Текст книги "Листья полыни"

Автор книги: Алексей Семенов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 26 страниц)

– Вами сказано достаточно, чтобы решить, чьи намерения истинны, – вступила в их спор принцесса. – Уже начинает светать, и я должна буду выйти из дворца, чтобы прибывшие сегодня в город увидели меня. Посмотрите в мое зеркало. Тот, кто увидит в нем меня, имеет намерения истинные. Тот, кто не увидит ничего, пришел с ложью.

Волкодав посмотрел на зеркало. Двоих на холме уже не было. Там проходили одна за другой картины, что видел он в доме у Зорко, потом появились видения каких-то земель с холмами и морем, а дальше картины стали сменять друг друга все быстрее: он узнал леса под Нок-Браном и ручей Черная Ольха, увидел вежи над холмами и степь с караваном. Мелькнула великая Светынь, печище Серых Псов и строения Галирада, золотые украшения и самоцветы на столе ювелира, страницы неведомых и тут же узнаваемых книг… Все сплелось в единый узор и вдруг обернулось лицом принцессы, но розы еще не было с нею.

– Теперь можешь взглянуть на меня, – сказала принцесса.

Волкодав посмотрел на нее и понял, что зеркало показывает принцессу такой, какой она была накануне, днем. Потом он посмотрел на мергейта. Тот словно бы очнулся от сна.

– Теперь ты видел, куда спустился бы после того, как поднялся сюда? – спросила принцесса. – Ты вошел бы в свой сон, коего так страшишься. И он стал бы явью, а теперь ты поднялся выше, и он перестанет мучить тебя. Ты не увидел ничего в моем зеркале, но ты не вернешься в эту тень, потому что вы решили спор без клинков, не отняв у мира ни единого сна и ни единого слова. Поэтому тебе есть куда спуститься, без того чтобы упасть в тень. А теперь уходи той дорогой, которой пришел, ибо ты проиграл спор. И помни об осторожности на обратном пути.

Мергейт поклонился принцессе и сказал:

– Если я буду знать больше того, что знал прежде, я заплутаю, как может заплутать любитель запахов в этом саду. Ты сделала так, что я не потерял ничего, и я благодарен тебе. Я видел твою розу и тебя, и этого хватит, чтобы узнать, чем начинаются мои сны. А конец и выход я найду сам.

Он исчез среди зелени так же бесшумно, как появился.

Венн снова посмотрел на принцессу и увидел, как она красива.

– Теперь ты можешь выбирать, – сказала она. – Ты пришел сохранить розу, и ты можешь взять ее. Но ты пришел и за мной, и твои глаза говорят больше, чем скажут твои слова. Ты можешь выбирать.

– Я не стану выбирать, – ответил Волкодав. – Если я выберу розу, она увянет без тебя и твоего волшебства. Если я выберу тебя, то с кем останется роза? Я, если мне будет дозволено, выбираю ключ от твоих дверей.

– Ты выбрал то, что и без того есть у тебя, – ответила принцесса. – Вспомни оберег, который носит тот, кто ближе тебе, чем брат. Но твой выбор нравится мне. Входи. Ключ у тебя. Дверь не заперта.

Росстань шестая
Братство

Последние звезды таяли, точно льдинки в вешней воде, которая уже не по-зимнему черная, а голубая, потому что в ней отражается небо месяца березозола. Над красными холмами Халисуна вставала заря, растекаясь алой кровью, словно у восходного небоската, где неровная бахрома горного кряжа скрывала за собой Саккарем, небо взрезали саблей. Черные крапины, покрывавшие холмы на полуденной стороне обширной долины, окруженной холмами, вдруг зашевелились, пришли в движение, поднялись, и холмы вмиг точно поросли вдруг рослой черной травой. Трава эта колыхалась и волновалась, будто раскачиваемая утренним прохладным ветром, летевшим со снежных гор. Ветер пробуждал это черное поле, и оно оживало, наливаясь силой, готовое, несмотря на близкую зиму, расти и дальше, на полночь, закат и на все стороны света.

На полуночной стороне, если бы кто-нибудь сумел взглянуть на долину сверху, происходило то же самое, если посмотреть с полудня, только трава была не черная – бело-зеленая. Зорко, Брессах Ог Ферт и Булан, ловец снов, были на полуночи. Черные рати на полуденной стороне долины были воинством мергейтов. Сон, по следам коего шел Булан, сбылся. Исполинский клубок черного перекати-поля, прокатившись через Вечную Степь, Аша-Вахишту, Восходные Берега, веннские леса и Саккарем, перебрался, играючи, через горные перевалы и устремился дальше, к Халисуну и Нарлаку.

Булан вел своих спутников не только за черным облаком Гурцатова сна, но и за снами, в которых появлялась битва, которой еще не было, и смерть, приходящая из будущего. Так и вышли они сюда, перейдя из полуночных земель в Нарлак, а оттуда – в Халисун, одолев два горных хребта в одну осень, когда только самые отчаянные люди по самой крайней беде предпринимают подобный путь.

Серая и черный пес прошли эти дороги вместе с ними. Лошадь заметно тощала в горах, но, спустившись на равнины, вновь отъедалась и круглела. Золотые монеты, зашитые в поясе Брессаха Ог Ферта, казалось, не иссякали, в любом доме Нарлака и Халисуна им были рады, как бы косо ни глядели потом исподтишка в спины. Зорко в первый раз видел внутренний Нарлак. Кондар, фасад этой страны, он поглядел, еще когда в образе Волкодава путешествовал на аррантском корабле в будущее. Но дальний, предгорный, Нарлак был иным. Маленькие города, будто бы выточенные из дерева и тщательно покрашенные в кирпичный, красный и белый цвета. Тщательно выложенные черепицы, камень к камню пригнанные фундаменты и стены, накрепко связанные раствором, напитанным молоком и яичным желтком. На зеленых лугах, меж дубовых и буковых рощ, кленовых лесов и куртин жимолости, паслись те самые коровы, круглые, черно-белые и рыжие, чье молоко шло на жирные сыры и масло и тот же раствор.

Но более всего поражали воображение города, где в окнах были огромные стрельчатые окна, разделенные мелкими квадратиками самого настоящего стекла, а в окнах храмов в кованые решетки было вставлено стекло цветное. Серебряные фигуры богов-близнецов, голубей, духов, разных зверей и людей разных ремесел смотрели с карнизов и из-под островерхих двускатных крыш. На узких, мощенных булыжником уличках под деревянными навесами, пристроенными к высоким нижним этажам трехэтажных каменных домов, трудились мастеровые: кожевенники, кузнецы, ткачи, скорняки, бондари, гончары. Златокузнецы жили богаче, их мастерские, также пристроенные к нижним этажам, были сложены из кирпича. Каждому ремеслу была отведен свой ряд. Так же обстояли дела и в Галираде, и в Кондаре, но то были старые города. Внутренний Нарлак взрывался молодостью: по дорогам шли отряды одетых в кольчужные брони и шлемы воинов, несущих червленые щиты. Верховые, из тех, что побогаче, на дородных конях, в вороненых с серебром зерцалах со знаком поднявшего лапу рыкающего льва, вели эти отряды на полдень, к халисунским перевалам. Стрелки в куртках из толстой вываренной кожи с длинными простыми и сложными луками шли с ними, и дорожная пыль не успевала опуститься после одного отряда, как сзади уже подходил другой.

Женщины в беленых платьях с красной вышивкой и передниках, с волосами, убранными под высокие кики, смотрели из-под руки им вслед, провожая знаком разделенного круга. А после возвращались к своим трудам, повторяя со вздохом на языке Нарлака: «Каждому – свое».

Здесь, где перед ликом близких гор сходились, роднясь, земля и небо, вырастала новая сила Нарлака, одна только в этой стране способная остановить стеной из железа и серебра мергейтское перекати-поле.

Булану больше не нужно было следить за снами тех, кто видит битву, и он пробирался, сколь мог далеко вперед, в сны тех, кто видит черное облако. Но так же, как и для Зорко, и Некраса, оно покуда оставалось неведомым предметом, погруженным в себя сном, без легкости и сласти, без горечи и прозрений, без богов, без пламени жизни, которое есть в самой глубине каждого сна. Оставалось ждать, когда же произойдет то, чего ждали все трое: сражение, когда Гурцат окажется перед ними и все будет зависеть только от них. Зорко казались невнятными надежды Некраса на то, что он сможет распутать одеревенелый колтун Гурцатовых видений. Он надеялся на свой оберег, сохранивший его не раз, и на свой меч. А вот Булан верил, что ему удастся доделать то, чего не сумел веннский кудесник. Брессах Ог Ферт не отдавал предпочтения ни тому, ни другому и только ночами ловил лунные блики на свой стеклянный меч, рассматривая призрачные отражения неведомых далей. Зорко так и не знал, что же умел колдун-вельх, а что было ему не по силам. Вернее всего, не знал этого и сам Брессах, не то не пришлось бы ему тысячи лет мыкаться от огня к огню и нигде не найти приюта. И уж вовсе не понятно было, о чем думал черный пес, терпеливо, как и всегда, сносивший все путевые тяготы и исправно таскавший из озер и болот дикую водяную птицу, когда Брессах или Зорко били ее из луков.

Здесь, у красных холмов, они, примкнув к войску из Внутреннего Нарлака, встретились с воинством Халисуна. Вчера под вечер, облаченный в пурпурную мантию и багряную зарю, в золотом венце, на колеснице, влекомой четверкой буланых коней, властитель Халисуна явился перед своими воинами, чтобы встретиться с нарлакским младшим конисом. Халисунцы пришли с колесницами, конницей и великим множеством пеших воинов. В шлемах-ерихонках, зеленых и синих туниках до колен, в блестящих стальными пластинами, наручами и поножами доспехах, вооруженные средними мечами, заостренными на аррантский манер, эти воины стояли долгими шеренгами, и ветер развевал их черные и темно-карие длинные кудри. Напротив были нарлакцы, закованные в кольчатые брони, в округлых островерхих шлемах с наносниками и выкружками. Круглые халисунские щиты, горящие медью, киноварью и позолотой, с рисунком из письмен халисунской грамоты, и треугольные щиты нарлакцев с серебристым львом, ряд напротив ряда. Конница халисуна на легконогих степных конях, в плащах и чешуе, и тяжкая конница Внутреннего Нарлака, темно-блещущая крушецовыми дощатыми бронями, с разноцветными бунчуками на шлемах. И копья, целый лес копий, тысячи жал, заранее облитых кровавым отсветом зари. И пыль, неоседающая, несвеваемая, летящая с поземным низким ветром.

Зорко, Брессах Ог Ферт и Булан оказались в третьем, самом младшем войске, где была малая галирадская дружина, наполовину из сегванов, и те, кто пришел на эту битву с разных сторон земли, ища кто войны, а кто выгоды. Ни конис Внутреннего Нарлака, ни властитель Халисуна не держали наемного войска. Первый еще не был достаточно богат, второй брал к себе лишь тех, кто был одной с ним веры. «Друзья могут быть только искренними», – сказал властитель, когда держал речь на вечерней заре.

Сольвенны пришли с воеводой, и тот вышел, увидев тех, кто не был ни в халисунском, ни в нарлакском войске.

– Кто есть здесь из земель сольвеннских, али сегванских, али веннских и иных полуночных? – зычно выкрикнул он. – Аида под мою руку! Кнес галирадский, коли ведаете о таком, нас сюда прислал, дабы ворогу показали, что и на холодном море сталь ковать умеют, и воинов справных жены рожать не разучились!

Всего набралось до трех сотен таких, как Зорко, вельх и Булан. Среди них особенно много было манов, кои никак уж не были уроженцами полуночных стран. Но и тех воевода взял, заверив кониса и халисунца в их надежности. А после сам пошел проведать, кого же набрал в свое войско. И сотню их выгнал взашей, – два десятка дюжих бывалых воинов в крепких бронях шли вместе с воеводой.

Увидев Зорко и Брессаха Ог Ферта, воевода ничего не сказал, кивнул только старшему из двух десятников, и тот согласно кивнул в ответ…

Утро разгоралось, и воины строились в боевые порядки. Поднимались и строились и мергейты, более схожие ныне с беспокойной стаей черного воронья, нежели с травяным черным покровом. Даже через долину доносились пронзительные визги мергейтских рогов и дудок.

Халисунцы трубили в длинные трубы и били в медный гонг, подвешенный на толстой веревке, нарлакцы тоже дули в рога, и в каждом отряде рог пел на свой лад. Собирал своих и воевода Сивур. Ему хватало и зычного голоса. Конную сотню сольвеннов и пешие полторы сотни сегванов и тех, кто прибился к ним, поставили меж двух нарлакских пеших отрядов на правом крыле, спрятав их в распадок меж двумя пологими холмами.

Зорко оглядел в который раз почти готовые к бою рати… И глазам своим не поверил. Очень высокий и жилистый венн со шрамом в пол-лица, с длинным мечом за спиной, каковому мечу всякий кузнец на Восходных Берегах позавидовал бы, в доброй кольчатой броне и ладных сапогах, да только в простой домотканой льняной рубахе с незатейливой вышивкой, стоял перед воеводой. На плече его были нашиты клочки серой собачьей шерсти.

– Взять, говоришь, тебя в дружину? – громогласно вопрошал Сивур.

– В дружину не прошу. В войско возьми, не прогадаешь, – хрипловато и гулко отвечал венн.

– Ты венн никак? – осведомился воевода.

– Не, из Шо-Ситайна приплыл, – без лишнего вежества отозвался собеседник.

– Да ну! – поразился притворно воевода. – А с виду так венн!

– А коли видишь, чего спрашиваешь? – буркнул Серый Пес. – Так каково твое слово?

– Вон один есть из ваших. И одного с тобой рода. К ним и ступай, – согласился Сивур. – Воин ты добрый, надо думать. – И отвернулся, у него и без того хлопот было вдосталь.

– Серый Пес вернулся, – молвил Брессах Ог Ферт, стоявший за плечом Зорко. – Теперь мы собрались все.

Волкодав подошел к Зорко, и они встали друг против друга, долго смотрели друг другу в глаза.

– Поздорову, брат, – проговорил Волкодав.

– И тебе поздорову, – отозвался Зорко.

Они обнялись, будто не было меж ними двух сотен лет бездонного времени. Потом разомкнули объятия и подали руки Брессаху Ог Ферту и друг другу. Трое составили кольцо, живое и нерушимое, будто трое богов на резном камне в ожерелье, добытом сегванским кунсом.

– Смотрите! – прервал их Булан. Все оглянулись туда, куда указывал халисунец.

Колесница, тонкая, словно сеть, сотканная из серебра, с запряженной парой белых коней, катилась по медной траве. Принцесса Халисуна в длинной и тонкой зеленой тунике с широкими рукавами и золотой отделкой по подолу, подпоясанной золотистой бечевой, в огненно-красной мантии, золотыми же халисунскими письменами украшенной. В прическе принцессы не было розы, и волосы ее, каштановые с медью, были убраны под черно-красный платок, по-особому завязанный. Обручи с самоцветами были на ее запястьях, и гривна с самоцветами была на ее шее. И она была прекрасна без розы, потому что воины всех стран земли затаили дыхание и смотрели на нее, и смолк шум рогов и бубнов и бряцание оружия.

Кони, повинуясь тонкой, но сильной руке, остановились.

– Наше будущее, – сказала принцесса, – неизвестный нам чужой язык, огромный край, куда нам предстоит дойти. Там не имеют хождения наши монеты. И наши взгляды там не имеют цены. Будущее видит нас, когда мы смеемся или плачем. Иначе оно нас не узнает… Если сегодня ваши щиты, что смотрят сейчас на солнце, будут к вечеру смотреть на него, а не на огонь ваших очагов, не будет ни смеха, встречающего живых, ни слез, провожающих мертвых. И будущее останется пустым, как черное облако ваших снов. Слушайте свое сердце, и, когда оно скажет «Да!», не говорите, что слышите другое «Да!», и в вашей руке будет сила, какая есть у вашего бога.

Кони тронулись. И колесница исчезла за холмом.

– А глаза у нее… – вспомнил Зорко разговор о том, кто из них лучшее зеркало для принцессы Халисуна.

– Карие, – уверенно сказал Волкодав.

Мергейты в молчании начали наступление. Тысяча конных отделилась от черного и гибкого змеиного тела их войска и помчалась на левое крыло, где стояла конница Халисуна. За ней другая двинулась на центр, чтобы повстречаться с нарлакской конницей. И третья отправилась на правое крыло, где были халисунские колесницы и пешие воины Нарлака. Пыль клубилась под двенадцатью тысячами копыт, и воины мергейтов, будто демоны летели над этим пыльным облаком, без выкриков и гиков, молча.

В ответ халисунские и нарлакские стрелки метнули тысячи стрел, но в ответ получили не меньше: луки мергейтов били дальше. Тяжелая конница Нарлака тронулась встречь мергейтам, медленно, но ровно набирая мощный ход. Но, не допустив нарлакцев на сотню саженей, мергейты осадили коней и вдруг бросились назад. Нарлакцы, не желая поддаваться на уловку, замешкались. Мергейтская тысяча рассыпалась, будто горох, а позади нее оказались мергейтские стрелки с арбалетами из Шо-Ситайна. Железные болты полетели в нарлакцев, пробивая любые брони и шлемы, и лишь щиты закрывали от них. Нарлакцы приостановились, но конис знал, чего следует ожидать теперь. Когда его конница остановится совсем, Гурцат снова пошлет вперед своих верховых, и те, оказавшись на ходу, получат перевес. И нарлакцы, закрывшись щитами и неся потери, снова двинулись вперед железным тараном.

Тем временем на их правом крыле мергейты столкнулись с колесницами халисунцев и были частью выбиты лучниками, а частью завязли меж повозок, и Гурцат бросил вперед еще одну тысячу, чтобы словно бы второй волной наступления перевалить через свои и вражеские трупы и через правое крыло зайти в бок халисунской пехоте. И второй вал атаки не перехлестнул через колесницы, но третьего броска черной змеи халисунцы не сдержали бы, и Сивур приказал выступать. Только пешим. Сольвеннскую конную рать он берег для пущего случая.

– Пошли, – просто сказал Волкодав, перетягивая вперед уже раздобытый у кого-то червленый сольвеннский щит, имеющий форму капли.

– Вижу, – промолвил вдруг Булан, когда они уже набрали шаг – летящий шаг идущей в ближний бой пехоты. – Я раскрыл сон Гурцата.

– Разве ж он спит? – удивился Волкодав.

– Он всегда спит теперь, – ответил халисунец. – Облако вошло в него и видит то, что видит он, а он делает то, что хочет оно, что хочет чужой сон.

– И чего же он хочет? – усмехнулся Брессах Ог Ферт.

– Вобрать все и стать богом, – отвечал Булан так, будто говорил о вещах обычных.

– Смешно, – рек вельх. – Многие хотят того же. И я хотел этого. Все нельзя вобрать. Его можно только собрать. И только то, что есть у людей, останется у них.

– Я знаю, я видел картины Зорко. И видел все, что видел ты, – отозвался Волкодав. – Роза не досталась Гурцату. Эрбегшад ушел от него. У Вечной Степи будет новый хаган. И он будет человеком.

– Я видел ваши сны, – молвил Булан. – Если собрать их, наберется три лепестка от розы, что цветет в саду принцессы Халисуна. И это уже много. Этого хватит, чтобы увидеть сердцевину. Там, как говорят, обитает бог.

– Там обитают все боги. И все мы родом оттуда, – заключил Зорко.

Они вошли в битву, словно в реку стальных ножей, что течет под Звездным Мостом, как его представляют сегваны. И здесь пути их разделились.

Зорко разом потерял из виду Булана, скользнувшего вправо от попавшейся на их пути колесницы. Волкодав, три раза взмахнув мечом, быстро прорвался куда-то вперед и тоже исчез. Брессах Ог Ферт, орудуя двумя клинками – стальным и стеклянным, – некоторое время держался рядом, но потом третья атака конницы степняков развела их в разные стороны.

Зорко тем не менее не выбился из строя сегванских и сольвеннских ратников. Он дрался уже вместе с сегванами – когда-то давно, четыре зимы назад, в Галираде, – но, как оказалось, не забыл, как ведут они бой. Воины полуночных морей, когда в битве случалось затишье и мергейты ненадолго давали им передышку, уважительно хлопали Зорко по плечу, похваливали. Зорко отвечал им по-сегвански, славил Храмна, Хрора и Хригга. И опять кружился безумный кровавый клубок, перекатываясь от полуденного края долины к полуночному, стягивая, наматывая на себя остистую нить людских воинских судеб, окрашенную алым и черным.

Однажды, на мгновение, Зорко, казалось, усмотрел среди навалившихся на них мергейтов его – Гурцата Великого. Был ли это и на самом деле хаган, или Зорко ошибся – он ведь не ведал, каков собой Гурцат, – узнать было не дано. Брессах Ог Ферт с одним лишь стеклянным мечом в шуйце – стальной клинок куда-то пропал – возник вдруг перед тем, кого Зорко посчитал Гурцатом, и, ухватившись латной рукавицей за направленное на него копье и отбросив его в сторону, нанес страшный косой удар, дотянувшись до груди мергейта…

Что случилось дальше, Зорко уже не увидел. Он отвел ядовитое, горящее, ровно глаз разъяренной змеи, сабельное острие от сотника сегванов, и тут, хоть и пробовал он увернуться, копье мергейта ударило ему в грудь. Слева, где было сердце.

Лист первый
Зорко

Закат дотлевал над равниной меж красных холмов Халисуна. Над Зорко проплывал черный, но быстро тающий в сиреневом уже небе дым. Где-то раздавались голоса людей, странно резкие под этим спокойным и вечным небом. Он не помнил, как оказался здесь. Знал только, что жив.

Теплое дыхание коснулось лба, что-то шершавое, но мягкое отерло лоб и нос. Венн скосил взгляд вправо: черная песья морда, высунутый красный язык, страшные белые клыки…

– Черный пес! – Зорко опомнился наконец. Битва с мергейтами в Халисуне. И он выстоял. Но как? Его должны были убить, ведь копье ударило в сердце. Значит, было еще что-то, чего он не помнил. Но что? Броня на груди была прорвана, и кровь запеклась и даже успела засохнуть. Но разверстой раны, вопреки всему, вопреки рассудку, не было. Только красный рубец, уже затянувшийся, будто от сильного ожога, не более. Он ощупал шею: золотой оберег был на месте. Значит, пес стоял над ним все это время, широко расставив лапы и выпятив крепкую черную грудь, не давая никому подойти к Зорко.

Он поднес оберег к оку, заглянул в отверстие…

Зеленые холмы, покрытые травой, седой от инея, проплывали сквозь молочный туман. Или это туман стелился над ними? Где-то в распадке догорал последним осенним костром лес, шедший вслед за ручьем. Невысокая, но крутая гора вставала над холмами, поднимая черную скальную вершину над овидом. Дальше, где небо сходилось с землей, ничего не было видно, кроме тумана. Но там было море, Зорко знал это.

– Вот я и увидел свою страну счастья, – сказал он себе. – Теперь туда.

Что-то он не сумел вспомнить, но что-то другое в нем говорило: «То, что должно было свершиться, свершилось. И ты можешь идти».

Он поднялся, еще пошатываясь, держась за собачий ошейник. Медная трава стала грязно-бурой, ржавой от крови и пепла погребальных костров. Мужчины и женщины в черных одеждах ходили по полю, растаскивая завалы из тел, распугивая жадное воронье. Зорко обернулся на закат: солнце висело над самой волной пологих медно-красных склонов, словно ожидало его взгляда. Оно было точь-в-точь таким, как на последнем его холсте, соединяя в себе все возможные цвета и светы, играя ими, будто огромная роза, медленно закрывающая бутон, но все еще оставляя его полуоткрытым, как ожидающие последнего поцелуя уста. Там, в стороне заката, стояла, опустив морду, его Серая и красивая девушка с волосами цвета каштана и меди, в красной мантии, расшитой золотыми письменами Халисуна, и длинной зеленой тунике, гладила лошадь по усталой шее. Она обернулась, и он узнал это острое и живое лицо, слишком светлое для Халисуна, розовые губы и чистый высокий лоб, тонкие брови и карие смеющиеся глаза.

– Ключ у тебя, – сказала принцесса Халисуна, и голос ее звенел. – Входи. Дверь не заперта.