – пробасил Безяйчик. – У него желудок, небось, бронированный, а у нас нутро больное, баландой стертое...

– Ничего, – Танька строго посмотрела на Растюпинскских. – Стерпит как-нибудь ваше нутро. Допивайте, а не то старосту обидите.

Упоминание о старосте подействовало. Да и пойло на самом деле было не таким уж отвратительным. Честно говоря, оно вообще было никаким на вкус. Точнее, никто его толком не распробовал. Безяйчик проглотил, наконец, свою корочку, сглотнул и сказал:

– А чего это ты нас слезами потчевать взялась. Сказано же, Москва слезам не верит.

– Ну и дура, что не верит, – шаманка уже налила себе багровой бурды и теперь с наслаждением прихлебывала, щуря узкие, вытянутые к вискам глаза. – А вы верьте. Выпивший слезы на сутки становится как бы местным, что ли. Запах у него московский и все остальное. Короче, теперь никто вас за чужаков не примет в любое Московское место вам проход будет.

– И в Кремль? – спросил Иван-солдат.

Во многих местах он побывал, а вот в Кремле не доводилось. Разве что в детстве.

– И в Кремль, кивнула Танька. – И не только пустят, но и выпустят, а это уже кое-что!